Глава 29. Я прожила в доме в Шария Сура три дня

Я прожила в доме в Шария Сура три дня. Я ни разу не столкнулась с хозяином, хотя по утрам и вечерам слышала его голос и видела его во дворе, когда выглядывала из окна, часто с двумя мальчиками лет четырнадцати или пятнадцати — должно быть, его сыновьями, о которых упоминал Ажулай. Наверняка они были близнецами: оба одного роста и комплекции, высокие, долговязые, широкоплечие.

Старшая жена и служанка игнорировали меня, но мне вскоре стало очевидно, что младшая жена очень любопытна, она проявляла ко мне интерес. Нам было сложно общаться, но я была признательна ей за улыбки, которыми она одаривала меня все чаще. Она сказала, что ее зовут Мена, и рассмеялась, когда попыталась произнести мое имя. У нее был высокий приятный голос и круглое бледное лицо. Такие лица, как я теперь знала, нравились марокканским мужчинам. На вид ей было не более двадцати лет.

Когда я указывала на предметы, Мена говорила их названия по-арабски. За короткое время я выучила много слов и простых фраз. Ей очень хотелось поговорить со мной; она казалась одинокой, несмотря на то что постоянно общалась с двумя другими женщинами.

Девушка беспрерывно щебетала, показывая мне, как готовится кускус: замоченную пшеницу присыпали пшеничной мукой мелкого помола, а затем все это пропаривалось. Я наблюдала за тем, как она готовит хариру, суп из чечевицы, гороха и баранины. Когда я жестами показывала, что хочу помочь ей готовить, она показывала, какой толщины должны быть куски мяса, как нарезать овощи и как долго их тушить. Иногда она нетерпеливо отстраняла меня и сама что-то быстро и усердно размешивала в кастрюле. Мена не обращала внимания на неодобрительные взгляды старой служанки, но когда старшая жена — Навар — входила в кухню, она замолкала.

На четвертый день я почувствовала беспокойство и уже не могла оставаться ни в доме, ни на крыше, ни во дворе. Я объяснила Мене, что хотела бы выйти в город. Она посоветовалась с Навар, и та недовольно скривилась, но выкрикнула имя — Наиб, и один из мальчиков появился из задней комнаты. Она сказала ему несколько фраз, кивками указывая на меня, затем Наиб подошел к воротам и остановился в ожидании. Я закуталась в покрывало и пошла за ним по узким улочкам. Глядя на его подошвы — он был босым, — я почему-то подумала, что они похожи на рога. Я узнавала некоторые улицы и поняла, что мы идем по Шария Зитун к базару. Я увидела нишу в стене — с котятами, — где сидели Баду и Фалида, когда Манон выпроваживала их со двора.

Вскоре, поскольку Наиб вел меня на базар, думая, что мне нужно что-то купить, я пошла впереди него, оглядываясь, а он шел следом.

Я пересекла Джемаа-эль-Фна, вышла во французский квартал и всю дорогу до отеля «Ла Пальмере» постоянно оглядывалась на Наиба. Я жестами попросила его подождать, а сама пошла к входной двери, снимая на ходу хик и покрывало. Парень сразу же отвернулся от меня.

В фойе мсье Генри, увидев меня, покосился на мой кафтан, но кивнул дружелюбно.

— Ах, мадемуазель! Чудесные новости. Обе ваши картины проданы, и покупатели хотели бы еще. Это молодая пара, они украшают свой дом в Антибе, и им хотелось бы купить еще по меньшей мере четыре картины в таком же стиле.

Странное тепло наполнило меня. Я даже не представляла, что буду чувствовать себя так, когда мне сообщат эту новость — что мои картины востребованы.

— Мадемуазель, вы говорили, что у вас еще есть картины. Эта пара уезжает на следующей неделе, и они хотели бы, если можно, посмотреть их до своего отъезда.

Я кивнула.

— Да. Да, — повторила я. — Я принесу их. Завтра.

— Отлично. А сейчас... — Он повернулся и открыл ящик шкафа за стойкой. — Да. Вот. Отель взял пятьдесят процентов комиссионных, как обычно. Детали продажи прописаны.

Я взяла у него конверт, продолжая кивать.

— Спасибо, мсье Генри. Спасибо.

— Значит, увидимся завтра, — сказал он и повернулся, дав понять, что разговор закончен.

Я вышла к Наибу, перед этим закутавшись в покрывало, чтобы не смущать его снова. Я не могла ждать и разорвала конверт. Вместе с напечатанной квитанцией там был чек на сумму, которая стала для меня неожиданностью. Я уставилась на чек, думая, что, возможно, ошиблась в цифрах. Но я не ошиблась. Сумма, которую я получила за две моих картины, ввергла меня буквально в состояние эйфории.

Впервые в жизни я получила зарплату. За что-то.

Как только я сунула чек обратно в конверт, Наиб направился вниз по улице по направлению к медине, но я окликнула его, жестами показывая, чтобы он снова шел за мной. Я зашла в банк и сказала, что хочу открыть счет.

Кассир недоуменно посмотрел на меня.

— У вас должен быть документ, мадемуазель, — пояснил он, и я кивнула.

— Я приду с паспортом завтра, — сказала я, а затем позволила Наибу отвести меня в Шария Сура.

На следующий день я снова объяснила, что мне надо выйти в город, и Навар посмотрела так же недовольно, но снова позвала Наиба.

Сначала я пошла в отель «Ла Пальмере» и оставила мсье Генри еще четыре своих картины. Затем я зашла в банк, открыла счет, сняв часть денег на повседневные нужды, и после этого пошла в художественный магазин. Я купила еще бумаги и красок. Подчинившись внезапному порыву, я купила также деревянный ящик с тюбиками масляной краски, несколько холстов и разные кисточки. Я подумала, что смогу добиться большей глубины и выразительности, рисуя маслом. Это будет совершенно новая для меня техника, и мне так захотелось ее опробовать.

На обратном пути я блуждала по шумным ярким базарам, останавливаясь то там то здесь, трогая ткани и резные деревянные или серебряные изделия. Наиб в это время стоял позади меня, держа мои покупки. Для него я купила большую сумку.

Мне захотелось сразу же испробовать масляные краски; сначала я рисовала в своей комнате, но в это время суток здесь было недостаточно светло. Тогда я перенесла мольберт вниз, во двор, установила холст и выдавила краску из тюбика на палитру.

Вышла Мена. Она притащила табурет и села, чтобы понаблюдать за мной; блеск ее глаз и румянец обычно бледных щек, пока она неспешно разглядывала внутренний дворик, медленно проявлялись из-под моей кисти. Я, повернувшись к ней, указала кистью на ее лицо, а затем на холст. Но только увидев свой пока еще нечеткий образ, она закричала, положила свою руку на мою и помотала головой, говоря: «Ла, ла!» Нет.

— Что не так? — спросила я ее, и она выпалила много длинных слов, сопровождая их жестами, — я наконец поняла, что она не разрешает мне ее рисовать: я перенесу ее душу на холст.

Я кивнула, а потом спросила Мену на своем примитивном арабском, могу ли я рисовать мужчину.

Она на секунду задумалась, а затем кивнула. Мужчину можно. Дух мужчины достаточно сильный, и его нельзя забрать, как я поняла из ее слов и жестов. Но мне нельзя рисовать женщину или ребенка.

Я радовалась тишине. Мена наблюдала за моей работой, когда Навар вышла во двор. Она остановилась, потом подошла и посмотрела на картину. Она покачала головой, поджав губы, а потом выдала поток слов Мене и ушла, вызвав порыв ветра полами своего кафтана.

Я смотрела, как она шла в дом, а затем перевела взгляд на Мену. Мена медленно покачала головой, и из сказанного ею я поняла, что мне не разрешается рисовать во дворе. Навар заявила, что это привлечет злых духов.

На следующий день я была на крыше с Меной и Навар, когда служанка закричала что-то со двора. Мена наклонилась через край и крикнула что-то в ответ, затем посмотрела на меня.

— Ажулай здесь, — сказала она на арабском языке; я буквально подпрыгнула, а потом направилась к лестнице.

— Сидония! — крикнула Мена вдогонку, и когда я оглянулась, она приложила руку к лицу, напоминая, что я должна закрыть лицо.

Я кивнула, но не стала объяснять, что в этом нет необходимости, и пошла вниз.

Ажулай стоял во дворе, держа Баду за руку.

— Привет, — сказала я, слегка запыхавшись от быстрой ходьбы, и перевела взгляд с Ажулая на Баду. — Этьен в Марракеше? — спросила я.

Ажулай дернул плечом, и я догадалась, что его расстроил мой вопрос.

— Нет.

— Значит... значит, мне больше не разрешают оставаться здесь? — спросила я, нервно сглотнув. — Ты это пришел мне сказать?

— Нет. Я поговорил с другом. Ты можешь остаться.

Я кивнула, облегченно вздохнув. Я была рада, что смогу пожить здесь, и тем не менее расстроилась из-за того, что за это время от Этьена не было новостей.

Я громко выдохнула.

— Спасибо. Как ты, Баду? — поинтересовалась я, глядя на ребенка.

Он улыбнулся, и я обрадовалась, заметив, что его волосы подстрижены и блестят, а его маленькая джеллаба и хлопковые штаны чистые.

— Мы идем смотреть черепах, — сказал он.

— В сад, — пояснил Ажулай. — Я сегодня раньше закончил и решил сводить туда Баду. Мы проходили мимо, и я подумал, возможно, ты захочешь пойти с нами.

Он сказал это обычным тоном, но с ноткой сомнения.

— О! — удивленно воскликнула я.

— Ты пойдешь, Сидония? — спросил Баду.

Конечно же, мне очень хотелось снова выйти из дома. Я так часто думала за эту одну неделю о том, что жизнь Навар и Мены имеет слишком много ограничений.

— Да, — сказала я. — Я только возьму покрывало и хик.

Поднимаясь в комнату, я встретила Мену, притаившуюся на лестнице. Она явно подслушивала, хотя не могла понять наш французский язык. Девушка вскинула брови, будто спрашивая, что случилось.

Я подобрала арабский аналог слова «выйти» и добавила: «Ажулай».

Ее губы сжались точно так же, как у Навар, когда та была недовольна мной. Ничего больше не сказав, Мена поднялась на крышу.

В своей комнате я взяла покрывало, но, прежде чем прикрыть лицо, пристально посмотрела на себя в зеркало, затем пригладила брови средним пальцем, как это делала Манон.

Еще в медине мы остановились купить Баду сладостей. Ажулай положил несколько сантимов в руку мальчика, и Баду резво побежал к продавцу за лотком, заваленным грудами желейных квадратиков, присыпанных пудрой с блестками.

— Я пойду посмотреть на ножи, — сказал Ажулай и направился к соседнему прилавку.

Я смотрела, как Баду сам совершает покупку, видела, как гордо он вскинул подбородок, когда говорил с мужчиной по-арабски и протягивал ему сантимы на ладошке. Мужчина взял монеты, взвесил сладости в бумажном кульке и вручил его Баду, говоря ему что-то и кивая.

Мальчик подошел ко мне, переводя взгляд с меня на Ажулая, который трогал лезвие ножа большим пальцем. Баду вытащил из кулька один квадратик и бросил его в рот. Затем протянул кулек мне.

— Продавец сказал мне, что я должен поделиться конфетами с моими папой и мамой, — пояснил он и улыбнулся. — Он такой смешной, правда?

— Да, — сказала я, улыбнувшись в ответ, и взяла один квадратик.

Выйдя из медины, мы поехали в Сад Мажорель в повозке, запряженной ослом.

— Мы пойдем к одному из самых больших прудов, — сказал Ажулай, когда мы оказались в саду. — Там самые большие черепахи.

Мы подошли к зеркальной глади пруда, а пока Баду бежал к воде, я положила свой хик на каменную скамью и приподняла покрывало, открывая лицо.

Мсье Мажорель прошел мимо нас, поздоровавшись с Ажулаем, затем остановился и посмотрел на меня.

— Bonjour, мсье Мажорель, — сказала я. — Я мадемуазель О'Шиа. Я как-то была здесь с мистером и миссис Рассел.

Он явно был удивлен.

— Ах да! Похоже, вы приспособились к жизни Марракеша. — Он вопросительно взглянул на Ажулая, но тот стоял молча. — Увидимся завтра, Ажулай. Привезли новые горшки.

Баду наклонился над гладкой поверхностью воды, в которой отражалось небо, его маленькие плечики напряглись, он пристально смотрел на водную гладь, усеянную корзинками лилий. Ажулай заговорил с ним по-арабски, и Баду окунул пальчики в воду, пошевелил ими, разбивая стеклянную поверхность. Почти сразу же черепаха высунула голову в нескольких дюймах от его пальчиков. Баду отскочил, затаив дыхание, затем повернулся к нам и засмеялся.

— La tortue [74], — сказал он, продолжая улыбаться. — Она напугала меня. — Он снова наклонился и заплескал пальчиками по воде. — Я хочу, чтобы она сделала это опять.

Черепаха подплыла ближе, наверное, рассчитывая на корм, и снова высунула свою круглую голову; на этот раз она открыла свой беззубый рот, а затем быстро нырнула на глубину.

И снова Баду рассмеялся от удовольствия. Здесь он был совсем другим, беззаботным мальчиком, его обычная серьезность исчезла.

— Я впервые слышу твой смех, — сказал Ажулай.

Я прикрыла рот рукой, непроизвольно смеясь вместе с Баду. Ажулай изучал меня.

— Почему у меня такое чувство, что ты не позволяешь себе смеяться?

Я часто заморгала.

— Я не знаю.

Я подумала о своем потерянном ребенке, об Этьене, обо всем, что произошло за последние несколько месяцев. И поняла, что не смеялась с тех пор, как Этьен ушел от меня. Неужели я чувствовала, что не имею права на смех? На счастье?

Я посмотрела на Баду, плескавшего пальчиками по воде. Он заставил меня за эти несколько минут на природе забыть обо всех тяготах, свалившихся на меня за последнее время. Я взглянула на Ажулая. Он не смотрел на меня, но я чувствовала, что он жалеет меня. Мне не хотелось, чтобы этот мужчина испытывал ко мне жалость. Я встала со скамейки и опустилась на колени рядом с Баду.

— Давай заставим черепаху снова выплыть, — предложила я и легонько ударила по поверхности воды пальцами.

Когда мы выходили из сада, Ажулай заговорил с Баду на арабском. Баду в восторге открыл рот, его глаза сияли.

— Да, Oncle Ажулай, да, когда мы поедем?

— Через неделю. Семь дней, — ответил тот, подсаживая Баду в повозку, ожидавшую нас. Баду посмотрел на свои пальчики, его губы двигались, пока он считал. — Каждые несколько месяцев я навещаю свою семью, — пояснил Ажулай, повернувшись ко мне. — Баду нравится ездить со мной. Он с большим удовольствием играет там с детьми.

Свою семью.

— О! У тебя есть дети? — спросила я, вздрогнув.

Я как-то... забеспокоилась. Почему? Я предположила, что у него нет жены и детей, главным образом из-за того, что, когда я была в его доме, не видела там никого, кроме старушки, подавшей мне чай. А может, из-за его связи с Манон? Почему я думала, что у него не может быть любовницы, если он женат?

— Нет, — сказал он, а затем резко повернулся к Баду и заговорил с ним о черепахах.

Как только мы вышли из экипажа, Ажулай и Баду проводили меня в Шария Сура. Баду спросил:

— Сидония, ты поедешь с нами в блид?

— Нет, Баду, — ответила я, остановившись у ворот. — Но надеюсь, ты хорошо проведешь там время. — Я повернулась и постучала в дверь.

Пока мы ждали, Ажулай сказал:

— А ты бы хотела поехать?

Я подумала, что он спросил это только из вежливости. Но это было мое предположение — предположение американки. И это было не свойственно Ажулаю.

Он добавил:

— Мы поедем на два дня.

Дверь открыл Наиб.

«Два дня» означало, что нам придется там ночевать. Будто прочитав мои мысли, Ажулай сказал:

— Там есть жилье для женщин.

Я вспомнила ночь в блиде с Мустафой и Азизом: звезды, тишина, дикий верблюд. И снова на ум пришло слово «семья». Ажулай сказал, что у него нет детей, а есть ли у него там жена? А может, две или даже три?

— У меня есть une camionnette[75], — сказал он. — Мы поедем на нем.

— Грузовик? Собственный грузовик?

Он кивнул. Это меня удивило. Я представляла его только идущим по пыльной писте, как первый Синий Человек, которого я видела. Или верхом на верблюде.

— Ты находишь это странным?

Я улыбнулась.

— Нет. Не совсем.

— Так что же? Хочешь поехать?

— Да, — сказала я. — Я поеду. Если... — Я замолчала. Если Этьен не приедет к тому времени.

— Если?.. — подхватил он.

— Да так, ничего, — бросила я.

— Я заеду за тобой через семь дней, после завтрака, — сказал он.

— Ты принесешь нам завтра еду, Oncle Ажулай? — спросил Баду, глядя на него.

Ажулай положил свою руку на голову мальчику.

— Завтра у меня очень много работы. Но я оставил достаточно еды. Фалида приготовит тебе что-нибудь.

— A Maman скоро приедет? — помолчав, спросил Баду.

Ажулай кивнул.

— Скоро.

Я перевела взгляд с Баду на Ажулая.

— Я могу сходить в Шария Зитун и присмотреть за Баду и Фалидой, — предложила я.

— Да! Приходи к нам домой, Сидония! — обрадовался Баду.

— Как хочешь, — отозвался Ажулай.

— Тогда увидимся завтра, Баду, — сказала я мальчику, и он кивнул.

Ажулай взял Баду за руку, а я вошла во двор.