В историографии

Послепетровская Россия в историографии

165-254 Гл 3 1725-1741 гг= контрреформа или стабилизация?

Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа). М.: РГГУ, 2001. - 575 с.

ГЛАВА 3

Гг.: КОНТРРЕФОРМА ИЛИ СТАБИЛИЗАЦИЯ?

ПОСЛЕПЕТРОВСКАЯ РОССИЯ

В ИСТОРИОГРАФИИ

Прежде чем приступить к обзору историографии по­слепетровской России*, необходимо сказать о некоторых ее осо­бенностях общего характера. Данный период отечественной ис­тории в исторической литературе традиционно именуется " эпо­хой дворцовых переворотов". Действительно, с 1725 по 1762 г. в стране произошло восемь переворотов, почти каждый из кото­рых возводил на престол нового государя, после чего, как пра­вило, происходила смена персонального состава правящей вер­хушки. Таким образом, перевороты, о которых идет речь, с пол­ным правом могут быть названы государственными, но к ним следует добавить и перевороты чисто дворцовые, связанные со сменой правительств, как, например, переворот 1727 г., когда произошло отстранение от власти А.Д. Меншикова. Современ­ный исследователь поясняет: «" Эпохой дворцовых переворотов" этот период называется не потому, что властители менялись так часто. Важнее то, что практически всякий раз смена власти со­провождалась смутами, волнениями, арестами, ссылками. Тыся­чи людей со страхом ждали наступления утра нового царствова­ния — они не были уверены в своем завтрашнем дне»1. С этим наблюдением трудно спорить (хотя, конечно, смена власти за­трагивала не тысячи, а в лучшем случае сотни людей), и все же, называя целый период русской истории " эпохой дворцовых пе­реворотов", приклеивая к нему подобный ярлык, не обедняем ли мы тем самым его содержание? Или, может быть, в то время,

*Как и в предыдущей главе, в данном разделе не ставится цель дать полный об­зор историографии послепетровской России, но лишь указать на основные работы по интересующей нас проблематике. См. также статью С.М. Троицкого «Историография " дворцовых переворотов" в России XVIII в.» (Троицкий С.М. Россия в XVIII веке. М., 1982. С. 48—67).

Глава 3

жет быть, в то время, кроме переворотов, и вправду не проис­ходило ничего значительного? Но В.О. Ключевский полагал, что " дворцовые перевороты у нас в XVIII в. имели очень важное по­литическое значение, которое выходило далеко за пределы двор­цовой сферы, затрагивало самые основы государственного поряд­ка" 2. Историк имел в виду прежде всего ту роль, которую игра­ла в переворотах гвардия, по существу, как он считал, распоря­жавшаяся российским престолом по своему разумению. В.Я. Ула­нов рассматривал проблему шире: для него гвардия была лишь орудием дворянства, которое, будучи наиболее организованным сословием, подняло " свой властный голос под давлением своих со­словных интересов там, где бездействовало право" -5. О " недостат­ке основательных законов" еще в XVIII в. писал М.М. Щерба­тов, подразумевая ту правовую ситуацию в вопросе престолонас­ледия, которая сложилась после издания Петром Великим указа 1722 г. О том, что распространенная в литературе трактовка ука­за не совсем точна, уже говорилось в предыдущей главе. Упоми­налось и о том, что дворцовые перевороты были сложным соци­ально-политическим феноменом, связанным как с особенностями политического строя России, так и с развитием общественного со­знания. Более того, по существу они были одной из форм прояв­ления этого сознания и, как таковые, также плодом петровских реформ4. Ниже я еще вернусь к пояснению этого положения на конкретных примерах, здесь же важно отметить, что концентра­ция внимания историков исключительно на дворцовых переворо­тах является одним из проявлений общей оценки этого периода русской истории, как периода " мрачного", " темного" и едва ли не реакционного в сравнении с предшествующим ему петровским временем. И тут мы сталкиваемся с весьма своеобразным в нашей историографии явлением, ибо такое восприятие послепетровского времени в значительной мере явилось результатом официальной пропаганды елизаветинского царствования, направленной на оп­равдание нелигитимного по своей сути переворота ноября 1741 г.*

^" Внутренняя политика России середины XVIII века, — писал С.О. Шмидт, — часто характеризуется как бесцветный период между двумя блестящими царствования­ми — Петра I... и Екатерины II... — как эпоха социально-политической летаргии, нару­шаемой лишь время от времени шумом дворцовых переворотов" (Шмидт С.О. Поли­тика просвещенного абсолютизма в России середины XVIII века // Россия и Испания: историческая ретроспектива. М., 1987. С. 261). Подобную ситуацию историк связыва­ет, впрочем, с влиянием В.О. Ключевского, а в своей работе стремится опровергнуть исключительно по отношению к царствованию Елизаветы Петровны.

Екатерина II впоследствии писала: " От кончины Петра Перваго до возшествия Императрицы Анны царствовало невежество, соб­ственная корысть и барствовалась склонность к старинным обря­дам с неведением и непонимательством новых, введенных Петром Первым" ^*.

Следует принять во внимание и еще одно обстоятельство, имевшее важное значение для восприятия современников. В этот период произошла смена поколений, сошли со сцены старые со­ратники Петра I и пришли более молодые, не менее честолюби­вые, а, может быть, еще более свободные от нравственных огра­ничений. Те из них, кто стоял непосредственно у руля государст­венного управления, начинали свою карьеру еще при великом ре­форматоре. Но гораздо важнее было восприятие происходящего средним слоем молодого чиновничества и офицерства. Именно им, чьи детство и юность совпали с петровской эпохой, новое царст­вование казалось удушливым безвременьем. Не случайно от него практически не осталось мемуаров, если не считать тех, что были написаны оказавшимися в России иностранцами: людям казалось, что время остановилось и что в их жизни не происходит ничего значительного, достойного памяти потомков6. Однако впечатления современников не всегда справедливы, да и жизнь страны, ее ис­тория, как и жизнь каждого отдельного человека, складываются не только из значительных, но и из множества мелких событий.

Сложившиеся в общественном сознании стереотипные пред­ставления о послепетровском времени нашли отражение уже в " Записке о древней и новой России" Н.М. Карамзина, который осудил попытки ограничения самодержавия членами Верховного тайного совета и всю проводимую им политику. Карамзин пола­гал, что Анна Ивановна " хотела правительствовать согласно с мыслями Петра Великого и спешила исправить многие упущения, сделанные с его времени", но " несчастная привязанность" ее к Бирону не позволила ей выполнить свою задачу7. В сущности та же точка зрения, хотя и иначе аргументированная, была воспро-

*Обратим, однако, внимание, что Екатерина осуждает лишь период 1725—1730 гг. При Елизавете, наоборот, критики этого времени, и в особенности царствования Ека­терины I естественно старались избегать. Анну Ивановну упоминали с уважением, но политику ее министров резко критиковали; о правлении Анны Леопольдовны не упоми­нали вовсе.

Глава 3

изведена и в некоторых появившихся во второй половине XIX в. работах историков-правоведов. Так, А.Д. Градовский считал, что " учреждение совета принадлежит к разряду самых неожиданных и внезапных государственных переворотов", связанного с тем, что " для государственных коллегий нужна была эмансипация от кон­троля сената, для стародворянской партии — возможность дости­гать высшего значения в государстве, чрез посредство одной при­дворной службы играть роль, не пройдя суровой школы петров­ских чинов" °. Деятельность Верховного тайного совета, по мне­нию Градовского, привела к тому, что " скоро вся система, создан­ная Петром, разрушилась настолько, что уже с трудом можно бы­ло найти исходную точку русской администрации", а " всматрива­ясь в историческое значение верховного совета, нельзя не заме­тить в нем сильной попытки доставить господство старому лично­му началу. Что же касается Кабинета, то " созданный с целию удовлетворить самолюбию нескольких лиц, он присваивал себе участие во внутреннем управлении государством настолько, на­сколько это нужно было для этих личных видов", и " внес чрез-

»1П

мерную запутанность в администрацию |и.

Первым, кто поставил перед собой задачу беспристрастно ос­ветить историю послепетровской России, был С.М. Соловьев, в 18—20 томах своей " Истории России с древнейших времен" дав­ший подробный очерк событий этого времени. Историк сформу­лировал и те вопросы, ответы на которые искали затем его после­дователи. " Теперь преобразователь был во гробе, — писал Соло­вьев, — и наступило время проверки, прочен ли установленный им порядок". " Было ли названное время временем застоя или движе­ния, — спрашивал он, — а вторая половина XVIII века в Рос­сии... была ли результатом этого движения и в каком смысле. Идеи и люди екатерининского царствования явились ли по мано­вению знаменитой императрицы или были приготовлены преж-де..."? И

Рассматривая правительственную политику в царствование Екатерины I, Соловьев в целом не отрицал вынужденности мер, предпринимавшихся Верховным тайным советом, однако общий его вывод состоял в том, что " программа преобразователя пока­залась слишком обширна", а " люди, оставленные России Петром, не имели его веры в способности русского народа, в возможность для него пройти трудную школу; испугались этой трудности и от­ступили назад" 12. Рассказывая о царствовании Петра II и повто­ряя распространенное мнение о запустении в это время армии и

/725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

флота, поскольку поддержка их в том состоянии, в каком они на­ходились при Петре Великом, встречала сильное препятствие в самом втором императоре", Соловьев вместе с тем отмечал, что " сознательного, преднамеренного противодействия делу преобра­зования мы не замечаем ни в ком из русских людей, стоявших в это время наверху" ^. Таких людей Соловьев не нашел в России и в царствование Анны Ивановны.

Тома 18—20 " Истории России" Соловьева впервые вышли из печати в 1868—1870 гг. и послужили своего рода стимулом к по­явлению новых исследований по данной проблематике. Однако по­воротным моментом в историографии темы стало начало в 1886 г. публикации в " Сборниках Императорского Русского историческо­го общества" материалов Верховного тайного совета, а позднее, в 1898 г., материалов Кабинета министров. Введение в научный оборот весьма значительных по объему комплексов источников привело к появлению в литературе и новых точек зрения. Впер­вые наиболее отчетливо это проявилось в монографии П.Н. Ми­люкова " Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого" (первое издание вы­шло в 1892 г.). Опираясь на собственный вывод о том, что в хо­де петровских реформ " ценой разорения страны Россия возведе­на была в ранг европейской державы", историк пришел к следу­ющему заключению: "...Деятельность верховного совета представ­ляет реакцию против как финансовой администрации, так и подат­ной системы петровского времени. Но эта реакция вовсе не со­ставляет протеста против реформы, а напротив, есть ее дальней­шее развитие (курсив мой. — А/С.) и осуществление в примене­нии к условиям русской жизни. Русская действительность необхо­димо должна была реагировать против буквального применения к ней иностранных образцов. Законность этой реакции была преж­де всего признана самими теми лицами, которым поручено было введение новых порядков. При Петре и после его смерти — это одни и те же лица, одни и те же вопросы, одни и те же приемы их решения" 14.

Как известно, попытка Милюкова защитить свою монографию в качестве докторской диссертации закончилась неудачей из-за возражений В.О. Ключевского. И хотя Милюков впоследствии полагал, будто " члены факультета понимали, что речь идет не о продвижении науки, а о продвижении в университетской карье­ре" ^, на самом деле разногласия ученых были значительно глуб­же. Уже много лет спустя в варианте своих лекций, подготовлен-

Глава 3

ном в 1905—1907 гг., Ключевский писал, что созданием Верхов­ного тайного совета " хотели упокоить оскорбленное чувство ста­рой знати, устраняемой от верховного управления неродовитыми выскочками". При этом " изменялась не форма, а сущность прав­ления, характер верховной власти: сохраняя свои титулы, она из личной воли превращалась в государственное учреждение" 16. Рус­ские правительства после Петра, считал историк, " не ставили се­бе общего вопроса, что делать с реформой Петра — продолжать ли ее или упразднить. Не отрицая ее, они не были в состоянии и довершать ее в целом ее составе, а только частично ее изменяли по своим текущим нуждам и случайным усмотрениям, но в то же время своей неумелостью или небрежением расстроивали ее глав­ные части". В результате " государственные связи, юридические, нравственные, одна за другой порываются, и среди этого разры­ва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в пра­вительственных актах". Царствование же Анны Ивановны, по мнению Ключевского, и вовсе " одна из мрачных страниц нашей

" 17

истории ".

Между тем за время, прошедшее от первого издания книги Милюкова до появления последней редакции лекций Ключевско­го, а также непосредственно вслед за ними вышел в свет ряд ис­следований по истории Верховного тайного совета и Кабинета ми­нистров. В первую очередь в этой связи следует сказать о рабо­тах А.Н. Филиппова. Уже в своей книге " История Сената в правление Верховного тайного совета и Кабинета" автор высказал мнение о том, что основным пороком созданной Петром I систе­мы органов власти была невозможность совмещения коллегиаль­ного принципа их устройства с характером исполнительной влас- * ти. Как орган исполнительной власти, " стоящий в непосредствен­ном отношении к верховной власти", и был, считал Филиппов, ос­нован Верховный тайный совет. Таким образом, возникновение совета, по Филиппову, — не столько результат борьбы политиче­ских интересов, сколько необходимость, связанная с восполнени­ем существенного пробела в петровской системе органов высшего управления. Результаты деятельности совета были незначительны, ибо ему " пришлось действовать непосредственно после той напря­женной, деятельной эпохи, когда реформа следовала за реформой, когда во всех сферах народной и государственной жизни господ­ствовало сильное возбуждение. Совету пришлось быть учрежде­нием эпохи реакции... Совет должен был разобраться в сложных задачах петровской реформы, оставшихся для последующих эпох

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

далеко не в разрешенном виде. <...> Такая деятельность... пока­зывала ясно, что в петровской реформе выдерживало испытание временем и что должно было быть отставлено" ^. Наиболее по­следовательно, полагал Филиппов, совет придерживался линии Петра в своей политике по отношению к промышленности, но в целом " общая тенденция деятельности совета — примирить инте­ресы народа с интересами... армии, не ведя обширных военных предприятий, не задаваясь никакими реформами по отношению к войску". При этом историк, так же как и Ключевский, считал, что " совет отвечает в своей деятельности главным образом нуждам данной минуты, занимается теми делами, какие требуют немедлен­ного решения" ^.

В более поздней работе, анализируя деятельность аннинского Кабинета министров, Филиппов пришел к выводу, что, «произво­дя громадные перемены во всех сферах тогдашнего управления, влияя на деятельность всех учреждений... Кабинет очень мало из­менял что-либо в юридических основаниях этого строя и в харак­тере " должности" этих учреждений»^. Рассматривая деятельность Кабинета на протяжении всего царствования Анны Ивановны, Филиппов выделил два этапа в его истории: до 1735 г. и после него, когда подписи кабинет-министров были приравнены к подписи императрицы, а компетенция Кабинета значительно расширилась.

В 1909 г. вышла из печати книга Б.Л. Вяземского " Верхов­ный тайный совет". Как и многих его предшественников, автора интересовала не столько проводившаяся советом политика, сколь­ко его история как государственного учреждения. Однако нельзя согласиться с мнением Е.В. Анисимова о том, что " выводы и на­блюдения автора не отличались оригинальностью и являлись по­вторением идей Филиппова и Милюкова" ^*. В действительности многие суждения Вяземского были именно оригинальны, хотя бы потому, что его оценка деятельности совета была почти безогово­рочно позитивной. Правда, при этом далеко не все высказанные им суждения, даже и вполне справедливые, были в достаточной степени аргументированы. " Великие реформы Петра так ярки, — писал Вяземский, — что привлекают все взоры, обращают на се­бя все внимание, и если бросить взгляд на последовавшую за его

*Напротив, Вяземский гораздо шире пользовался работами не Филиппова, а его оппонента А.С. Алексеева, автора брошюры " Легенда об олигархических тенденциях Верховного тайного совета в царствование Екатерины I" (Русское обозрение. 1896. № 1—4).

/72

Глава 3

смертью эпоху, то она покажется темною, непривлекательною и интересною лишь постольку, поскольку в ней были погребены многие благие начинания Петра. А между тем, несомненно, что эта эпоха может быть поставлена по степени своего историческо­го интереса наравне с эпохою Петра. В самом деле — что может с большею справедливостью, с большей строгостью и вместе с большею очевидностью сделать оценку реформы, как не ее при­менимость к общему укладу той жизни, в которую она внесена?...последовавшая за смертью Петра эпоха была эпоха общего ис­пытания всей его системы" 22.

Рассматривая причины возникновения Верховного тайного со­вета, Вяземский, как бы синтезировав идеи Градовского и Фи­липпова, пришел к заключению, что совет играл роль своего ро­да коллективного генерал-прокурора, приспосабливая систему пе­тровских учреждений к самодержавию. Финансовая политика со­вета, по мнению Вяземского, была продиктована заботой о сокра­щении расходов государства, и он счел возможным лишь сделать ему упрек в том, что тот " не довел дела до конца и не объединил русские финансовые организации, пользуясь затишьем, в котором тогда находились политические дела России" 2^. Осуществленная советом реорганизация местного управления, которая всеми пред­шественниками Вяземского трактовалась как полное разрушение петровской системы, была, как он полагал, вызвана тем, что и Петр " не решился окончательно разделаться с дореформенными учреждениями, вследствие чего реорганизация местного управле­ния оказалась несовершенной и новому порядку приходилось при­спосабливаться к старой почве, на которую он был перенесен" 24. Нетрудно заметить, что аргументация Вяземского здесь была не слишком убедительной. Еще явственнее его стремление во что бы то ни стало оправдать действия совета проявилось в трактовке су­дебной реформы. Лишь " с первого взгляда, — утверждал он, — может показаться, что эта реформа имеет огромное отрицательное значение". На деле же реального разделения властей не сущест­вовало и при Петре, а меры Верховного тайного совета сделали правосудие более доступным и действенным, поскольку " воевода мог тотчас сам приводить в исполнение свои решения" 2^.

Почти одновременно с монографией Вяземского появилось ис­следование В.М. Строева о деятельности Кабинета. Уже в назва­нии работы — " Бироновщина и Кабинет министров" — сказалась некоторая раздвоенность цели, которую поставил перед собой ав­тор. Строев стремился, с одной стороны, разоблачить историогра-

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

фический миф о бироновщине, с другой — проследить и оценить деятельность Кабинета министров. Однако при очевидной, если так можно выразиться, разножанровости этих целей в целом Строев со своей задачей успешно справился. В Верховном тайном совете он видел своего рода " коалиционное правительство", кото­рое " оказалось на высоте своего призвания": " Прямой оппозиции предшествующему царствованию нигде не замечается... Если не­которым из учреждений покойного императора пришлось постра­дать, то только потому, что они были слишком дороги....сущест­венные изменения коснулись областной администрации Петра Ве­ликого. Впрочем, над ними приговор уже раньше произнесла са­ма жизнь: бедному силами и средствами обществу были не по плечу их сложность и множество требуемых ими рук...". Но так характеризовал Строев деятельность совета лишь первых лет. По­сле же падения Меншикова, считал он, " реакция обнаружилась в полной силе" и проявилась в переезде правительства в Москву, ослаблении внимания к армии и флоту26. Переходя затем к аннин­скому времени, Строев попытался подвергнуть ревизии устояв­шийся в историографии образ императрицы Анны Ивановны. На основе изучения резолюций императрицы на документах Кабине­та он пришел к выводу, что " Анна не боялась трудов", " госуда­рыне нельзя отказать в самостоятельности и работоспособности", а сами резолюции " показывают часто недюжинный, иногда очень язвительный ум" 27. Преувеличенными считал Строев как влияние на императорицу Бирона, так и степень его вмешательства в го­сударственные дела. Решительно опроверг он и прочно укрепив­шийся в историографии тезис о " засилье иностранцев", " немецкой партии", приводя многочисленные примеры, когда Бирон засту­пался перед императрицей за русских людей. " Царствование Ан­ны, — заключал историк, — не принесло в сущности никаких ужа­сов, которых бы не знало предшествующее время, а Бирон был козлом отпущения за все грехи дряблого, деморализованного де­спотизмом общества" 2^. В своем стремлении опровергнуть обще­принятый взгляд на Бирона Строев подчас вступал в противоре­чие с очевидными фактами. Так, он утверждал, что избрание фа­ворита Анны курляндским герцогом произошло свободно и ника­кого давления на сейм со стороны России не было2^.

Однако наибольшую ценность для нас имеет, конечно, вклю­ченный Строевым в его книгу обзор внутренней политики Каби­нета. Сам Кабинет, считал он, соединил в себе черты Верховно­го тайного совета и Кабинета Е.И.В., как личной канцелярии го-

Глава 3

сударя. Подобный подход отразился и на оценке деятельности этого учреждения. Идея " петровского кабинета", считал Строев, была искажена, и поэтому " кабинетная сумма смешалась с обще­государственной", вследствие чего " не было специальной кабинет­ной суммы, и императрица брала деньги на придворные потреб­ности там, где они в данное время находились" ^0. В целом же ис­торик отмечал, что большинство внутренних мероприятий Кабине­та диктовалось " военным интересом", поскольку для его руково­дителя А.И. Остермана на первом месте " стояло внешнее могу­щество государства, какими бы оно ни покупалось жертвами" ^. Поэтому Кабинет недостаточно внимания обращал на внутренние проблемы страны. Вместе с тем Строев подробно рассмотрел фи­нансовую, торговую и промышленную политику Кабинета, в це­лом оценивая ее достаточно позитивно.

Тема деятельности аннинского Кабинета, поднятая работами Филиппова и Строева, нашла продолжение в монографии В.Н. Бондаренко " Очерки финансовой политики Кабинета Анны Иоанновны". При этом реальное содержание книги значительно шире обозначенного в заглавии, ибо предельно широко автор по­нимал саму финансовую политику, и по сути речь в его книге идет о внутренней политике Кабинета в целом. В своих подходах и оценках деятельности Кабинета Бондаренко опирался на труды своих предшественников. Он также выделял в истории Кабинета три периода (1731—1735, 1735—1740, 1740—1741) и полагал, что пика своей власти он достиг в 1738 г., что отразилось в записи в журнале: " Ее императорское величество о делах докладами не ут­руждать, а все дела им самим решать" ^. При рассмотрении фи­нансовых вопросов Бондаренко исходил из тезиса о полном раз­вале финансовой системы России при Петре и его ближайших преемниках. Последние, по его мнению, " не улучшили, а еще бо­лее ухудшили и без того крайне расстроенное дело" ^. Ситуация стала меняться с приходом к власти Анны Ивановны. Еще до уч­реждения Кабинета, считал Бондаренко, рассматривая законода­тельство, прослеживается " проявление известной цельной систе­мы, задача которой сводилась также к определенной цели — улуч­шению финансов". " Во всем этом, — писал исследователь, — вид­на уже новая струя государственной жизни. Заметен и характер новой системы — проводить улучшения не путем отвлеченных об­щих реформ, а преимущественно на конкретных примерах всех тех будничных и серых дел, которые выдвигались самой жизнью, а затем не доверять людям и везде, по возможности, вкладывать

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

/75

свои персты и собственноручно нащупывать и устанавливать проч­ность и устойчивость фундамента всякого построения" ^4. В дея­тельности Кабинета, по подсчетам Бондаренко, финансовые во­просы составляли 36, 6% всех рассматриваемых им дел. Как и в предшествующее время, центральной проблемой оставался сбор податей. При этом с 1718 по 1736 г. порядок сбора менялся семь раз, из них четыре раза в царствование Анны: " Правительство делало пробы, и в сущности ни одна проба его не удовлетворя­ла", причем " перемены вызывались не одними интересами фиска и желанием только обеспечить бездоимочный сбор, но главным образом желанием ввести систему не разорительную и не тягост­ную для плательщиков" ^^.

Специально Бондаренко остановился на проблеме ужесточе­ния самого режима сбора податей и проводившихся в связи с этим экзекуциях. Хотя историк и признавал, что экзекуции при сборе недоимок, наряду с другими факторами (войны, неурожаи), способствовали обнищанию населения, одновременно он фактиче­ски снимал ответственность с правительства. " Все эти обиды и даже единичные истязания, — отмечал он, — были очевидным уклонением от нормы и являлись результатом только одной злой воли дурных исполнителей", а недоимки " выколачивали потому, что иначе нельзя было поступить" -^. С января 1735 г. тема эк­зекуций и вовсе исчезает из аннинского законодательства, а весь гнев правительства за неуплату податей обрушивается на поме­щиков. Бондаренко решительно опровергает восходящее еще к И.Н. Болтину, а затем прочно утвердившееся в историографии представление о том, что собиравшиеся недоимки попадали в ко­нечном счете в карман к Бирону (чему он не находит никаких до­кументальных подтверждений) или бесконтрольно тратились на нужды двора. По наблюдениям историка, основная часть этих денег шла на военные нужды, а то, что тратилось на двор, оформлялось письменными указами, т. е. находилось под контро­лем правительства^7.

Как уже сказано, в книге Бондаренко рассматривается не только собственно финансовая сфера деятельности Кабинета. Jj3r-_ дельные главы посвящены политике в отношении промышленнос­ти, в том числе отдельно горнозаводской, и торговле. В целом ис­торик весьма положительно оценивал политику Кабинета и пола­гал, что его неудачи были связаны не с отсутствием у кабинет-ми­нистров " финансового искусства", а с тем наследием, которое до­сталось аннинскому правительству от его предшественников, а

Глава 3

\

т

также с неблагоприятными обстоятельствами, связанными с вой-

ао

нами, неурожаями и пр.^0

Говоря об историографии послепетровского времени, упомяну также о статье Н.П. Павлова-Сильванского " Мнения верховни-ков о реформах Петра Великого", опубликованной в 1910 г. Ста­тья начиналась обзором мер, принятых правительством Екатери­ны I, в которых историк видел продолжение политики Петра. " Ожидания многих людей Западной Европы, — писал Павлов-Сильванский, — ошибочно полагавших, что преобразования Пет­ра были следствием одной личной воли Петра, что со смертью его все его нововведения будут отвергнуты, не оправдались. Новый порядок вещей в общем сохранился и развивался" ^. Однако за­тем, переходя к характеристике мнений верховников, на основе которых был издан указ от 9 января 1727 г., наиболее радикаль­но сказавшийся на судьбе петровских реформ, ученый пришел фактически к прямо противоположному выводу, доказывая, что, " резко критикуя реформу, они не дорожат ее основаниями, мало сочувствуют ей вообще и даже нередко не вполне ее понимают" 40. На основании этого было сделано заключение о том, что рефор­ма действительно держалась на одном Петре, который " был ис­точником одушевления и энергии преобразовательного движения". Главным же противником петровских преобразований Павлов-Сильванский считал Меншикова. Историк категорически опровер­гал приведенное выше суждение Милюкова о единстве методов Петра и верховников и утверждал: " Вопросы одни и те же, но со­вершенно изменились приемы их решения", поскольку " в проти­воположность Петру верховники всегда уклонялись от сложного и трудного желания нового" и " нередко пользовались в своих меро­приятиях приемом точного воспроизведения допетровских поряд­ков" 41.

Выводы авторов специальных исследований, как ни парадок­сально, практически не отразились не только на этой, не вполне завершенной работе Павлова-Сильванского, но и на изложении материала в общих курсах отечественной истории. Так, С.Ф. Пла­тонов в своих " Лекциях по русской истории", впервые изданных в 1899 г. и затем до 1917 г. переиздававшихся еще десять раз с дополнениями и исправлениями автора, по-прежнему именовал 1725—1741 гг. " темным периодом нашей истории XVIII в." и ут­верждал, что " десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чув­ствах" 42. Изменения, внесенные преемниками Петра в экономиче-

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

/77

скую-и финансовую политику, пояснял Платонов, были вызваны объективными причинами, " но все эти перемены не привели ни к какому успеху". Весьма своеобразно трактовал историк последст­вия мер, связанных с изменением порядка сбора подушной пода­ти, выразившимся в возложении его на помещиков. По мнению Платонова, это усилило стремление дворян не служить, а жить в своих поместьях4^. Как начало " перемены в порядке, устроенном Петром", рассматривал политику Верховного тайного совета и М.М. Богословский в лекциях по русской истории XVIII в., про­читанных им на Высших женских курсах в 1907—1908 гг.44 О возврате после смерти Петра Великого " к испытанным порядкам московского периода" говорил в своих лекциях 1910-х годов М.К. Любавский4^.

Негативная оценка " эпохи дворцовых переворотов" в целом сохранялась и в русской эмигрантской литературе4^. О том, что " годы после смерти Петра Великого оказались сокрушительными для его реформаторской работы", писал, в частности, Н.В. Ряза-новский. " Реакция, — считал он, — угрожала переиначить самые ценные достижения первого императора" 47. Что же касается за­падных историков, то они почти не уделяли внимания этому вре­мени, если не считать работ, посвященных событиям 1730 г., из которых наиболее ценным является исследование Б. Механ-Уо-терс4^. Единственная монография о царствовании Анны Иванов­ны, написанная М. Куртисс, носит популярный характер, основа­на исключительно на опубликованных источниках и представляет собой преимущественно биографию императрицы4^. Стоит также упомянуть статью А. Липского, посвященную вопросу о " немец­кой партии" при Анне Ивановне. Вслед за Строевым историк пришел к выводу о преувеличенности представлений о господстве немцев в аннинской России. Если немцы в лице Остермана и ру­ководили Кабинетом, то Сенат и коллегии оставались в руках рус­ских. В целом же немцы участвовали в управлении страной не больше, чем при Петре I. Липский отмечает также благотворное влияние военной реформы Миниха, считая ее непосредственным продолжением реформы Петра50.

В советской исторической литературе общая оценка послепет­ровского периода по сравнению с дореволюционной историогра­фией изменилась мало, хотя и приобрела оттенки классового под­хода. Так, В.В. Мавродин в 1957 г. давал такую, никак не аргу­ментируемую характеристику аннинскому времени: «Взяточниче­ство и казнокрадство, фаворитизм и произвол, террор и беспо-

/78

Глава 3

г

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

щадный разгул определяли собой " бироновщину". Недоимки с кровью и слезами выколачивались местными воинскими команда­ми из народа. Бесправное крестьянство было обобрано, забито, терроризировано»51. Вместе с тем в послевоенный период появи­лись исследования о внутренней политике послепетровских прави­тельств, в основном в экономической области. Так, в 1949 г. Е.С. Парком была защищена кандидатская диссертация о торго­во-промышленной политике Верховного тайного совета, в которой особо подчеркивалось иностранное влияние на нее и соответствен­но многие мероприятия совета оценивались резко отрицательно52. Истории выработки в 1727—1731 гг. таможенного тарифа было посвящено исследование Р.И. Козинцевой, промышленная поли­тика нашла отражение в монографии Н.И. Павленко по истории металлургии53. Наконец, детальному разбору финансовая, в том числе фискальная, политика была подвергнута в монографии С.М. Троицкого54.

В 1975 г. Е.В. Анисимов защитил кандидатскую диссертацию на тему " Внутренняя политика Верховного тайного совета (1726—1730 гг.)". " После смерти Петра I, — считал историк, — в условиях послевоенных трудностей для руководителей государ­ства было очевидно, что в решении многих важнейших проблем внутренней политики необходим частичный или полный пересмотр прежних установок политики государства в соответствии с изме­нившимися условиями". Создание Верховного тайного совета рас­сматривается поэтому в работе " как начальный этап перестройки системы управления, преследовавшей цель приспособления госу­дарственного аппарата к новым задачам, вставшим перед самодер­жавием в первые послепетровские годы". При Петре II Совет, по словам Анисимова, превратился в " коллективного регента", а от­ставка Меншикова расчистила " путь к власти родовитой оппози­ции", и в этих условиях совет " стал орудием в ее руках". Осуще­ствленная советом административная реформа " носила ярко выра­женные черты централизации и концентрации управления" и " пре­следовала цели повышения эффективности, мобильности управле­ния, приспособления деятельности государственного аппарата к специфике внутренней обстановки и внутриполитических проблем послепетровского периода". Особое внимание Анисимов уделил попыткам послепетровских правительств ревизии податной рефор­мы. Именно в ней, по его мнению, видели верховники причины плачевного финансового состояния страны и разорения крестьян­ства. Однако в конечном счете Комиссия о подати " отказалась от

радикального изменения подушной системы и не смогла предло- i жить более эффективную для казны и более легкую для платель-? щиков налоговую систему". Что же касается торгово-промышлен­ной политики совета, то она складывалась в условиях " тенденци­озной критики" принципов экономической политики Петра I. Раз­работанные и осуществленные советом и Комиссией о коммерции мероприятия " способствовали развитию торгово-промышленной» деятельности в стране", хотя это направление в политике и отме­чено внутренней противоречивостью. В целом же, несмотря на то * что верховники отказались " от завершения петровской реформа­торской программы" и " не выдвинули радикальной позитивной программы", " перемены, внесенные верховниками в систему уп- $ равления, податную и торговую политику, оказались своевремен-. ны и оправданы с точки зрения упрочения режима" 55. $

Вопрос о судьбе податной реформы после смерти Петра Be- ч ликого нашел отражение и в монографии того же автора, посвя­щенной важнейшей из петровских реформ. Уже в названии соот­ветствующей главы своей книги Анисимов охарактеризовал дея­тельность верховников как попытку контрреформы (" Завершение податной реформы и попытка контрреформы при ближайших пре­емниках Петра Г). " Представить результаты реформ (в том чис­ле и податной) неудачными, а положение дел в стране угрожаю­щим, — утверждал автор, — было выгодно послепетровским дея­телям. Критика петровских реформ была для них тем политичес­ким капиталом, с помощью которого они укрепляли свое не очень прочное положение у власти....критика политики Петра развязы­вала им руки, ибо тем самым они снимали с себя ответственность за судьбу преобразований и их результаты" 56. Вместе с тем руко­водители русской политики послепетровского времени верно " за­метили ряд существенных недостатков, точнее пороков, новой по­датной системы", но, " проявляя себя последовательными против­никами продолжения петровского реформаторского курса", они преувеличивали значение негативных сторон преобразований Пет­ра57.

Наконец, в своей новейшей работе, книге " Россия без Пет­ра", Анисимов фактически впервые после Соловьева дал система­тический очерк внутренней политики страны с 1725 по 1741 г. По отношению к деятельности Верховного тайного совета в целом концепция автора по сравнению с предшествующими работами не изменилась. " Критический пересмотр проблем внутренней полити­ки" начался, по его мнению, " буквально с первых дней нового

•, Глава 3

царствования", о чем свидетельствует записка, поданная П.И. Ягу-жинским Екатерине I 4 февраля 1725 г. Однако образование Вер­ховного тайного совета автор на сей раз связывает не столько с " остротой внутриполитических проблем", сколько с " кризисом ис­полнительной власти и недееспособностью императрицы", а также " общей раскладкой политических сил, которая требовала органи­зационной консолидации ее сторонников" 5".

В новой книге Анисимов вновь повторяет тезис о выгодности для деятелей послепетровского времени критики реформ Петра и потому полагает, что в своих проектах, записках и мнениях они сознательно сгущали краски. " В целом же, — отмечает он, — в политике Совета мы видим попытку переосмысления многих прежних основ доктрины Петра, поиск вариантов политики, отли­чающихся от петровских меньшим радикализмом, больше, чем прежде, учитывающих различные интересы" 59. Рассматривая при­чины административной реформы, историк не довольствуется лишь распространенным тезисом о том, что ее проведение было продиктовано стремлением к экономии средств, но полагает, что " под сомнение ставились прежде всего основные камералистские, взятые с Запада, принципы государственного строительства", по­скольку " верховники эти принципы не понимали и в условиях России эти принципы не работали". Свое утверждение Анисимов подтверждает рядом цитат, свидетельствующих, по его мнению, о том, что " верховники испытывали ностальгию по прежним, ста­рым добрым временам" 6^. Надо, однако, заметить, что прямой критики коллегиального принципа управления в приведенных ав­тором текстах нет и ликвидирован он был лишь на местном уров­не, причем и сам Верховный тайный совет был таким же колле­гиальным органом.

Вместе с тем Анисимов соглашается с тем, что " не могут ре­формы продолжаться бесконечно, ибо даже при их благотворнос­ти это неестественное состояние общества, это период беспокой­ства, нарушения привычного уклада жизни, это время нестабиль­ности, неуверенности в завтрашнем дне". И хотя " многое из пет­ровского наследия было отменено, приостановлено, многие идеи Петра были подвергнуты уничижительной критике, но очень мно­гое — в том числе основное — осталось" 61.

Переходя к характеристике внутренней политики в царствова­ние Анны Ивановны, Анисимов полемизирует со Строевым, до­казывая, что дореволюционный историк преувеличил степень уча­стия императрицы в принятии решений и, наоборот, степень отст-

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

раненности Бирона от управления страной. В Кабинете министров Анисимов видит прямого преемника Верховного тайного совета и полагает, что тот " начал свою работу... не на пустом месте — с самого начала царствования Анны шел поиск своей модели поли­тики. Ее основами становятся, с одной стороны, во многом показ­ная преемственность идеалам Петра Великого.., а с другой сторо­ны — намерение исходить из той реальности, которая была уже несовместима с петровским опытом и требовала коррективов" 6^. Характеризуя записку Остермана 1730 г., Анисимов находит в ней " хоть какие-то конструктивные принципы политики, полно­стью отсутствовавшие на последнем этапе существования Верхов­ного тайного совета". Осуществленные аннинским правительством мероприятия в отношении дворянства приводят историка к заклю­чению, что " в 30-е годы XVIII века была начата новая глава в истории русского дворянства" 63. Принципиальное значение для развития промышленности имел, по мнению Анисимова, указ от 7 января 1736 г., закрепивший за фабриками находившихся там рабочих, " ибо он ликвидировал социальную группу вольнонаемных промышленных рабочих", продолжив " тенденцию социальной по­литики Петра" 64. Вслед за Строевым Анисимов решительно оп­ровергает тезис о борьбе при Анне немецкой и русской партий, однако общей характеристики внутренней политики аннинского времени в своей книге он не дал. Практически нет ее и в соот­ветствующей главе книги " Власть и реформы", также написанной Анисимовым. Характерно, что о собственно реформах, как, впро­чем, и о контрреформах, здесь также не упоминается63.

Из новейших работ по интересующей нас проблематике упо­мяну также книгу Я.А. Гордина " Меж рабством и свободой", по­священную событиям 1730 г. Книга эта, написанная не професси­ональным историком, а литератором, не является научным иссле­дованием и наполнена острополемическими и часто недоказанны­ми утверждениями, подчиненными одной идее — рассмотрению событий 1730 г. как либеральной альтернативы исторического раз­вития России. Однако вовсе проигнорировать позицию Гордина было бы неверно хотя бы потому, что его книга является выра­жением взглядов определенной части общества. Писатель исходит из милюковского тезиса о разорении страны в результате петров­ской реформы, в ходе которой была сделана попытка " выстроить железную, чуждую стране, систему управления, что, в свою оче­редь, вело к гипертрофированной роли армии и гвардии, требо­вавших гигантских расходов, разорявших страну". Поэтому, ут-

Глава 3

верждает Гордин, " нужна была решительная контрреформа ре­формам Петра". Это, по его мнению, понимал Д.М. Голицын и не понимали Меншиков и Остерман. Предложенные ими меры были лишь " паллиативами, дающими временное облегчение". И все же " Верховный тайный совет в первый год своего существо­вания выполнил главную тактическую задачу — бешеный галоп, которым вел измученную Россию Петр к своей фантастической цели, был приостановлен, облегчено было положение купечества и крестьянства". Царствование же Петра II " блистательно доказало недееспособность государственной системы, полупостроенной Пе­тром I. <...> Государственная машина не знала необходимой само­регуляции". Поражение конституционной " затейки" верховников привело, по мнению Гордина, к тому, что " с первых же месяцев но­вого царствования началось попятное движение к вульгаризованным петровским установкам". При этом между " Верховным советом и Кабинетом министров была огромная разница. Верховный совет оз­начал... рассредоточение высшей власти, ее некоторое ограничение, баланс политических сил. Кабинет министров создан был Остерма-ном для предельного сосредоточения власти". Вся аннинская эпоха, по Гордину, — время возврата к петровским принципам управления и, следовательно, эпоха реакционная^6.

В последние годы историография послепетровской России по­полнилась рядом трудов биографического характера, посвященных монархам и государственным деятелям рассматриваемого времени. Таковы, в частности, книги Н.И. Павленко о А.Д. Меншикове и других сподвижниках Петра, очерки B.C. Белявского и И.В. Ку-рукина о Екатерине I и Петре II. В своей биографии Меншико-ва Павленко решительно отвергает обвинения " светлейшего" в стремлении к контрреформе. " Ни Екатерина, ни ее окружение во главе с Меншиковым, — утверждает историк, — не помышляли о движении вспять и возвращении допетровских порядков. Прави­тельство продолжало дело, начатое Петром, правда, без прежне­го блеска, настойчивости, энергии и масштабности... Во внутрен­ней политике сохраняется преемственность". Но и Павленко именно Меншикова называет инициатором осуществленных пра­вительством " новшеств", связанных с сокращением расходов на аппарат управления и облегчением положения налогоплательщи­ков67. B.C. Белявский, автор очерка о Екатерине I, утверждает, что " к 1725 году в России сложились две влиятельные партии: сторонников Петра и противников реформ". Ко второй партии, считает он, принадлежали " потомки старых русских фамилий", ко-

1725—1741 гг.: контрреформа или стабилизация?

торые не были едины, но делились на две группы. Одна стреми­лась " несколько приостановить дальнейшие реформы" и создать политический строй по шведскому образцу, другая " выступала с решительных позиций контрреформ". Характеризуя внутреннюю политику, историк замечает, что правительственные мероприятия " в целом носили разрозненный, бессистемный характер. Отсюда — их малоэффективность и бестолковость. <...> Постепенно госу­дарственные органы Российской империи впадали в апатию, кото­рая так характерна для послепетровского времени" 68. Однако ни­каких серьезных аргументов в подтверждение этой мысли автор не приводит.

И.В. Курукин, биограф Петра II, полагает, что " преобразова­ния в своей основе были необратимы" и " едва ли можно предпо­ложить", будто окружение императрицы во главе с Меншиковым " могло даже помышлять о возвращении допетровских порядков". " Каких-либо подобных планов" не было и у фаворитов Петра II князей Долгоруких. Те, кто пришел к власти, были наследника­ми, которым пришлось платить по счетам за слишком высокую " цену" петровской реформы. И все, что они делали, " было жиз­ненно необходимо стране", давало " желанную передышку для му­жика", стабилизировало режим69.

Краткий обзор историографии послепетровской России*, как представляется, достаточно ясно показывает, что на протяжении полутора столетий в ней шла постоянная борьба двух взаимоис­ключающих тенденций. С одной стороны, стремление изобра­зить всю послепетровскую эпоху как " мрачную" страницу рус­ской истории, а соответственно, и внутреннюю политику пред­ставить как попытку контрреформы. С другой — стремление доказать, что политика Верховного тайного совета и Кабинета министров была продиктована конкретными условиями разорен­ной петровской реформой страны и поэтому была вполне разум­ной и оправданной. Очевидно, что приверженность разных ав­торов той или иной позиции во многом определялась их отно­шением к самим преобразованиям Петра. Своего рода попыт­кой компромисса можно считать точку зрения Анисимова. Од­нако из приведенных выше высказываний этого автора видно, что позиция его весьма противоречива. Соглашаясь с вынуж­денностью предпринимавшихся послепетровскими правительст-

*Я сознательно опускаю весьма обширную историографию, посвященную событи­ям 1730 г., поскольку выявившиеся в них взгляды на политическое развитие России в основном не были реализованы.

Глава 3

вами мер, он трактует их как контрреформу, оговариваясь, что, хотя многое и было изменено, главное в петровских преобр^азо-ваниях осталось нетронутым. Обратимся, впрочем, к реальным историческим фактам и попытаемся выяснить, насколько спра­ведливы те или иные высказанные в исторической литературе суждения.