Глава 4. Пока я ждала у стойки отеля «Континенталь» в Танжере, чтобы получить ключ от своей комнаты, я поняла

Пока я ждала у стойки отеля «Континенталь» в Танжере, чтобы получить ключ от своей комнаты, я поняла, что американец с парома очень точно описал этот отель: постояльцы были одеты по последней моде, их гардероб был тщательно продуман, и сам отель был очень красив — в его интерьере сочетались европейские и арабские мотивы. Я перевела взгляд на тарелку, висевшую на стене возле стойки. На ней было написано, что муж королевы Виктории Альфред был первым клиентом отеля. Когда я провела пальцами по тарелке, то снова заметила слой грязи под своими ногтями. Комнату мне показал молодой парень в красно-коричневой феске[15], вытершейся по краю, а кисточка была немного неровной. Поставив мои чемоданы, он кивнул и широко улыбнулся.

— Омар, — сказал он, похлопывая себя по груди. — Омар.

Я положила в его руку несколько сантимов.

— Спасибо, Омар. Куда можно сходить перекусить в это время дня? — спросила я его. Пристально глядя на мои губы (так иногда делают, когда пытаются понять сказанное на языке, который не совсем хорошо знают), он продолжал кивать. — Mange[16], — сказала я, прикасаясь пальцами к губам.

— A, oui[17]. Внизу, мадам, внизу, — сказал он и направился к выходу, продолжая кивать и улыбаться. Неожиданно улыбка сошла с его лица. — Но, пожалуйста, мадам, не ходить на крышу, — добавил он на ломаном французском. — Крыша плохая.

— Oui, Омар, — ответила я. — Я не пойду на крышу.

Когда он вышел, я подошла к узким окнам. Отсюда были видны порт и пролив, в котором смешивались воды Средиземного моря и Атлантического океана. Пролив был, наверное, всего лишь восемь миль шириной, но он разделял два континента, да еще океан и море. И, казалось, сам Танжер находился где-то между европейской Испанией и африканским Марокко.

Я передернула плечами, отгоняя меланхолию и непонятный озноб: ветерок, врывавшийся через открытое окно, был ласков и пах морем. Уединение казалось странным и непривычным, и хоть я не любила скопления людей и избегала ситуаций, когда мне пришлось бы участвовать в пустых, никому не нужных разговорах, сейчас мне не хотелось сидеть в комнате одной. И, что более важно, мне просто необходимо было узнать у кого-нибудь об аренде автомобиля и найти водителя, который смог бы отвезти меня в Марракеш.

Я спустилась по винтовой лестнице в вестибюль и вспомнила о кафе, когда мимо него проходила. Перед дверью в зал я засомневалась, и прежнее ощущение дискомфорта, испытываемое при встрече с незнакомыми людьми, усилилось, как только я осмотрела темное помещение. За столиками сидели люди; в углу что-то обсуждали, возле барной стойки громко смеялись. Я сделала глубокий вдох и вошла.

Никогда прежде я не бывала в кафе-барах. Я села за один из маленьких круглых столиков. Почти сразу же ко мне подошел мужчина в коротком белом пиджаке, поставил на стол поднос со стаканом красноватого напитка и маленький графин, на вид с газированной водой. Даже при тусклом свете, который проникал сквозь высокие полуприоткрытые ставни, я смогла рассмотреть в воде трех каких-то черных насекомых.

— Non, non[18], месье, — сказала я, качая головой, хотя как раз планировала заказать минеральную воду.

— Кампари, мадам, — твердо сказал он, будто я спрашивала у него, что это, или ожидала, что он нальет мне его.

Он протянул мне листок и указал на строку, и, вместо того чтобы спорить, я написала свое имя. Затем он ушел. Я уставилась на воду, наблюдая, как насекомые пытаются выбраться из графина. Одно уже почти выбралось, отчаянно цепляясь за стекло, в то время как два других медленно барахтались там, будто вода была чем-то вроде патоки. Безусловно, все три в скором времени погибнут.

Никто не замечал меня и, стараясь показать, что это привычная для меня обстановка, я глубоко вздохнула, откинулась на спинку стула и сделала маленький глоток кампари. Тот оказался очень горьким, да еще и с каким-то лекарственным привкусом. Я подумала, что этот вкус был бы не таким сильным, если бы туда добавили газированной воды. Но я не знала, что делать с насекомыми. По графину пробежала тень — это какая-то женщина прошла мимо моего столика. Походка у нее была легкая, хотя шаг довольно широкий. На ее ногах были кожаные туфли на плоской подошве, одета она была в рубашку, больше похожую на мужскую, и простую юбку. Волосы у нее были коротко острижены и вились на затылке. Она посмотрела на меня и сразу же отвернулась. Я наблюдала за тем, как она подошла к столику и присоединилась к сидевшим там людям — женщине и троим мужчинам. Они бурно поприветствовали ее.

Эта женщина явно знала, где можно взять напрокат автомобиль. Я провела кончиками пальцев по губам — они горели от кампари. Поднявшись со своего стула, я направилась к этой компании и, лишь подойдя ближе, увидела, что все они повернулись и смотрят на меня. Я споткнулась, зацепившись за толстый ковер, потому что свет в это помещение с высоким потолком проникал только из арочных окон. Воцарилась тишина; я остановилась возле худощавой женщины.

— Простите, — еле выговорила я.

— Да? — В том, как она держалась, было что-то враждебное.

Она открыто рассматривала мои волосы и лицо, потом ее взгляд задержался на шраме на моей щеке, и я едва подавила желание прикрыть его рукой.

— Я... Я совсем недавно приехала в Танжер. Фактически всего несколько часов назад. И мне нужно взять напрокат автомобиль. Я подумала, что, может быть, вы могли бы мне помочь.

Пока я говорила это, поведение женщины изменилось.

— Что ж, привет, — сказала она, протягивая руку, словно мы были мужчинами.

Я в ответ протянула ей руку; у нее была на удивление сильная и крупная рука. Женщина сильно сжала мои пальцы, так что мне стало больно от такого неожиданного рукопожатия, но сразу же ослабила хватку.

— Элизабет Панди, — представилась она и добавила: — Я из Ньюпорта, штат Мэн. А ты?

— Я Сидония О'Шиа.

— О'Шиа. Хм. Это те О'Шиа, что из Бостона? Я знала старика Робби. И его дочь Пайпер.

— Нет. Нет, — повторила я, качая головой. — Я из Олбани. — Я запнулась на последнем слове, чувствуя, что все взгляды устремлены на меня. Мой лоб стал влажным.

Теперь она улыбалась. Верхняя губа у нее была немного вздернутая и открывала десны.

— А, Нью-Йорк. Я бы... — Она смолкла. — Послушай, когда я впервые увидела тебя, то подумала, что ты француженка. Ты... — Она снова замолчала.

Я знала, почему она так подумала. Но то, как она разговаривала, ее тон дали мне понять, что будет лучше не сообщать ей о корнях моей матери.

— Присоединяйся к нам. Ну, чего тебе налить?

— О, я уже выпила бокал, спасибо... — Я обернулась и посмотрела на свой столик. — Кампари. — Я снова прикоснулась к горящим губам. — Хотя я и не заказывала его.

Она понимающе кивнула.

— Не знаю, почему эти проклятые мальчишки думают, что каждый иностранец в Танжере пьет кампари. Присоединяйся и отведай нормальной выпивки вместе с нами. — Она, вскинув подбородок, посмотрела на одного из мужчин, который сразу же поднялся и придвинул стул от соседнего столика. Элизабет Панди, вне всяких сомнений, была женщиной, указывающей другим, что следует делать.

— Я... — Я оглянулась на входную дверь.

Как бы мне уйти, не показавшись невежливой? Эти уверенные в себе мужчины и женщины заставляли меня чувствовать себя неловко, один их вид напоминал мне, что мы совсем разные люди, что я не приспособлена к жизни.

— Я действительно... Я надеюсь взять напрокат автомобиль в самое ближайшее время. С водителем, конечно. Я просто хотела узнать, может быть, вам известно, как это можно сделать. Мне нужно добраться до Марракеша. Мне сказали... — я вспомнила об американце, — что лучше ехать через Рабат.

Элизабет Панди перебила меня, замахав рукой.

— Марракеш? Не глупи. Я уверена, что там нечего смотреть. Садись же, — потребовала она, — выпей чего-нибудь. Маркус, закажи мисс О'Шиа виски. Разве это не замечательно — избавиться от скучных запретов, оставить их дома? Как это глупо — все время сдерживать себя. Так утомительно!

Казалось, для нее была естественна эта грубоватая манера поведения. Эта мисс (или это была миссис?) Панди, пока я усаживалась на стул, опустила глаза.

— Ты вывихнула лодыжку на этих ужасных улицах? Я заметила, что ты сильно хромаешь.

— Нет, — ответила я. — Нет. Это... — Я замолчала, не зная, как продолжить.

— Ладно, не обращай на меня внимания, садись, в ногах правды нет. Смотри, вот и твоя выпивка!

Элизабет Панди представила меня мужчинам и женщине, но единственное имя, которое я запомнила, — это Маркус. Его зачесанные назад волосы блестели, у них был неестественный темно-красный оттенок. Вся компания, включая Элизабет, была в разной степени опьянения, и по тому, как свободно они общались друг с другом, было видно, что это для них обычное дело.

Один из мужчин спросил, какую комнату мне дали, а вторая женщина — в короткой плиссированной юбке и полосатом свитере, с такой же прической, как у Элизабет, — перебив его, спросила требовательным тоном, как долго я планирую остаться здесь. Разговор за столом в это время зашел о другом, и я не стала отвечать. Передо мной поставили стакан; сделав небольшой глоток, я решила, что это более приятная вещь, чем кампари, и стала потихоньку потягивать напиток.

Разговоры и смех становились все громче и через некоторое время превратились в пустую болтовню, прерываемую диким гоготом. У меня сильно стучало в висках, и в конце концов, когда я поняла, что мой стакан пуст, я встала, чтобы уйти.

Алкоголь ударил мне в голову; я не привыкла к этому и на миг почувствовала себя так, будто снова оказалась в море во время небольшого шторма, а ноги стали такими тяжелыми, что я едва их передвигала.

Элизабет схватила меня за запястье.

— Не уходи. Мы еще ничего о тебе не узнали. Всегда хорошо, когда есть приток свежей крови из дома, — сказала она и беззвучно засмеялась, а мне это напомнило зевоту некоторых крупных африканских животных.

Я снова села, отчасти из-за того, что Элизабет потянула меня за руку, и отчасти из-за страха упасть.

— Ну? — требовательно произнесла она. — Что привело тебя в Танжер? Никто не приезжает в Танжер без какой-то истории. — Снова этот открытый рот. Скопившаяся между зубами слюна. Остальные тоже засмеялись, слишком громко, слишком громко.

— Простите? — отозвалась я; меня неожиданно охватила паника, когда все взгляды устремились в мою сторону.

— Да-да! — подхватил Маркус. — Какова же ваша история, миссис О'Маллей?

— О'Шиа. И мисс. Мисс О'Шиа, — сказала я ему.

Он вряд ли обратил внимание на мое уточнение.

— Ну же! Что привело вас в Танжер?

Я посмотрела на него, потом снова на Элизабет. Остальные лица мне виделись теперь как бледные овалы и перевернутые треугольники.

— Я направляюсь в Марракеш.

— Я же говорила тебе, милочка, что это абсурд. Незачем уезжать отсюда. Оставайся здесь; в Танжере все смешалось в настоящее время, но в этом определенно есть своя интрига. Или, по крайней мере, поезжай в Касабланку, — сказала Элизабет. — Сейчас Марракеш... ну, это как бы аванпост. Ничего интересного, даю слово, — заявила она. — Хотя... Кто это был — Матисс, кажется? Это он работал там несколько лет назад? Есть же такие странные творческие натуры — художники, писатели и тому подобное, которые находят вдохновение вдали от цивилизации. Но вообще-то в Танжере гораздо больше развлечений. Здесь есть все — впрочем, как и ты можешь быть здесь всем. — В этот момент раздался чей-то шепот. — Ну и что с того, что он такой неуправляемый?

Все остальные поддержали ее громкими возгласами в знак согласия.

— Нет, мне нужно. Я... — Я смолкла. В моментально воцарившейся тишине Маркус щелкнул пальцами, и появился парень с подносом. Маркус прошептал что-то ему на ухо. — Я ищу кое-кого. В Марракеше, — зачем-то сообщила я.

— А, понятно, — сказала Элизабет, сделав бровь дугой. — Уехал и бросил тебя, да? Может быть, он шпион. Он шпион, мисс О'Шиа? Страна наводнена ими, ты же знаешь. Шпионы и доносчики. Каждый следит за кем-то или высматривает что-то.

Я резко встала, оттолкнув стул, так что тот ударил в бедро проходившего мимо официанта, который издал удивленный возглас, но прошел дальше.

— Нет-нет. Он не шпион. И не...

— Доносчик, милочка. Знаешь, эти бесчисленные торговцы, которые не оставляют тебя в покое. Танжерцы довольно нахальны. Каждый чего-то хочет от тебя, — твердила она. — Но мы должны стоять на своем.

— Да, — сказала я. — Ну что ж, спасибо за выпивку, — добавила я и сразу же вышла из кафе, чувствуя, что все смотрят, как я хромаю, — сильнее, конечно, из-за незнакомого ощущения после выпитого спиртного на пустой желудок.

Я лежала на кровати в прохладном полумраке, в голове все плыло после виски, и я была раздосадована из-за того, что по-дурацки ушла от Элизабет Панди и ее друзей. Я не понимала, ни как относиться к их легким панибратским отношениям, ни как можно вести светский разговор так непринужденно.

Я вспомнила, как еще совсем недавно стояла на палубе корабля, увозившего меня из Нью-Йорка в Марсель, и сейчас меня одолевало подобное чувство. Мне понадобились все мои душевные и физические силы, чтобы оставаться невозмутимой, пока я ждала отправления корабля. Я смотрела на толпу внизу, машущую руками, улыбающуюся и выкрикивающую «bon voyage» и «счастливого путешествия» тем, кто, как и я, отплывал за границу. Я заметила несколько угрюмых людей в толпе: женщину с носовым платком у рта, молодых парня и девушку, которые поддерживали друг друга, наблюдая, сдвинув брови, за несколькими плачущими детьми. Но в целом атмосфера в порту и на корабле была скорее радостная, даже праздничная в предвкушении волнительных приключений.

Меня же, когда я стояла на той деревянной палубе и наблюдала за удаляющимися лицами провожающих, охватила невероятная паника. Я никогда даже не мечтала ступить на борт корабля. Никогда не думала уезжать из Америки. Я никогда не покидала штат Нью-Йорк. Мне было тридцать лет, а я волновалась так, словно, будучи ребенком, первый раз пошла в школу.

Паника внезапно переросла в страх. Пространство между кораблем и портом зияло как бездна. У меня было ощущение потери, потери всего, что я знала, всего, что было так знакомо. Но я понимала, что мне нужно уехать.

Корабль медленно удалялся от порта, я еще видела машущие руки и открытые рты, но звуки постепенно стихали. Мое сердце стало биться ровнее. Неожиданно я почувствовала, что возле меня кто-то стоит, — это была пожилая женщина в пожелтевших вязаных перчатках, она держалась за перила.

— Вы первый раз в море? — спросила она меня на ломаном английском, и я удивилась: неужели все, что я чувствовала, было так явно написано на моем лице?

— Oui, — ответила я, распознав ее акцент. — La premiere fois[19].

Она улыбнулась, показывая большие плохо сохранившиеся зубы.

— О, вы говорите по-французски, хотя, конечно, это не мой французский. Париж — мой дом, — сказала она. — Вы едете в Париж из Марселя?

Я покачала головой, но не сообщила, куда направляюсь. Я видела, как она смотрит на перила, на мои руки без перчаток.

— У вас семья во Франции?

Я снова покачала головой.

— Значит, вы едете на встречу с возлюбленным? — спросила она, лукаво улыбнувшись.

На это я лишь моргнула и открыла было рот, но не нашлась что сказать.

Она кивнула, явно довольная собой.

— Понимаю. Да, вы встречаетесь с любимым.

Я посмотрела на нее и, сама себе удивляясь, сказала:

— В общем да. Я отправилась в путешествие, чтобы... найти кое-кого.

Женщина кивнула, изучая меня. Ее взгляд задержался на моей щеке, затем спустился на мою фигуру. В то утро, дрожащими руками причесываясь перед зеркалом, я заметила незнакомую пустоту на своем лице.

— Ах! La passion grande[20]. Конечно, милочка. Женщина всегда должна отдаваться своим чувствам. Я сама пережила несколько больших и страстных увлечений.

Теперь ее улыбка стала шаловливой — она наклонила голову, глядя на меня исподлобья. Несмотря на то что пудра скопилась в глубоких морщинах вокруг ее глаз и тонкие губы открывали ряд ее зубов, я поняла, что она действительно в молодости привлекала внимание мужчин. И, безусловно, она была страстной натурой.

Конечно, она понимала, что я не из таких женщин.

Я вежливо улыбнулась ей, извинилась и направилась в свою каюту, не став ждать, когда Америка — мой дом — станет совсем маленькой, а потом и вовсе исчезнет.

Я не выходила из своей тесной каюты большую часть недельного плавания, поскольку не очень хорошо себя чувствовала, чтобы много есть или даже просто ходить по палубе, а также не хотела ни с кем разговаривать, боясь, что, если я опять столкнусь с той дамой, она вынудит меня ответить на все ее вопросы. А у меня самой не было ответов, только вопросы.

В моей каюте стояло уже несколько подносов с принесенной мне незамысловатой едой, я коротала время, поочередно пытаясь то спать, то читать. Но ни то ни другое мне не удавалось: я была слишком обеспокоена, чтобы крепко заснуть или сконцентрироваться на тексте.

Я испытала глубокое облегчение, когда мы причалили в порту Марселя. Просто я дала себе обещание, что если пересеку Атлантический океан, то назад дороги уже не будет. Только не после того, как я преодолела такое расстояние, говорила я себе. Я не имела права даже думать об отчаянии.

Но сейчас, в Танжере, мне не хотелось вспоминать о Марселе и о том, что там произошло. Я просто не могла.

Резко поднявшись, я на секунду сжала пальцами виски. Затем налила в стакан воды из бутылки, стоявшей на туалетном столике, выпила ее и, несмотря на предостережение парня, вышла в коридор в поисках лестницы на крышу. Мне хотелось посмотреть на Танжер сверху, ведь я видела его, будучи нездоровой, и не понимала, куда еду. К тому же от порта мы ехали по узким улицам, и создавалось впечатление, будто я смотрю на этот новый для меня мир через длинный тоннель. У меня, наверное, был такой же зашоренный взгляд, как у осла, который тянет повозку, не в состоянии смотреть ни налево, ни направо, а только перед собой.

Я нашла лестницу в конце холла — на нее вела дверь, закрытая на обычный засов. Ступени были крутыми и без перил, что обычно представляло для меня сложность, но, тем не менее, я поднялась на крышу, благодарная, что проход был таким узким и я могла помогать себе, упираясь руками в стены. Откуда-то сильно воняло нечистотами, но когда я взобралась наверх и ступила под ослепляющий свет, темнота и неприятный запах исчезли и я почувствовала запах моря.

Подъем вызвал у меня одышку, и я вынуждена была восстановить дыхание, согнувшись и уперев руки в бедра. Но когда я выпрямилась, то открывшийся вид снова заставил меня задержать дыхание. По одну сторону от меня простиралось переливающееся на солнце море, а обернувшись, я увидела горы. Прославленный Эр-Риф! Заходящее солнце окрашивало его в кроваво-красный цвет.

Я стояла одна под сладким бризом посреди Танжера с его ослепительно белыми при вечернем свете зданиями. Незнакомые пышные широколистные деревья, так же как и пальмы, пестрели разными оттенками зеленого. Такая яркость цветов, игра света заставили меня вспомнить о самых выдающихся картинах — это был не просто синий, или красный, или желтый, или зеленый цвет, но лазурный, индиго, кроваво-красный и малиновый, янтарный и шафрановый, цвет морской волны, или лайма, или оливковый.

У меня разболелась нога; я стала искать место, где можно было бы присесть, но не было ничего подходящего, никакого ограждения. Тогда я поняла, почему парень предостерегал меня: один неосторожный шаг мог привести к беде. Может быть, уже кто-то (возможно, из компании Элизабет Панди) пришел сюда, выпив слишком много спиртного, и разбился насмерть?

Я закрыла глаза, а затем, вздрогнув, снова открыла. Мне вспомнился Пайн Буш, пустырь в нескольких милях от моего дома, близлежащее озеро, да и вообще окрестности Олбани. В тех местах я провела много времени, гуляя и зарисовывая растения и красивые виды. Я подумала о своих акварелях, папоротнике приглушенно-зеленого цвета, утонченных бледно-лиловых оттенках вероники, смущенно склонившемся розовом венерином башмачке[21], сдержанной ариземе[22]. Но то, что я увидела здесь... Я знала, что с помощью моих красок в коробке, спрятанной на полке спальни в моем маленьком доме за океаном, я никогда не смогу передать такие цвета.

Когда боль в ноге уменьшилась, я медленно прошла к дальнему концу крыши и посмотрела вниз, на темные лабиринты улиц и, конечно же, на медину, самую старую часть города. Там бродили толпы людей, словно безумные; слышались возгласы, крики ослов, собачий лай и изредка верблюжий рев.

А затем раздался звук, которого я никогда раньше не слышала, — высокий и увлекающий за собой голос, доносившийся откуда-то сзади. Я повернулась, чтобы посмотреть на шпиль минарета, зная, что это муэдзин призывает мусульман к вечерней молитве. Неожиданно к нему присоединился еще один голос, затем еще один — это призывали голоса с разных минаретов во всем Танжере. А я стояла на крыше, слушая звонкие монотонные фразы, которые звучали для меня как «Аллах Акбар», и смотрела на окрашенные в алый цвет горы.

Слышал ли Этьен такие же звуки? Смотрел ли на небо, на горы, на море? Думал ли он обо мне в тот одинокий час, как я о нем?

Я вынуждена была закрыть глаза.

Когда гул голосов стих и воцарилась неожиданная тишина, я открыла глаза и почувствовала, что эти незнакомые молитвы каким-то образом проникли внутрь меня. Я машинально перекрестилась.

А потом я стала спускаться по узкой вонючей лестнице. Я была ужасно голодна, поэтому направилась через вестибюль к кафе. По смеху и возбужденным голосам стало понятно, что Элизабет и ее друзья все еще там. После увиденной мной удивительной красоты кафе казалось мрачным и грязным, бесформенным и бесцветным. Я почувствовала, что, как и молитва, увиденные краски проникли в меня; как только я вошла в дверь, Элизабет, Маркус и все остальные прекратили пить и болтать, сразу же затихли и с удивлением уставились на меня. За недолгое время, проведенное на крыше, я почувствовала, что стала частью пестрого Танжера, его отголоском и оттенком.

Но когда я шла через зал, никто не повернулся, никто не прореагировал. Я вышла на просторную террасу с деревянной мебелью и тихо покачивающимися пальмами в горшках, откуда открывался вид на гавань. Кроме меня здесь никого не было. Я заказала чайничек зеленого чая с бастилой, которая, как объяснил официант, была начинена мясом какой-то птицы — я не смогла понять, то ли куропатки, то ли голубя, — с добавлением риса и измельченных яиц. В ожидании заказа я положила голову на высокую спинку стула, слушая отдаленные приглушенные обрывки фраз, произнесенных на незнакомых языках, воркование голубей где-то поблизости, даже мягкий шелест пальмовых ветвей, колышущихся под теплым вечерним бризом. Он был прекрасен, Танжер, хотя, как я знала из книг и от эксцентричной Элизабет Панди, также опасен и неуправляем. Этот свободный порт не подчинялся ни одной из стран. Я устала, но зато преодолела равнодушие, что уже было похвально. Но я не буду — не смогу — останавливаться для отдыха в Танжере. Я выпрямилась и встряхнулась, чтобы не поддаться подступающей слабости. Завтра я отправлюсь на поиски водителя, который отвезет меня в Рабат, как советовал американец с парома.

Поставив передо мной поднос, официант взял небольшой медный чайник. Подняв его высоко над маленьким разрисованным стаканом в серебряном подстаканнике, он налил чай — в стакан ударила густая янтарная струя. Я думала, что с такой высоты чай будет разбрызгиваться из стакана, но официант наполнил его доверху, пока не образовалась пенка, не расплескав ни капли. Затем он вылил все обратно в чайник и снова налил — этот процесс он повторил трижды. Наконец он поставил чайник, поднял стакан обеими руками и протянул мне, слегка поклонившись.

— Tres chaud[23], мадам, — сказал он. — Подождите, пожалуйста. Пусть остынет.

Я кивнула и, держа стакан за серебряный подстаканник, поднесла его к губам. Аромат мяты забивал остальные запахи. Я сделала маленький глоток — чай оказался очень сладким, я такого еще никогда не пила, но он был просто бесподобен.

Я подумала о доме на окраине Олбани. О моем саде и о тишине, царящей там в вечернее время. Если я не решалась выйти за ворота на Юнипер-роуд, в течение долгих дней я никого не видела и ни с кем не разговаривала. Я вспомнила длинные зимние ночи. Сейчас все это было так далеко! Это и правда было далеко, географически, конечно. Но дело было не только в расстоянии. Дело было еще и в том, что произошло со мной с тех пор, после тех бесконечных тихих дней, когда я считала, что моя жизнь всегда будет протекать именно так. Ведь тогда моя жизнь состояла как бы из небольших, определенной формы кусочков большого, но, по сути, простого пазла. Тогда я была уверена, что всегда найду место каждому отдельному маленькому пазлу.