Часть четвертая. Было время, когда я не знал,

Путь воина

Было время, когда я не знал,

что с поражением можно обрести и силу и что промысел видней всего в трагедии. Теперь я это знаю. Макс Клиланд

.23.

Летом 1892 года Сергей, которому уже почти исполнилось двадцать лет, отправился в путь, чтобы в конце этого пути стать непобедимым воином.

Он решил идти на юг, в сторону Дона, к казацким поселениям, где скорее всего он мог найти необходимых учителей. Все это время перед глазами он видел Алексея- Казака, шагающего перед строем кадетов, что завороженно слушали его слова: «Бывалый солдат знает: идти в бой неподготовленному — все едино что пытаться срубить дерево тупым топором. Чтобы победить врага, нужно знать врага. Чтобы знать врага, нужно знать себя. Прежде взгляни в лицо своим демонам, а потом уже будешь бить чужих на поле боя».

Слишком долго я оттягивал это знакомство, сказал себе Сергей. Не то что тренироваться — теперь ему было сложно даже сосредоточиться на чем-то. Ужасы пережитого раз за разом всплывали в его памяти. Его истерзанный разум и изнуренное тело молили о передышке. Только исцелившись телесно и духовно, он сможет по-настоящему взяться за серьезные тренировки.

Поэтому он снова вернулся к дикой природе. Отыскав в лесу место неподалеку от тихого ручья, он устроил там свой лагерь. Он ставил силки, охотился, ловил рыбу. Пил чистую воду звонких ручьев и возобновил прежде ежедневные погружения в холодную воду. Вечера он проводил в молчаливом созерцании, глядя на огни своего костра.

Первое время у него, привыкшего к сытной городской пище, даже ребра стали выпирать, но шли недели, и к концу лета он сполна обрел плоды своей простой, питательной диеты. К нему вернулась прежняя растяжка, свободная и в то же время энергичная, к ней он прибавил упражнения для пресса, спины, рук и ног. Поначалу он вспоминал то, чему его учили в молодости, но со временем научился больше полагаться на инстинкты и придумал новые способы давать своим мышцам нагрузку. Жизнь сама подскажет, с какого конца за что браться, повторял он себе, вспомнив слова своего наставника Казака.

К тому же лес и холмы как нельзя лучше подходили для отработки выносливости и ведения боя с множеством противников в незнакомой обстановке. Он начал с быстрых прогулок, затем перешел к пробежкам вверх по склону холма и вверх по течению ручья, по пояс в воде. Следующим этапом были длительные, медленные марш-броски на десять километров и более, через холмы, по пересеченной местности, с ускорением, когда он чувствовал, что силы переполняют его.

Каждый день он проводил боевую тренировку, представляя, что против него — гигант Королёв, затем Закольев, затем их люди, двое, трое, четверо сразу. Он бился с привидениями: боксировал с тенями, делал выпады и подкаты, уходил от ударов и сам мгновенно вскакивал после воображаемых бросков, оттачивая те движения, которые так легко у него выходили в прошлом. Он бился, пока не падал с ног в изнеможении, — сначала десять минут, потом двадцать, полчаса, час, представляя, как враги выныривают из-за деревьев и валунов. Он просчитывал, как будет реагировать на нападение с любой дистанции, с любым оружием, и выходил победителем в любой воображаемой схватке.

Впрочем, выходить победителем из воображаемого боя было делом несложным. Но, когда придет его время, реальный поединок может оказаться делом даже не минут — секунд. Чтобы уничтожить этих казаков-отщепенцев, ему нужно найти лучших бойцов, которые только есть у настоящего казачества, и пройти подготовку у них.

К середине октября Сергей был готов к своему походу на юг.

Он отправился в путь пешком, на юг, туда, куда вело его течение Дона. Он то шел, то бежал, то бился с тенями, тренируя свою выносливость и стараясь использовать любую возможность, чтобы оставаться в бойцовской форме.

Не утихая, дул пронизывающий декабрьский ветер, снегопады становились все обильнее, и Сергей понял, что без лошади ему не обойтись. К тому же, если он решил получить подготовку у казаков, необходимо было явиться к ним конным, как они, а никак не бродягой на своих двоих.

Верхом и дорога покажется короче, а время было для него сейчас дороже любого золота.

Три оставшиеся золотые монеты и почти двести рублей, что он успел отложить, лежали все в том же старом дедовом кошельке в рюкзаке с остальными его вещами. На эти деньги можно было подобрать себе вполне подходящую лошадь, остальное может понадобиться в будущем, если вдруг возникнет в чем нужда. Когда человек привык жить совсем без денег, подумалось ему, и нескольких рублей может хватить на дальнюю дорогу. Ну и хорошо, сказал он себе, потому что у меня впереди длинная дорога. Жаль только, что он не оставил Валерии каких-нибудь денег. Но в то время он не способен был ясно рассуждать, да и она бы ничего у него не взяла.

В каждом крестьянском хозяйстве, что встречалось ему на пути, он спрашивал, не продают ли лошадь. И уже через несколько дней один крестьянин согласился продать ему крепкого жеребца, а заодно и седло, попону, узду и все, что полагалось всаднику. «Слишком норовистый коник, скажу я вам, — признался хозяин, когда уже ударили по рукам. — Не годится ни в плуг, ни в телегу».

Как оказалось, носить на себе всадника жеребец тоже не был настроен. Но Сергей достаточно узнал о лошадях в своей юности, чтобы понять животное и найти к нему подход. После короткой, но решительной объездки конь наконец признал в наезднике хозяина. Сергей назвал его Дикарь, что вполне подходило бурному и неукротимому норову жеребца.

Шли недели, и связь между человеком и лошадью становилась все крепче. Сергей не забывал, что под его седлом разумное существо, а не просто его собственность наподобие рюкзака, или сабли, или теплого тулупа, купленного по случаю в той же деревне. Словно бы они с жеребцом решили вот что: тот везет Сергея, куда ему надобно, а Сергей возьмет на себя заботу о своем и его пропитании.

Из седла зима стала казаться не такой студеной. Дикарь невозмутимо переносил каверзы природы, а если лошади непогода нипочем, то тем более — ее всаднику. К тому же Сергей был теперь одет в теплый тулуп и высокую смушковую шапку и уже не так дрожал под порывами ветра, которые словно грозились сдуть его с седла.

Дорога заняла у него не один месяц, и уже ближе к весенней оттепели Сергей подъехал к одному из селений на берегах Дона. По виду эта станица ничем не отличалась от других таких же деревень, которых он немало оставил за спиной на своем пути. Но повздорить с ее жителями отважился бы разве только самый несведущий из бандитов. В этом селении жили самые умелые бойцы, какие только были на свете, притом и мужчины, и женщины.

Снегопад не утихал и когда Сергей въехал в поселок.

Дым из очагов, смешавшийся с падающим снегом, стелился между первых белостенных домов. Станица расположилась примерно в двухстах метрах от реки и на достаточно высоком месте, в безопасности от весенних разливов Дона. Недалеко был и лес, прикрывавший от бурных ветров в непогоду, но не настолько близко, чтобы служить защитой для недружественных глаз. На улице, несмотря на снегопад, резвились мальчишки. Какой-то старик, завернувшись в плотную шерстяную бурку, сидел на лавке перед домом и курил трубку.

Заслышав стук копыт за своей спиной, Сергей обернулся и увидел, что его догоняет какой-то всадник. Вскоре их лошади поравнялись, и Сергей смог получше разглядеть незнакомца — тот был одет в традиционную казацкую одежду, мягкие кожаные чувяки и черкеску с серебряными газырями, как и положено казаку с достатком. Его бурка, которая могла служить одновременно одеялом, палаткой и укрытием от зимних ветров или жгучего летнего солнца, была аккуратно уложена у седла. Сергей про себя отметил и то, что на боку у всадника была сабля, а за плечами висел карабин.

Несколько пышущих здоровьем женщин вышли встречать всадников, которые ехали чуть поодаль от своего старшего. Кое-кто из женщин помоложе носил младенцев за спиной, согласно обычаю, чтобы руки были свободными и при необходимости их тоже можно было пустить в дело.

Казак, что ехал рядом с Сергеем, по виду лет на десять его старше, мощного сложения, с растрепанным светлым чубом, приветливо кивнул ему. Окинув его взглядом, Сергей почувствовал, что этот человек может быть и добрым другом, и грозным противником. С распевным местным говором казак спросил его:

— С чем пожаловал в наши края? Так просто али гонит кто?

— Я ищу тех, кто мог бы поучить меня рукопашному бою. Посмотреть то, что я умею, поделиться тем, что он умеет...

Казак только рассмеялся в ответ, обернувшись к своим спутникам, которые также могли слышать Сергеевы слова:

— Ну, считай, что приехал, куды хотел.

— И нашел, кого искал, — кивнул один из всадников.

Он представился, назвавшись Леонидом Чикаленко. Мужчинам после дороги хотелось немного развлечься, так что, не откладывая, в полдень того же дня они устроили поединок между своими и чужаком. Собрались на пустыре за околицей, кое-кто из пришедших в шутку даже стал делать ставки на победителя. Сошлись на том, что обойдутся без кулаков, одной борьбой, быстро договорились о правилах. Сергей, который поначалу осторожничал, чтобы ненароком не травмировать кого из хозяев, в мгновение ока оказался на лопатках. Во втором поединке он уже чувствовал себя раскованнее и победил, явно впечатлив и зрителей, и самого Леонида. В третьей схватке порешили, что быть ничьей. Леонид тоже произвел на Сергея впечатление — не только молниеносностью движений и редкой физической силой, но еще и тем, что он явно следовал выбранной тактике, а не просто дрался. Сергей был рад, что посвятил так много времени физической подготовке и тренировкам. Этот поединок, первый с настоящим противником после того, как его положили на обе лопатки люди Закольева, придал ему уверенности в своих силах. Он ожидал, что все будет куда как хуже.

В свою очередь Сергей тоже похвалил своего соперника. Ничего не скрывая, он признался, что казак был одним из самых мощных людей, с которым ему когда-либо приходилось сходиться в открытом поединке, и поблагодарил его за учебу. Леонид удивленно поднял брови, не понимая, чем заслужил благодарность, но расспрашивать не стал.

Они расстались как друзья — для Сергея это было еще одно напоминание о том, что мир не без добрых людей. На какой-то миг у него в душе даже шевельнулось желание остаться жить среди этих людей, в их селении, как один из них. Но желание это было минутным, и только. Его звала дорога, и надолго задерживаться он не мог.

Сергею пришлось пройти через такой же прием в следующей казацкой станице, и в следующей тоже. Каждая его победа с новой силой свидетельствовала о силе, скорости и технике, которые он отточил за месяцы тренировок в одиночестве. Но под конец ему стало ясно — чтобы победить Закольева и его казаков, нужно искать кого-то совсем другого. Не к дружескому поединку один на один, а к схватке не на жизнь, а на смерть с несколькими врагами — вот к чему следовало себя готовить. Сергей снова нуждался в таком наставнике, каким был для него в свое время Алексей Орлов, не знавший себе равных даже среди казаков.

Ему припомнились слова, сказанные Леонидом Чикаленко, когда он и другие участники поединка пригласили его разделить с ними ужин. Поглядывая на угли, потрескивавшие в очаге, Леонид тогда сказал:

— Доходили до меня слухи об одном человеке... Справно он вроде саблей работает. А если правду гутарят, то равных ему в этом деле нет. Говорят, живет он одинаком в лесу, где-то неподалеку от Котельникова. Там всего одно сельцо в несколько мазанок, не больше, ищи — не найдешь. Сказывали, что в молодости он любил странствовать, а саблей его выучил махать в Японии один казак тамошний, по-ихнему самурай... Дошло дело и до аудиенции у атамана японского... Сегуном того кличут, атамана-то... Так, сказывали, наш-то одного ихнего самурая того... Токмо тот за саблю, а наш его уже гляди — и скрутил... Во как люди умеют, понял?

— И как его зовут? — в нетерпении воскликнул Сергей.

— А шут его знает. Сам-то он себя зовет Разин, вокак. Во всяком случае, промеж людей его так зовут.

.24.

Промозглым ветреным мартом 1893 года Королёв вернулся с охоты с тушей оленя. Только лишь он вступил в походный лагерь, как на глаза ему попался один из новичков, Стачев. За это время он успел прославиться не столько как боец, сколько как беспробудный пьяница. Вот и теперь он, покачиваясь, брел к своему шалашу и вдруг, споткнувшись, распластался на земле.

От того, как упал Стачев — как подрубленный, лицом вниз, — Королёву неожиданно вспомнился тот, другой человек, которого так искал атаман. Иванов, кажется, его звали. У Королёва тот день до сих пор так отчетливо стоял перед глазами, словно это было вчера. Атаман хотел найти этого человека, и они нашли его, и с ним его женщину. И точно так же они повалили его лицом в грязь, на землю, но убить не убили, хотя женщину его как раз не пощадили. Зачем было его оставлять в живых, Королёву было непонятно, хотя какая теперь разница — они были далеко и от тех мест, и от того события. Теперь они кочевали в куда как более теплых краях, между Доном и Днепром. Вдобавок, самому Королёву было без разницы, одним Ивановым больше, одним меньше, перегружать ими свою память он не собирался.

«Ну уж нет, не скажи», — вдруг возразил сам себе Королёв. Однорукий гигант прекрасно запомнил, что после того дня Стаккос стал совсем другим человеком. Он не только стал зваться новым именем, Дмитрий Закольев, но после того, как были сведены старые счеты, стал чувствовать себя бодрее и настроение стало куда лучше. И все бы хорошо, если бы не тот случай, пару дней назад…

После каждого набега Закольев из предосторожности отправлял Туморова, одного из своих людей, на разведку по тому пути, по которому они отступали, чтобы проследить, не выслали ли за ними погоню. А после той расправы, окончательной, как им казалось, с Ивановым, Туморов возвратился и доложил:

— На дороге мне встретилась только крестьянская семья, в телеге, и еще плелся какой-то путник, один, еле ноги переставлял.

Когда же лазутчик увидел, как исказилось лицо Закольева при этих словах, то поспешил добавить:

— Не может того быть, атаман, чтоб это был тот же человек. Этот седой, как лунь, еле ноги переставляет, да и по виду совсем старик...

Закольев отправил Туморова найти того человека, убить и принести ему голову.

Когда же Туморов вернулся с пустыми руками, Закольев приказал всему лагерю немедленно сниматься с места.

Спустя месяц они стали лагерем почти у самой румынской границы, переместившись далеко к юго-западу. Их отряд стал охранять границу, как и регулярные казачьи части. Не прекратили они и нападать на еврейские поселения. Как и прежде, нападения были постоянными, раз в несколько месяцев. Все вошло в прежнее русло — все, в том числе и возобновившиеся кошмары Закольева.

Королёв знал, что атаман ночью не знал ни сна, ни отдыха. Он знал все обо всех, его обязанностью было знать — так приказал атаман. У него было несколько своих людей в отряде, дороживших его расположением, они-то и спешили к Королёву с докладом, если вдруг случилось чего разузнать или подсмотреть. Были еще женщины, боявшиеся его. Но узнать то, что творится в голове у их старшого, — это было не под силу даже им. Королёв дал бы отрезать свою косичку, чтобы узнать, что же такое является атаману во сне, что точит его, как червь.

Наверное, все это неспроста, сказал себе Королёв. Он давно уже изучал атамана, как изучают повадки животного, прежде чем подчинить его своей воле. Но атаман как был, так и оставался для него загадкой, а разгадывать загадки Королёв не умел и не любил. На все неясное в его жизни был один ответ — за шиворот и головой об стену.

На первый взгляд казалось, что у Закольева просто нет слабостей. Потребностей у него было не больше, чем у старца-анахорета. Женщин с некоторых пор он к себе не подпускал, пил редко и мало. Если бы не необъяснимая страсть к пролитию еврейской крови, атаман мог бы служить образцом добродетели. Вот то-то и оно, ухмыльнулся своим мыслям Королёв, против природы не попрешь. А природа — она у каждого своя. Скорпион жалит, а атаман давит жидов.

За все это время Королёв обнаружил только один изъян в непробиваемых доспехах Закольева. Это была до странности необъяснимая тяга атамана к детям, да и вообще к маленьким существам. Закольев любил возиться с маленькими зверьками, особенно со щенятами, которым все одно, что свой, что чужой, лишь бы пузо почесал. Но когда дети вырастали до отроческого возраста и в их глазах при виде атамана начинал сквозить страх, атаман терял к ним всякий интерес и оставлял в лагере только на положении слуг или как свежую кровь для продолжения своей династии.

Среди тех детей, что родились в его племени или были приняты им на воспитание, атаман явно отдавал предпочтение двум недавно принятым детишкам — мальчику по имени Константин и девочке, которой он дал имя Павлина. Однажды, в одну из ночей, привезли в лагерь девочку - младенца, разбудившую всех своим ревом, и атаман объявил во всеуслышанье, что этот ребенок — его собственный. По его словам, матерью ребенка была одна из женщин, по имени Елена, но ребенок будет отдан на попечение другой, Шуре, — у старшей женщины было больше опыта и она лучше справится с материнскими обязанностями.

Как-то раз, когда девочка, заигравшись, укусила его за палец, Закольев, радостно рассмеявшись, кивнул Шуре:

— Какая сильнющая, правда? Могла бы и палец отхватить.

В его словах слышалась отцовская гордость, и Шура поспешила согласиться с ним. Она всегда соглашалась со словами атамана. Все, что говорил атаман, становилось для нее истиной.

Сорокалетняя Шура была самой старшей из женщин в лагере и первой, кто последовал за отрядом. Обезображенная шрамами, которые были повсюду на ее теле, щеках, на груди — память об ожогах, полученных в детстве, — она сразу же пристала к старику Егорычу, единственному пожилому казаку в отряде. Тот с осуждением кивал головой, когда мужчины помоложе стали цепляться к ней со своими мужскими забавами, но и уклониться от этого бедной женщине было никак. Хорошо еще, что Королёву она не приглянулась. Ведь поначалу-то ее все обходили стороной, опасаясь ревности Королёва. Но Шура оказалась одной из тех немногих женщин, на которую Королёв не обратил внимания, чего от него никто не ожидал.

Может, все дело было в том, что Шура была отчаянной матерщинницей и без остановки костерила всех в лагере, не важно, слушали ее или нет. Когда остальные, устав от ее бесконечной брани, начинали сторониться ее, она жаловалась на жизнь самой себе, не выбирая выражений. Единственный, перед кем она не осмеливалась даже рта открыть, был атаман, и Шура только торопливо кивала в такт его словам. Но стоило атаману отойти, и она снова принималась браниться из-за любой мелочи, даже из-за такой, как спутанные волосы у ее воспитанниц. Стоило девочкам завидеть Шуру с ее деревянным гребнем, как они тут же пускались наутек.

Мало кто в лагере знал, что она была замужем, но много лет назад овдовела. Мужа, который нещадно ее бил, самого убили по пьянке. И когда ее сын Туморов попросился к Закольеву, она тоже решила идти вместе с ним. Остаться ей Закольев разрешил, но сразу же предупредил:

— Будешь при детях, но панькаться с ними не смей. Если они в лагере станут бедокурить — будем от них избавляться.

Шуре уже не надо было объяснять, как атаман привык избавляться от всего, что ему мешало. Она также поняла, что девочек, которых до поры отдавали под ее опеку, ждет одна судьба. «Ах, пойдут по рукам, как пить дать... и так наши уже косятся несытым глазом... ну, мужики», — и она снова заряжалась своей бесконечной бранью.

Но вот Павлина... Ее судьба, чувствовала Шура, должна сложиться по-другому.

Другой любимчик атамана, Константин, тоже рано смекнул, что у него особое место в лагере. К тому же этому смышленому мальчишке с огромными черными глазами и непокорной челкой и труда-то особого не стоило сразу стать всеобщим любимцем. Закольев, несмотря на напускную строгость, сам не прочь был отложить все дела и повозиться с пацаненком. Иногда, правда, когда Константин забирался к нему на колени, вместо привычной улыбки на атамановом лице появлялось выражение глубокой меланхолии — ее-то причину как раз силился и не мог отыскать Королёв.

Самого же Королёва просто из себя выводила атаманова чувствительность, а особенно то, что дети привыкли звать его «папка» и Закольеву это определенно нравилось. Первый раз, когда он услышал это слово, едва не сплюнул от отвращения, да побоялся, что атаман увидит. Утешало его разве то, что теперь ему была известна пусть всего одна, но слабость вожака. Если уж придется сапогом когда наступить, так чтоб по самому больному, а не абы как, повторял он себе.

И что еще было Королёву непонятно до отвращения, так это атаманова страсть присваивать себе имущество убитых евреев. «Ох, не по-нашему это, не по-русски, — качал он головой. — Жизни человека лишить — а отчего же и не лишить? А рыться по сундукам, как тать какой...» А то, зачем Закольев забирал всю эту дребедень в лагерь, и вовсе было Королёву непонятно. Ладно бы деньги, золото или драгоценности. А всякие записные книжки, фотографии, засаленные какие-то тетради, обтрепанные молитвенные талесы, ермолки, снятые с еще не остывшей головы... Королёв не был суеверным, но тут любой бы сказал, что тащить такие вещи в лагерь — только на себя беду накликать.

Впрочем, сам атаман, хоть его чудачества со временем становились все явственнее, от набегов не думал отказываться и руководил ими все так же хладнокровно. Обычно высылали лазутчиков, которые отделялись от отряда на расстояние двух дней пути, на север, юг, восток или запад, но никогда в одном направлении дважды. Заметив одинокий хутор или небольшую деревеньку, они сначала присматривались к ней с расстояния. Затем один из лазутчиков спешивался, оставлял своего коня остальным и шел в деревню, расспрашивал, выяснял, живут ли здесь евреи. Не было евреев, но были женщины — что ж, тоже неплохо.

Со временем в отряде появились еще две женщины, Оксана и Татьяна, которых украли из родных деревень — впрочем, они и сами были не прочь избавиться от постылой деревенской жизни. Так что четверо из восьми детей в лагере были рождены Еленой, Оксаной и Татьяной, притом никого особенно не волновало, кто был чей отец или мать.И все же, хотя внешне женщины и мужчины из закольевского лагеря ничем особым не отличались от своих современников, они сами поставили себя вне своего народа и вне законов своего народа. Какие бы чувства они ни испытывали к своим товарищам по отряду и по лагерю, во время набега они теряли всякое человеческое подобие, убивая каждого, кто попадался им под руку. Не всем из них по душе было убивать, но они даже помыслить не могли, чтобы ослушаться приказа своего атамана. Безраздельно вручив ему свою жизнь, они стали слепым орудием в его руках.

.25.

Сергей продолжал свой путь на юг, вдоль по течению реки, затем на восток, где ему попалось еще несколько казацких станиц. Он хотел было еще поискать среди станичников тех, кто захочет с ним побороться, но потом передумал. Ему нужно было не соперничать, а побеждать, не испытывать судьбу еще раз, а точно знать, что он справится. Значит, нужно учиться не у случайных поединщиков, а у мастера сабли Разина. То, что Леонид Чикаленко упомянул о нем в первом же разговоре, теперь казалось Сергею чем-то большим, чем случайность. Подчинив всего себя этому решению, Сергей, словно одержимый, не останавливаясь, шел вперед.

Однако найти тот самый хутор, спрятанный от посторонних глаз в лесной глуши, оказалось делом непростым. Сергей приставал с расспросами к каждому встречному, но их ответы были невразумительны, а порой и противоречивы. За это время он наслушался немало всяких рассказов про невероятных мастеров махать саблей, и все это были, понимал он, просто басни. Но Сергей не отчаивался и не переставал искать.

Еще несколько недель — и Сергеево сердце забилось учащеннее. Сам того не ожидая, он наткнулся в лесу на небольшой хутор всего в каких-то несколько мазанок. Заметив, что приоткрылась дверь на скрипучих самодельных завесах и в щель, разглядывая чужака, выглянула старуха, он не мешкая, подъехал к ней.

— Здесь ли живет известный мастер сабли? — с надеждой в голосе спросил Сергей.

Какое-то время она рассматривала его, не говоря в ответ ни слова, словно стараясь по его лицу угадать его намерения. И все так же молча махнула высохшей рукой в сторону избушки с тесовой крышей, едва различимой меж деревьями. Не успел он и слова сказать, как дверь все с тем же скрипом затворилась.

Сергей подъехал к избушке, слез с коня и тихо постучал в дверь. Тишина. Он постучал снова. Внезапно он почувствовал холод сабельного острия у себя между лопатками.

Сергей не решился повернуться, но такое необычное приветствие скорее обрадовало его. Если тот, кто держал саблю в руках, захотел бы убить его, давно бы это сделал. Сергей понял, что приехал туда, куда хотел. После некоторого молчания послышался резкий голос у него за спиной:

— Чего надо?

— Я приехал учиться сабельному умению у господина Разина, — сказал он.

Острие сабли сильнее впилось ему в спину.

— Кто тебя послал?

— Э-э... один казак... рассказал мне о том, как...

— Я уроков фехтования не даю. Иди откуда пришел!

Опустив саблю, незнакомец обошел Сергея и закрыл за собой дверь.

Сергей постучал снова.

— Пошел прочь! — послышался из-за двери все тот же гортанный голос, теперь уже скорее похожий на угрожающий рык, от которого у Сергея невольно мурашки побежали по коже. Но он все же поднял руку и постучал еще.

— Позвольте же мне объяснить... Сама судьба привела меня к вам, чтобы вы стали моим учителем...

Дверь с треском распахнулась.

— Еще раз стукнешь... — тихо и внятно сказал незнакомец.

Сергей впился взглядом в его лицо: острые скулы, пронзительные глаза, загорелая, гладко выбритая голова... Но дверь тут же закрылась.

Сергей наконец пришел к тому, кого так долго искал. К тому, кто мог бы ему с оружием в руках показать, чем победа отличается от поражения, победитель от побежденного. И вот, оставив за спиной столько верст трудных дорог, столько пережив в пути, он получил от ворот поворот. Внезапно ему вспомнились слова Алексея — или, может, это был голос его дяди Владимира? «Воин должен без остатка посвятить себя своему призванию... тому, что он должен совершить».

Другого призвания у него нет. Сергей решил, что не сдвинется с места. Разину придется стать его учителем. Или похоронить его здесь.

Осталось только решить, как быть с Дикарем. Он ведь не соглашался торчать тут у Разина под дверью до самой голодной смерти. Так что Сергей отвел жеребца к ручью, который был шагах в двадцати от хутора. Стреножив коня, Сергей оставил его под сенью раскидистых сосен. Было холодно, но не морозно, да и теплая зимняя попона не даст Дикарю совсем уж замерзнуть. Вдобавок накануне он получил щедрую порцию овса, когда они останавливались на ночлег в деревне, а по берегам ручья было вдоволь молодой травки.

Сергей же вернулся и, скрестив ноги и прислонившись спиной к стволу сосны, сел перед хижиной того, кого он выбрал себе в учителя.

Прошел час... два часа... четыре. Он сначала замерз, затем почувствовал, как тело стало неметь, потом перестал чувствовать, что у него есть тело и что он может пошевелить руками или стать на ноги. Подчас его трясло, как в лихорадке, потом он впал в забытье. Уже была ночь, когда он повалился набок, но, преодолевая мучительную боль, заставил себя вернуться в сидячее положение. Движение немного разогнало кровь по телу, но с кровообращением вернулась и боль. Казалось, в этот миг каждый нерв его тела кричал от боли.

Одно время им овладел лютый голод, но затем и он отступил. Новый день, холодный и ясный, словно подхватил его волной воспоминаний. Одни были светлыми и теплыми, другие — нет.

Аня... улицы Петербурга... ее смех... тепло... нет, уже холодно... ледяная улыбка Закольева и однорукий гигант, разрывающий на ней одежду...

Сергей с едва слышным стоном выпрямился. Пусть ему отказываются повиноваться не только тело, но и мысли. Но его решимость не стала слабее. Его прежняя жизнь умерла. А новая или начнется здесь, или ее не будет вовсе.

Тем временем день становился все теплее — второй день его бдения, — и Сергея снова охватили сомнения. А знает ли Разин вообще, что он сидит здесь? Ведь ему, привыкшему к отшельнической жизни, ничего не стоит уйти в лес на несколько дней. Но, словно в ответ, скрипнула дверь, и едва слышные шаги стали удаляться в сторону леса. Прошло какое-то время, и он снова услышал звук тех же шагов. Нет, Разин, несомненно, заметил его. Он просто решил не обращать внимания на непрошеного гостя.

К закату уже второго дня тело Сергея закоченело настолько, что он не смог бы пошевелиться сам, даже если бы и захотел. Пересохшими губами он старался уловить хоть одну снежинку, страдая от нестерпимой жажды. К рассвету для него все перестало существовать. Не было больше смысла ни в чем. Ни в свете, ни в тьме.

И еще одна ночь. Еще один день. На какой-то момент в уме установилась неизведанная раньше ясность, словно серые клубки мыслей и образов в его уме, наконец-то расступившись, дали ему увидеть самого себя. Я лишился рассудка? — спросил он сам у себя. — Или наконец-то знаю, чего хочу? Одержим своими желаниями? Покорился своей судьбе?

Пришла полночь, и с ней полная, непроглядная темень. Последнее, что помнил Сергей, были вспышки молний, которые били то ли в ночном небе, то ли у него в мозгу.

Стала сгущаться какая-то чернота, и он понял, что назад уже хода нет. Он был на пороге смерти.

Голос, далекий и незнакомый, позвал его. Казалось, он звучал отовсюду, этот голос, но, вслушиваясь в него, Сергей понемногу приходил в сознание. Его звал учитель...

Это был голос Разина.

— Ну, ты, — Сергей уже явственно разбирал слова.

— Подыхать надумал? А могилу тебе кто — я буду копать? А ну, не спать, не спать!

Сергей постарался встать, но не смог даже пошевелиться. Чьи-то руки подняли его голову, но удержать ее он не смог.

— Гляди ж ты, — послышалось бормотание Разина.

Он принес ведро, с размаху окатил тело Сергея водой, а остаток вылил ему на голову. Холодная была вода или совсем ледяная, Сергей не понял, но руки и ноги постепенно стали отходить. Разин тем временем вернулся с новым ведром воды и с плошкой в руках. Осторожно умыв лицо Сергея, он поднес плошку к его губам.

— Только не все сразу, — резко сказал он.

Прошло какое-то время, и Сергей почувствовал, что ноги и руки снова слушаются его. Он начал понемногу растирать голени, массировать грудь, потом с тихим стоном откинулся на землю. Силы постепенно возвращались к нему, и он постарался встать. Разин подхватил его под локоть. На негнущихся ногах Сергей сделал шаг, другой.

Разин завел его в свою хижину, посадил на крепкий самодельный табурет. Вскоре на печке уже закипал чайник. Сергей только смотрел, как стремительны и в то же время размеренны движения его хозяина. В мгновение ока на столе уже стояли чайник, миска с колотым сахаром, лукошко с сушеными абрикосами. Разин протянул ему абрикос:

— Ешь не спеша!

Сам он налил себе чаю в блюдце и вприкуску, хрустя сахаром, стал потягивать горячий чай.

— Посиди покуда здесь, отогрейся, — кивнул он Сергею на чурбак возле очага, но теперь уже поддерживать не стал. Над очагом висел внушительных размеров котел, в котором булькала похлебка, судя по запаху, с мясом.

— Сейчас мы того... обедать будем... вот это моя миска... а это, получается, твоя будет.

Разин ткнул Сергею в руки грубую миску, налил черпаком немного похлебки, налил и себе, побольше. Сергей молча принялся есть. После обеда Разин предложил и ему чаю, с сахаром.

Когда Сергей допил чай, Разин, улыбаясь, кивнул на свою миску:

— А, знаешь, хорошо, что ты ко мне приблудился. Вдвоем будем жить... а чего? Я не против. Вот возьми пока, посуду нашу помой — дойдешь ведь сам до ручья-то? Будешь обед готовить, хату мою мести, а еще огородик у меня есть... И лошаденка твоя не пропадет, не боись.

Сходи-ка за конем, небось, заждался там коник хозяина.

Веди сюда, будешь его в бабкином овине держать.

Он кивнул в сторону мазанки, в которой жила уже знакомая Сергею старуха.

Сергей поднялся и вышел из хижины. Он сходил за Дикарем, привел его в овин, снял с него попону и седло, насыпал овса в ясли. Затем вернулся в хижину.

Все последующие дни Сергей из кожи вон лез, чтобы угодить старому воину. Разин оказался на удивление приветливым и словоохотливым, отчего Сергеево смущение стало только сильнее. Не таким он представлял себе бывалого воина, победителя японских самураев. Разин не отходил от Сергея ни на шаг, указывая, что починить, что сделать, куда и за чем сходить. За обедом Разин теперь наливал ему столько же, сколько и себе, стряпню Сергееву хвалил...

Домашняя работа занимала большую часть его времени, хотя Разин не запрещал Сергею самому ходить в лес, тем более что у Сергея получалось то яиц насобирать, то зайца поймать. Временами же он просто прогуливался с Дикарем, изучал местность вблизи хижины или делал в лесу разминку в ожидании того часа, когда они наконец-то перейдут к тренировкам.

Прошла неделя, за ней вторая, третья... Сергей за это время сделал даже больше, чем просил его Разин: починил ему двери, навесил на окна ставни, чтобы стекло не дребезжало на ветру. Разин внимательно рассматривал его работу, цокал языком, хвалил, но о начале тренировок даже не заикался.

Еще четыре недели миновало, была уже середина мая. Больше ждать уже было нельзя. Этим вечером, раскладывая по мискам ужин, Сергей завел разговор, который так давно хотел начать и так долго откладывал:

— Учитель Разин...

— Ну ты сказанул, однако... — тут же перебил его старик. — Какой же я учитель? Просто Разин, да и все.

Сергей нетерпеливо кивнул и продолжил:

— Все, что вы приказывали мне делать, я делал. Надеюсь, я вас ничем не обидел.

Разин, у которого уже был полный рот каши, только согласно кивал головой и с интересом посматривал на Сергея.

— Скажите мне теперь, заслужил ли я право быть вашим учеником и тренироваться у вас?

Разин чуть не прыснул со смеху, и Сергею стало нехорошо. Разин же потянулся за чашкой, будто, поперхнувшись от Сергеевых слов, решил сделал глоток. Потом отставил чашку, но на вопрос не ответил. Поэтому Сергей продолжал:

— Я здесь не просто так. Мне отчаянно нужна ваша помощь, это вопрос жизни и смерти. Меня одно дело важное ждет...

Разин, прищурившись, взглянул на Сергея и небрежно бросил в ответ:

— Да у вас, молодых, все дела важные. Но, поверь мне, старику, это не дела, это так — приделки...

Сергей решил больше не крыться перед ним. Очевидно, это был единственный способ завоевать доверие Разина:

— Люди, выдававшие себя за казаков, убили мою семью. Они убили много невинных людей. Я должен остановить их. Вы обещали научить меня...

— Да когда же это я тебе такое обещал? И чему, главное? — Встав из-за стола, он спокойным жестом отодвинул Сергея и вышел прочь из хижины.

Сергей же, словно громом пораженный, так и стоял посреди избы. Неужели этот старик просто шарлатан? И морочил ему голову своей домашней работой? Неужели все это время пошло коту под хвост?

С тяжелым сердцем он вывел Дикаря во двор, но вместо того, чтобы оседлать его и ехать прочь, только взял его под уздцы и медленно пошел с ним в лес, прочь от своих тяжелых мыслей.

Но в этот вечер Сергей, сидя возле очага и помешивая похлебку, внезапно получил такой удар по голове, что свалился со своего чурбака и едва не потерял сознание. Схватившись за разбитую голову, он первым делом глянул на потолок, решив, что рухнул сволок с крыши. Еще не придя в себя от боли, он зажал рукой рану, из которой уже сочилась кровь, и в первое мгновение не поверил своим глазам — над ним стоял Разин. Двумя руками он держал гладко оструганную палку, которой Сергей у него раньше никогда не видел.

Его лицо было непроницаемо — ни гнева, ни злорадства, ничего. Он мягко повернулся, подошел к своему стулу, прислонил палку к стене и как ни в чем не бывало уселся за стол и принялся чистить кукурузу на похлебку. Затем, все так же молча, подошел к котлу, впервые за много недель сам налил себе миску похлебки и принялся есть. Сергей наконец почувствовал, что его волосы вот-вот ссохнутся струпом от засыхающей крови. Он схватил черпак с водой и выбежал из хижины.

Вот оно, оказывается, в чем дело, сказал он себе. Разин просто сумасшедший. Безумец, который не может ни языка, ни рук держать на привязи. Плеснув на голову холодной воды, Сергей взвыл от боли. В сердцах отшвырнув ковш, он хотел уже было идти за своим конем, даже не заходя в избу, но потом передумал. Все-таки ночь на дворе. Утро вечера мудренее. Он сможет поутру все спокойно обдумать и взвесить, а не бежать очертя голову, как обиженный мальчишка.

Он зашел в избу. Разин уже спал. Сергей неторопливо поужинал в одиночестве и, задув лучину, устроился на своей лежанке лицом вниз, стараясь не думать о зудевшей ране. Но едва он успокоился и стал уже засыпать, как вдруг — трах! — разинская палка прошлась ему как раз посередине спины. Взбешенный, он подскочил, замахнувшись кулаком, — но увидел только, как старик уже спокойно укладывается на своем топчане.

Стараясь не думать о случившемся, Сергей еще долго ворочался. Но наконец заснул.

Утром его ждал такой же подъем. Вместо обычного разинского многословия — палочный удар и спокойный взгляд прозрачных голубых глаз. Равнодушно почесываясь и теперь уже даже не думая бросаться на старика, Сергей вышел из хижины и направился к ручью. От холодной воды и ушибы его болеть стали меньше, и голова мгновенно прояснилась.

В этот день и каждый день следующей недели Разин, едва Сергей на что-то отвлекался или был чем-то занят, приводил его в чувство таким необычным образом. За это время он не сказал ему ни слова, но стал двигаться еще легче и свободнее, так что Сергею проще было бы, наверное, угнаться за ветром в лесу, чем за стариком. У Сергея даже появился какой-то спортивный азарт, ему хотелось поймать движение старика и отразить его нападение. Но все было напрасно. Удары Разина были и неуловимо-быстры, и неожиданны, как порывы ветра. К концу недели все его тело было в синяках, а боль стала настолько привычной, что Сергей даже перестал обращать на нее внимание.

Мое терпение не бесконечно, — временами успокаивал он себя. — Еще один такой день, еще один удар — и прочь отсюда. И сам себе на это отвечал: а разве старик меня держит на привязи? Его насмешливые глаза словно говорили: ну-ка, насколько тебя хватит. А если что, седлай коня и в добрый путь. Эта мысль удерживала его на месте. У него хватит сил и терпения выдержать. И не только выдержать — в конце концов узнать, зачем старик устроил все это представление с палочными ударами и игрой в молчанку. Где-то глубоко внутри он понимал, что необычное поведение Разина — своего рода ускоренная проверка ученика, насколько он терпелив и насколько предан учителю. Не говоря Сергею ни слова, он словно вколачивал в него: вытерпишь это — научу и чему-то другому.

Удары тем временем сыпались на него градом, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Одно время Сергей даже взялся считать их — десять, двадцать, тридцать, потом плюнул. Тем временем он заметил, что у него появилась привычка спать с полуоткрытыми глазами.

Как-то ночью он резко дернулся и проснулся, сам не зная почему. Никто его не бил. Он осмотрелся, но Разина поблизости не было. Безумная веселость вдруг овладела им, и он сразу понял почему. А не поменяться ли им со стариком ролями, сказал он себе, хотя бы на один разок? Сергею вспомнилась кадетская забава, когда они ночью в казарме били подушкой по голове того, кто своим храпом мешал спать.

Топчан Разина был всего в трех шагах от него, но Сергею показалось, что он с дерюжной подушкой в руках подкрадывался к нему целую вечность - в хижине было темно, хоть глаз выколи. Но вот наконец и топчан. Хихикая про себя от радости и представляв с каким лицом теперь проснется вечно невозмутимый старик, Сергей занес подушку и обрушил ее туда, где должна была быть голова спящего.

Но топчан был пуст — Сергей сам едва не свалился на него, потеряв равновесие.

Куда же мог деться Разин? Сергею больше не было смешно, наоборот — он мгновенно покрылся холодным потом. От Разина можно было ждать чего угодно. Он вполне мог ответить на Сергееву шутку своей, ткнув ему между ребер — нет, не палку на этот раз, а саблю.

Сергей резко обернулся. Никого вокруг. Только сверчок весело затрещал где-то в щели у потолка. Растерянный, он стал так же тихо пробираться к своей лежанке, вытянув перед собой одну руку, а другой прижимая подушку к груди. Нащупав лежанку, он собрался уже лечь, как вдруг скорее почувствовал, чем увидел, что на его месте спокойно и тихо лежал Разин, накрывшись его же рогожкой.

Потрясенный Сергей пулей вылетел из дома. Остаток ночи он не спал, просидев до зари у той же сосны, под которой началось когда-то его ученичество у Разина. Днем им овладела какая-то нервная лихорадка. Словно забыв о домашней работе, он только сидел, съежившись в уголке, и следил взглядом за стариком, не отводя от него глаз.

Вечером он все же заставил себя принести воды, растопить очаг и стал варить похлебку.

Все случилось, когда он меньше всего был готов к этому и меньше всего этого ждал. Он поднял крышку, чтобы помешать варево в котле. Дальше все пошло словно во сне, как будто он сам со стороны видел свои движения, ставшие медленными и тягучими. Вот со спины появляется Разин, взмах палкой — и Сергеева рука с крышкой от котла движется ей навстречу.

Лязг железной крышки словно разбудил его.

— Ну вот, еще чего придумал, — удовлетворенным тоном сказал мастер. Он ухмыльнулся и легонько ткнул Сергея острием палки в грудь. — Давай будем мое имущество портить. Тебе-то чего... а мне тут еще жить и жить, понял?

— Я все понял, Учитель, — выдохнул Сергей, и слезы невольно выступили у него на глазах. — Ведь вы теперь мой учитель?

— Да, Сережа, можете меня так называть, если вам будет угодно. Хотя ваша учеба, можно сказать, успешно завершилась, в эту самую минуту.

Теперь только Сергей понял, что за кажущимся безумием мастера крылась продуманная, пусть даже и безжалостная, работа. Скорей даже это можно было назвать подарком мастера — всего за несколько недель научить его двигаться, реагировать, отвечать на движение инстинктивно и раскованно.

Едва рассвело, Сергей оседлал Дикаря и, выведя его из сарая, столкнулся лицом к лицу с Разиным.

— Проститься со мной не хотите? — улыбнулся тот, обнажив крепкие зубы.

— Неловко было будить вас, Учитель, — опустил глаза Сергей.

— В самом деле?.. А вы бы попробовали — подушкой... Да вы не смущайтесь — мне самому такие штучки знакомы еще с кадетского... зато теперь вы сможете держать в руках не только подушку.

— Вы считаете, что я готов к поединку с этими людьми?

— Вы готовы учиться дальше, да и то как посмотреть...

Это было самое последнее, что Сергей ожидал услышать. Он вопросительно взглянул на старика.

— Есть настоящий Мастер к которому стоит проситься в ученики. Какой-то Разин не чета ему, так вам и скажу...

— Мастер... сабли? — переспросил Сергей.

— Всего. Любого оружия, — терпеливо продолжал Разин. — И без оружия тоже. Я своими глазами видел, как он раскидал дюжину человек. Люди отлетали от него, как воробьи, а ведь он их едва касался.

Он неожиданно вздохнул.

— Говорят, он нынче на Валааме... в монашеском чине. Не знаю только, правда ли это... Однако ж будем прощаться, раз так, — и Сергей еще раз почувствовал на себе взгляд его прозрачных синих глаз. Повернувшись, Разин не спеша пошел к хижине, и Сергею вдруг показалось, что старик едва заметно сутулится.

Он еще долго смотрел Разину вслед...

.26.

Пока Дикарь нес его на запад, в сторону Дона, Сергей размышлял о тех двух долгих путешествиях, которые ему пришлось совершить сюда, на юг России, — после бегства из школы и теперь, в погоне за Закольевым и его людьми. Скорее всего, они и сейчас кочуют где-то в этих краях, может, несколько западнее, там, где протянулась черта оседлости. Снова и снова ему на ум приходили прощальные слова Разина. Но у него уже не было ни желания, ни сил ехать куда-то за тысячу верст на север, к далекому озеру на Ладоге, в поисках некоего загадочного бойца. Да и станет ли тот вообще учить его?

Но сама мысль о Ладожском озере, менее чем в ста верстах от того лужка, где его жена и его ребенок теперь покоились в студеной земле, пробудила в нем неожиданно острую вспышку ярости. Нет, довольно откладывать! Сергей повернул лошадь на запад.

В мае 1893 года Сергей переправился через Дон и направился в сторону Днепра, к еврейским поселениям.

Прошло еще два дня пути, и он понял всю необъятность поставленной перед собой задачи. На карте палец легко преодолевал пару сантиметров, пролетая над степями, лесами, большими городами и маленькими местечками. Но когда он поднимал глаза и видел перед собой украинскую степь, тянувшуюся до горизонта и за горизонт, то понимал, насколько ничтожна вероятность того, что его поиск выведет на логово врага. Да и что могло направлять его в пути? Разве что слухи. Но, следуя слухам, искать Закольева на таком огромном пространстве было все равно что гнаться за ветром в раскинувшейся перед его глазами необъятной степи.

Месяц он петлял в этих краях наугад, не следуя никакому плану. Он побывал в Харькове, Полтаве, Киеве, расспрашивая каждого, кто соглашался с ним говорить. И по-прежнему почти ничего не знал о Закольеве и о его людях. Один лавочник-еврей слышал, будто банда казаков шла где-то поблизости, но обошла стороной их местечко и пошла куда-то дальше, на запад. Другие показывали ему совершенно в другую сторону. Один крестьянин со слов своего друга поведал ему о каких-то привидениях-невидимках, которые появлялись под покровом ночи, грабили и жгли, чтобы потом, как и положено духам, рассеяться с первыми лучами солнца.

Еще год прошел бесконечной вереницей дней, в которых надежда загоралась с первыми лучами солнца и гасла с каждым закатом. К августу 1894 года Сергей, утирая капли пота, густо усеявшие его загорелый лоб, мечтательно вспоминал о зимних снегах. Дикарь, ставший от жажды еще раздражительнее, то закусывал удила, то опускал голову в поисках малейших следов воды. Лето прошло в таких же скитаниях, как и весна.

Той осенью Сергей встретил в степи свои двадцать два года, кочуя от одного еврейского местечка к другому. Пару раз ему встречались сгоревшие и разоренные селения — но никаких четких следов, никакого явственного знака о том, кто мог это сделать и где их искать. Может, и прав был тот крестьянин — с тем же успехом он мог бы гоняться за ночными призраками.

Летом Сергей располагался на ночлег прямо в степи, под открытым небом. Но теперь, с ранними осенними заморозками приходилось проситься на постой к случайным людям, которые соглашались пустить его с Дикарем ночевать в конюшне.

Пришел декабрь. Отметив на своей карте еще одно селение, сожженное грабителями, и поставив точки в тех местах, которые, по слухам, тоже подверглись нападению, Сергей рассчитывал получить хотя бы приблизительный маршрут движения банды. Но в получившемся рисунке не было никакого осмысленного порядка. Чтобы от отчаяния не опустились руки, он решил просто ехать вперед, куда глаза глядят. Ничего другого ему не оставалось.

Возле Винницы его застиг первый настоящий буран. Уже ближе к Южному Бугу случайный попутчик сообщил ему, что умер царь Александр Третий и теперь на престоле его сын, Николай Второй. Но для Сергея это мало что значило. Он был полностью поглощен своей охотой за призраками, все остальное его мало интересовало.

К концу долгой зимы сомнения, которые он так долго держал под спудом, взорвались глубочайшей тоской, отравившей все в его жизни, даже саму цель его существования. Ведь он так старательно готовился. Дрался с бывалыми казаками. Столько сил и времени потратил на поиски Разина. Неужели же все то, чему он научился, пропадет впустую? Закольев оставался все так же недосягаем, как и тогда, три года назад, когда потерялся его след. Так что же, эти годы прошли зря? И сколько еще их будет, таких зряшных лет? — истязал себя Сергей.

Даже Дикарь теперь ступал как-то вяло, словно поддавшись настроению хозяина. И разогнать эту тоску были не в силах ни бледное зимнее солнце, ни трескучие морозы. Но Сергей, несмотря на угасшую надежду, ехал дальше, не разбирая пути, словно заблудившийся в снегопадах. Временами ему казалось, что он умер и незаметно для себя въехал на своем коне в царство мертвых. Вспоминая об Ане, он впервые за много лет плакал, сам не замечая своих слез.

Но весна пришла своим чередом, за ней — еще одно лето. Смена времен года принесла с собой тепло, если не надежду.

Как-то раз, уже в октябре, Сергей сделал привал в лесу неподалеку от одного маленького местечка. День выдался неспокойным и ветреным, а пасмурное небо грозилось вот- вот пролиться холодным дождем. Сергей, стреножив коня, отпустил его пастись. Сам же решил размять ноги после долгой езды и пройтись в соседнее селение, где, возможно, мог что-то разузнать и выйти на след — или хотя бы перемолвиться с кем-то словом.

Уже показались и приземистые хаты местечка, когда навстречу ему вышли четверо. Одетые в лохмотья, они покачивались, будто с перепою. Сергей и не думал заводить с ними разговор, но один из них первым неожиданно преградил ему дорогу.

— Какими судьбами к нам? — сказал он, дыша перегаром прямо в лицо Сергею. — Кто звал? Или забыл чего? — Голос его был резок и требователен.

— Изволите интересоваться водкой или нашенскими дамами? — осклабился другой, вертлявый и худой, как щепка, толкая локтем в бок первого, видимо, заводилу. — Так с ними у вас выйдет того... разочарованьице... чего не скажешь о нашей водке! — продолжением был нестройный гогот всей компании.

Сергей тоже скривил губы в усмешке, чтобы мирно обойти их, но не получилось. Вертлявый, хоть и был ниже ростом и явно слабее Сергея, с наглой улыбкой придержал его за рукав.

— И откуда такие непонятливые берутся, — прохрипел заводила. — Давай... как его... мыто плати за въезд в город этой дорогой.

Сергей был слишком измотан дорогой, чтобы пускаться в объяснения. Он повернулся, чтобы пойти назад, но двое других бродяг уже стояли сзади.

— Выезд из города еще дороже, — сказал один из них, толстяк с одутловатым лицом.

— Давайте не будем заводиться, — сказал Сергей. — Ничего мне вашего не нужно. Я только хочу разузнать про...

Но хриплоголосый оборвал его, не дав договорить. Одинокий седой путник, изможденный дальней дорогой, не хочет лезть в драку — заводила был уверен, что перед ним легкая добыча.

— Ты, видно, к тому же и глухой. Деньги давай, живо.

По ухмылкам остальных Сергей понял, что они решили не только обобрать его, но и избить к тому же — для развлечения. Он обвел их усталым взглядом.

— Повторяю — не стоит заводиться. Дайте мне пройти, и мы расстанемся по-доброму.

— Деньги! — рявкнул заводила. Вытащив нож из чехла на поясе, он покачивал им на уровне живота Сергея. Остальные бродяги лишь ждали знака, чтобы накинуться на него.

Когда лезвие ножа коснулось его куртки, Сергей, преодолевая отвращение, нехотя пнул заводилу ступней в колено, чтобы сходу свалить его с ног и тем положить конец неприятному разговору. Он почему-то решил, что бродяги, увидев своего старшего лежащим, сразу разбегутся. У того и в самом деле поехало колено, но грузный заводила не упал, лишь опустился на другое колено. Сергей схватил его за руку и молниеносным движением вывернул кисть. Мгновение — и нож уже валялся на земле.

Но остальные, против ожидания, сами кинулись на него. Сергей успел пнуть толстяка ногой в живот, но вертлявый, изловчившись, неожиданно тяжелой рукой ударил его сзади в затылок.

У Сергея на какой-то миг потемнело в глазах. «Свинчаткой ударил, гад», — успел подумать он, падая. Бродяги тут же стали вразнобой пинать его, отплевываясь и чертыхаясь.

Сергей, прикрывая руками голову, так и лежал в канаве — сопротивляться у него не было ни малейшего желания. Он только смотрел, как неожиданно образы из его прошлого поплыли перед глазами. Вот так когда-то, в прошлом, он тоже лежал на полу в казарме, а дружки Закольева пинали его, чтобы выслужиться перед своим хозяином...

«А ведь так и запинать могут насмерть», — внезапно, словно кровавый комок, взорвалась внутри него мысль. Резко откатившись в сторону, он, словно подкинутый пружиной, уже стоял на ногах лицом к нападавшим. Те опешили от неожиданности и только глядели на него, тяжело дыша.

Первого, кто решился шагнуть к нему, Сергей тут же положил ударом кулака в голову, второго — подсечкой. Третий сам попытался ударить его ногой, но поскользнулся на мерзлой земле. Четвертый не стал даже рисковать, повернулся и припустил наутек, а за ним бросились и остальные, прихрамывая и стеная.

Но и Сергей неожиданно для себя обнаружил, что запыхался и ему нужно восстановить дыхание. Ему тоже досталось: разбитая голова, на макушке наливалась болезненная шишка, ребра тоже основательно помяты. Однако более серьезных ранений не было. Встряхнувшись, он пошел дальше в город, где принялся за свои обычные расспросы.

Узнал он и в этот раз не больше, чем всегда. Затем вернулся в лес, где его ждала еще одна одинокая ночь в компании Дикаря — но ему было не привыкать.

Устроившись в своем шалаше, Сергей поглядывал на языки пламени, плясавшие над потрескивавшим костром. Вот как получилось — четверо пьяниц, едва стоявших на ногах, задали ему хорошую трепку. «Нельзя недооценивать противника», — пробормотал он, вспомнив наставления Казака. Столько лет прошло с тех пор...

Сергеевы веки понемногу стали наливаться свинцом. Склонив голову на грудь, он чувствовал, что вот-вот заснет. Перед его глазами, перемежаясь и путаясь, текло все пережитое за эти последние годы: вот он тренируется один в лесу... бой с тенью... потом был Леонид... Разин. Впервые за много месяцев в его памяти опять всплыли слова мастера-фехтовальщика о Валааме и мастере, который не знал себе равных.

Сергей забылся беспокойным сном, но и во сне ночные тени не давали ему покоя: вот против него пять Закольевых, десять Королёвых, и опять, и опять...

Вдруг они разом исчезли, и он увидел себя лежащим на соломенной подстилке в хижине Разина. Словно парализованный, не в силах пошевелиться, он расширенными от ужаса глазами смотрел на мастера, который стоял прямо над ним, готовый обрушить на него в этот раз не палку — саблю. Сергей мог только беспомощно наблюдать, как лезвие сабли пошло вниз...

Резкий треск, похожий на выстрел, словно вытолкнул его из сна. Еще не придя в себя, он мгновенно откатился в сторону, все еще ожидая удара разинской сабли. Но вместо сабли огромное дерево, под которым он устроил шалаш, рухнуло прямо на то место, где он спал еще секунду назад, в мгновение ока все накрыв своей тяжестью. Сергей почувствовал, как под ударом вздрогнула земля. Он вскочил на ноги, все еще ожидая увидеть Разина перед собой. Наконец обрывки сна, что еще клубились в его голове, начали понемногу выветриваться.

Он сделал глубокий вдох, чтобы поскорей сообразить, что же все-таки произошло. Дикарь! — его словно ужалила эта мысль. Кошмарный сон стал не менее ужасающей явью. Дикарь неподвижно лежал под стволом дерева. Сергей бросился к нему, но жеребец уже не подавал признаков жизни.

На то, чтобы отрыть для лошади могилу лопаткой, ушло полдня. Когда земля была расчищена, а яма отрыта, Сергей подвинул тело лошади в яму, оказавшуюся все равно недостаточно глубокой. Забросав землей надежного спутника своих скитаний, Сергей в глубокой скорби сел у могилы. Это была первая могила, которую он рыл своими руками.

«Нужно было нам с тобой забраться так далеко, мой верный друг, чтобы ты покинул меня здесь, одного», — пробормотал он, словно прощаясь.

Он гнал и не мог отогнать от себя мысль, что вся его жизнь была одной сплошной утратой. Родители, дед, жена и сын — и вот теперь Дикарь, ставший верным другом и спутником в его скитаниях. Но жгучая боль снова напомнила ему о том, что заставило его проделать весь этот путь.

Скинув с себя пропитавшуюся потом одежду, он окунулся в ледяной источник, быстро оделся и доел все, что у него еще оставалось из запасов. Седло лошади он положил сверху свеженасыпанного холма в память о том, кого он оставил здесь. Дальше ему предстояло идти пешком и в полном одиночестве.

Разин был прав, подумал Сергей. Мне еще рано сходиться в поединке с Закольевым и его людьми. Прежде нужно встретиться с учителем-монахом. Если такой вообще существует.

Сергей взбирался на седые от ковыля курганы, оставляя за своей спиной версты степного тракта. Он понял кое-что еще: чтобы поквитаться с Закольевым и его приспешниками, мало только учиться у Мастера. Ему придется самому стать мастером.

На то, чтобы пешком дойти до Петербурга, ушло шесть долгих месяцев. Сергею понадобились все его навыки выживания, вся его воля, чтобы преодолеть каждый шаг этого пути, все эти тысячи верст, казавшиеся порой бесконечно долгими. Ледяной ветер нещадно продувал его до костей. Сергей едва держался на ногах, когда наконец добрался до цели. Седоволосый и длиннобородый, он прибыл в город таким же скитальцем, каким впервые вошел в него несколько лет назад.

О том, чтобы пойти к Валерии и Андрею, не могло быть и речи. Старые раны бередить было ни к чему. Если они как-то смогли примириться со своей утратой и нашли в себе силы жить дальше — что ж, тем лучше. Останавливаться на постоялом дворе он тоже не стал. Теперь каждая копейка была у него на счету, тем более что он не знал, сколько запросят, чтобы переплыть Ладожское озеро на Валаам.

Уже смеркалось, когда он оказался на берегу Невы, на знакомом лугу, у могилы, где лежала его семья. Холмик был почти весь покрыт пожухлой травой, но камень нетронутым лежал там же, где его положила незнакомая, но добрая рука. Прежде чем искать место для ночлега, Сергей присел у могилы и заговорил с Аней. Он еще раз сказал, что его клятвы, данные в день свадьбы, все так же святы для него. И снова он поклялся спасти невинные жизни, избавив мир от Дмитрия Закольева и его подручных. Он пожелал ей доброго сна теми же словами, какие говорил ей, когда она была жива.

— Ты мое сердце, — сказал он, протянув руку и коснувшись земли, под которой она покоилась.

Его сны в ту ночь были спокойны и печальны, и в этих снах к нему снова вернулась его любовь. Он чувствовал, что сейчас Аня с ним, ее рука гладит его волосы, и не холодный ветер — это ее поцелуи остужают его лоб.

Была весна 1896 года, когда Сергей взошел на палубу первого же судна, что направлялось к монастырскому острову.