Бальзак

Федор Кузьмич Сологуб*

В нашем поле зрения он является прямо уже писателем Федором Сологубом, лет которому уже за тридцать, а по виду и того много больше. Никто не видел его молодым, никто не видел, как он старел. Точно вдруг откуда-то появился — древний и молчаливый. " Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений..." — так начинает он предисловие к лучшей, центральной в его творчестве книге стихов. Кто-то рассказывал, как Сологуб иноща покидал многолюдное собрание своих гостей, молча уходил в кабинет и там оставался долго. Был радушным хозяином, но жажда одиночества была в нем сильнее гостеприимства. Впрочем, и на людях он порой точно отсутствовал. Слушал — и не слышал. Витал где-то, куда нам пути не было. Звали его колдуном, ведуном, чародеем.

Я впервые увидел его в начале 1908 г. в Москве, у одного литератора. <.„> Сидит мешковато на кресле, нога на ногу, слегка потирает маленькие, очень белые руки. Лысая голова, темя слегка заостренное, крышей, вокруг лысины — седина... Лицо чуть мучнистое, чуть одутловатое... Рыжеволосая борода — клином, небольшая, и рыжевато-седые, висящие вниз, усы. Пенсне на тонком шнурке, над переносицей складка, глаза полузакрыты. Когда Сологуб их открывает, их выражение можно было бы передать вопросом: " А вы всё еще существуете? "

Таким выражением глаз встретил и меня Сологуб, коща я был ему представлен. Шел мне двадцать второй год, и я Сологуба испугался. И этот страх никогда уже не проходил.

А в последний раз видел я Сологуба четырнадцать лет спустя, после страшной смерти его жены. Постарел ли он? Нет, нисколько, всё тот же. И молод никогда не был, и не старел. <...>

Сологуб появился на литературном поприще как один из зачинателей самой молодой по тому времени поэтической группы. Но вступил он в нее уже поэтически не молодым. Среди своих литературных сверстников он сразу оказался самым зрелым, сложившимся и законченным. Его жизнь — без молодости, его поэзия — без ювеналий. И как в жизни, явившись старым, он больше уже не старел, так и мастерству его не был сужден закат. Одних своих литературных сверстников переживя физически, других пережил поэтически: умер в полноте творческих сил, мастером трудолюбивым и строгим к себе. <...>

Свою жизнь, которая кончилась 5 декабря 1927 г., Сологуб почитал не первой и не последней. Она казалась ему звеном в нескончаемой цепи преображений. Меняются личины, но под ними вечно сохраняется неизменное Я:

" Ибо всё и во всем — Я, и только Я, и нет иного, и не было... В процессе этого нескончаемого восхождения Я создает миры видимые и невидимые: вещи, явления, понятия, добро и зло, Бога и дьявола". <...>

Поскольку, однако, вся эта жизнь была лишь ступенью в " нескончаемой лестнице совершенств", она не могла не казаться Сологубу еще слишком несовершенной, — как были, пожалуй, еще менее совершенны жизни, им ранее пройденные. Но неверно распространенное мнение, будто для Сологуба жизнь абсолютно мерзка, груба и пошла — только по отношению к следующим ступеням, которые еще впереди. Сологуб умеет любить жизнь и восторгаться ею, но лишь до тех пор, пока созерцает ее безотносительно к " лестнице совершенств". <...>

Сам он, впрочем, часто шутил. Но шутки его всегда горьки и почти всегда сводятся к каламбуру, к улыбке слов... " Вот и не поймешь: ты Илия или я Илия? " " Она Селениточка, а на селе ниточка". Смешных положений он почти не знает, улыбок в явлениях жизни не видит. А если видит, то страшные и злые.

Несовершенна, слишком несовершенна казалась Сологубу жизнь. " Земное бремя — пространство, время" слишком часто ему тяжело. И люди его не прельщали: " мелкого беса" видел он за спиной у них. Познакомившись с Передоновым, русское общество пожелало увидеть в нем портрет Сологуба. " Это он о себе", — намекала критика. В предисловии ко второму изданию своего романа Сологуб ответил спокойно и ясно: " Нет, мои милые современники, это о вас".

О нем было принято говорить: злой. Мне никогда не казалось, однако, что Сологуб деятельно зол. Скорее — он только не любил прощать. После женитьбы на Анастасии Николаевне Чеботаревской, обладавшей, говорят, неуживчивым характером (я сам не имел случая на него жаловаться), Сологубу, кажется, приходилось нередко ссориться с людьми, чтобы, справедливо или нет, вступаться за Анастасию Николаевну. Впрочем, и сам он долго помнил обиды...

Убедившись в гибели жены, он уже не захотел уезжать. Его почти не печатали (в последние три года — вовсе нигде), но он много писал. Не в первый раз мечтой побеждал действительность, духовно торжествовал над ней. Недаром, упорствуя и не сдаваясь, в холоде и голоде, весной 1921 года, в двенадцать дней написал он веселый, задорный, в той обстановке как будто бы даже немыслимый цикл стихов: двадцать семь пьес в стиле французских бержерет. Стиснув зубы, упрямый мечтатель, уверенный, твердый, неуклонный мастер, он во дни " пролетарского искусства" выводил с усмешкой над врагами, и над собой, и над " злой жизнью":

Турсис под сенью нив Мечтает о Нанетте...