Опасные игры в браке

Во время психоанализа пациент часто видит в своем ана­литике того или иного человека из собственного прошлого: отвергающего отца, слабую, потакающую во всем мать, рев­нивого брата. Не отдавая себе отчета, пациент ошибочно истолковывает слова и действия терапевта («Я знаю, что вы на меня сердитесь!») и действует так, чтобы спровоцировать тот тип поведения, который научился ожидать. Опытный психоаналитик распознает, чего добивается пациент. Он не поддается на провокации, не уступает соблазну разыгрывать отведенную ему роль. Вместо этого он помогает пациенту исследовать его установки и чувствовать все, что скрыто под ними (страх отцовского неприятия и т.д.).

Во время краткосрочной психотерапии пациент, как правило, делает то же самое, но это поведение не всегда подвергается обсуждению и анализу в директивном стиле глубинного подхода. Здесь терапевт тоже отказывается иг­рать в игру: не позволяет себе действовать как отвергаю­щий отец и т.д., когда пациент ожидает этого. Он продол­жает оставаться самим собой, терапевтом, а не тенью из прошлого пациента. Это постоянство со стороны доктора, отказ быть объектом манипуляций и разыгрывать роли из прошлого пациента, несмотря на все провокации, является одним из важнейших факторов, способствующих исцеле­нию пациента. Даже без осознанного понимания процес­са, этот опыт ломает старый паттерн, заставляет пациента выбраться из привычной колеи, учит его по-новому отно­ситься к фигуре отца (матери, брата и т.д.).

В жизни в эту игру ошибочной идентичности время от времени играет большинство из нас. (Для примера см. гла­ву «Внутренний ребенок».) Неудачные браки основаны именно на таких отношениях. Люди меняют браки один за другим, неизменно повторяя старый, провальный паттерн.

Женщину с навязчивой потребностью пострадать от рук мужчины притягивает к партнеру со скрытой склонностью к жестокости. Она действует в провоцирующей манере, пробуждая в нем это качество, чтобы в конце концов воз­ненавидеть его, и даже не осознает своего участия в драме. Он со своей стороны тоже не понимает, как она его во все это втянула.

Если бы эта женщина, проходя курс психотерапии, по­пыталась подобным же образом обойтись со своим тера­певтом, он намеренно избегал бы западни, которую она подсознательно ему подстраивала бы. Ему необязательно было бы обсуждать с ней причины ее поведения. Но даже не чувствуя своей скрытой эмоции, не понимая своего пат­терна, ей бы стало лучше просто потому, что впервые в жиз­ни мужчина оказал ей сопротивление, не стал играть в ее игру. Переживание совершенно нового опыта, подобного описанному, при отсутствии интеллектуального осознания происходящего может помочь человеку измениться, про­двинуться в эмоциональном развитии.

Таким образом, хорошая дружба или брак могут быть терапевтичными. Допустим, вы неосознанно пытаетесь вынудить своего партнера разрушить отношения в соответ­ствие с вашим старым, провальным паттерном. Если вам повезет, то он окажется достаточно сильным, чтобы не поддаваться вашим манипуляциям (у него нет скрытых чувств в этой области). Скажем, например, у вас есть скры­тые чувства в связи с темой власти. Вы выбираете беспомощ­ное и пассивное поведение. Вы всегда действовали подоб­ным образом с определенными людьми (у которых имеются собственные скрытые чувства к теме власти), провоцируя их на то, чтобы они доминировали, распоряжались вами по своему усмотрению, а вы бы себя жалели, — чтобы повто­рить какую-то старую, неисследованную проблему из свое­го прошлого. Представим, что вы затеваете ту же старую игру с новым человеком, у которого нет скрытых чувств к теме власти и, даже не понимая, что происходит, он просто отка­зывается от участия в игре. Он не реагирует агрессивно на вашу пассивность, он просто остается собой. Новый опыт становится для вас очень полезным. На эмоциональном уров­не, сами не осознавая этого, вы начинаете по-новому стро­ить отношения с людьми в данной проблемной области.

То же происходило со мной в первый год замужества. Во время войны Берни служил за границей, а я жила в доме своего отца, и у нас было очень туго с деньгами. Отец выде­лял мне по десять долларов на продукты, и мне приходи­лось обращаться к нему каждый раз, как я их тратила. Я хорошо знала отцовские вкусы — он не изменял своих привычек в еде, поэтому мои покупки не отличались разно­образием: из недели в неделю я покупала одно и то же. Од­нако каждый раз, когда я приходила к нему за денежным подкреплением, отец удивлялся: «Я только недавно давал тебе десять долларов! На что ты могла их так быстро потра­тить?» Это был именно тот стиль его поведения, который я хорошо изучила за то время, пока еще была жива мачеха; меня должны были смешить его слова. Однако я восприни­мала их с излишней чувствительностью. Когда он пытался узнать, сколько стоили апельсины или помидоры (которые употреблял в любое время года, независимо от цены), я ни­как не могла этого вспомнить. «Как это ты не знаешь? Как ты можешь покупать, не зная цен?»

В результате моя неспособность давать ему подробный отчет о ценах настолько вывела его из себя, что мне приш­лось согласиться вести ежедневные записи о покупках. Он выдал мне небольшой блокнот, и я ответственно при­ступила к выполнению его требования. Помните, как в во­енные годы выдавали продукты по карточкам? Длинные очереди в каждом магазине (никаких супермаркетов в то время); четверть фунта драгоценного масла из-под прилав­ка для одних, эпикурейские наслаждения для других; раз­ноцветные «талоны», извивающийся ребенок на руках (ни­каких магазинных тележек для детей), чью теплую зимнюю одежду обязательно надо расстегнуть, а потом застегнуть, чтобы он не вспотел и не переохладился. Мелочь, талоны — слишком много всего. Я старалась, как могла, но ко дню отчета из десяти долларов всегда обнаруживалась какая- нибудь недостача.

Весь год мы с отцом играли в эту игру. Обычно он изво­дил меня до тех пор, пока я не выдерживала и не начинала плакать от ярости, после чего извинялся (конечно, он мне доверяет, он ведь знает, что я не пытаюсь его обмануть), и вскоре все начиналось сначала.

Потом возвратился Берни, получил работу, и мы приня­лись за обустройство собственного хозяйства, как подоба­ет семейной паре. Когда Берни принес домой свой первый чек с зарплатой, он спросил меня, как бы я хотела распоря­диться деньгами. Я не знала, что ответить, и занервничала. В обоих папиных браках были ссоры из-за денег. Берни первым внес предложение:

—Хочешь, ты будешь полностью следить за деньгами и выдавать мне сумму на необходимые расходы?

Нет, я боялась всех этих денег.

—Хочешь, я буду каждую неделю выдавать тебе деньги на хозяйство? Сколько тебе нужно?

Я не могла сказать точно.

— Необязательно точно. Просто скажи примерно, сколь­ко тебе потребуется.

Я не могла сказать.

—Ну, хорошо, сколько ты тратила каждую неделю, пока жила с отцом?

Я не имела понятия.

— Не имеешь понятия? Ты целый год вела хозяйство и не знаешь, сколько тратила?

Берни был не рассержен, а просто крайне изумлен, но я чувствовала, что вот-вот расплачусь (ссора из-за денег, да еще так скоро: то самое, чего я больше всего страшилась; то, из-за чего рушатся семьи). В отчаянии я пыталась найти решение, способ избежать денежных проблем между нами.

Неожиданно мне в голову пришла блестящая идея.

— Послушай, — сказала я радостно, — просто дай мне десять долларов, а когда они кончатся, я попрошу у тебя еще.

Почему-то это не показалось Берни лучшим решением вопроса. Странный способ вести хозяйство. Нет, это совер­шенно исключено!

— Вот что я тебе скажу, — решил он, наконец, — если ты боишься распоряжаться деньгами, то мы будем делать это вместе.

Так мы и поступили. Он разложил деньги по конвертам и подписал каждый из них: «молоко», «плата за квартиру», «газ и электричество» и т.д.

— Мы будем откладывать деньги заранее, — объяснил он мне терпеливо. — Каждую неделю мы будем класть нуж­ное количество в каждый конверт: четверть месячной пла­ты за квартиру, четверть за газ и так далее. Все, что будет оставаться, ты используешь на хозяйственные нужды, сме­шанные расходы и сбережения. Посмотрим, что у тебя по­лучится, хорошо?

И все получилось. Поскольку я, как правило, экономна, несмотря на иррациональную боязнь денег (или из-за нее?), у нас все вышло просто прекрасно. Через несколько лет я научилась действовать собственным умом, без всех этих конвертов.

Но самое странное, что моя базовая установка по отно­шению к деньгам не изменилась. Да, я могу затянуть пояс в бедный год и позволить себе больше, когда с финансами становится лучше, однако мне до сих пор трудно сказать, сколько денег я трачу каждую неделю. Несмотря на совме­стный счет в банке, я не могу вспомнить, сколько зараба­тывает Берни. Я не могу с точностью назвать цену товара. Но каким бы ни был мой иррациональный паттерн, мы ни­когда не ссорились из-за денег.

К счастью для нас обоих, у Берни нет скрытых чувств в этом отношении. Деньги для него не имеют тайного симво­лического смысла (любовь, власть и т.д.), поэтому здесь он смог проявить разум: он спокойно принял мою потребность в иррациональности и нашел решение. Ему не нужно было меня унижать (злорадствовать по поводу моей глупости, чтобы почувствовать себя умным); он не был шокирован моим инфантильным поведением (моя неадекватность не представляла для него угрозы); он не вел себя покровитель­ственно, как взрослый, поддакивающий туповатому ребен­ку (не было нужды чувствовать свою силу за_х, мой счет). Он просто расценил это как проблему, которую мы, два взрос­лых человека, вполне можем решить вместе, поэтому моя самооценка совсем не пострадала, и я смогла действовать с ним заодно. Не осознавая скрытого значения проблемы, Берни поступил, как хороший психотерапевт: он отказал­ся играть в мою нездоровую игру и не принял роль деспо­тичного отца. Это помогло мне повзрослеть.

Со мной не произошло разительных перемен в области денег — я все еще не исследовала своих скрытых чувств в этой связи, однако теперь я могу быть разумной в хозяй­ственных тратах, несмотря на имеющийся недостаток. Что еще важнее, сейчас, после двадцати лет замужества, я по­нимаю, как часто в первые несколько лет пыталась заста­вить Берни быть родителем (всезнающим, всемогущим), вынудить его брать на себя ответственность за все реше­ния, которые мы должны были принимать вместе. Каждый раз он непоколебимо оставался собой. В результате я вы­росла из своей детской потребности в отношениях, где я занимала бы подчиненную роль. Я начала чувствовать и вести себя как взрослый в истинном партнерстве равных. Я была избавлена от необходимости ненавидеть деспотич­ного мужа, что происходит на следующей стадии этой ста­рой игры. Брак может иметь терапевтическую ценность.

Желающие больше узнать о технических аспектах игр в человеческих отношениях могут прочесть книгу Эрика Берна «Трансактный анализ в психотерапии».

Как прекратить играть в опасные игры

Предположим, два человека играют в игру, подобную представленной в предыдущей главе: жена неосознанно провоцирует мужа разыгрывать какую-то роль из ее про­шлого, и он по своим скрытым мотивам поддается соблазну отвечать ее провальному паттерну. Существует ли способ, который помог бы им избежать такого разрушительного времяпрепровождения? Да. Если один из них сможет по­чувствовать свою скрытую эмоцию и распознать паттерн, он не только изменит собственное поведение, но и даст шанс для роста своему партнеру. В главе «Супружеское общение» я описала игру, в которую играла с Берни: как мои попытки «помочь» в его конфликтах с Джин только ухудшали ситуацию, как я перестала вмешиваться, и тогда он сам смог справиться с гневом.

Вот другая история. Муж Джейн всегда возвращался до­мой с работы в разное время. Она прекрасно знала, что ему часто приходится задерживаться, что он не всегда может ус­певать домой к ужину, и все же каждый раз, когда это случа­лось, она впадала в бешенство. Она сидела, как на иголках, ожидая момента, когда Том войдет в дверь, и вылетала ему навстречу в ярости. Том как всегда спокойно докуривал свою трубку, выжидая, пока иссякнет словесный поток жены, так что его «высокомерное отношение» выводило ее из себя еще больше. Все это продолжалось очень долго. Однажды вече­ром, когда Том, по всей видимости, опять задерживался, Джейн почувствовала, как внутри нее закипает знакомое чув­ство гнева. На этот раз ее взрослая часть, исключительно ра­зумная, заметила, что ей, черт побери, известно, что она ниче­го не может с этим поделать, что она слишком часто ведет себя глупо, и вообще, что с ней такое происходит?!

Шаг 1. Заметить неадекватную реакцию. Находясь в тот момент в эпицентре Шага 2 (Почувствовать внешнюю эмоцию), она сразу перешла к Шагу 3. Что еще я чувство­вала? Как она себя чувствовала до того, как гнев дал о себе знать, когда появилась уверенность, что Том снова опозда­ет? Она следила за часами, и напряжение в ней росло до тех пор, пока не стало ясно, что муж не придет вовремя. Это напряжение — как именно оно ощущалось? Что-то вроде общей тревожности, страха чего-то неизвестного. Тревога была настолько мучительной, что вылилась в гнев. «Чего я боюсь?» — спрашивала она себя.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? И вдруг поняла: она боится, что Том вообще не вернется домой, что он бросит ее, как поступил с ней первый муж. Она расплакалась, внешнее чувство, гнев, прошло. После чего наступило успокоение.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь ей стало ясно, что скрытый страх оказаться брошенной заставлял ее прикры­ваться чувством гнева. Она с ужасом осознала, что это про­рочество вполне может сбыться. Если она будет продолжать выражать свой псевдогнев, Том может рано или поздно ус­тать от всего этого и в один прекрасный вечер он просто не вернется с работы.

Почему Том оставался спокойным, пока она изливала свои эмоции? Его внутренний ребенок боялся этой разгневанной женщины, так похожей на его собственную мать, которой он страшился когда-то в детстве. Единственным способом спрятать этот унизительный страх от самого себя было со­хранять спокойствие и отстраненность, чем он раздражал жену еще больше, вызывая в ней чувство неразделенной любви. Если бы не чувствительность в этой области, он, на­верное, знал бы, как успокоить ее, развеять опасения. Он сумел бы разглядеть под внешним гневом неуверенность и найти способ разрешить ее проблему. Они оба играли в опас­ную игру, но когда один из партнеров — жена — осмелился пережить свои скрытые чувства, игра была прекращена.

Допустим, вы распознаете паттерн, опасную игру, но не знаете, почему в нее играете. Можно ли прекратить играть, не почувствовав скрытую эмоцию? Как правило, нет. Ско­рее всего, вы, не осознавая этого, поменяете одну игру на другую. Вот пример: Мэри годами пыталась приучить Джо­на бросать грязную одежду в корзину для стирки, но он упор­но продолжал оставлять свои носки, трусы, рубашки и т.д. в том месте, где стоял, когда раздевался. Она подбирала за ним вещи, ругая его на чем свет стоит, и ужасно мучилась. В один прекрасный день она поняла, что это игра: она — ворчливая мать, усердно прислуживающая ему, а Джон — избалован­ный ребенок, который просто не слышит ее и поступает по- своему. Она твердо решила прекратить играть в эту игру. С этого дня его брошенная одежда оставалась там, где он ее бросал. Когда он начинал жаловаться, что у него не оста­лось чистого белья, она, вполне довольная собой, провозг­лашала, что постирала только то белье, которое лежало в корзине — кончились те дни, когда она подбирала его по всему дому. Джон был обижен и оскорблен, но через неко­торое время привык к новому порядку и начал складывать свою грязную одежду в корзину.

Мэри гордилась тем, как решила проблему, но я увидела в этом только то, что она поменяла одну игру на другую. Рань­ше она была Хорошей Матерью, всепрощающей, хотя и ворчливой, теперь стала Плохой Матерью, прибегнувшей к наказанию, и Джону пришлось ее послушаться и вести себя как подобает Хорошему Мальчику. Рано или поздно им суждено сыграть в игру Плохой Матери где-нибудь в другой области, где они еще не осознают своих псевдо дет- ско-родительских отношений. Есть ли другое решение этой проблемы? Для жены, у которой нет скрытых чувств отно­сительно стирки, в этом, собственно, проблемы не суще­ствует. Многие женщины, соблюдающие строгость в этом вопросе со своими детьми, могут принять некоторую долю подобной небрежности у мужей. «Что я могу поделать, если свекровь не приучила его убирать за собой? Слишком позд­но сейчас браться за перевоспитание — я не его мать». Та­ких жен не возмущает необходимость подбирать вещи за одним человеком в семье, они не ожидают совершенства в каждом тривиальном аспекте своей жизни; механика жиз­ни не так уж сложна. А как насчет детей? Разве это не пло­хой пример для них? Но почему это должно быть плохим примером? Этого не случится, если вы будете честны с ними и с собой: «Не я воспитывала вашего папу, я воспитываю нас. Есть многое, что он может делать, а ты нет. Он папа, а ты ребенок, поэтому иди и положи носки в стирку».

Когда Мэри рассказывала о том, как подбирала за Джо- пом грязную одежду, было очевидно, что ситуация содер­жит для нее свои скрытые смыслы. «За кого он меня прини­мает, — раздраженно говорила она, — за служанку?» Этот опыт унижал ее. Если бы она рискнула исследовать внеш­нее чувство и попыталась открыть, что лежит под поверхно­стным слоем, она нашла бы истинный способ прекратить свою опасную игру вместо того, чтобы менять ее на другую.

Однажды я наткнулась на скрытое чувство по чистой случайности, при помощи метода, описанного в главе «Как подкрасться к скрытому чувству». Я чистила яблоки для пирога, слушая записи из венгерского фольклора, и нео­жиданно для себя обнаружила, что плачу. Я не могла по­нять, почему. Это была энергичная, радостная музыка, де­ревенские танцы. Что меня так опечалило? Если бы это произошло несколько лет назад, я, вероятно, просто поме­няла бы пластинку, но теперь я уже знала, что нельзя упус­кать такой отличной возможности — ведь это чувство не было вызвано какой-то личной неудачей, виной или непол­ноценностью, которые могли бы ослабить меня.

Когда песня закончилась, я проиграла ее еще раз и еще раз. Чувство печали сохранялось, и я задала себе вопрос: «О чем мне это напоминает?» Счастливые танцующие кре­стьяне, то и дело звонко выкрикивающие какие-то слова. Казалось, им так весело. Как на вечеринке. Вечеринки... Я обожала вечеринки. Не эти огромные сборища вежли­вых незнакомцев, обязанных поддерживать разговор меж­ду коктейлями, а небольшие, теплые компании, когда со­бираются родственные души, старые друзья: музыка, хо­рошая еда и увлекательные темы для разговоров. Вечеринки, где мне было так хорошо среди людей, кото­рые знают и любят меня, где мы наслаждаемся отдыхом от повседневной рутины, вдруг становясь привлекательнее и остроумнее, чем обычно, где я окунаюсь в магически теп­лую атмосферу и откуда ухожу с таким сожалением...

Вечеринки всегда были больной темой в нашем браке. Насколько я любила вечеринки, настолько же Берни их ненавидел. Мы выработали по этому вопросу некоторые компромиссы. Иногда мы оставались дома и пропускали вечеринку, чтобы доставить Берни удовольствие: тогда я чувствовала себя мученицей, а Берни испытывал вину. Иногда мы шли туда, чтобы доставить удовольствие мне: тогда наступала моя очередь беспокоиться, потому что ему было скучно, и ближе к полуночи (в самый разгар веселья) цвет его лица обретал бледный оттенок. На мой виноватый взгляд он казался ужасно потускневшим. Если мне удава­лось не обращать внимания на эти симптомы утомления и оставаться в гостях до самого конца, то на следующий день Берни наказывал меня внезапной простудой.

О чем еще напоминала мне эта музыка? Цыганские ме­лодии. Венгерские цыгане. Родители моей матери были выходцами из Венгрии! (Если честно, то это не так. Откуда у меня взялась эта мысль? Возможно, какая-то скрытая часть меня пыталась помочь процессу самотерапии. Подоб­ные опыты уже случались со мной.) Цыгане... Отец раньше частенько язвил в сторону родственников моей матери: «Богема... Да просто цыганский табор!» Это напомнило мне о вечеринках, которые устраивались в доме моей бабуш­ки. До пяти лет, пока родители еще не расстались, я часто бывала на вечеринках в этом большом старом доме: тети и дяди, кузины и друзья семьи, люди всех возрастов. Чудес­ные вечера, изысканная еда, смех и музыка, песни и танцы. Я была любимой внучкой, которую все баловали и с кото­рой так много носились, просили продемонстрировать та­ланты, станцевать ддя собравшихся гостей.

Потом мой сверкающий мир вдруг обрушился: родители развелись, и я отправилась жить к папе. Он не подпускал меня и близко к «этой семейке». Одним махом я потеряла мать, дом и все те вечеринки. Углубившись в воспомина- пия, я неожиданно снова почувствовала себя ребенком, бе­зутешно оплакивающим свою потерю, с горечью обвиняю­щим отца, лишившего меня этих чудесных вечеринок. (В тот момент жизнь без вечеринок казалась мне ужаснее всего остального — страданий в чужих домах, детства без матери и т.д.). Такое настроение продержалось несколько секунд. Потом пластинка потеряла надо мной прежнюю власть, ис­чез печальный подтекст мелодий; я опять слышала веселую танцевальную музыку. В то время этот небольшой урок по самопознанию не имел для меня практической пользы, и вскоре я о нем совершенно забыла.

Примерно через месяц, в одно субботнее утро я попроси­ла Берни не перенапрягаться с дневной работой: «Побереги свою энергию. Помни, нам еще сегодня на вечеринку».

«На вечеринку? Какую еще вечеринку?» Терпеливо, но, едва сдерживая раздражение, я напомнила ему о его дав­нишнем обещании сходить со мной именно на эту сегодняш­нюю вечеринку. Я уже много дней напоминала ему об этом. И что же теперь, он попытается отказаться от своего слова? О, нет, он собирался сдержать обещание. Просто забыл — только и всего. Естественно, поэтому он выбрал именно этот день для серьезной работы в саду, занявшись выкапывани­ем ям для посадки деревьев. Наступил вечер, время одевать­ся, а Берни растянулся на тахте в полном изнеможении.

«Вечеринка? Какая еще вечеринка?» — спросил он в полном ужасе. Я была готова взорваться, но когда нахо­дишься в таком бешенстве, лучше молчать. Я выбежала из комнаты и заперлась в ванной. (Когда сомневаешься, ни­чего не предпринимай и постарайся поскорее удалиться со сцены.) Найдя сочувственную компанию в отражении зер­кала, я начала яростным шепотом выкладывать свои горес­ти. Я сказала все, что думаю об этом монстре, вспомнила все неприятности за последние годы, позволила себе ис­пользовать парочку оскорбительных прилагательных, ко­торые я никогда не произношу вслух, и была уже готова за­литься слезами, когда вся ситуация показалась мне стран­ным образом знакомой.

Вечеринки... Моя одержимость вечеринками. Я вдруг вспомнила венгерскую танцевальную музыку, и как я пла­кала о том, что в детстве лишилась вечеринок, как злилась на своего отца. Мне не пришлось переживать скрытые эмо­ции заново, достаточно было их вспомнить. И с этим воспо­минанием исчезла внешняя эмоция — направленный на Берни гнев. Впервые в жизни меня осенило, что моя душа жаждала не сегодняшней вечеринки: я тосковала по тем, давно прошедшим временам, теплым семейным встречам. Меня обманул не Берни, дело было в моем несчастном отце, который сделал лучший выбор, как он тогда полагал, для ребенка в тот период.

И вот совершенно новая мысль: я не могу ничего поделать со своей необузданной страстью к вечеринкам, они напол­нены для меня каким-то особым смыслом. Берни ненавидит вечеринки. Может, они имеют для него какой-то другой скрытый смысл? Может, он тоже не в силах справиться со своими чувствами, как я со своими. И тогда я поняла, что не хочу на эту вечеринку, если Берни так устал за весь день.

Я вернулась в комнату:

— Давай лучше пойдем в кино.

Берни получает истинное наслаждение от хорошего фильма, и усталость не помешает ему посмотреть кино.

— Но я думал, ты хочешь в гости.

Он посмотрел на меня виновато: уж кому-кому, а ему хорошо известно, что значит, если я стрелой вылетаю из комнаты и запираюсь в ванной.

— Не так уж это и важно. В конце концов, не последняя вечеринка в жизни.

Итак, мы пошли в кино, и я получила возможность гор­диться своим поступком. Я впервые отказалась от вечерин­ки, не чувствуя себя страдалицей, лишенной главного удо­вольствия в жизни.

Потом были другие вечеринки, и Берни посещал их. Но постепенно я нашла новое решение нашей старой пробле­мы. Иногда, когда он сильно уставал, я отправлялась в гос­ти одна, и к своему удивлению обнаружила, что вполне могу там веселиться, и потом, по возвращении, делиться с ним всеми подробностями. При этом я испытывала гораздо мень­шую вину за то, что была в гостях одна, чем раньше, когда он безо всякой охоты таскался туда ради меня. Через не­сколько лет я заметила, что начала терять свое прежнее пристрастие к вечеринкам, и теперь часто выбираю ос­таться дома. Неужели и вправду супруги постепенно ста­новятся похожими друг на друга? Или я просто избавилась от невротического симптома, который раньше скрывал сходство моих интересов с Берни?

Мораль:

1) Рискнув и почувствовав свою скрытую эмоцию, вы сможете принять иррациональные чувства человека, кото­рого любите. Я не аналитик Берни: мне неизвестно, почему он ненавидит вечеринки, но, перестав скрывать свои чув­ства от себя, я позволила ему чувствовать то, что он хочет. (Некоторые читатели могут возразить, что в нелюбви к вече­ринкам нет ничего иррационального. Главное здесь, что я это считала ужасно иррациональным и не могла этого выносить).

2) Я играла в игру: вела себя так, будто в вопросе о вече­ринках полностью завишу от Берни. Я не смела пойти туда без него, а потом страдала, будучи лишенной удовольствия, когда из-за него приходилось оставаться дома. Пережив скрытое чувство (гнев на отца, а не на Берни), я сумела пре­кратить эту игру: я вполне могла ходить в гости одна. Неко­торое время спустя, мой внутренний ребенок постепенно охладел к вечеринкам, и я поняла, что больше похожа на своего мужа, чем думала раньше.

Может, я просто переключила свой гнев с Берни на отца? Нет. Скрытое чувство из-за воспоминаний о детстве с се­мейными вечеринками и злость на отца длились всего ми­нуту, как и любое другое скрытое чувство. То, что чувство­вал мой внутренний ребенок для моего взрослого «я» было абсурдным. Обычно, уже пережив свое скрытое чувство, вы осознаете, что оно не имеет ничего общего с вашим обыч­ным мышлением, поэтому после того, как опыт самотера­пии заканчивается, это чувство кажется вам нелепостью.