Шамшид трёт белоснежную рубаху на груди, тревожно взглядывает на окно.

ШАМШИД (по-таджикски) Мешок. Мешки. Много мешков.

ПАОЛО. (ободряюще) Ободрись, они ушли. Они ничего не заметили. Они даже не очень знают, чего хотят. Здесь на каждого кто-нибудь охотится. Так прочерчен этот город. Все тропы испещрены. Но это не значит, что каждый будет пойман. Смотри веселей! (замечает жадность Шамшида к сахару). Клади сахар. Клади два куска. Клади три. Да вали, сколько хочешь! Ладно уж! Набей карманы! Люблю смотреть, как голодный и замёрзший оживает и приободряется.

ШАМШИД. Набат. Нишалло. Набат. Нишалло. Нишалло!

Шамшид, смеясь, целует сахар, грызёт его белыми зубами. Поёт на таджиксом языке.

ПАОЛО. Вижу, вижу, ты промёрз, ты растерян в чужом городе. Кушай и пей, кушай белую булку и пей огненный сладкий чай. Это и есть счастье. После холода – счастье. Когда кажется – никто тебя не любит. Играй спичкой с великой Вьюгой, не дрогнет никто. Но всмотрись, всмотрись в это мельтешение жизни: вот уж налито тебе, и в кирпично-красное питьё радостно рушится потолок, всем своим смехом- сияньем, размешивай, звеня, сколько хочешь - огоньки только круче завертятся. Ты под оранжевым абажуром, на венском (он вальсирует?) стуле, а миловидная типа Марья Петровна в драконах уж несёт из кухни гору оладушек тебе, смуглый красавец, лихорадочно соображая – то ли нож она получит в спину, то ли корень твоего мужества вонзится ей меж дрожащих лягвей. Но острого, острого она ждёт в свою сдобно-жертвенную тушку! О, ты не знаешь ещё, девственник на что способны зрелые русские женщины. Ведь она только что сдала своего мужа в эНКАВЭДе. Впрочем, не знаешь ты также, на что способно зрелое эНКАВЭДЕ. Но вернёмся к чаю. Точно так же в 41-ом в засекреченной полярой экспедиции. я замерзал до смерти, но всё обошлось –. Меня отогрела самка белого медведя. Спасла от голодной смерти своим молоком. Про неё написала " Правда". Белая потеряла детёныша, и рухнула с нежностью на меня. Это и был мой горячий чай, друг таджик!. Только не спрашивай, что мы искали в том году во льдах крайнего Севера. Это есть государственная тайна. За разглашение – расстрел!!! На веки веков. (лукаво) Тем более, мы не нашли. И тем более – любые веки можно поднять.

ШАМШИД пытается изобразить мешок. Он берёт одеяло с кровати и связывает его, как мешок.

ШАМШИД (по-таджикски) Мешок. Это мешок. (По-русски) Скажи, старик, вот – это что по-твоему?

ПАОЛО. Положи одеяло. Отгадай лучше, что я люблю больше всего на свете? Правильно – я люблю искать обмороженными губами тугие соски в тяжелопахнущей, рыжеватой от потёков мочи шерсти, слышать тяжёлый стук крови в висках и нежный рык матери-медведицы, которую сосут. Потом сладко дрыхнуть носом в мамину пухлую шерсть, а – пускай – мама тушой не надавит на рану в груди и – сквозную, в животе. Носом смажет кровь со снега и в глаза поцелует. Мать моя белая медвежиная оторопь. Знала ведь всё. Взяла ж. Примирилась великодушно медвежьей душой. Такая зверино-снежная мать. Наш лётчик увидел с полярного неба – из-под белого медведя торчат ноги в чёрных ботинках. И, как высшее существо, спас подмятого. Прошил шкуру пулемётом. Рыдал!!! Весь Советский Союз снял шляпу. Восторг единения.

Шамшид рассматривает одеяло.

ШАМШИД. Хорошее одеяло.

ПАОЛО. Последнее. Мне уж за восемьдесят, последняя осьмушка жизни, я его износить не успею. Новое покупать не имеет смысла. Так в магазинах я в одеяльный отдел даже не захожу – время и силы даром не трачу. К полезному тянусь, насущному – носки, мыло детское, горчичники, сигареты " Памир". А спать ложусь - перебираю все его цветочки – хочу последнее одеяло своё помнить наизусть.

ШАМШИД (кивает) Большое дело – одеяло. У меня в деревне был дом. Было восемь стёганых курпачей. Будешь говорить, что я бедный? (осторожно) Скажи, старик, что ты думаешь про мешки?

ПАОЛО. Я про мешки не думаю. Я думаю про одеяло. Тело, некогда буйное и горячее, жадно мчавшее меня по жизни, засыпает – засыпает - засы-па… одеяло знает всё. Каждый всхлип, каждый пук. Одеяло – последний друг человека. Вот я и думаю – как это? – последнее одеяло моей жизни.

ШАМШИД На стенах не было пустого места – сюзани в узорах, ковры. Кошма была на весь пол. Под каждой стеной курпачи. На каждый день свой дастархан! было! Чайный сервиз был. Посуда была разная.. Два кованых судука. Две дочки – два сундука с приданым. У жены коробочка с бусами была. Марджон был у жены такой древний, что в нём кораллы умерли. Дочки английский язык изучали. Будешь говорить, что я бедный? Тебе никто не поверит.

Танец девушек с цветными одеялами –в конце танца им так холодно, что они заворачиваются в эти одеяла, и замирают цветными мешками в тёмных углах комнаты.

Паоло сдёргивает один из восточных курпачей и драпируется в него, как в тогу.

девушка вкрадчиво, липуче, стягивает курпач обратно и уползает с ним в темноту.

Паоло не видит, что обворован, и смешон, стоит в величавой позе – грезит о прошлом величии.

ПАОЛО. Таджик, почему ты не спросишь, что искала наша полярная экспедиция 41 года? Нас даже отпустили с войны ради этого! Ради нас даже построили этот дом, Дом Полярников, чтобы семьи наши жили в условиях повышенного комфорта. По личному проекту товарища Сталина. И – дом до сих пор прелестен, советско-барский, с закутками для прислуги, с ответвлениями гулкими в подъездах, с гордым парадным и продувным чёрным ходом, с групповыми портретами полярников в холлах, с фикусами по углам, с неозначенными нигде комнатками и ниоткуда глядящими узенько хитренько окошками… а в сумерках милого дома застряло эхо напольных часов, а вентиляционные шахты заставляют замирать чистильщика. А недавно здесь под паркетом при евроремонте нувориш из Армении выковырнул ржавый наган. Спроси, спроси про экспедицию! Хотя я не отвечу. Я слово давал генсеку, ослепительному товарищу Сталину. Давал слово молчать, молчание типа тьмы. Чернота и бездна так молчат. Только чуть-чуть мигают рубины кремлёвских звёзд в молчании в этом. Но тот ли он господин, что навеки запечатывает уста нам? Тот ли?! Ух, прямо не знаю! Запотеваю от мыслей. Вот, что мучает меня порой.

Шамшид драпируется в курпач, принимает величавую позу Паоло и неожиданно с восточным мотивом поёт монолог свой по-русски. Девы повыползли из углов и оформляют его пение движениями.

ШАМШИД. Я механизатор. Обслуживал ирригационные системы Канибадамского района. Но системы разрушились. И хлопок поливает дождь. Жена сказала, Шамшид, езжай в Москву, заработай денег. Я и дочки руками собираем хлопок на плантациях с другими таджикскими женщинами и девочками, потому что комбайны тоже разрушились.. Теперь я убираю здесь снег. Летом поеду домой. Спасибо, Паоло. Мне пора. Снова падает снег, когда рассветёт, ЖЭК увидит безупречную белизну двора, заругается, выгонит Шамшида замерзать.

Паоло растроган, ему жаль дворника. он говорит просто.

ПАОЛО. Бери одеяло. Я без него посплю. Здесь центр, здесь отлично топят.

Шамшид берёт одеяло, садится обратно, за стол.

Хорошо-то оно, хорошо, когда есть одеяло. Тем более в такой стране продувной Одно бы пошить такое одеяло, чтоб всю мою зимнюю Родину укрыть, наконец. Я, видишь ли, патриот. Но силы мои на исходе.

ШАМШИД. (теребит угол скатерти) Моя жена теперь на Памире Она приедет летом, продавать бусы из индийских камней, здесь у вас на Арбате. На Памире нужны одеяла. Жена кашляет на Памире, ей там холодно. Лёгкие жена застудила не там, не в наших горах, а у вас, под землёй, в московском метро, когда продавала бусы из индийских камней. Теперь кашляет на Памире у родни. Ваш подземный кашель в наших горах гремит. Больше не будет хлопок убирать. Мало платят Раньше я хорошо знал русский язык. Теперь забыл. Ты очень быстро говоришь. Говори медленнее. Какой у тебя хороший дастархан. Это таджикский хлопок.

ПАОЛО. Возьми дастархан. Думай, что всё вернётся.

И Паоло и Шамшид вернулись из своих грёз, они видят друг друга и жалеют друг друга.

ШАМШИД. Не плачь ни про что. Паоло, скажу тебе. Рискую работой, но ты добрый старик, Павел Иванович. и я скажу. В ЖЕКЕ говорят, ты не пускаешь слесаря к себе, а сам течёшь на нижних жильцов. На Зухру-апу течёшь и сына её, чеченского головореза Гыгыза. Не сокращай себе дни жизни, Паоло. Пусти слесаря к трубам своим. Я тебе просто так сказал, я больше ничего не возьму. Ты и так много мне подарил. (Встаёт.)

Паоло боится остаться один со своей тайной.

ПАОЛО. Нет, нет, подожди, Шамшид. Ещё темно. Рассветёт не скоро. Не очень-то тебе можно выходить в тёмный двор. Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь про моих соседей? Что-нибудь весёлое, увлекательное и дикое?

ШАМШИД (вежливо) Зачем? (Ему неинтересны тайны, он бытовой человек, хитрый дворник).

ПАОЛО. Пойми, не могу я сказать тебе, что искала наша экспедиция. Это тайна государственного значения.

ШАМШИД. Про конкретных людей? Про жильцов?

ПАОЛО. Ну да! Ну да!

ШАМШИД. Хорошо. Я должен знать их нравы. Я дворник у них под ногами. Узнать всё равно придётся.

Паоло берёт сигарету и зажигает спичку. Шамшид зачарованно смотрит на огонь.

Тема адского огня. нашей сегодняшней дикой жизни.

Возможно, первые нотки ЗОРОАСТРИЗМА – ведь таджик зороастриец..

Вообще, в этой сцене можно и так сделать: что ударный момент, когда Паоло и Таджик бьются одеялами. Такой танец-битва. У Паоло советское одеяло, а у таджика цветной курпач, и этот танец-битва – он битва двух цивилизаций. Которые обе подыхают.

Тут возможны и девы восточные и всё, что я расписала раньше в этой сцене.

Эта сцена где-то в середине сцены, когда речь зашла о курпачах. далее всё идёт на спад и примирение.

ПАОЛО. (поводя зажжённой спичкой) " Чтоб вы знали, уроды: химия – первооснова всех знаний человечества".

КАРТИНА 3

Московская школа. Кабинет химии.