ГЕРМИОНА. — Ты не можешь так делать

— Ты не можешь так делать. — Запротестовала я. Я сидела напротив Малфоя, который лежал на животе, предусмотрительно подложив под грудь свою слизеринскую подушку и накинув на спину шерстяное одеяло. Он поднял на меня мрачный взгляд своих ледяных глаз; его пальцы сжимали черного коня на шахматной доске.

— А вот и могу. — Настаивал он. — Это был мой ход. Он и сейчас мой.

— Неправда! — Воскликнула я, и в моем голосе вспыхнуло недоумение. — Ты уже убрал руку с коня.

— Не убрал, а передумал.

— Ты не можешь передумать, если уже убрал руку с фигуры! — Я указала на черного коня и снова перевела на него взгляд, чувствуя, как к лицу приливает обжигающая краска. — И ты передвинул его, потому что увидел, что моя королева вот-вот его съест!

— Брось, Грейнджер. — Насмешливо протянул он. — Хватит пытаться жульничать.

— Жульничать?! — Я взвизгнула. — Зачем мне это?

— Потому что ты не можешь победить меня, и прекрасно это знаешь. — Драко изогнул изящную бровь. — Но ты ни за что не позволишь себе это признать — ты и твой долбаный комплекс неполноценности. Из-за него ты еще в школе была невыносимой. — Он покачал головой и презрительно фыркнул. — Тебе и в голову не приходит, что кто-то может быть таким же умным, как ты, и ты не выносишь, если…

— Хватит.

Он моментально вскинул голову. Я почувствовала, как побледнело мое лицо, когда от него разом отхлынула кровь. В глазах Драко мелькнуло замешательство.

— В каком смысле… — Он нахмурил лоб. И я почувствовала, как в области моей грудной клетки вдруг начинает закипать беспричинная ярость.

И я перестала себя контролировать.

Рука словно по своей собственной воле резко метнулась к шахматным фигурам, нанося яростный удар, отчего те, шумно громыхая, рассыпались и покатились в его сторону. Он моментально подался назад и сел, и его одеяло соскользнуло с его спины.

— Ты что творишь?! — Вскричал он.

— С меня хватит! — Объявила я. — На этом все. Я больше не могу это выносить.

— Посмотри, что ты наделала, идиотка! — Драко яростным жестом указал на шахматную доску. — Ты разрушила игру!

— Игру, Малфой? — Пронзительно крикнула я, вскакивая на ноги и чувствуя, как кожу щек снова лижет пламя. — Неужели? Кого волнует эта дурацкая игра, кто выиграет и кто проиграет?! Меня однозначно нет! Единственная причина, по которой я в нее играла — это потому что еще немного, и мы бы оба свихнулись от скуки, а еще потому что с тех пор, как мы здесь застряли, здесь так никто больше и не появился и, похоже, у нас не так много шансов в ближайшее время отсюда выбраться! Вот почему я подумала, что могу хотя бы попытаться стать твоим другом!

Лицо Драко мгновенно вспыхнуло; он порывисто поднялся на ноги и попытался что-то вставить, но я стремительно развернулась и принялась нервно, беспорядочно шагать, — а еще орать.

— Благоразумная часть меня твердила мне, что это самая дурацкая и немыслимая идея, которая только приходила мне в голову, и что мне лучше сразу от нее отказаться, но самая оптимистичная, самая бестолковая моя часть подумала: «А может быть, он не такой уж и плохой — он же спас меня от змей; к тому же, он вырос в жестокой семье, поэтому не виноват, что каждое слово, которое вылетает из его рта, звучит грубо и эгоистично. — Я отчаянно жестикулировала, ощущая, как бешено колотится сердце. Меня тошнило. — Но я сдаюсь. Я сдаюсь! Благоразумная часть меня была права — глупо было даже пытаться. — Я резко развернулась в его сторону и указала на его застывшее лицо. — Но ты не такой, потому что ты ничего не можешь с этим поделать. Я знаю, что все это неправда. Ты вовсе не глупый и не легковерный — ты действительно очень умен, и ты храбрее, чем все думают, и где-то глубоко внутри ты хотел бы быть таким же хорошим и сильным, как Гарри, — но ты так сильно завидуешь и так сильно предубежден, что каждый раз настойчиво пытаешься переметнуться на другую сторону! И если вдруг так случается, что ты становишься на сантиметр ближе к тому, чтобы стать неплохим человеком, то тут же намеренно делаешь три шага назад! Это как отрезать себе нос назло своему собственному лицу!

— Это абсурд. — Выплюнул Драко.

— Мы уже давно не первокурсники, Малфой. — Огрызнулась я, но мой голос вдруг предательски задрожал. — Обзывательства, взаимные оскорбления и прочий бред были уместны, когда нам было одиннадцать, но мы выросли, и сейчас мы одни в этой Комнате. — Я положила руки на пояс. — И здесь нет волшебства кроме этой ивы и этого поля. — Наши взгляды снова пересеклись, в то время как все, что во мне копилось, вырывалось наружу, слетая с с губ безудержным потоком — независимо от того, хотела я этого или нет. — Кому здесь есть дело до всей этой чуши с чистокровными, полукровными и грязнокровными волшебниками?

Лицо Драко вытянулось, а глаза широко распахнулись, но я еще не закончила. Я сделала шаг в его сторону; пульс отдавался в висках, — я словно была в лихорадке.

— Это не имеет никакого значения. Вообще! — Кричала я. — Но ты продолжаешь строить из себя высокомерного и заносчивого мерзавца, каким пытался казаться всегда! — Я сжала кулаки, чувствуя, как что-то сдавливает грудную клетку. — Ты знаешь это лучше меня, Малфой — я знаю, что это так. В тебе гораздо больше, чем вся эта чушь! — Кожа на моем лбу натянулась, и что-то внутри меня вдруг вздрогнуло, когда я осознала, что не в силах отвести взгляд от его прозрачных глаз, в то время как он смотрел на меня.

— Я замечала это, когда ты забывал притворяться и смеялся. — Убежденно проговорила я, чувствуя, как обрывается голос. — Или когда ты слишком устаешь, чтобы еще и придумывать всякие остроты, или когда делаешь что-то милое, хотя и сам об этом не подозреваешь! — Я сглотнула. И почувствовала, что меня знобит, но я должна была все это сказать. Его глаза, — проникающие, застывшие на моем лице, — не отпускали из своего ледяного плена мои собственные.

— Но по какой-то причине, — я рвано выдохнула, — ты решил, что опозоришься, если проявишь хоть какую-то склонность к хорошим манерам, или благородству, или доброте, или вежливости, и вместо этого делаешь все, что только приходит тебе на ум, чтобы казаться злым, язвительным, жестоким и…и низким. — Я судорожно сглотнула, чувствуя, что в горле словно застряли осколки стекла. Глаза начало щипать. — Я никогда еще не встречала кого-то, кто получал бы столько удовольствия, причиняя людям боль, — и я не знаю никого, кто заставлял бы меня чувствовать себя такой ничтожной и жалкой, как это делаешь ты. — Я тряхнула головой, приподняла брови в болезненном выражении и бессильно уронила руки. — Ты невыносим! Никто, у кого есть хоть какие-то чувства, не может и пяти минут провести в твоем обществе, потому что ты с каждым обращаешься так, словно это бесполезный мусор. — Я наклонила голову, пристально вглядываясь в его лицо и пытаясь проникнуть в его мысли. — Ты правда хочешь, чтобы тебя запомнили таким? Мальчиком, который заставлял всех и каждого его ненавидеть?

Он продолжал смотреть на меня, совершенно потрясенный. Я чуть изогнула бровь. Было жестоко говорить ему все это, но я должна была это сделать, причем еще давным давно.

— Вот почему у тебя нет друзей. Вот почему я не смогла стать твоим другом, хотя я и правда пыталась. — Я втянула носом холодный воздух. — Но это была последняя капля. Я больше так не могу.

Я разорвала зрительный контакт, резко развернулась и направилась к навесу. Коснувшись рукой влажной, скользкой поверхности ветви, я отодвинула ее и заставила себя выйти наружу, хотя в поле было все так же темно, а ячменные стебли по-прежнему заливал сильный дождь. Я застыла и глубоко вдохнула, опуская голову. Я и так разрушила все, что можно. Не было никаких причин останавливаться на середине пути.

— И знаешь, что…что во всем этом самое ужасное? — Я повернулась к нему, снова попадая в плен блестевших глаз. Он не дышал. Мои брови дернулись, а в груди расползались сожаление, боль и отчаяние, постепенно заполняя собой всей пространство; я одарила его мучительной, дрожавшей улыбкой.

— Ты мог бы стать потрясающим.

И до того, как он успел что-либо мне ответить, я стремительно выскочила из комнаты под ивой прямо навстречу бушующей грозе.

***

ДРАКО

Никогда еще в своей жизни я не испытывал к кому-то такую сильную ненависть. В момент, когда грязнокровка вылетела из комнаты, мою руку обожгло отчаянное желание снова почувствовать прохладную поверхность своей палочки и выстрелить в нее самым ужасным, самым мучительным заклинанием, которое мне удалось бы вспомнить в ту секунду.

Вместо этого я стиснул челюсти и сжал руки в кулаки так сильно, что, казалось, вот-вот услышу хруст собственных костей; мышцы нервно задергались, а тело словно свело судорогой. И тогда я наклонился, подобрал с земли книгу «Да, Вирджиния, Санта Клаус существует» и со всей силой, на которую был способен, швырнул ее в ствол.

Обложка лопнула. Переплет треснул. Страницы разорвались. Книга рухнула наземь, как подстреленная птица. Я рванулся к ней, схватил и с неистовой яростью принялся выдирать страницы, разрывая их в клочья и отшвыривая в сторону; затем взял обложку, раздвинул ивовый навес со стороны часов и зашвырнул ее прямо в хлеставший ливень. Она тут же скрылась в темноте.

Поверхность глаз затянуло багровой пленкой, и я покачнулся. Резко втянув воздух сквозь плотно сжатые зубы, я закусил внутреннюю сторону щеки и почувствовал металлический привкус крови во рту. С силой пнул шахматную доску, — но Грейнджер и без меня уже уничтожила игру, так что мой удар не принес ничего кроме лишнего шума.

Мне вдруг захотелось крикнуть что-то, — что-то резкое, красноречивое и справедливое, — но я был не в состоянии соображать, потому что прямо в этот момент внутри меня что-то бурлило.

Я скрежетнул зубами, заставил себя прекратить эти метания и остановился, стараясь восстановить сбившееся дыхание. Наклонившись, схватил одеяло, небрежно бросил на то место, где обычно сидел, и уселся, складывая руки на груди.

Раскат свирепствующего грома пошатнул ивовый навес; зловещее шипение ливня все усиливалось. Я приподнял подбородок. То, что она вышла наружу, лишь доказывало, какой она была глупой. Я понадеялся, что она умрет там, снаружи.

***