Конференция и топор

К своему двадцатичетырехлетию решил я сделать себе подарок: организовать международную научную конференцию по своему творчеству. Благо, что поэт я широко известный в узких кругах и у меня есть много друзей, готовых за небольшое вознаграждение написать обо мне статью. Сообщил я им, что можно выступить перед публикой, показать, какие они умные, и получить диплом участника конференции, – и добрая дюжина друзей (от шестнадцатилетней школьницы до доктора наук) села за столы, навострила перья и начала писать очерки о моей неустанной деятельности на благо российской культуры. Один писал о моих стихах, другой – о прозе, третий – о драматургии, остальные – о чем попало: о моих усах, ногтях и манере есть мороженое. О месте проведения конференции я похлопотал: библиотека, в которой мне некогда приходилось работать, предоставила нам помещение читального зала.

Как прошли «Первые Ходыревские чтения», рассказывать не буду – самому вспоминать тошно. Достаточно сказать, что аудитории не было совсем – студенты, обещавшие меня послушать, единогласно предпочли «Чтениям» посещение ближайшего кафе.

Ораторы читали свои доклады перед пустым залом, время от времени погружаясь в сон во время собственных выступлений. Рассказывать об этом бессмысленно, тем более что после конференции произошло ТАКОЕ, что скука первой половины того достопамятного дня просто обесценилась перед потрясениями вечера.

После конференции, раздав выступавшим дипломы с печатью библиотеки, я направился в свою холостяцкую квартиру с намерением провести вечер в полном одиночестве. Но не тут-то было: один из выступавших, поэт Серега Елкин, позвонил мне через два часа после моего возвращения домой и попросил разрешить ему заночевать у меня, так как заявляться к своим родным он боится. Дело в том, что накануне конференции он узнал, что женщина, которую он любил в юности и которая вышла замуж за другого, теперь разводится, и на радостях принял пол-литра коньяка. Родители за эту неумеренность в выпивке подвергли бы его жестокой пилке. «А если ты меня к себе не пустишь, я заночую на улице, в снегу», – заявил Серега, тем самым отрезая любую возможность отказа с моей стороны.

Мне искренне не хотелось проводить остаток суток в компании подвыпившего поэта, но я с детства не умел говорить людям «НЕТ» – и согласился. Спустя двадцать минут шумный Елкин уже стряхивал снег со своей шапки, стоя в дверях моей квартиры.

Надо было как-то поужинать, а еды в квартире было явно недостаточно для двоих. Я дал Сереге денег и отправил его за пельменями. Через двадцать минут он вернулся еще с одной бутылкой коньяка. «Понимаешь, Валера, это рериховский напиток, – заявил он, шевеля длинным носом. – Это мой духоподъемный коньяк». Я был бессилен остановить поэта...

За последующие несколько часов мой друг благополучно высосал еще бутылку своего духоподъемного напитка, сдобрив ее литром энергетика, но в нирвану не погрузился. Наоборот, он начал шуметь и сопеть что-то непонятное, но явно очень обидное в адрес своих литературных недоброжелателей.

В этот миг раздался роковой для нас телефонный звонок. Мама, жившая с моим отцом на другом конце города, сообщила, что папенька мой сейчас направляется ко мне, чтобы забрать непонятно зачем понадобившийся ему старинный дедовский топор, хранившийся у меня в чулане. Я знал, что, если отец выпьет, ему может прийти в голову и не такое. Находиться в квартире между двух огней – двоих нетрезвых мужчин, один из коих вооружен топором, – мне не хотелось. Я попытался объяснить это Сергею, но, услышав, что мой родич едет сюда пьяный за топором, он почему-то подумал, что топор этот предназначен ему и что им с папенькой моим предстоит драться. «Да я этот топор ему в задницу всажу!» – заорал Елкин, лихорадочно одеваясь и пытаясь открыть дверь без ключа. Я попытался успокоить его, но друг мой возбуждался все более и в конце концов, не собравшись как следует, в незастегнутом пальто умчался в ночь.

Практически сразу после этого мама позвонила мне снова, чтобы донести до меня новую информацию: отец никуда не едет, он ночует у бабушки и не появится у меня раньше утра следующего дня. В это время из подъезда доносился шум: это Серега ломился к моим соседям, пытаясь потребовать у них политическое убежище и спасение от топора. На полу у дверей квартиры стояла наполовину полная бутылка с энергетиком, впопыхах оставленная Сергеем. Надо было что-то предпринимать. Я позвонил Серегиной маме и попытался кратко обрисовать ей сложившуюся ситуацию. «Да, такое бывает, – констатировала она. – Я сейчас отправлю к вам Сережиного брата, он отвезет сыночку домой».

Осталось разобраться с соседями. Слава Богу, они проявили понимание и сами отвели совсем уже неадекватного Сергея ко мне. Не знаю, как, но он успел найти где-то еще одну бутылку коньяка, которую мне пришлось у него изъять. Он уже не сопротивлялся, а тихо позволил мне отвести его на кровать и сразу уснул. Спустя полчаса к нам приехал на такси Серегин брат, благополучно забравший пьяного поэта, чтобы отвезти его прямиком в психиатрическую больницу.

Из всех событий этого безумного дня я сделал один вывод: поэт – существо хрупкое, легко ранимое, и его надо беречь и по возможности не допускать к острым и режущим предметам. Правду сказал в свое время Рубцов:

Поэт нисколько не опасен.

Пока его не разозлят.