Спекулятивная грамматика

Основополагающая для Бэкона и Килвордби идея о том, что грамматика не метод преподавания, а наука, разделялась школой так называемых модистов, появившейся около 1270 г. на факультете свободных искусств Парижского университета и достигшей наивысшей известности около 1300г. в «Спекулятивной грамматике» Томаса Эрфуртского. Эпоха расцвета учения модистов относится к последним десятилетиям XIII в. и первым десятилетиям XIVв. Название это произошло от ключевого понятия-термина системы модистов — «модус сигнификанди» (modus significandi, букв, «способ обозначения»). Участники этой школы, убежденные, что целью каждой настоящей науки является не описание фактов, а их объяснение с указанием причин, сделали своей задачей выведение общих для всех языков грамматических свойств из универсальных способов бытия с помощью соответствующих способов понимания.

Это сводило общепринятое в то время положение Аристотеля о том, что мысленные представления, как и вещи, одинаковы для всех людей, к тезису универсальной грамматики, основанной на аналогии между способами существования, способами понимания и способами обозначения, одинаковыми для всех языков. В соответствии с этим положением один из наиболее видных теоретиков спекулятивной грамматики Мартин Дакийский (Дакия — средневековое латинское название Дании) утверждает: «...все национальные языки грамматически идентичны. Это объясняется тем, что вся грамматика заимствована из вещей... и как природа вещей одинакова для говорящих на разных языках, таковы и способы бытия и способы понимания; и, следовательно, способы обозначения одинаковы и отсюда одинаковы способы грамматического построения или речи. И поэтому вся грамматика одного языка одинакова с грамматикой в другом языке» (Мартин Дакийский «О способах обозначения»).

Хотя слова приписываются произвольно (отсюда появляются различия между языками), способы обозначения однозначно относятся к способам бытия с помощью способов понимания (отсюда появляются грамматические подобия между языками). Сосредоточивая внимание на терминах «знак» и «обозначение», спекулятивная грамматика как наука об общих познавательно-лингвистических структурах абстрагируется от всех различных национальных языков — и даже от устной речи как таковой. Как подчеркивает Мартин Дакийский, для спекулятивной грамматики не существенно рассмотрение высказываний или структур систем звучащих знаков, поскольку предметом изучения грамматика-модиста может быть любая разновидность знаков. То, что он занимается языковыми знаками, а не жестами или зрительными знаками, объясняется тем, что звучащие высказывания, по сравнению с другими типами знаков, более удобны для общения людей.

Как указывает И.А. Перельмутер, вскоре после появления первых модистических трактатов в сочинениях модистов начинают фигурировать два модуса познания — активный модус познания и пассивный модус познания, а также два модуса обозначения — активный модус обозначения и пассивный модус обозначения. Новая система модусов не появилась, однако, совершенно неожиданно и как бы на пустом месте. С одной стороны, уже в концепции ранних модистов присутствуют представления о двоякой природе как модуса познания, так и модуса обозначения — по Мартину Дакийскому, модус познания существует одновременно «в познанной вещи» и «в сознании» как «познанное в познающем», а модус обозначения существует одновременно «в обозначенной вещи» и в звучании «как в знаке». С другой стороны, новая терминология также не была абсолютным новшеством, в конечном счете она восходит к проводимому Аристотелем разграничению между деятельным разумом и разумом претерпевающим, т.е. автором и адресатом знакового сообщения.

Если модус существования есть свойство вещи, рассматриваемое вне всяких связей и зависимостей, то пассивный модус познания есть то же самое свойство, рассматриваемое в его отношении к познанию, т.е. модус существования как могущий быть познанным и как познанный. Пассивный модус познания находится в познаваемой вещи и материально совпадает с модусом существования, отличаясь от него лишь с формальной стороны, т.е. тем, что определенное свойство рассматривается в данном случае не независимо от каких-либо связей, а в своем отношении к познанию. Модус существования и пассивный модус познания «суть одно и то же материально и реально». Все модисты в полном согласии между собой говорят о материальном тождестве пассивного модуса познания с модусом существования, указывают на познаваемую вещь как на «субъект» пассивного модуса познания. Такая позиция исключает возможность истолкования «познанного свойства» как образа свойства, как представления о свойстве. Ведь «образ» и «представление» находятся в нашем сознании, а не в познаваемой вещи, кроме того, «образ» и «представление» никак не могут совпадать со свойствами вещи материально; само реальное свойство и представление о нем явно созданы из разной материи.

То же самое свойство вещи, будучи осознанным и рассматриваемое в его отношении к языку, есть пассивный модус обозначения. Пассивный модус обозначения — это модус существования как могущий быть обозначенным и как обозначенный, но это не обозначение модуса существования. Утверждения модистов о том, что пассивный модус обозначения находится в познаваемой вещи как в субъекте, что он материально совпадает с модусом существования, никак не могут быть согласованы с представлением о пассивном модусе обозначения как о языковом обозначении. Ведь языковое обозначение (будь то реальное обозначение в потоке речи или идеальное обозначение, находящееся в сознании) явно имеет другую природу: оно находится в языке или в сознании, но не в обозначаемой вещи; оно не совпадает с модусом существования материально. Пассивный модус обозначения есть означаемое, и в этом качестве он не имеет отношения к грамматике, тогда как любое языковое обозначение (как реальное, так и идеальное) вне грамматики не мыслимо. Совпадая с модусом существования материально, пассивный модус обозначения отличается от него с «формальной стороны», поскольку в понятие пассивного модуса обозначения включено, помимо понятия модуса существования, также отношение к языку.

Понимание модистами активных модусов познания и обозначения представляет картину еще более сложную. Особенно сложен вопрос о природе активного модуса обозначения, по этому вопросу модисты вступали в открытую полемику между собой. Активный модус обозначения принадлежит, разумеется, языку, но между модистами не было согласия относительно того, к какой именно языковой сфере этот модус относится — к сфере формы знака или к особой мыслительной сфере, к сфере содержания знака. От ответа на этот вопрос зависит и решение вопроса о том, являются ли активные модусы обозначения знаками. Если активный модус обозначения находится в самом звучании, то это значит, что он служит знаком пассивного модуса обозначения, т.е. в конечном счете знаком определенного свойства явления; если же активный модус обозначения принадлежит особой мыслительной сфере, сфере языкового содержания, то отсюда следует, что в функции знака он выступать не может. Точку зрения о принадлежности активного модуса обозначения к сфере звучания отстаивает, в частности, Томас Эрфуртский: «Активный модус обозначения, поскольку он есть свойство значащего звучания, материально находится в значащем звучании как в субъекте» (Томас Эрфуртский, цит. по Bursill-Hall 1971: 105). Иной была позиция Сигера из Куртрэ, по мнению которого активный модус обозначения принадлежит к сфере чисто умственной, он есть ens rationis — «сущее разума», за пределы этой сферы он никогда не выходит: «Активные модусы обозначения не находятся, однако, в звучании как субъекте, поскольку активные модусы обозначения суть некие представления самого разума; представления же разума остаются в разуме и пребывают в нем, они не уходят вовне» (Сигер из Куртрэ, цит. по Roos 1948: 214). Поскольку, по мнению Сигера из Куртрэ, активный модус обозначения есть чисто умственное представление, то в соответствии с его концепцией он не может быть знаком, ведь знак должен быть материальным, он должен быть доступен чувственному восприятию. Таким знаком может быть только звучание: vox modum essendi significat «звучание обозначает модус существования» (Сигер из Куртрэ, цит. по Pinborg 1967: 110). Активный модус обозначения лишь наделяет звуковое выражение возможностью что-либо обозначать.

Однако вне зависимости от решения ряда частных вопросов все модисты согласны между собой в том, что активные и пассивные модусы обозначения различаются друг от друга материально и по месту своего нахождения, совпадая лишь в плане «формальном», поскольку между активными и пассивными модусами обозначения существуют отношения подобия, отношения соответствия. Оставляя в стороне разногласия между модистами по отдельным вопросам, попытаемся сформулировать в самом общем виде представления модистов о природе различных модусов и об их соотношениях между собой.

Каждое явление заключает в себе сочетание некоторых свойств, общих у этого явления со свойствами других явлений. Свойства эти составляют модусы существования данного явления. Поскольку подобное свойство может быть познанным, оно становится пассивным модусом познания. Поскольку подобное свойство может быть названным, оно становится пассивным модусом обозначения. Пассивные модусы познания и обозначения представляют собой тот же модус существования, но взятый в его отношении соответственно к сознанию или к языку. На этом же основании делается вывод, что пассивные модусы познания и обозначения материально совпадают с модусом существования, но отличаются от него с формальной стороны: ведь во всех случаях речь идет об одном и том же свойстве, но рассматривается оно с разных сторон. Активные модусы познания и обозначения суть потенции сознания и языка, позволяющие отразить данное свойство, воспроизвести его на другом материале. Активные модусы познания и обозначения прямо соотносятся с пассивными модусами познания и обозначения, представляют собой их соответствия, с формальной стороны с ними совпадают, но поскольку пассивные модусы познания и обозначения с формальной стороны не совпадают с соответствующими модусами существования, то активные модусы познания и обозначения отличаются от соответствующих модусов существования как с материальной, так и с формальной стороны. В результате взаимодействия всех этих модусов между собой свойства реальных явлений, воплощаемые в конечном счете в активных модусах обозначения, получают отражение в языке (Перельмутер 1991).

Вскоре после 1300 г. модистский подход подвергся существенной критике. Основным пунктом, вызывавшим возражения таких критиков, как Оккам, было не положение об основной универсальной грамматике, поскольку оно содержится и в Оккамовском понятии мысленной грамматики. Критике подверглись два других положения модизма: (1) утверждение о тесной структурной аналогии между устным и мысленным языком и обозначаемыми вещами и (2) недопустимое превращение способа обозначения в некое свойство или форму, добавляемую к произносимому актом приписывания. Говорить, что произносимые выражения «имеют» разные способы обозначения, можно, как указывает Оккам, только метафорически, поскольку имеется в виду лишь одно: что различные слова означают то, что они означают, разными способами. Согласно другому критику — Иоанну Аурифаберу, звучащий термин является означающим, или знаком, только поскольку он используется для обозначения, а не потому, что звуку нечто присуще. Чтобы установить для обозначения должное место в реальности, оно должно быть приписано к разуму, а не к произносимому звуку. Критика грамматики модистов основана на фундаментальном переопределении понятия знака, проведенном после середины XIII в. Перемещение идеи обозначения от слова к разуму основано на том предположении, что мысленные представления сами являются знаками, что бы ни говорил Августин.