Христиане языческой Руси.

Из недоброй земли по рекам приплыла

Чудо-рыба, охотник по души людей…

Велеслав. " Моление Перуну".

Одна из любопытнейших и мало исследованных тем — христианство на Руси до ее крещения сыном нашего героя. Свидетельства по этому поводу приводятся самые разные, высказываются самые разные и противоречивые мнения. Иные начинают с апостола Андрея Первозванного, в чем, не мудрствуя лукаво, следуют летописи. Напомню тем, кто не читал летописного предания или читал давно и забыл. Андрей, по преданию этому, направился из Синопа в Рим. Путь он избрал, однако, мягко говоря, странный. Поднялся по Днепру, вышел на горах, где позднее воздвигнется Киев, благословил их, установил крест и возвестил, что на этом месте возникнет, мол, украшенный многими церквями град.

Потом он пришел вверх по Днепру, и неведомым образом — нигде не говорится о волоках, Шелони, Ильмене — попал к словенам, " где ныне стоит Новгород", где палестинского странника сильно изумило обыкновение словен париться в банях, хлеща друг дружку вениками, да еще и обливаться потом холодной водой. Затем апостол пришел в Варяги, а оттуда — сразу в Рим. Нельзя не удивиться диковинному маршруту. Вот уж, как в памятной песенке из детского кинофильма:

" Ходы кривые роет подземный мудрый крот.

Нормальные герои всегда идут в обход"!

Впрочем, не будем иронизировать ни над летописцем, ни над церковными авторами, кое-кто из которых в понятном и простительном азарте писал еще в ХХ веке, что Андрей-де проповедовал в Киеве и в Новгороде. В предании как раз ничего такого нет — апостол всего лишь побывал на, по-видимому, безлюдных горах, где только предстояло встать Киеву и в земле словен, где, опять-таки, лишь во времена летописца красовался Господин Великий Новгород. Да и сам маршрут Андрея не так невероятен и нелеп, как кажется… но об этом — позднее. Итак, как видим, даже если отнестись к этому преданию со всей серьезностью, из него нельзя заключить, что русское христианство началось с Андрея — ну разве что в мистическом смысле. В предании ведь ни слова не говориться, чтобы апостол на своем странном пути кого-то крестил или хотя бы проповедовал.

Нельзя умолчать и о том, что подавляющее большинство историков не желает ничего слышать даже о самом визите апостола к словенам и варягам. По их мнению, это всего лишь выдумка средневековых русских церковников с целью возвести русское христианство аж к Первозванному — то есть первому ученику самого Христа. Что и говорить, в Средние века именно такое значение преданию и придавали. Иван Грозный, например, писал, что Русь приняла христианство раньше греков — от самого апостола Андрея. Но, смиренно спросим мы, если она и сочинялась с этой целью, отчего автор не присочинил и про проповедь апостола в посещенной им земле? А еще лучше — одного-двух славянских князей, обращенных Андреем и, само собою, принявших мученическую смерть за Христа от злых " поганцев"? Примеров-то хватало еще во времена составления летописи — язычники Ростова убили епископа Леонтия, вятичи предали мученической смерти монаха Киево-Печерского монастыря Кукшу. Если летописец фантазер — почему он фантазирует так плохо? Да и надменная Византия, видевшая во всех иноземцах, будь они сто раз православные христиане, варваров, " грызущих сырые кожи", отчего-то отнеслась к этому преданию с неожиданной серьезностью. Михаил VII Дука писал киевскому князю Всеволоду, малоизвестному сыну и отцу знаменитых Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха:

" Наши государства оба имеют один корень и один источник… одни и те же самовидцы божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия".

" Самовидцем божественного таинства и вещателем", провозглашавшим Евангелие на землях грядущей Византии, был именно Андрей. Мы еще вернемся к загадке апостола Андрея и его странного путешествия, пока же заметим — его относили к основателям Русского христианства с ХI века самое позднее; но относили совершенно безосновательно.

Вслед за ним следует длиннейший перерыв. Нельзя же всерьез воспринимать риторические восклицания христиан умирающего Рима, что, мол, " снега Скифии пылают огнем истинной веры". Что это за " Скифия"? Так могли называть и племена Средней Азии, и скандинавов, и любой народ на огромном пространстве между ними. И ежели " снега Скифии" так уж воспылали — где имена проповедников, где имена обращенных? Где хоть какая-нибудь конкретика, хоть что-то, позволяющее сказать — да, речь идет именно о наших предках? Ничего внятного по этому поводу нам никто не сказал.

Существует восемь упоминаний о русском, именно русском христианстве до Владимира.

Первое: конец VIII столетия. Позволю себе напомнить — скандинавы еле-еле открыли соседнюю Британию. На Крымское побережье совершает набег " русский князь Бравлин из Новгорода". Обычно отвергают это сообщение жития Стефана Сурожского или пытаются отнести его к Неаполю Скифскому — мол, и Новгорода, как такового, тогда не было, и далековато пришлось бы от него идти войску. На оба эти сомнения можно дать исчерпывающий ответ: во-первых, как мы уже говорили, Новгородом ранее могли называть либо Рюриково городище, либо Старую Ладогу. Во-вторых, что касается расстояния — в конце Средневековья русские ушкуйники, повольники из Вятки и Новгорода ходили в поход до самого устья Волги. Ни суда ушкуйников, ни их оружие не отличалось так уж от таковых VIII века. Противником — или, скорее, добычей — русских удальцов стало могущественнейшее государство Восточной Европы того времени — Золотая Орда. Дело происходило еще до Куликова поля и битвы на Воже. Тем не менее, лихие молодцы-северяне прошлись по Волге, грабя и разоряя все на своем пути, и спокойно вернулись бы восвояси, не подстереги их на обратном пути свои же, русские костромичи, донельзя разъяренные отнюдь не братским поведением ушкуйников в их городе. Если такое могло произойти в XIV столетии, отчего подобного не могло случиться в VIII?

В Суроже, при попытке ограбить собор, приютивший мощи святого Стефана, князя Бравлина поразил тяжелейший приступ паралича. Испуганный князь согласился креститься и вернуть все, добытое в церквях, после чего исцелился. Так излагает эти события житие. Можно в них сомневаться, но дальнейшее вполне согласуется именно с таким поворотом событий.

Второе. 842 год. Наш старый знакомый, Ибн Хордадбег, пишет, что приезжающие в халифат русские купцы " выдают себя за христиан". Любопытно это " выдают" — подозрительный таможенник явно не верил в христианство дальних гостей. Дело в том, что христиане и иудеи в мусульманских странах платили особый налог — джизию. Он был в несколько раз легче тех податей, которыми правоверные халифы и эмиры облагали язычников и зороастрийцев. Яростная вражда трех религий, берущих начало от откровения праотца Абрахама-Авраама-Ибрагима, была еще впереди. Мусульмане видели в христианах и иудеях едва ли не близких родичей, почти единоверцев, и уж во всяком случае — союзников против языческого мира. Ибн Хордадбег так и пишет — " выдают себя за христиан и платят джизию". Тут, право, не знаешь, кому верить. Могли и хитрые предтечи Садко прикинуться христианами, лишь бы заплатить подать поменьше. Мог и профессионально недоверчивый таможенник " перебдеть", усмотрев корыстный умысел в искреннем обращении вчерашних язычников.

Для нашей темы, собственно, оно не так и важно. Если купцы и мошенничали, за руку их на том никто не ловил, и власти халифата снисходительно собирали с них пресловутую джизию. А чтобы достоверно разыграть христиан перед бдительным налоговым ведомством, чиновники которого были прекрасно знакомы и с византийскими православными купцами, и с сирийскими несторианами, и с торговцами из монофизитской Армении, христианство надо было как минимум хорошо знать. А поскольку в Византию в это время едва добираются первые послы " народа Рос", а по Волжскому торговому пути нет ни одной христианской державы, остается предположить одно. Среди русов уже были христиане. И, право, легче предположить таковых в купцах, часто общавшихся с другими народами, и по необходимости более открытых чужим обычаям и богам. А сомнения араба отнести исключительно на счет его профессии.

Третье, нам уже знакомое. Кирилл-Константин в Корсуни видит Евангелие и Псалтырь " русьскими письмены". На этом долго останавливаться не будем. Явно " апостолу славян" повстречался кто-то из знакомых Ибн Хордадбегу русских купцов.

Четвертое. Патриарх Фотий говорит об обращении " россов". Об этом чуть подробнее поговорим после. Пока скажем — история крайне загадочная. Позднейшее церковное предание говорит о буре, вызванной погружением в воды моря Покрова богородицы, разметавшей и устрашившей варваров. Мало того, что сам Фотий ничего об этом не упоминает — а должен бы был! Так и выглядит эта история донельзя недостоверно. Например, финнов считали могучими колдунами, носящими в карманах завязанными в узелке штормы и бури. Слава этих повелителей погоды докатилась даже до Англии. Ну и что? И славяне, и норманны ничуть не боялись ходить в походы на этих грозных колдунов, а к их святилищам относились, как к своим банкам, откуда в любое время можно взять любое количество ценных вещей. То есть к религии финнов относились без малейшего уважения и совсем не собирались ее принимать. Вообще, варяжских мореходов, не говоря уж о норманнах, просто невозможно было так уж напугать бурей.

Пятое. Константин Багрянородный упоминает о крещении " россов" при следующем после Фотия патриархе — Игнатии. В это же время создается " митрополия(!) Россика".

Шестое. Под 912 годом араб Аль Марвази упоминает о крещении части русов. Любопытно, что этим русам в христианстве не понравилось, и они приняли… ислам. После чего упоминания о них вообще исчезли. Так и хочется сказать: " Так будет с каждым…".

Седьмое. В договоре с греками упоминается " крещеная русь". О ней будем очень подробно говорить позже, поэтому здесь останавливаться на ней нету смысла.

Восьмое. Крещение Ольги. Во-первых, факт широко известный, во-вторых, и о нем нам придется говорить далее.

В русском довладимировом христианстве есть две черты, на которые почти или совсем не обращают внимания. Во-первых, христианство русов имеет явно западное происхождение. Возьмите древнерусские слова " Крест", " алтарь", " церкы", " поп", " еретик", " поганый". Они явно походят на немецкое " крейц" (от латинского " Кристос"), латинское " алтариум", немецкое " кирхе" (от латинского " циркус"), немецкое " пап'пе" (от латинского " папа"), латинские " хэретикус", " паганус". И совсем не походят на греческие соответствия " стаурос", " бомос", " базилика", " иерей", " гетеродокс", " этникой". Названия месяцев у нас не греческие, а латинские. Да что говорить, если народ, от которого русы приняли вроде бы православие, они всегда называли не его самоназванием " ромеи", а обидной для византийцев западной, латинской кличкой " греки". В преданиях народного христианства часто упоминается место временного пристанища душ, слишком грешных для рая, но недостаточно нагрешивших для вечной гибели. Эта чуждая православию идея легко отождествляется с католическим чистилищем. И так далее, и тому подобное. Здесь перечислены еще далеко не все западные черты русского христианства.

На юге Восточной Европы русы могли повстречаться еще с одним вариантом христианства — древней ересью ариан. Во всяком случае, в рассказе о крещении сына нашего героя, " греческий философ" умудряется основу основ христианства — " символ веры" — изложить именно в еретическом, арианском варианте. Ни о какой " случайной описке" не может быть и речи. К подобным вещам люди Средневековья были предельно внимательны и строги. Более того, первая часть " Повести временных лет" датирована по так называемой Александрийской эре, на несколько лет отличавшейся от константинопольского летоисчисления, использовавшегося ортодоксальной православной церковью. Основатель ереси, Арий, был епископом именно в Александрии, и Александрия стала центром ереси в страшные времена ее могущества, едва не похоронившего единства церкви на полтысячи лет раньше.

Кроме этих неортодоксальных черт в русском православии бросается в глаза еще один вопрос, как-то ускользающий от историков. За привычными фразами о " крещении Руси", упускают одно немаловажное обстоятельство. Все источники этого времени, разделяющие-де русов и славян, неизменно говорят о крещении именно русов, " россов", " ар-Рус", " руси", но никак не " склавенов", " ас-саклаби", " словен". Русская летопись добавляет еще варягов — " мнози бо варязи христиане" в 944 году, мученики-варяги 983 года, варяжские покровители Киево-Печерского монастыря, основанного в " Варяжских Пещерах" — Африкан и его сын Рюрик-Шимон. Итак, христиане Руси Х века — это именно этнические русы, варяги-русь и только они. Где же " скандинавский след" в русском христианстве? Почему христианские имена у нас произносятся на славянский, а не скандинавский манер — Иван, а не Юхан, Никола, а не Нильс? Где богослужебные книги на скандинавском языке норманнских " ротсов"? И как получилось, что разница в религии — основная масса сельского населения Руси, " славян", будет воцерковлена лишь к XVI веку — не помешает русам ославяниться? На все эти вопросы " неонорманнисты" не отвечают, да и не могут ответить, а потому предпочитают просто делать вид, что их нет.

Наука… теория… Петрухин вообще, не краснея, заявляет, что принятие христианства " способствовало" -де ассимиляции славянами " скандинавской" руси. Тут никаких знаков не хватит, ни вопросительных, ни восклицательных, ни иных, " из высшей математики". Впрочем, с ним, увы, все давно ясно.

Хватит о них, а? Неудобно. И неприятно.

Зато " ненаучная" версия русов-ругов объясняет все. Буквально все, вплоть до сомнений Ибн Хордадбега и странной судьбы Оскольда. Христиане-русы могут, в таком случае, быть потомками ругов, крещеных еще Северином. Это объясняет западный характер русского христианства, его плотную привязку к варягам и русам, и недоверие араба — слишком непохоже было их христианство на привычные ему верования греков, сирийцев или армян. И поведение Оскольда, внезапно примирившегося под стенами Константинополя со злейшим врагом — Византией. И странную историю со странствием апостола Андрея.

А. Л. Никитин, к остроумным предположениям которого нам еще не раз придется возвращаться в этой книге, метко подметил, что все до единой несуразности летописной легенды устраняются простой заменою Днепра на Дунай. Действительно, путь по Дунаю еще тысячу лет спустя после апостола будет самым удобным и безопасным из Константинополя в Рим. На Дунае будет город Киев — не только в упоминавшихся нами былинах, но и в истории. Заметим, что в летописном упоминании об установлении Андреем креста на горе, где суждено быть Киеву, упоминается, что апостол " слез" с горы — глагол, более применимый к дунайским скалам, нежели к киевским холмам, с которых, при всей их крутизне, можно все-таки сойти, а не " слезть". В верховьях Дуная находится земля словенцев-" словен" предания с одним из бесчисленных славянских Новгородов на месте современного Эстергома в Австрии. Оттуда он мог пройти в будущие земли ругов — помните, федератов, верингов, варягов Рима — и уж оттуда идти в Рим. И ему действительно удалось бы добраться от " киевских" круч до " словен" -словенцев безо всяких волоков и прочих пересадок, и действительно напрямую попасть от варягов в Рим. Все несообразности в рассказе о странствии апостола — кроме " расселения" по его пути народов, появившихся там полтысячи лет спустя, естественного для устной легенды — снимаются единым махом. А основание для того имелось — чуть выше летопись в некоторых списках упоминает, что Днепр впадает в море " тремя устьями", хотя Днепр Словутич совершенно в том не повинен. С ледникового периода, по крайней мере, он впадает в Черное море одним-единственным устьем. Зато у Дуная крупнейших, судоходных гирл действительно ровно три. Память о странствии Первозванного могла сохраниться у христиан римского Норика и от них уже перейти к ругам, ободритам, словенцам, короче — к варягам-руси. А уж потом, когда потомки ругов воцарились на Днепре, провозгласив городок с таким знакомым дунайским именем Киев " матерью городов русских", вместе с ними " переселилась" и легенда. Так в сибирских былинах Василий Буслаев бьется с " мужичками новгородскими" на мосту через… Обь. А в балладе " Кострюк", записанной в имперские времена, русский боец, победив в поединке чеченского шурина Ивана Грозного, швыряет его в… Неву. Певцы же советского времени уточняют, что дело происходило в Ленинграде. Как видите, легенда о странствии Андрея — не единственная, сменившая адрес!

Очень занятно, что удревняют христианство на Руси — вплоть до того же Андрея — его искренние сторонники, вроде протоиерея Стефана Ляшевского. Его книга " История русского христианства: от Андрея до Владимира" недавно была у нас переиздана. Напротив, критики христианства, как, например, Игорь Яковлевич Фроянов в совместной с Фроловым и Курбатовым монографии " Христианство: античность, Византия, Древняя Русь", наоборот, отрицают даже довольно достоверные сообщения вроде известия о крещении Бравлина, считая возможным говорить о русском христианстве, самое раннее, с 944 года. И никто из них не замечает, что древность русского христианства говорит не за, а против него; не против, а за древнюю религию русов. Если христианство было известно русам полтысячи лет — и оставалось религией кучки маргиналов, значит, не так уж оно было привлекательно в глазах русов. Не приходится тогда говорить, что за язычество держались от невежества, пока не знали христианства; что язычество было " темнотой", мгновенно исчезнувшей, как только в комнату внесли светильник; пустотой, в которую вошло, тем самым отменив, прекратив, уничтожив ее, христианство. Не приходится рассуждать об особой предрасположенности русов к новой вере. И если через полтысячи лет после Северина недостойному сыну Святослава приходится развязать чудовищную гражданскую войну, уничтожившую 28, 9 % известных нам поселений древней Руси, только чтобы сломить активное сопротивление введению христианства; если через век после этого варягорусский Новгород весь, как один человек, пойдет за волхвом против епископа; если другая варяжская твердыня, Муром, откроет ворота крестителям князя Константина, которого впоследствии назовут святым и равноапостольным, только еще спустя столетие; если основным аргументом христиан все это время будут меч и огонь княжьих дружин, пронесенный под полой на переговоры топор и камнеметные машины под муромскими стенами, то означать все это может только одно. А именно — победа в честном споре, на равных, христианам " не светила". Они могли сказать " Бог един" — и русы согласились бы с этим. Они могли сказать — " Бог принес себя в жертву за мир" — русы знали и это. Им просто нечего было сказать русам, нечего дать им, кроме чужой, ближневосточной мифологии и отвеку сладкого для иных соблазна безответственной избранности, приобщенности к " высшему кругу", к " Новому Израилю", к заведомым победителям в будущей окончательной схватке Добра и Зла. Небольшое количество подобных лиц и хранило русское христианство до крещения. Их дело несколько облегчала уже отмеченная мною особенность общества русов — там все было делом не личности, а рода. Община же во внутреннюю жизнь рода вмешивалась редко. Для того же Оскольда, если он действительно был потомком руга, крещеного Северином, христианство было наверняка просто семейным, родовым обрядом; факт же " братства во Христе" с императором Византии вполне мог стать откровением, произведшим в жизни и судьбе сподвижника князя-Сокола гибельный для него переворот.

Большинство же русских родов смотрело на христианство, как на более или менее неприятное увлечение некоторых своих соплеменников. В целом их терпели — родичи все же, хоть и " уродьство" у них семейное.

Чем эта терпимость могла обернуться для иного руса, даже могучего вождя, говорит пример отца нашего героя и его посмертной судьбы. Но об этом — в следующей главе.