Веселиться глупо

Это я, Джаред, год спустя…

…и посадите под замок своих дочерей. И журнальчики свои похабные захлопните. И диванчик свой поберегите, а то я – не приведи Бог – могу прийти и трахнуть его, как какой-нибудь датский дог. Смешно? Вы друзей моих спросите. Их послушать, так я – самый страшный извращенец в мире. И это правда. Зато вы лучше на них посмотрите. Сейчас, через год. Никчемные мешки с дерьмом, они сбились в кучу у камина в доме Карен, смотрят очередную пачку видеокассет. По всей комнате валяются коробки из-под салфеток и маргарина, набитые алмазами, рубинами, золотом: слитки и украшения – все подряд. Пародия на богатство, на благосостояние.

Чем они занимаются между фильмами? Устраивают «финансовые войны», а именно – швыряют друг в друга золотые крюгеррэнды[22], большие рубины и тысячедолларовые банкноты; иногда делают бумажные самолетики из гравюр Энди Уорхола или Роя Лихтенштейна и соревнуются в меткости, запуская их в камин.

Как-то раз, во время затянувшейся паузы между фильмами, я, Джаред, появляюсь около их дома и, проскользнув к установленному Лайнусом генератору, выключаю его. Свет гаснет, что, естественно, вызывает недовольные возгласы у всей компании. И именно в этот миг я оказываюсь в их поле зрения – прямо за окном, на лужайке, световой шар. Первой замечает меня Венди, она же первой произносит мое имя:

– Джаред?

– Венди, это что такое? – спрашивает Меган.

– Это Джаред. Смотрите, он вернулся.

Все пристально следят за тем, как я пересекаю лужайку. На мне старая футбольная форма. Коричневый с белым – цвета нашей команды.

В полной тишине я плыву на высоте нескольких футов над землей, мерцая, как глубоководная рыба, как бледная, в дымке, луна, я приближаюсь к дому, а затем резким броском – словно за хитро переданным пасом – проношусь сквозь уцелевшую ячейку стеклянной двери и оказываюсь внутри. Я проплываю через комнату, не касаясь пола, словно качусь на ленте багажного транспортера в аэропорту, а потом прохожу сквозь противоположную стену. Гамильтон бежит туда, на парковку, но меня там нет.

Венди зажигает свечи, и вскоре я спускаюсь к ним сквозь потолок. Зависнув над камином, я говорю:

– Всем привет. Это я, Джаред. Мать вашу, я так рад всех вас видеть!

– Джаред, ты? – удивляется Карен.

– Привет, Карен. И всем здрасьте.

– Джаред, кто ты теперь? Где ты? У тебя все в порядке?

– Я призрак. И знаешь, я просто балдею. Жизнь тут – отпад. Ну прямо отель «Калифорния».

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Меган; теперь она узнала меня – по фотографии из школьного альбома.

– Я пришел, чтобы помочь вам, – говорю я, понемногу просачиваясь в толщу пола.

– Стой, подожди! – кричит Венди. – Не уходи!

Я уже наполовину под полом.

– Ребята, а пол-то у вас классный!

– Ты его как-то ощущаешь? – это, естественно, Лайнус.

– А какие они, небеса? – это Ричард.

– Что бывает, когда умрешь? – это Пэм.

– Эй, старик, покажи нам хоть фокус какой, что ли. – Гамильтон в своем репертуаре.

Над полом остается только моя голова.

– Ух ты! Ребята, это просто кайф. Рекомендую попробовать. Этот пол даст сто очков вперед любой Черил Андерсон, и к бабке не ходи.

– Джаред! – кричит Карен, и в ее голосе настоящая боль.

– Вы все, – говорю я, – птицы, родившиеся без крыльев; вы пчелы, опыляющие срезанные цветы. Но вы не стремайтесь, я скоро вернусь. Привыкайте к чудесам, чуваки.

На следующий день.

Ричард уже теряет терпение: Пэм с Гамильтоном «зависли» у дверцы мини-вэна и усиленно пропускают друг друга вперед.

– Только после вас, Барбара Хаттон.

– Нет уж, мистер Хефнер[23], только после вас.

– Для друзей я просто Хеф.

– Слушайте, вы, придурки, может, хватит? А ну, живо вытряхивайтесь из машины.

Они приехали на большую асфальтированную парковку перед универсамом. Кое-где вразнобой стоят машины, валяются ржавые магазинные тележки, попадаются на глаза и человеческие скелеты. Стеклянные двери магазина напоминают челюсти со снятыми протезами.

– Ладно, мисс Фу-ты-ну-ты, пора выпить.

– Гамильтон, ой, прости, Хеф. Давай-ка слазаем туда, возьмем что надо и по-быстрому назад. Идет?

– Согласен, Ричард, согласен. Ты, главное, не облажайся.

– Ричард, – говорит Карен, – можно, я с вами не пойду? Посижу здесь в машине, погреюсь на солнышке.

– Конечно, Кари. Тебе что-нибудь прихватить?

– Да, ватные шарики… Масло косметическое, которое разогревать надо. И лакрицы, если еще не вся испортилась.

– Есть, понял.

Карен сидит на переднем сиденье мини-вэна, копается в компакт-дисках и радуется неожиданно выглянувшему солнцу, исправно согревающему руины города. Появляюсь я, Джаред.

– Карен, привет.

– Джаред? Ты где?

– Да здесь.

Она оборачивается и видит меня. Я совсем рядом с машиной, стою на краешке покрытой ржавчиной тележки. Днем меня нелегко заметить – как газовое пламя на фоне синего неба.

– Джаред, объясни, что случилось? У меня вообще к тебе куча вопросов.

– Валяй, спрашивай. Кстати, Карен, ты отлично выглядишь. Как самочувствие-то?

– Да паршиво. Вот разве что руки восстановились. А ноги – те чем дальше, тем хуже. Совсем отказывают. Так, по дому еще ковыляю, но не более. Ты-то как? Привидениям бывает больно? Ну ты вот лично ощущаешь боль?

– Не так, как вы.

– Понятно. Я так и думала.

Карен переключает разговор на другую передачу:

– Слушай, Джаред, давай-ка выкладывай все начистоту. Я и так зла на тебя, или кто там все это устроил, за то, что случилось со мной. Заморозили меня на семнадцать лет, а потом воскресили – куклой тряпичной. А кто, кстати, стекло грохнул на кухне? Ну тогда, в прошлом году, когда все началось?

– Ну, что касается стекла, то каюсь – это я был.

– Ты?

– Кари, извини, правда. Ну, лопухнулся, я ведь тогда в первый раз здесь оказался. Собирался зачитать тебе подобающее случаю обращение. А потом уж не до того мне стало – очень переживал, что со стеклом так вышло. Прямо как в десятом классе. Я тогда в гостях у Брайана Элвина на всем ходу врезался в стеклянную дверь. Ба-бах! Зато я Венди помог, а то она заблудилась, пока добиралась сюда от дамбы.

– Как же ты меня тогда перепугал!

– Извини, больше не буду. Я теперь научился – ну, умею управлять своим астральным телом.

В качестве доказательства я делаю двойное сальто и приземляюсь точнехонько на тот же бортик тележки.

– Ну как – я тебя возбуждаю?

– Господи, что за детский сад! Блин, Джаред, объясни, в чем смысл, в чем цель всего того, что случилось? Почему именно я впала в эту чертову кому? Лично я ничего не понимаю. Может быть, ты объяснишь? Все вокруг уверены, что я что-то знаю и только из вредности не говорю. Надоело!

– Понимаешь, Карен, получилось так, что ты – как бы тебе это объяснить – совершенно случайно приоткрыла некую дверь. Помнишь, ты мучила себя диетами, таблетки какие-то глотала? Вот и вышло так, что твой мозг выдал этакий кульбит и ты увидела то, что другие не видят. Тебе удалось подсмотреть, как пойдут дела дальше.

– И что – из-за этого я осталась без молодости? Значит, из-за какой-то фигни меня обрекли на почетную обязанность – валяться в коме? Так, что ли? Я тебя спрашиваю. Кто это все за меня решил?

– Остынь, Карен. Припомни-ка, как было дело. Разве ты сама не писала в письме Ричарду, что хочешь проспать «тысячу лет», чтобы не видеть будущего? Ты сама выбрала свой путь. Ни я, ни кто-то другой. А ведь все могло обернуться еще хуже. Ты могла просто умереть совсем. А мог умереть твой разум.

– Тогда почему же я очухалась именно сейчас? Где мои оставшиеся девятьсот восемьдесят три года из запрошенной тысячи?

– Ты проснулась потому, что ты единственная способна увидеть настоящее глазами прошлого. Если бы не было тебя, никто не мог бы оценить, насколько изменения, происшедшие с миром, не соответствуют былым ожиданиям. Потребовались твои показания. Твое свидетельство.

– Джаред, всем известно, что ничто и никогда не получается таким, как планировалось. Вот посмотри хотя бы на меня. – Карен смотрит на свои ноги и морщится. – Хотя здесь тот еще повод для шуток. Я свою будущую жизнь представляла себе не так. Слушай, Джаред, погоди-ка, а как же получилось, что здесь оказался ты, а не кто-то другой? Я, например, хотела бы повидаться с родителями.

– Тут я ничего поделать не могу. Я назначен Официальным Покойником всей вашей компании. Я ведь единственный из ваших близких знакомых, кто умер, когда вы были еще совсем молодыми. А следовательно, в вашем сознании я остался, как бы это сказать… самым мертвым.

– Что еще за самый мертвый! Чушь какая-то.

– Карен, давай на минутку отвлечемся от этого. Скажи мне лучше вот что: в чем основное отличие того мира, в котором ты жила, от того, где ты проснулась?

Карен тяжело вздыхает, словно после сеанса массажа, расслабляющего мышцы. Она смотрит в сторону черной пещеры универсама и, не глядя на меня, говорит:

– Здесь всего не хватает.

– Не хватает? Чего именно?

– Всего. Здесь недостает убеждений, веры, мудрости. Не хватает даже старых добрых пороков. Нет ни жалости, ни печали. Ничего. Люди – те люди, которых я знала, – когда я вернулась, они… они разве что существовали. И мне от этого очень грустно. А сказать им об этом – такого я себе позволить не могла.

– А что в этом плохого? Я имею в виду – в том, чтобы просто существовать?

– Не знаю, Джаред. Просто существуют и животные с растениями, и им можно только позавидовать. Но люди другие, им этого недостаточно. Мне это сразу не понравилось, как только я очнулась. Не нравится и сейчас, даже когда нас осталось на весь мир несколько человек.

– Еще что?

– Джаред, имей совесть! Знаешь что? Давай так: ты мне рассказываешь, с кем из наших девчонок ты переспал, а я тогда отвечу на остальные твои вопросы.

– Да ладно тебе, Карен. Я даже не знаю…

– Стэйси Класен?

– Ну да.

– Дженнифер Бэнкс?

– Да.

– Младшая сестра Дженнифер?

– Каюсь, было дело.

– Я так и знала. Я вас сразу вычислила.

– Ишь ты, Шерлок Холмс.

– Аннабел Фрид?

– Да.

– Ди-Энн Уолш?

– Ну…

– Терпи, Джаред. Придется тебя вывести на чистую воду. Скажи лучше, с кем ты не спал?

– С Пэм.

– Это и так понятно.

– С Венди.

– Са-ма зна-ю.

– Я собирался встретиться с ней после того матча. А потом – видишь, как карты легли. Ну что, будешь теперь отвечать?

– Ладно, все честно.

– Ты говорила, как и в чем изменились люди к тому времени, когда ты проснулась. Давай выкладывай дальше.

– Хорошо. Дай только сосредоточиться. – Карен чешет подбородок, из универсама доносится крик какого-то животного. – Вот слушай: не успела я очухаться, как все вокруг стали наперебой расхваливать мне новую жизнь, доказывать, что она куда рациональнее и лучше старой. И стоило оно все того? Вся эта рациональность. На кой черт она сдалась, если ты рационально живешь пустой жизнью.

Я подкалываю ее:

– Например?

Карен отвечает, одновременно натягивая на себя плед:

– Тогда, в семьдесят девятом, я думала, что в будущем мир будет… развиваться, эволюционировать. Мне казалось, что мы будем стремиться сделать мир чище, безопаснее, уютнее. А в результате всего этого люди должны были стать умнее, мудрее и добрее.

– И? …

– Люди не стали другими. Нет, мир изменился, в том смысле, что жизнь стала быстрее, а сам мир интереснее и даже в некотором роде чище. Вот машины, например, – они больше не дымят, как раньше. А люди – всё те же. Они даже… я бы сказала… ну как же это… как назвать противоположность прогрессу?

– В нашем случае – регресс.

– Вот-вот, люди, как ты там сказал, регрессировали. Слушай, Джаред, ты где таких слов-то набрался?

– Как бы тебе объяснить… Понимаешь, в загробной жизни есть своего рода учеба. Ну, как уроки английского. Только прогуливать нельзя. Но сейчас не об этом. Ты говорила о регрессе.

– Да. Взять хотя бы Меган – мою дочь. Она ведь даже не верила в будущее, пока все это не стряслось. Она думала, что будущее – это смерть, преступления, беззаконие. То, что будущего больше нет, что оно кончилось, она восприняла совершенно спокойно. У нее есть дочь, Джейн. Она родилась слепой и с явными психическими отклонениями. Наверное, это из-за смога и прочей нынешней гадости, но Меган считает, что так все и должно быть. Честно говоря, в будущее никто особо и не верил. Ричард, Венди – они словно предчувствовали, что все кончится.

– В чем это выражалось? – Мое тело вспыхивает оранжевым светом – от нетерпеливого ожидания.

– Наркотики, например. Пэм и Гэм глотали их и кололись, да и сейчас пытаются, если удается раз добыть что-нибудь, что еще не испортилось. Просто мысль о том, что впереди у них еще лет сорок вот такой жизни, оказалась для них неподъемной ношей. Венди – та с головой ушла в рутину, загрузила себя работой. Лайнус и вовсе несколько лет где-то пропадал, искал смысл жизни, не нашел и окуклился, замкнулся в себе, замшел и стал циником. У Меган родился слепой недоразвитый ребенок – она от этого слегка впала в аутизм. Ричард? Ричард пил запоем и надеялся при этом на одно – на меня. Он думает, что я этого не знаю, но я все чувствую. Тебе ли не знать, Джаред, что шансов на мое выздоровление практически не было. Так что Ричард имел полную возможность провести всю жизнь, оплакивая меня, и не сталкиваться при этом с настоящим миром.

– Точные наблюдения. Но не слишком ли ты сурова?

– Джаред, пошевели мозгами, посмотри на меня! Я же чудовище. Что-то вроде самки инопланетян из тех, что Лайнус с Гамильтоном лепили для своих фильмов. Я променяла свое тело на возможность узнать, что жизнь в будущем станет пустой и бессмысленной. Каково? Ничего себе сделочка.

– Да уж… Но ты мне вот что скажи: ты бы смогла почувствовать эту бессмысленность жизни, если бы привыкала к ней постепенно, шаг за шагом, как твои друзья?

Карен вздыхает:

– Скорее всего – нет. Доволен теперь? Может быть, вернешь мне мое тело?

Карен хватает с передней панели сигареты Пэм, затягивается и начинает кашлять.

– Ты куришь? – спрашиваю я.

– Ну ты и скотина! Да, теперь – курю. С сегодняшнего дня. Черт, голова кругом идет. Да, слушай, как тебе Бог?

– Карен, не строй из себя клоуна. Тебе это не идет. Мы ведь не на уроке обществоведения.

– Ладно, согласна, чушь сморозила. Тогда скажи, как ты? Ну, в том смысле, что ты ведь умер. Пойми, я не дурака валяю. Мне действительно интересно. Поставь себя на мое место.

– Да ты за меня не беспокойся. Я здесь просто тащусь. Волноваться скорее нужно за тебя и за остальных.

– За нас? Еще не хватало. Брось ты это. Мы – неудачники, кому мы, на хрен, сдались? Иди поищи себе кого поприличнее, вот за них и волнуйся.

– Карен, не говори так. Это неправда. И мы оба это понимаем.

Карен смотрит на меня так, словно я позволил себе похабную шуточку.

– Ладно, – говорю я, – пора мне. Еще в универсам зайти надо.

– Ну, я-то никуда не пойду, – на тех спичках, что у меня вместо ног, особо не расходишься. Я чувствую себя как стеклянная птичка, аккуратно-аккуратно опускающая клювик в стакан с водой. Да, кстати, если ты к ним в магазин собираешься, предупреждаю: Пэм с Гамильтоном изведут тебя. Совсем чумовые стали. В последнее время им приспичило смотреть кино про герцогиню Виндзорскую, в «Студии 54»[24]снимали, со звездами какими-то. Так они от этого кино совсем сдурели. Чушь несут – как сумасшедшие.

– Ну, это я перетерплю.

– Кстати, Джаред, ты еще не ответил на многие мои вопросы. Не уходи. Давай отвечай, и поживее: в чем все дело? Что будет дальше? Что – еще десять лет жить вот так? Или двадцать? Тридцать?

– Этого я сказать не могу. Кому как не тебе знать, как это бывает.

– Значит, ты все-таки что-то знаешь?

– Вот что, Карен, давай-ка открывай дверь.

Дверца машины открывается.

– Вытаскивай ноги, – командую я.

Карен повинуется.

Я подхожу к ней, опускаюсь на колени и целую ей обе лодыжки. Затем поднимаюсь и говорю ей:

– Вставай!

Карен, недоверчиво улыбаясь, шагает на землю.

– Беги! – требую я.

И она бежит. Обегает машину, затем мчится через всю стоянку, крича при этом от радости. Ее ноги опять здоровы.

– Джаред, ты чудо, я тебя обожаю! Я люблю тебя! – кричит она.

И я отвечаю, хотя она уже далеко и не слышит меня:

– Я тоже тебя люблю.