КОЕ-ЧТО ИЗ ЛАССАЛЯ

Трудилась у нас, теперь кажется, с незапамятных времен, интереснейшая личность Алексей Николаевич Полукаров. Закончил с отличием техникум и Уральский политехнический институт им. С.М.Кирова по кафедре академика АН КазССР В.И.Смирнова и там же защитил кандидатскую диссертацию. Благоговейно упоминаю имя Василия Ивановича моего учителя в УПИ, по чьему совету я и прибыл сразу после окончания института в ХМИ. Судьбе было угодно одарить меня длительным вниманием трех академиков, и я попадал по ее воле из одних хороших рук в другие. Пришлось же им со мной повозиться. В подтверждение приведу несколько штрихов к портрету Василия Ивановича. Раз зашел он к нам в дипломантскую комнату, обошел кульманы, наметанным глазом окинул чертежи и спросил, обращаясь ко всем: «А вы были вчера на «Лебедином озере»?» Надо же так случиться, но именно в тот день я случайно, ради знакомой девушки, попал на этот спектакль. «Были», — отвечаю. «Как вам понравилась балерина?» Он назвал фамилию известной свердловской танцовщицы. — «Очень хорошая». «Разве? А мне она показалась полноватой». «Ну, что вы», — дерзко возразил я. — «Она вполне нормальная!». Василий Иванович кольнул меня насмешливым взглядом и вышел — легко, элегантно, несмотря на некоторую полноту и сутулость. Не знаю почему, но этот взгляд колет меня до сих пор. Другой раз случилось мне присутствовать при разговоре доцентов кафедры с В.И.Смирновым о переработке кобальтовых руд. Беседа шла в лабораторной комнате, где я тогда занимался одним частным вопросом по этой теме для своей дипломной работы. Прислушавшись к обмену мнениями, я почувствовал, что нашел решение проблемы, и сказал, что нужно делать так-то, поехать на завод и предложить им эту схему. Господи! Я никогда не видел более удивленного лица академика. Приговор последовал незамедлительно: «Ну вот вы там и блесните!». Зря все-таки хотя бы иногда земля не проваливается под ногами от стыда. На защите диплома я чудовищно волновался, хотя был абсолютно уверен в успехе — так оно и получилось. До сих пор мне стыдно перед блистательным лектором, каким был Василий Иванович, прошедший стажировку в США по нашей специальности и знавший назубок состав всех месторождений мира и полные технологические схемы их переработки. До чего же хотелось сразу быть таким и блистать при каждой подходящей возможности. Но и в этом случае приговор, переданный мне, как я полагаю, очень деликатным сотрудником кафедры, был тяжелым: «В целом неплохо, но что-то уж долго мямлил». Я не уверен, что и сейчас эти уроки эстетики, этики и мастерства пошли мне впрок, и можно только посочувствовать моему первому учителю по поводу одного из его учеников. Но то, что пришлось претерпеть ему, а затем Евнею Арстановичу с Алексеем Николаевичем Полукаровым, все-таки на порядок выше — эту пальму первенства я отдаю своему коллеге без сожаления.

В его судьбе была трещина. Родители Полукарова были раскулачены, и это оставило неизгладимый след в душе безусловно одаренного мальчика, ставшего потом хорошим студентом, аспирантом и ученым. А как он знает Фета, Тютчева, Некрасова! Не потому ли, что они способны утешать, понимать страдание и взывать к справедливости? Последнее не столь уж и субъективно в свете новейшего отношения к личному труду, подсобному хозяйству, семейному подряду. В наших, теперь уже бывших братских странах как-то обошлось без раскулачивания, и там продовольствием обеспечивают не хуже нашего, а то и лучше. В Китае даже членам коммунистической партии позволяют содержать наемных работников — в целях ускорения развития сельского хозяйства, избавления от голода. Очень непростые мысли туманили светлую голову Алексея Николаевича. И каждый раз они попадали в логический тупик. Слаб человек вообще и наш Алексей Николаевич — в частности. Покатился вниз так, что очутился на фабрике детских пластмассовых игрушек в Одессе, где ему пришлось скрывать от отдела кадров диплом кандидата наук, заработанный на кафедре Василия Ивановича только благодаря его сверхтерпению. Вот оттуда, из теплого южного города, не раз переночевавши на улице в обнимку с урной, и появился у нас в ХМИ кандидат технических наук Полукаров.

Евней Арстанович знал Алексея Николаевича еще по Верхней Пышме — городку на Урале, куда он возил студентов Алматинского горно-металлургического института на практику, и где Полукаров работал в центральной завод-ской лаборатории. Видок у Алексея Николаевича при появлении в институте был недвусмысленным, и Евней Арстанович резко, а точнее сказать — грубо пресек витиеватые объяснения соискателя научной должности, обрисовав ему действительное позорное положение его дел, и быстро привел визитера в подобающее чувство. Было поставлено жесткое условие: или-или. Полукарова приняли на работу. Он сразу же адаптировался и вскоре начал выдавать научную продукцию — изобретения, статьи и т.д.

Но вот понадобилось поехать с этими разработками в головной институт, в Свердловск. Одного посылать? Сорвется, и тогда пропала работа и человек. Эту историю Евней Арстанович рассказывал нам не раз и каждый раз смеялся до слез, что, впрочем, при его феноменальной смешливости было делом обыкновенным. Очевидно, ему виделись во всем такие юмористические коллизии, о которых нам не приходилось даже подозревать.

В Свердловске с делами обернулись без проволочек и даже выкроился один свободный денек. И тут Полукаров затрепетал. «Евней Арстанович, разрешите к друзьям съездить в Пышму. Утром уеду, вечером вернусь, только зайду к ним на работу, поговорю, и ни-ни, ей-богу!». Доверять, так доверять. «Ладно, — разрешил Евней Арстанович, — но чтобы к вечеру был здесь, как штык, послезавтра уезжаем, ты меня знаешь, а то останешься здесь насовсем». К вечеру Полукарова не было.

Ночью Евней Арстанович проснулся оттого, что на лицо ему что-то капало. «Что!? Что такое!? Кто это?!». Прямо над ним стоял Алексей Николаевич и горько плакал, объясняя свою кручину заплетающимся языком: «Евней Арстанович, еще Лассаль говорил, что социализм не устраняет бедность, а только равномерно распределяет ее среди всех членов общества!». Ответом был гомерический хохот — тоже до слез. Только сейчас можно догадаться об истинных мотивах подобной реакции. Пресловутая ныне уравниловка в конце шестидесятых годов еще только-только начинала разъедать наше общество. Всю ее нелепость Евней Арстанович видел уже тогда — это несомненно. Как-то, уже будучи академиком, он весело рассказывал мне, как один его дальний родственник, торговый работник, все стеснялся пригласить его в гости. «Я думал, это потому, что я академик, но потом выяснилось, что он стыдился показать свою квартиру, забитую импортными гарнитурами. У меня он в гостях был и, наверное, сделал выводы не в пользу моего ответного визита». Что касается Алексея Николаевича, по натуре очень чувствительного, простого и в то же время глубокого, то Евней Арстанович воспринимал его как чистый звук некоего общественного камертона, любил его рассказы о жизненных передрягах и многое прощал. Да, хороший человек Алексей Николаевич... Пока не ушел на пенсию, всегда работал с юношеским задором, оставаясь одним из наиболее продуктивных изобретателей и ученых. Тогда ему, конечно, попало, и впоследствии не раз приходилось вылетать из кабинета Евнея Арстановича, как пробке из шампанского. Позднее его «слабость» сошла почти на нет и переключилась на бильярд, к которому его пристрастил все тот же Евней Арстанович. Вообще, где бы и кем бы он был, наш Алексей Николаевич, которого полушутя, но в то же время с уважением величают на казахский манер Алке, если бы не его терпеливый наставник?

Но ближе к банкету, как мог бы сказать О.Бендер. Для начала зададимся риторическим вопросом: кому нужны диссертации? Несмотря на крайнюю запутанность этого вопроса, существует однозначный ответ: они нужны родителям соискателя.

Мои родители — бухгалтеры. Мама — из крестьянской семьи, отец — из среды духовенства. Образование — начальное, дополненное ускоренными курсами. Оба коммунисты. Во время войны отец — на фронте, мама в тылу, с нами, двумя дошколятами. Сестра моя — тоже бухгалтер, живет все время с родителями в Кустанае, подарив им на радость внуков и правнуков. Я же после школы навсегда уехал из Кустаная, который воспринимаю как свою родину, хотя по паспорту я из Ташкента. Наверное, поэтому и родители, и сестра все время относятся ко мне с жалостью, как к родственнику, обретающемуся где-то на чужбине, без ласки и ежедневной семейной взаимопомощи. Сейчас мамы нет. Но я счастлив, что успел попрощаться с ней один-на-один в самый последний час (так уж получилось), не выпуская ее рук из своих рук до того вздоха облегчения, которым завершилась ее жизнь, полная трудов, забот и тревог. Никогда бы не простил себе опоздания. И еще я счастлив тем, что видел счастливыми своих родителей на том самом банкете, где тамадой был Евней Арстанович.

Я подозреваю, что он — уже сильно больной, перенесший не один инфаркт — сразу же согласился командовать довольно большим застольем по моей робкой просьбе — да и не просьбе даже, а просто по ходу разговора на эту тему — только потому, что я сказал о приезде родителей и сестры с мужем.

Евней Арстанович был непревзойденным управителем разноликой компании — простым, веселым, тактичным. Он искренне радовался нашему неформальному празднеству, в его руке бокал с минеральной водой так и сверкал, как с настоящим шампанским, и когда он предоставлял кому-нибудь слово, то делал все возможное, чтобы снять волнение оратора перед весьма искушенной аудиторией. Вот поднялась для тоста моя сестра. Волнуется. Вспоминает школьные годы. Говорит, что хотя она училась в более старших классах, все равно за объяснениями обращалась ко мне, и самые трудные задачи вместо нее решал я. Она смутилась этому признанию и немного замешкалась. Евней Арстанович быстро поднялся и говорит: «Извините, Клавдия Павловна, что перебиваю вас, но я хотел сказать, что я тоже (тут он по-простецки махнул рукой) трудные задачи оставляю решать ему самому». Дружный смех вернул утраченную на миг непринужденность, и застолье продолжалось, как мне кажется, к общему удовольствию приглашенных.

Обязан оговориться: и сестра, и Евней Арстанович в описанном эпизоде, конечно, намеренно выставляли меня вундеркиндом и оракулом. К этому обязывает жанр банкета. Честное слово, не помню, решал или не решал какие-то задачи для Клавы, а что касается Евнея Арстановича, то у нас в отношениях господствовало полное доверие в использовании моего рабочего времени, и мне никогда не давалось никаких заданий и не ставилось никаких задач. Мы обсуждали то, что появлялось интересного по ходу работы, и мой учитель так искренне радовался малейшим моим успехам в том или ином деле, что мне оставалось только прилежно трудиться, чтобы получать как лучшую награду такое вот непосредственное признание.

Но должен сказать с не меньшей откровенностью, что за похвалы на банкете я буду по гроб признателен тем, кто их высказывал, из-за неожиданной реакции на них моих родителей. Сидя рядышком между мной и Евнеем Арстановичем, они тихо плакали.

Да, Лассаль, конечно, прав. Уравниловка не устраняет бедности. Но те, кто впроголодь перебивался в тридцатые и сороковые годы, могут все-таки проливать не только горькие, но и светлые — счастливые слезы о своей не зря прожитой жизни. Это как никто другой понимал мой учитель, и я не раз видел и слышал, как он убедительно объяснял родителям наших ученых, что они должны гордиться научными трудами своих детей. Он говорил: «Вот, видите — это статья вашего сына. Она отпечатана в хорошем московском журнале. Пройдет сто, двести лет, нас уже не будет, но те, кто продолжит занятия в этой области науки, обязательно должны использовать все, что сделано до него. Он прочитает эту статью и будет ссылаться на имя вашего сына, и ваша фамилия навеки останется в памяти потомков». Бессмертие науки и преемственность научного поиска — как не хватает этого понимания тем, кто сейчас, да и во все времена, определяет бюджет самых неприхотливых и самых нужных для выживания человечества людей!