Глава 9. Блид стал абсолютно пустым, и все же я начала находить прелесть в освещенной предвечерним солнцем высохшей земле

Блид стал абсолютно пустым, и все же я начала находить прелесть в освещенной предвечерним солнцем высохшей земле, скалах, изредка появляющихся посадках низкорослых пальм.

Я даже забыла о желудке и приказала себе не переживать о предстоящей ночи, ведь я ничего не могла изменить.

Вместо этого я сосредоточилась на более внимательном разглядывании того, что раньше считала пустынной землей, осознавая, что на самом деле можно многое увидеть там, где, как я думала, ничего не было.

Несколько раз нам навстречу двигались какие-то останки автомобилей, и кто-то должен был съехать с писты, чтобы позволить проехать другому. Водителями этих машин всегда были арабы, и Мустафа с Азизом махали им руками и что-то громко выкрикивали, а те приветствовали моих спутников таким же способом. Я не знала, были ли они знакомы между собой или это просто такие правила писты в Марокко.

Я пристально вглядывалась в белое возвышение вдали. Как мне стало известно из объяснений Азиза, это была гробница святого, у которой останавливались помолиться кочевники; именно здесь Азиз предлагал мне помолиться, попросить Бога о муже. Эти попадающиеся время от времени гробницы разбавляли монотонность диких просторов. Теперь земля была красной и каменистой.

Неожиданно мы устремились вниз и я потеряла из виду этот белый ориентир. Автомобиль въехал в яму, и его отбросило влево. Мустафа что-то крикнул и завертел руль, но автомобиль соскользнул с писты и скатился в глубокую песчаную впадину.

Двигатель ревел — Мустафа пытался выехать из песчаной ловушки. Затем оба мужчины вышли из машины и обошли вокруг нее, споря о чем-то на арабском языке. Мустафа жестом велел мне тоже выйти, а сам снова сел за руль. Я стояла рядом, пока Мустафа давил на газ, а Азиз толкал сзади. Он крикнул что-то Мустафе, и тот выключил двигатель. Они вытащили мои вещи и повторили попытку. Колеса прокручивались в песке, увязая все глубже. Я подошла к машине сзади, положила руки рядом с руками Азиза и стала толкать, пока машина снова не заревела, а мне в глаза и уши не хлынули земля и песок. Я ощущала их на языке. Я закрыла глаза и отвернула лицо в сторону. Но машина все равно не двигалась. Мустафа оставил ее буксовать, вышел и стал обдумывать ситуацию, положив руки на талию. Затем он залез в машину, вытащил полусгнившую джеллабу и разорвал ее пополам. Он засунул куски ткани под руль, снова говоря что-то Азизу, и мужчины поменялись местами.

Все повторилось, и с тем же результатом, что и в прошлый раз. Не помогла и подоткнутая ткань. Азиз выключил двигатель, вышел и стал возле нас.

— Нам нужно сильнее толкать, — сказал он.

Я облизнула губы.

— Я поведу, а вы оба толкайте, — сказала я.

Они уставились на меня.

— Хорошо? — спросила я.

Мустафа покачал головой и, обращаясь к Азизу, произнес длинную гневную фразу.

— Мой кузен боится женщины за рулем, — пояснил тот. — Она заберет бараку.

— Я умею водить, — сказала я. — Я уже водила машину. В Америке.

Азиз заговорил с Мустафой ультимативным тоном. Наконец Мустафа убрал руки с руля и вышел, что-то бормоча. Он некоторое время ходил по небольшому кругу, затем вернулся и пристально посмотрел на меня.

— Хорошо, ты водить. Иди, — сказал он, и я села за руль.

Я положила на него руку и повернула ключ зажигания, потом медленно надавила на педаль газа и включила сцепление. На мгновение я закрыла глаза — неожиданно я ощутила удовольствие от простого прикосновения к рулю и звука работающего двигателя. Мне вспомнился «Силвер Гост». Несмотря на страшную трагедию, к которой привела авария, автомобиль не был сильно поврежден. Выбитые окна были вставлены, вмятины и царапины выровнены и закрашены, но я попросила мистера Барлоу продать его. Я не хотела больше видеть этот автомобиль.

Его продали за удивительно большую сумму. Когда мистер Барлоу вручил мне толстый конверт с банкнотами, я отрицательно покачала головой.

— Я не хочу этого, — сказала я, глядя на конверт, словно в нем была какая-то отрава. Я чувствовала, что эти деньги были нечистыми, в каком-то смысле они были ядом. — Вы можете оставить их в качестве платы за аренду, — сказала я ему, но он не согласился с этим.

— Ну хватит, Сидония, нужно рассуждать трезво. Ты обязана думать о будущем, — заявил он и оставил конверт на кухонном столе.

Следующие два дня я обходила стол, словно конверт с банкнотами был живым и мог подпрыгнуть и ударить меня, если я подойду слишком близко. Но в конце концов я взяла конверт и спрятала его подальше в шкаф, вздохнув с облегчением, оттого что мне не нужно больше смотреть на него и думать о том, что он собой символизировал.

Только когда несколько месяцев спустя, в октябре того года, банкноты зашуршали, я вспомнила о деньгах, спрятанных за коробкой со шляпой.

Именно на эти деньги, добавленные к той сумме, что была на моем банковском счете, я и предприняла это путешествие.

— Езжайте, мадам! — крикнул Азиз, и я переключила сцепление на первую скорость; машина затряслась подо мной, а двигатель ритмично загудел. Через секунду колеса дернулись и машина медленно двинулась вперед. Я сильнее нажала на газ. Я слышала ворчание и стоны Мустафы и Азиза, когда они изо всех сил толкали машину. И когда передние колеса выехали на участок покрытого галькой песка, автомобиль резко накренился и рванул вперед. Вжав педаль газа почти в пол, я быстро переключилась на вторую скорость и вырулила наконец на твердую писту. Я хотела было нажать на тормоз и заглушить двигатель, но не сделала этого. Я продолжала ехать. Не могу объяснить, почему я поступила таким образом. Словно какая-то сила, над которой я была не властна, удерживала мои руки на руле, а ногу — на педали газа. Я ехала и ехала. Сзади слышались перепуганные крики двух мужчин. Хоть я и не смотрела в треснувшее зеркало заднего вида, но понимала, что Мустафа с Азизом гонятся за мной и машут руками; они были так потрясены, что их рты напоминали черные квадраты. А я все равно продолжала ехать, и мне казалось, что каким-то образом я покинула свое тело, хотя и ощущала под собой машину, грохочущую и неподатливую. Это не шло ни в какое сравнение с плавным ходом и бархатным мурлыканьем «Силвер Госта», однако же во мне возродилось чувство свободы и легкости и надежда, я снова забыла о своем увечном теле и тяжелой походке. Я переключилась на третью скорость, не желая лишать себя радости. Рычаг переключения передач и педали двигались слаженно. Было такое чувство, что я могу вести автомобиль вечно. Теперь я посмотрела в зеркало заднего вида, но только на свое отражение. Я улыбалась. Когда я в последний раз так искренне улыбалась?

Однако вид моего грязного улыбающегося лица и растрепанных волос привел меня в чувство: что я делаю? Я сразу же понизила передачу и на следующем широком участке писты развернулась и поехала обратно, навстречу Мустафе и Азизу.

Подъехав к ним, я остановилась и вышла из машины. Лица обоих мужчин были мокрыми от пота и грязными, у Азиза подергивался глаз.

— Ты брать хорошее авто! — выкрикнул Мустафа, уставившись на меня с явным подозрением. — Ты водишь le fou[35]. Ты сумасшедшая? Ты вор?

Я вытерла рот тыльной стороной кисти, чувствуя песок на губах. Было видно, что Мустафа взбешен.

— Прости, Мустафа. И ты, Азиз. Простите, — повторила я, только сейчас понимая, что лишилась их доверия. — Я не крала ее. Я просто... ехала на ней.

— Но зачем? — спросил Азиз; его голос был более спокойным, чем у Мустафы. — Почему ты уехала от нас?

— Я... я не знаю, — ответила я. — Я люблю водить. Вот и все. Я люблю водить. — Я перевела взгляд с Азиза на Мустафу и снова на Азиза. Я надеялась, что мой голос и выражение лица подтверждали мое искреннее раскаяние. — Мне действительно очень жаль. Я была неправа, признаю. Но это... это было так здорово!

Мустафа сказал что-то Азизу. Азиз кивнул, поворачиваясь ко мне и разводя руками.

— Теперь есть проблема, мадам. Мой кузен говорит, что вы, наверное, не сумасшедший вор, а гораздо хуже. Возможно, вы джинния.

— Джинния?

— Злой дух. Иногда джинния притворяется прекрасной женщиной. Обманывает мужчину. Мустафа говорит, что вы обманываете его и воруете машину.

Я посмотрела на Мустафу.

— Я еще раз прошу прощения, Мустафа. Я не джинния. Мне не нужна твоя машина. Я всего лишь хочу попасть в Марракеш. Пожалуйста, прости меня, — повторила я как можно более убедительно; не знаю, что он понял из сказанного мной.

Потом я опустила глаза, понимая, что он еще больше разозлится, видя перед собой женщину с непокрытой головой, смотрящую на него в упор. Я осознала, насколько глупой была моя выходка. Возможно, я опозорила их или даже унизила.

Мустафа пробурчал что-то Азизу.

— Мустафа больше не хочет везти тебя в Марракеш, — заявил Азиз.

Я облизнула губы.

— Но... мы неизвестно где, — сказала я. — Я... что я буду делать? Пожалуйста, Мустафа! — взмолилась я, но он смотрел на меня с такой яростью, что я даже испугалась. Я была так уязвима здесь, всецело завися от его каприза. С Азизом общаться было намного легче.

— Азиз, ты же понимаешь, что я не хотела огорчить Мустафу? Скажи ему. Объясни ему, что он не может бросить меня здесь. Ты не оставишь меня здесь, ведь правда, Азиз? — Я машинально протянула руку, чтобы прикоснуться к его руке, но вовремя поняла, что это будет еще одной ошибкой, возможно, даже оскорблением, и сразу же опустила руку.

Мужчины снова пошептались, и наконец с яростным ворчанием Мустафа направился к машине. Азиз тоже пошел к машине, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я поторопилась за ним и, когда он открыл дверцу, чтобы усесться на заднее сиденье, как можно быстрее юркнула внутрь и вздохнула с облегчением, заняв свое место. Неизвестно, что будет дальше, но, по крайней мере, я находилась в автомобиле; на секунду я представила, что они уехали без меня, оставили меня сидеть с чемоданами на краю писты.

Мне показалось, что мы очень долго просидели в машине, не трогаясь с места. Я знала, что будет лучше, если я промолчу, но тишина и неподвижность давили на меня. Вокруг монотонно жужжали мухи и то и дело садились на мою вспотевшую кожу. Я знала, что мужчины оскорбятся, если я предложу им больше франков; дело было не в деньгах, а в их попранной чести. Я была женщиной — чужестранкой — и я осрамила их.

Я смотрела прямо перед собой. Ситуация была еще та. Я понятия не имела, где мы находимся. Местность была лишена каких-либо характерных особенностей, я видела перед собой голые красные камни и песок. Пустынный, даже суровый пейзаж. Как долго мы будем здесь сидеть? Хотя ни один из мужчин не казался жестоким, вероятность того, что они могли вытолкать меня из машины, действительно была. Они могли забрать все мои деньги и уехать, оставив меня одну посреди писты. Что могло остановить их, кроме собственных принципов, какими бы они ни были? Что я знала о том, как работает мозг араба?

Я долго еще запугивала себя. Потом медленно вытащила из стоявшей на полу сумочки свой маленький блокнот для эскизов и карандаш. Чтобы успокоиться, я стала чертить на листе линии; сначала я думала нарисовать увиденные мной деревья и кактусы. Но вместо этого под карандашом появились человеческие черты. Мужчина. Еще один мужчина. Я никогда не пробовала рисовать людей, а оказалось, что делать это довольно легко. Когда я закончила, на рисунке оказались Мустафа в своем жилете поверх просторного одеяния и Азиз в феске с кисточкой. Мужчины стояли рядом. Я почувствовала, что в этом наброске, сделанном на скорую руку, мне удалось передать их натуру и повадки.

Удивительно, почему я никогда раньше не рисовала людей, а только лишь природу?

Я оторвала глаза от рисунка и посмотрела на блид через грязное, засиженное мухами лобовое стекло, а потом, сама не понимая почему, вырвала листок из блокнота и протянула его Мустафе. Он опустил глаза, внимательно изучая рисунок, а затем все же взял его, протянув руку. Он продолжал рассматривать его, потом передал назад Азизу. Тишина длилась еще пару минут. Наконец Азиз сказал что-то на арабском низким голосом, передавая рисунок Мустафе. Мустафа ответил парой слов.

— Мой кузен говорит, что все в порядке, наверное, ты не джинния. Но ты больше не сядешь за руль.

— Нет-нет! Конечно нет, — сказала я, глядя на Мустафу. — Шукран. Спасибо, Мустафа. — Я наклонила голову в знак уважения, а также того, что я безоговорочно принимаю его решение.

Мустафа все еще не смотрел на меня, но бережно сложил листок и спрятал в складках своего одеяния. Он завел автомобиль и отъехал назад, к тому месту, где лежали мои чемоданы рядом с пистой. Он вышел и в сердцах швырнул их назад. Азиз что-то пробурчал и отодвинул от себя чемоданы. Затем Мустафа снова сел в машину и пристально посмотрел на меня.

— Мы ехать Марракеш, — бросил он обиженно.

— Иншаллах, — сказала я.

До наступления темноты Мустафа остановил машину под навесом из пальметто прямо на обочине писты.

Мужчины открыли багажник машины, а я вышла и попыталась размять онемевшие ноги и спину. Мои спутники вытащили несколько старых пледов, отнесли их к небольшим пальмам и соорудили некое подобие шатра — один плед расстелили на земле, а из двух других сделали крышу.

— Вы спать, — сказал Азиз, и я улыбнулась ему, благодарная за то, что мне не придется спать в машине.

Я села на плед и стала наблюдать за тем, как они вытаскивали из багажника фонарь и какой-то медный ящик. Азиз бросил ящик на песок; оказалось, что там был каменный уголь. Затем Мустафа вытащил жестяную банку с закупоренным горлышком и вылил часть ее содержимого в потертый чайник.

Теперь я поняла, почему они не положили мои чемоданы в багажник машины — он был заполнен разными вещами, необходимыми для путешествия. Солнце спряталось за горами, внезапно стало темно. Мужчины зажгли керосиновую лампу и приготовили мятный чай. Мы сидели на освещенном участке и жевали кусочки сушеного соленого мяса с лепешками, инжиром и оливками и пили чай.

Мужчины остались возле раскаленных углей, а я пошла к моему шатру. Я сидела под открытым небом и слушала шепот мужчин. Никогда еще я не видела такого неба, ни дома, ни на море, ни в Марселе или Танжере. Я легла на спину, глядя на звездный небосвод надо мной.

Мне вспомнилось то время, когда я всматривалась в ночное небо, сидя на ступеньках крыльца своего дома, и размышляла о своей жизни, сравнивая ее с пылинкой Млечного Пути. Но здесь величественное небо заставляло меня думать по-другому. Звезды казались такими близкими в абсолютной тишине ночи, и чудилось, что я могу слышать их далекий приглушенный гул, подобный звуку, издаваемому поднесенной к уху ракушкой.

Мы думаем, что слышим океан в ракушке, а в этой пустыне мне казалось, что я слышу небо. Мне удалось заметить три упавшие звезды. Я испытывала странную тяжесть, словно звездное небо вдавливало меня внутрь земли.

А потом послышался мягкий равномерный, похожий на всплеск или бульканье шум. Я прислушалась, пытаясь понять, что это было.

— Что это за звук? — наконец выкрикнула я в темноту.

— Просто дикий верблюд, мадам, — послышался голос Азиза. — Он ходит, ходит, ищет нас, чувствует наш запах.

Я улыбнулась, подумав об этом одиноком создании, с интересом и, возможно, с удивлением петляющем вокруг нашей машины и моего шатра на своих неуклюжих ногах, так уверенно ступающих по песчаной почве. Затем я укрылась краем пледа и стала смотреть на звезды, пока мои глаза не закрылись.

На следующий день после утреннего чая с лепешками мы двинулись в путь.

— Этот день мы закончить Марракеш, мадам, — сказал Азиз.

Я сглотнула. «Этот день мы закончить Марракеш». К вечеру мы будем в Марракеше! Я проделала весь этот путь, чтобы найти Этьена. Не должна ли я воодушевиться и вздохнуть с облегчением? Но вместо этого мной овладело странное беспокойство. Я не могла этого понять.

Он был длинным, этот последний день, с одной короткой остановкой в поселении, чтобы поесть хариры — густого супа из чечевицы, — и затем снова потянулась кажущаяся бесконечной писта.

Когда солнце стало уже не таким жарким, во второй половине дня, я увидела, что вдали, на колее, что-то поблескивает в потоках горячего воздуха — возможно, это был мираж. Вначале я смогла различить только одинокую человеческую фигуру, но когда мы подъехали ближе, я увидела голубое одеяние. Оно болталось на теле, напоминая семафор, сигналящий о чем-то важном, хоть и непонятном. В скором времени я могла уже наверняка сказать, что это был мужчина. Но когда мы оказались возле него, он не сошел на край писты, чтобы пропустить нас. Он продолжал идти на нас, вынудив Мустафу остановить машину. Азиз пробурчал что-то Мустафе.

Перед нами стоял высокий мужчина, он не двигался с места. Он был от шеи до щиколоток укутан в длинное бледно-голубое одеяние, а вокруг его головы была намотана темно-синяя чалма, один край которой прикрывал его нос и рот. На ногах у него были кожаные сандалии без задников.

Мустафа выбрался из машины и подошел к нему; они поговорили, затем Мустафа вернулся к машине и что-то сказал Азизу. Азиз порылся в сумках, стоявших у него в ногах, и протянул Мустафе кусок лепешки. Мустафа отдал его мужчине, а тот в свою очередь положил что-то в руку Мустафе.

Когда Мустафа возвратился, мужчина в голубом обошел машину с моей стороны и уставился на меня. Мне были видны только его глаза и орлиный нос, и тем не менее у меня дрожь прошла по телу. У него были выразительные темные глаза и какой-то вызывающий взгляд, смесь добродетели и угрозы. Он остановился на пару секунд и сказал что-то, не сводя с меня глаз. Я предположила, что он хотел что-то рассказать мне; неужели он думал, что я понимаю его? Его голос был тихим, да к тому же еще и приглушен краем чалмы, скрывающим его мрачное лицо. В конце концов я вынуждена была опустить глаза, не в состоянии больше смотреть на него. Мужчина заговорил опять, на этот раз Азиз что-то ответил ему, и я снова подняла взгляд на мужчину. Он еще раз долго и пристально посмотрел на меня, а потом продолжил свой путь, прямой, гордый и уверенный в себе.

Мустафа бросил что-то на пол возле моих ног. Это была прекрасная, богато украшенная плитка, разрисованная сине-зелеными абстрактными геометрическими фигурами.

Мне хотелось узнать, что сказал обо мне Азизу этот мужчина.

— Она замечательная, — сказала я, поднимая плитку.

— Вы брать зеллиж, — сказал Азиз, наклоняясь вперед. — Это всего лишь плата за лепешку. Всегда l'Homme Bleu[36] иметь что-то для торговли.

— Синий Человек? Вы называете его так из-за его одеяния? — спросила я, изучая плитку.

Зеллиж, как назвал ее Азиз. Она была теплой, должно быть, мужчина нес ее на своем теле. Я провела пальцами по ее гладкой поверхности, по острым краям.

— Племя Синий Человек. Его... — Азиз провел рукой по предплечью. — Это...

— Кожа, — подсказала я.

Азиз кивнул.

— Всю жизнь они носят одежду и чалму такие синие, делать из растения индигоферы. За много лет индиго уже в их коже. Они синие.

Я высунула голову в окно, оглядываясь на прямую спину Синего Человека, идущего по дороге.

— Они арабы?

— Non. Берберы. Но другие берберы — туареги. Кочевники из Сахары. Говорить как мы, но также отдельный язык. У них есть караваны верблюдов, перевозить товары туда и назад. Соль, золото, рабы. Всегда ходить по пустыне. Они проходят все Марокко, дальше Африка. Далеко. В Тимбукту.

— Они тоже мусульмане?

Азиз пожал плечами.

— Некоторые, но большинство не придерживается законов мусульман. Женщина показывать лицо, мужчина закрывать лицо. Они как... — он подыскивал слово, — как обратная сторона мусульманства. Синий Человек и его женщины делают то, что им хочется. Они люди пустыни. Нет короля, иногда может быть Бог, иногда нет Бога. Люди пустыни, — повторил он.

Жаль, что я не могла увидеть этого мужчину без чалмы, скрывающей большую часть его лица. «Хорошо бы нарисовать такого человека», — подумала я, сжимая плитку между ладонями и пытаясь представить черты его лица. Синий Человек.

Я продолжала думать о нем час спустя, когда Мустафа убрал одну руку с руля, показывая куда-то перед собой.

— Мадам! Марракеш, — сказал он, и я подалась вперед, вглядываясь вдаль сквозь грязное лобовое стекло.

Потом я высунула голову в открытое боковое окно. Горячий ветер развевал мои волосы. Перед нами выросла красная стена. Мое дыхание вдруг участилось, и сердце тяжело и учащенно забилось в груди. Я села на место, прижимая руки к груди и пытаясь успокоить дыхание.

Я приехала. Я была в Марракеше, городе, где я надеялась найти ответы, которые давно искала. И где я надеялась найти Этьена.