Приложение. Гейзенберг (heisenberg) Вернер Карл (1901— 1976) — германский физик-теоретик, один из создателей квантовой механики

ГЕЙЗЕНБЕРГ (Heisenberg) Вернер Карл (1901— 1976) — германский физик-теоретик, один из создателей квантовой механики. Лауреат Нобелевской премии по фи­зике за создание матричной механики (1932).

ГЕЙЗЕНБЕРГ (Heisenberg) Вернер Карл (1901— 1976) — германский физик-теоретик, один из создателей квантовой механики. Лауреат Нобелевской премии по фи­зике за создание матричной механики (1932). Основные работы: " Физические принципы квантовой теории" (1930), " Физика и философия" (1958), " Физика и за ее пре­делами" (1971). В 1920—1923 учился в Университете Мюнхена, где слушал лекции А.Зоммерфельда по теоре­тической физике. В 1923—1927 — ассистент в Гёттингенском Университете, в 1927—1941 — профессор физики Университетов Лейпцига и Берлина, с 1941 — профессор физики Гёттингенского Университета, с 1946 — директор Института физики общества М.Планка (Берлин), с 1948 — президент Гёттингенской Академии Наук. В 1925 Г. сов­местно со своим учителем Н.Бором опубликовал концеп­ции матричной механики как первого варианта механики квантовой. К этому Г. пришел в попытках разрешения противоречий в модели строения атома, сочетающей клас­сические уравнения движения и постулаты Н.Бора. Г. и Н.Бор постулировали, что элементарные частицы облада­ют волновыми свойствами и не могут быть наблюдаемы в традиционном понимании. Это распространяющиеся в пространстве пакеты волн, которые (в зависимости от на­правления исследования) возможно рассматривать или как частицы, или как волны. Каждой физической величи­не ставится в соответствие определенный оператор, представляющийся в виде бесконечной матрицы. На ос­нове теории Г. был произведен расчет квантовомеханических характеристик ядра атома гелия, а также показа­на возможность существования его в орто- и парасостояниях. Математический аппарат матричной механики позволил Г. также вычислять интенсивность спектраль­ных линий линейного осциллятора. К 1927 Г. смог сфор­мулировать в математическом виде " принцип неопреде­ленности". Этот принцип возник вследствие необходи­мости учета материального характера наблюдений за элементарными частицами. Согласно принципу неопре­деленности, невозможно точно указать одновременно

импульс частицы и ее координаты: чем точнее измерена одна из этих характеристик, тем менее точным будет зна­чение другой. В описание атомного объекта, его состоя­ния и поведения вводился существенно новый момент — понятие вероятности. В 1928 Г. (совместно с П.Дираком) выдвинул идею обменного взаимодействия, на основе ко­торой разработал квантовомеханическую теорию спон­танной намагничиваемости ферромагнетиков при обмен­ном электронном взаимодействии. В 1929 вместе с В.Пау­ли Г. работал над теориями квантовой электродинамики, введя схему квантования полей и пытаясь получить из единого полевого уравнения массы элементарных частиц. С приходом к власти в Германии деятелей национал-соци­ализма, Г., в отличие от многих других ведущих ученых, решил продолжить работу на родине. Свой труд " Физика и философия" Г. написал на основе прочитанных им в раз­личных Университетах Шотландии престижных Гиффордовских Лекций (1955—1956). Г. писал в предисловии к мюнхенскому изданию книги " Физика и философия" (1959), что эти лекции " по завещанию основателя имеют своим предметом естественную теологию. С естествен­ной теологией связана такая точка зрения на вопросы бы­тия, которая является результатом отказа от какой-либо ча­стной религии или мировоззрения. Чаще всего цели, кото­рые преследуют эти лекции, предполагают не специаль­ное изложение отдельных проблем науки, а ее философ­ские основы и мировоззренческие выводы. Поэтому пе­ред автором... была поставлена задача показать связи меж­ду современной атомной физикой и общими философски­ми вопросами... Лекции были рассчитаны на широкий круг студентов, не обязательно физиков, интересующихся естествознанием и философией... Наиболее трудным раз­делом является, по-видимому, раздел, излагающий кон­тринтерпретации к Копенгагенской интерпретации кван­товой теории... Выводы современной физики... во многом изменили представление о мире, унаследованное от про­шлого века. Они вызывают переворот в мышлении и по­тому касаются широкого круга людей. Предлагаемая кни-

га имеет целью помочь подготовить почву для этого пере­ворота". Г. полагал, что микромир, представляя собой только совокупность комплексов ощущений субъекта на­блюдения, отделен от макромира " непроходимой пропас­тью". При интерпретации открытого им соотношения не­определенностей Г. сформулировал " начало принципи­альной наблюдаемости", согласно которому физика долж­на отказаться от попыток узнать, как " устроен мир", ис­ключить наглядные представления, переведя физические понятия на язык символов математики, принять положе­ние, согласно которому микрообъекты существуют только при наличии наблюдающего их субъекта, отказаться от принципа причинности в микромире. О значении совре­менной ему физики Г. в книге " Философия и физика" пи­сал: " Когда сегодня говорят о современной физике, то пер­вая мысль, которая при этом возникает, связана с атомным оружием. Каждый знает, какое огромное влияние оказыва­ет это оружие на политическую жизнь нашего времени... Сегодня физика оказывает на общее положение в мире го­раздо большее влияние, чем когда-либо прежде. Все же мы должны спросить, действительно ли изменения, про­изведенные современной физикой в политической сфере, являются важнейшим ее результатом. Что останется от влияния современной физики, если мир в своей политиче­ской структуре будет соответствовать новым техническим возможностям? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, что каждое орудие несет в себе дух, благодаря которому оно создано. Так как каждая нация и каждая по­литическая группировка независимо от ее географическо­го расположения или культурных традиций должна быть заинтересована в новом оружии, то дух современной фи­зики будет проникать в сознание многих народов и будет связан самыми различными путями с прежними традици­ями. Что в конце концов произойдет на нашей земле в ре­зультате столкновения специальной области современной науки и весьма различных древних традиций? В тех час­тях мира, в которых развито современное естествознание, непосредственные интересы, направленные с давних вре­мен прежде всего на практическое применение открытий естествознания в промышленности и технике, сочетаются с рациональным анализом внешних и внутренних усло­вий такого применения. Народам этих стран сравнительно легко будет справиться с новыми идеями, ибо у них было достаточно времени для медленного и постепенного при­способления к современному техническому и естествен­но-научному методу мышления. Однако в других частях мира эти идеи довольно неожиданно сталкиваются с ос­новными религиозными и философскими представления­ми национальной культуры. Ввиду того что результаты со­временной физики снова ставят нас перед необходимос­тью обсуждения таких основополагающих понятий, как реальность, пространство и время, это столкновение мо-

жет привести к совершенно новому изменению мышле­ния, пути которого нельзя еще предвидеть. Характерной чертой столкновения современного естествознания с прежним традиционным методом мышления является полная интернациональность современного естествозна­ния. Одна сторона в этом обмене идей, именно прежняя традиция, неодинакова в различных частях мира, а другая — повсюду одна и та же, и, следовательно, результаты этого обмена быстро распространяются на все области, где вообще имеет место дискуссия... самые большие изме­нения в представлениях о реальности произошли именно в квантовой теории; новые идеи атомной физики сконцен­трированы и... выкристаллизованы в той окончательной форме, которую приняла наконец квантовая теория... В от­ношении того, что касается экспериментальной техники, современная ядерная физика является только прямым следствием метода исследования, который всегда, со вре­мен Гюйгенса, Вольта и Фарадея, определял развитие ес­тествознания... обескураживающая математическая слож­ность некоторых разделов квантовой теории представляет собой лишь крайнее развитие методов, которые были от­крыты Ньютоном, Гауссом и Максвеллом. Но изменения в представлениях о реальности, ясно выступающие в кван­товой теории, не являются простым продолжением пред­шествующего развития... Здесь речь идет о настоящей ломке в структуре естествознания". Г. писал также о том, что современное ему естествознание проникает в " части света, где культурные традиции сильно отличаются от ев­ропейской цивилизации. Нужно ожидать, что эта новая деятельность во многих случаях проявляется как разру­шение старой культуры, как бесцеремонное и варварское вмешательство, нарушающее зыбкое равновесие, на кото­ром зиждется все человеческое счастье. Этих последст­вий, к сожалению, нельзя избежать, с ними надо прими­риться как с характерной чертой нашего времени. И все же даже в этом отношении революционный дух современ­ной физики до некоторой степени может помочь привести в соответствие древние традиции с новыми тенденциями в мышлении. Так, например, большой научный вклад в те­орию физики, сделанный в Японии после войны, может рассматриваться как признак определенной взаимосвязи традиционных представлений Дальнего Востока с фило­софской сущностью квантовой теории. Вероятно, легче привыкнуть к понятию реальности в квантовой теории в том случае, если нет привычки к наивному материалисти­ческому образу мыслей, господствовавшему в Европе еще в первые десятилетия нашего века. Естественно, эти заме­чания не должны пониматься как недооценка вредного влияния, которое, вероятно, привносится или еще будет привнесено старыми культурными традициями в процес­се научного прогресса. Но так как все это развитие давно вышло из-под контроля человека, то мы должны признать

его как одну из существенных черт нашего времени и по­пытаться насколько возможно связать это развитие с теми человеческими ценностями, которые являлись целью древних культурных и религиозных традиций. При этом имеет смысл привести одну притчу из истории религии хасидов. Жил старый раввин, священник, который был известен своей мудростью и к которому люди шли за со­ветом. Пришел к нему один человек в отчаянии от всех происходивших вокруг него изменений и стал жаловать­ся на все то зло, которое происходит по причине так на­зываемого технического прогресса. " Разве имеет цену весь технический хлам, — сказал он, — когда думают о действительной ценности жизни? " Раввин ответил: " Все в мире может способствовать нашему знанию: не только то, что создал бог, но и все то, что сделал человек". — " Чему мы можем научиться у железной дороги? " — спро­сил в сомнении пришедший. " Тому, что из-за одного мгновения можно упустить все". — " А у телеграфа? " — " Тому, что за каждое слово надо отвечать". — " У телефо­на? " — " Тому, что там слышат то, что мы здесь говорим". Пришедший понял, что думал раввин, и пошел своей до­рогой... Современное естествознание врывается в те страны, в которых в течение нескольких десятилетий со­здавались новые положения веры как основа для новых могучих общественных сил. В этих странах современная наука обнаруживает себя как в отношении содержания этих положений веры, ведущих свое начало от европей­ских философских идей 19 в. (Гегель и Маркс), так и в от­ношении феномена веры, который не признает никакого компромисса с другими взглядами. Так как современная физика из-за своей практической пользы и в этих странах играет большую роль, то едва ли можно избежать того, что и там будет ощущаться ограниченность новых поло­жений веры теми, кто действительно понимает современ­ную физику и ее философское значение. Поэтому для бу­дущего будет, по-видимому, плодотворным духовный об­мен между естествознанием и новым политическим уче­нием. Естественно, что не надо переоценивать влияние науки. Но открытость современного естествознания, ве­роятно, в состоянии помочь большим группам людей по­нять, что новые положения веры для общества не так важны, как предполагалось до сих пор... Влияние совре­менной науки может оказаться очень благотворным для развития терпимости к иным идеям и потому стать весь­ма полезным".

C.B. Силков

КРИТИЧЕСКИЙ РАЦИОНАЛИЗМ — направле­ние в европейской (преимущественно англо- и немецко­язычной традициях) философии науки, возникшее на ос­нове пересмотра (нео)позитивистской методологии и представлений о сути знания

КРИТИЧЕСКИЙ РАЦИОНАЛИЗМ — направле­ние в европейской (преимущественно англо- и немецко­язычной традициях) философии науки, возникшее на ос­нове пересмотра (нео)позитивистской методологии и представлений о сути знания на основе идей позднего

Поппера связанных прежде всего с универсализацией до­ктрины фальсификационизма и пересмотром роли разума в познании. Принципиальными для понимания сути K.P. являются исходные антиисторицистская и критицистская теоретико-методологические установки Поппера. Видны­ми представителями K.P. являются Дж.Агасси (Израиль), Альберт, Дж.Уоткинс (Великобритания). К этому направ­лению также относятся У.Бартли, Х.Шпинер, Э.Топич и др. Важную роль в формулировке ряда положений K.P. сы­грал К.Хюбнер. Методологически, проблемно и тематиче­ски к этому направлению близка " историческая школа" философии науки (по преимуществу американская и бе­рущая свое начало в работах Куна, Лакатоса и Фейерабен­да). Без идей (как минимум) Лакатоса и Фейерабенда не­возможно проследить становление K.P. как отдельного на­правления, поэтому " историческую школу философии на­уки" можно рассматривать (в некоторых отношениях) как самостоятельную версию K.P. В совокупности же их мож­но анализировать как ядро методологии постпозитивизма. Близок к K.P., но вырос на иных непозитивистских теоре­тико-методологических основаниях, неорационализм (презентирующий главным образом франкоязычную тра­дицию). Другое их отличие — вовлеченность в проблем­ное поле первого социально-философской и социально-исторической тематики (в неорационализме в той или иной степени присутствовала вторая, но взятая главным образом лишь в аспекте становления знаниевых систем), ориентированность на удовлетворение запросов опреде­ленных социально-политических практик и обоснование политологических доктрин (неоконсервативной в британ­ской традиции и социал-демократической — в немецкой), что было органически не свойственно неорационализму, ограничивавшему себя исследованием области научного (и иного) знания в различных исторически изменявшихся социокультурных контекстах. Начав формироваться как особое направление в 1940-х, в 1970—1980-е K.P. был су­щественно переосмыслен (тенденция к чему может быть обнаружена уже в 1960-е) именно за счет ориентации на философию социального действия, т.е. за счет социологизации проблематики (прежде всего в немецкоязычной фи­лософии), и критики " наивного" и " ортодоксального" фальсификационизма, осуществленной как реализация принципа " критики собственных оснований". В центре доктрины K.P., так или иначе, всегда оказывалось понятие " научной рациональности", с помощью которого как пре­одолевалось свое собственное " позитивистское про­шлое", так и (при его беспрерывном критическом уточне­нии) шло становление самого направления. Отправной точкой становления K.P. можно считать работу Поппера " Логика научного исследования" (1935), переориентирую­щую саму стилистику научного мышления с логики " под­тверждения" на логику " опровержения" и обосновывав-

шую необходимость замены доктрины верификационизма (и принципа верифицируемости) доктриной фальсификационизма (и принципом фальсифицируемости). Продуци­рование знания тем самым оказывалось связанным не с его индуцированием и опытной проверкой, а с выдвиже­нием рационально формулируемых гипотез, подвергае­мых последовательной критике с целью обнаружения их принципиальной (коль скоро они сформулированы исходя из определенных оснований и ситуаций) ограниченности, неуниверсальности, неполноты, несамодостаточности. Научная рациональность задается определенными стан­дартами и нормами теоретизирования, накладываемыми на конкретные познавательные ситуации (действия позна­ющих субъектов в которых также подчинены определен­ной логике и соотносимы с контролем соответствующих научных институций). Фактически, фальсификационизм предзадает ход к обсуждению не столько содержательных проблем того, что есть (научное) знание и как оно внут­ренне структурировано, сколько к выявлению критериев и аргументов в пользу рациональности выбора тех или иных версий знания и правильности его организованнос­ти, отличающей научный тип знания от всех возможных его иных типов (метафизики, религии, идеологии, обы­денных представлений здравого смысла), что концепту­ально оформлено как принцип демаркации (отграничения научного знания). В центре внимания философии науки оказывается, таким образом, логика и методология по­следней (к тому же " обернутая" на организацию деятель­ности субъекта познания), а содержательно — пробле­матика границ рациональности (безусловное ядро кото­рой — научная рациональность, построенная как гипотетико-дедуктивная модель знания). Тем самым в основание K.P. была положена принципиально перевернутая схема логического позитивизма философов Венского кружка — в основании научного знания находятся рационально кон­струируемые схемы объяснения эмпирических данных, которые, в конечном итоге, конвенциально (через прави­ла и нормы) определяют то, что считается эмпирическим базисом научного знания. Последнее начинает все боль­ше (по мере становления K.P. как самостоятельного на­правления) пониматься как принципиально гипотетичес­кое и проблемное, что позволяет ввести в методологию науки представления о плюральности и вероятности лю­бых научных теоретических моделей. Любое знание (в той мере, в какой оно есть научное знание) принципиаль­но фальсифицируемо (подвержено следованию принци­пу фальсифицируемости) — любая теория, не поддаю­щаяся опровержению, должна быть квалифицирована как ненаучная (проверка теории — это всегда попытка ее опровергнуть). В конечном итоге, речь должна идти ско­рее не об истинности тех или иных теорий, а об их оп­равданности в данной познавательной ситуации (нео-

провергнутость опытом не может служить критерием ис­тинности). В свою очередь, опровержение опытом тео­рии не есть основание для ее автоматической элимина­ции (что в последующем и квалифицировалось как наив­ный и ортодоксальный фальсификационизм), а требует предварительно сужения поля ее применимости, выявле­ния границ ее адекватности, т.е. лишь уменьшает ее уни­версалистские претензии и ослабляет ее объясняющую силу. Конечное основание смены теории — появление более продуктивной (и нормативно закрепленной) схемы объяснения фактов элиминируемой теории (что позволя­ет говорить о нарастании прагматической нагруженности в аргументации выбора теории (и ее рациональности в целом) по мере развития самого K.P. Последнее не слу­чайно, так как K.P. может быть рассмотрен как вариант фаллибилизма, одна из первых осознанно артикулиро­ванных версий которого принадлежит одному из осново­положников прагматизма Пирсу, трактовавшему его как " самокорректируемость" теории под напором новых дан­ных и при применении ее в отличных от исходной позна­вательных ситуациях. Суть же фаллибилизма сводится к утверждению тезиса о принципиальной погрешимости любых положений научного знания, что и демаркирует последнее по отношению к иным формам знания. Тем не менее, в рамках K.P. фаллибилизм был существенно пере­осмыслен через соединение с идущей от немецкого клас­сического трансцендентализма установкой на принципи­альную критичность (в поздних версиях K.P. — рефлек­сивность) по отношению к своим основаниям подлинно научной (и философской) позиции. " Линия фальсификационизма" в основаниях K.P. была существенно переин­терпретирована под воздействием идей Лакатоса о науч­но-исследовательских программах как основе организа­ции научного знания. В научно-исследовательской про­грамме Лакатос различал неизменное " ядро" (обеспечи­вающее инвариантность организованной целостности ка­кого-либо знания в каждый данный момент) и " защитный пояс" — совокупность постоянно (потенциально) изме­няющихся положений, обеспечивающих взаимодействие " ядра" с конкретикой познавательных ситуаций. Идее ин­вариантного " ядра" научно-исследовательской програм­мы Лакатоса можно поставить в соответствие первона­чальное понимание научной парадигмы Куном, как орга­низующей деятельность определенного научного сообще­ства вокруг конституирующей и в этом качестве догмати­зируемой и господствующей в данный момент идеи (ком­плекса идей). Однако если Кун не связывал идею парадиг­мальности с доктриной фальсификационизма и повлиял, скорее, на последующую социологизацию K.P. через социологизацию своего понятия парадигмы как разделяе­мых научным сообществом взглядов, то Лакатос имеет не­посредственное отношение к реформе K.P.. так как пы-

тался утвердить свои идеи как концепцию " уточненного фальсификационизма". Последняя стимулировала появле­ние и развитие идей " тематического единства" науки Холтона и " метафизических исследовательских программ" Агасси и Уоткинса (типологически она связана и с так на­зываемой " сильной программой" социологии знания Д.Блура, оформившейся за пределами K.P.). Наряду с док­триной фальсификационизма для конституирования K.P. как самостоятельного направления в философии науки важную роль сыграла связанная с ней теория " трех ми­ров". Кроме нередуцируемых друг к другу физического и ментального миров Поппер конституирует существование создаваемого в результате совокупного познавательного освоения человеком действительности растущего " треть­его мира" объективного знания, автономного от индиви­дуальных субъектов. Идея " третьего мира" позволила, с одной стороны, усилить представление о нередуцируемости научного знания к эмпирическому базису науки, а с другой — выявить роль нормативно-организационной (и институциональной) компоненты в оформлении научного знания, сместив поиск критериев его надежности в об­ласть теоретического обоснования и выбора. Собственно этот эпистемологический поворот предопределил воз­можность социологизации проблематики и явился осно­ванием окончательного конституирования в 1960-е, когда появился и сам термин K.P. как отдельного направления. В 1961 выступлениями Поппера с докладом " Логика соци­альных наук" и Адорно с содокладом " К логике социаль­ных наук" на рабочей сессии Немецкого социологическо­го общества в Тюбингене начался знаменитый " спор о по­зитивизме", породивший дискуссию в " Кёльнском журна­ле социологии и социальной психологии" (в дискуссии участвовали также Р.Дарендорф, Хабермас, Альберт), ре­зультаты которой (в 1969 и повторно в 1972) были опубли­кованы отдельной книгой. В 1968 Поппер выступил с про­граммным докладом " О теории объективного духа" на XIV Всемирном философском конгрессе в Вене, посвя­щенном проблематике " третьего мира". В итоге был дан ряд новых формулировок принципиальных для K.P. поло­жений. Во-первых, все приобретенное знание стало пони­маться как модификации (а возможно, и отрицания) неко­торых исходных форм знания (диспозиций). Во-вторых, стремление приблизиться к истине, усовершенствовав свое знание, было признано утопичным: истина как пол­ный класс всех абсолютно истинных высказываний прин­ципиально недостижима. В-третьих, " третий мир", объек­тивированный через организованности написанных и на­печатанных знаков (книги сами по себе без писателей и читателей), остается " миром в себе" (подлинно объектив­ного знания всех субъектов и их деятельности) и лишь " отбрасывает свет" на область познания и когнитивных процессов (" второй мир"). Если " первый мир" физичес-

ких предметностеи видим глазами, то " третий мир, сам будучи продуктом человеческого духа, " видим умом". От­сюда, в-четвертых, наше знание (в том числе и прежде всего социальное) не просто гипотетично, но и принципи­ально проблемно: " наука начинается с проблем и кончает­ся проблемами" (Поппер). Лакатос в этом ракурсе предло­жил механизм " сдвига проблем" как описывающий изме­нения в знании. Любое предлагаемое решение принципи­ально уязвимо для критики, предлагаясь, оно критикует­ся, а из критики вырастают новые " предложения" (не слу­чайно поэтому обозначение поздних версий K.P. как " ра­ционального критицизма" или " панкритического рацио­нализма"). Отсюда же, в-пятых, сдвиг границ демаркации извне (между знанием и незнанием или " неподлинным знанием") внутрь самого знания, в котором можно разли­чать его эпистемо-логическую сущность и его процедур­ную, интерсубъективную (коммуникационную), институ­циональную и психологическую нормативные организо­ванности. В связи с этим встает и задача демаркации нор­мативной области логики исследования (становящейся предметом собственно философии науки, ориентирую­щейся на выработку правил для оценки и продуцирования суждений о наличных теориях) и области психологии от­крытий, организующей процесс познания. K.P. адаптиро­вал в этой перспективе для решения своих задач: 1) кон­цепцию " практически-регулятивных идей" Хюбнера как " мира правил, по которым мы живем и действуем в каж­дый данный момент времени" и которые мы применяем для анализа научных теорий, входящих в " исторические системные ансамбли"; 2) " нормативную эпистемологию" Лакатоса, согласно которой рационально действует тот ис­следователь, который выбирает оптимальную стратегию для наращивания объема эмпирических данных. На осно­ве " нормативной эпистемологии" Лакатос разработал тео­рию " научной рациональности", позволяющую при ее на­ложении на материал истории науки производить рацио­нальную реконструкцию этого материала (следует, одна­ко, заметить, что программа реконструкции знания отно­сительно мало практиковалась в собственно K.P., но зани­мала доминирующие позиции в " исторической школе" философии науки). Дальнейшая радикализация K.P. связа­на с усилением в нем акцентов на тезисах о релятивности и плюральности знаниевых систем, осуществленным в работах Бартли и Альберта, так или иначе (как через адап­тацию, так и через оппонирование) связанных с базовыми установками " методологического анархизма" Фейерабен­да (в связи с чем K.P. стали обозначать как " теоретический плюрализм" и " плюралистический фаллибилизм"). Ради­кализация K.P. была во многом связана и с попыткой дать ответ на порождающий парадоксальность вопрос о том, фальсифицируем ли сам принцип фальсифицируемости. Так, Бартли в своем " панкритическом рационализме" ста-

вил под сомнение возможность артикулирования прием­лемых критериев рациональности и пытался показать, что иррационального произвола можно избежать и при отсут­ствии таких обоснованных критериев. Для этого требует­ся безжалостная критика своих собственных оснований: "... критике может быть подвергнута сама практика крити­ческой аргументации". Аналогичную версию " всеобъем­лющего критицизма" (элиминирующего принцип доста­точного основания классической методологии) по отно­шению к своим собственным основаниям предложил и Альберт. У него критическая точка зрения есть и отправ­ная точка для принятия практических рациональных (" конструирующих") решений. Никогда нет единственно верной точки зрения и единственно правильного решения. Следовательно, всегда необходимо формулировать аль­тернативы, которые могут оказаться обладающими боль­шей эвристической силой и " разрешающей способнос­тью". Отсюда тезис о теоретическом плюрализме, созвуч­ный идеям Фейерабенда и усиленный в " фаллибилистическом плюрализме" Шпинера. Последний в своих построе­ниях исходит из " трилеммы Мюнхгаузена", сформулиро­ванной Альбертом, и собственного " парадокса обоснова­ния". Их суть сводится соответственно к тому, что: 1) фи­лософ-фундаменталист способен удерживать убедитель­ность и рациональность аргументации лишь в рамках соб­ственных утверждений и теряет обоснованность своих суждений за рамками отстаиваемой концепции; 2) теоре­тико-познавательные основания, на которых базируется фундаменталистская концепция, должны быть наиболее обоснованы в этой последней, однако именно они оказы­ваются в ней наиболее уязвимыми и бедно аргументиро­ванными. В итоге, согласно Шпинеру, разрушаются (должны быть деконструированы) любые модели " обос­новывающей философии". Они заменяются в современ­ной эпистемологии моделями " рационально-критическо­го познания без фундамента". Знание принципиально фаллибистично. Будучи неизбежно опровергаемым, оно потенциально ошибочно в том или ином отношении. Это учитывается в исследовательских знаниевых процедурах, которые предполагают единство выдвижения гипотез, их рациональной критики и элиминации ошибок. Именно версия K.P. по Шпинеру претендует на изживание остат­ков позитивизма, что выливается в формулировку им це­лостной концепции критики знания, правила которой ревизируют (доводят до предела) идеи позднего Поппера и Альберта в духе, сближающем ее с версией философии науки Фейерабенда (вплоть до заимствования некото­рых терминов). Суть этой концепции критики сводится к: 1) установке на максимальное умножение идей; 2) под­держанию механизмов их конкуренции и селективного от­бора; 3) элиминированию бесплодных и препятствующих познанию положений; 4) отказу от преждевременной эли-

минации теорий (" принцип упорства"). Таким образом, критическая программа синтезирует в себе эвристичес­кий, селективный, элиминативный и консервативный ас­пекты как задающие целостность научной методологии. Предел релятивизации знания может быть положен: 1) ли­бо введением " догмы" как основания теоретических по­строений, что оправдано в конкретных познавательных ситуациях, но для познания в целом есть свидетельство отказа от дальнейшего стремления к истине; 2) либо вве­дением метатеории (" теории межтеоретических отноше­ний"), организующих субъектов и нормирующих их вза­имоотношения таким образом, чтобы стало возможным рациональное (рамочное) сопоставление теорий при со­хранении принципов теоретического плюрализма. По­следний путь представляется в K.P. более плодотворным, но он порождает новый комплекс проблем, связанных с возможностью плюрализации на метатеоретическом уровне, что приводит, в конечном итоге, к " парадоксу фаллибилистического плюрализма" — противоположение фаллибилизму антифаллибилистской программы есть не­обходимое следствие из его установок. Выход из этой си­туации для многих представителей K.P. обнаружился в дальнейшей социологизации (по)знания. При этом воз­можны две версии соответствующего продолжения, взаи­модополняющие друг друга: 1) либо принимается страте­гия перевода работы со знанием в проектный режим: (по)знание как создание и реализация конкретных соци­ально ориентированных " рациональных проектов"; 2) ли­бо работа со знанием понимается в установках " социаль­ной инженерии" или " социальной терапии". Однако в лю­бом случае эти версии свидетельствуют об известной ис­черпанности возможностей K.P. как направления в фило­софии науки на исходно сформулированных основаниях и переводе его проблематики в дисциплинарность социоло­гии знания. (См. также Поппер, Альберт, Неорациона­лизм, Лакатос, Фейерабенд.)

В.Л. Абушенко

НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО — направление в европей­ской философии,

НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО — направление в европей­ской философии, которое, опираясь на круг идей Гегеля и его последователей, ставило своей целью на основе пере­смотра наследия немецкого трансцендентального идеа­лизма (и классической философии в целом) преодолеть кризисное состояние европейского мышления и культу­ры, вызванное распространением марксизма (материа­лизма), позитивизма (эмпиризма), философии жизни (иррационализма) и неудовлетворительностью тех отве­тов, которые предложило неокантианство. В отличие от гегельянства 19 в. Н. не стремилось развить и распрост­ранить гегелевское учение, а критически и радикально его переосмысливало для решения иного типа проблем и задач. Если неокантианцы сосредоточили свои усилия

вокруг преодоления непоследовательности философии Канта, связанной с проблемой " вещи в себе", то неоге­гельянцы увидели аналогичную непоследовательность в философии Гегеля, спровоцированную, на их взгляд, проблематикой философии природы, нарушившей цело­стность и монистичность гегелевского подхода и иска­зившей суть диалектического метода. Ключевое же про­тиворечие гегелевской философии усматривалось ими в противоположности интенций, порождаемых акценти­рованием аспекта системы или аспекта метода в его на­следии. В такой постановке вопроса Н. оказалось близ­ко по некоторым позициям неомарксизму в его " гегельянизированных" и опирающихся на работы раннего Маркса (с их проблематикой структур сознания, тоталь­ности, отчуждения, праксиса и т.д.) версиях (прежде всего это относится к Лукачу, а также к Маркузе). При этом решения, предложенные данными философскими направлениями, были принципиально различны. Разме­жевание же в самом Н. произошло при определении векторов восстановления принципа философского мо­низма, что влекло за собой и различное понимание сути и задач диалектического метода. Британо-американская традиция, оформившаяся в конце 19 в. и просущество­вавшая до 1930-х конституировала себя (за исключени­ем Р.Дж.Коллингвуда) как абсолютный идеализм, пред­ставленный именами Брэдли, Б.Бозанкетта, Дж.Мак-Таггарта, Дж.Ройса и др. и наследовавших гегельянству Дж.Стирлинга, Т.Грина и Э.Кэрда. Философы этого кру­га пытались построить новую философию Абсолюта, в удерживаемой самотождественности которого находили примирение порождаемые его самореализацией проти­воположности. Абсолют (при всем различии предло­женных внутри абсолютного идеализма версий) пони­мался при этом как вневременная полнота бытия и со­вершенства. Тем самым данная традиция сделала выбор в пользу " системы" и пожертвовала принципом историцизма. В истории философии принято рассматривать данную традицию как самостоятельное неогегельянское течение — абсолютный идеализм, выводя его за рамки собственно Н., в которое включают три континенталь­ные традиции: 1) историцистскую итальянскую (Кроче, Джентиле и др.), к которой типологически примыкает Коллингвуд; 2) культур-ориентированную немецкую (Кронер, Г.Глокнер, Т.Литт и др.), наиболее близкую к преодолеваемому неокантианскому наследию [в этом отношении показателен ряд идей " поздних" Виндельбанда, Когена, Кассирера, да и сам Кронер начинал как ученик Риккерта и как один из основателей журнала нео­кантианской направленности " Логос" (не следует забы­вать и о том влиянии, которое оказала на становление немецкого Н. работа Дильтея " История молодого Геге­ля", опубликованная в 1905]; 3) экзистенциализирован-

ную французскую (Кожев, Ж.Валь, Ж.Ипполит и др.). По сути неогегельянцем был и русский философ И.А.Ильин, живший с 1922 по 1934 в Германии, а затем в Швейцарии (с 1938). Однако, в отличие от Кожева, он не включился в какую-либо западно-европейскую тра­дицию и развивал не вписывающуюся ни в одну из них версию " содержательного метафизического мировоззре­ния" на основе универсальной феноменологии религи­озного опыта. Поэтому фигуру Ильина, наряду с абсо­лютным идеализмом, как правило, выводят за рамки собственно Н. как отдельного и влиятельного течения европейской философии первой половины 20 в., сделав­шего в гегельянстве выбор в пользу историцизма и ана­лиза исторической реальности, а тем самым и в пользу " метода", а не " системы". При этом предложенные в Н. прочтения даже в рамках одной " национальной" тради­ции (не говоря уже о различиях " межнациональных") существенно разнятся между собой. Главное, что всех их в той или иной степени объединяет — акцент на про­цессуальности, " действительной конкретности", откры­тости и незавершенности исследуемой ими развиваю­щейся реальности; интерес к глубинным, эмпирически непосредственно не проявляемым структурам человече­ского действования-познания; отказ от абсолютистских притязаний разума, антипанлогизм, признание значения исторической и социо-культурной контекстуальности познания; интерес не к формальным, а к содержатель­ным сторонам познания и оппонирование рассудочнос­ти научного познания, скроенного по естественно-науч­ной модели; убежденность в том, что философия явля­ется высшей формой человеческого познания; призна­ние позитивного, а не только негативного (как в абсо­лютном идеализме) значения диалектического метода (с необходимыми оговорками, касающимися прежде всего Кожева); попытки синтеза гегелевских по происхожде­нию идей с иными направлениями современной им фи­лософской жизни. В фокусе внимания Н. — исследова­ние проявления абсолютного в индивидуально-единст­венном (всеобщего в конкретном), неудовлетворительно проведенное Гегелем. При этом французское Н., в отли­чие от других неогегельянских традиций, сосредоточи­ло свое внимание на анализе гегелевского наследия поч­ти исключительно на " Феноменологии духа", считая, что в ней было обозначено верное решение, от которого в последующих своих работах Гегель отошел. Соответ­ственно изучению с точки зрения Н. подлежит взаимо­отношение конкретных форм реализации духа (что осо­бо акцентировано у Кроче и Коллингвуда) и их проявле­ние в реально действующих-познающих — в особенно­сти исторической, культурной и жизненной перспекти­вах — субъектах, порождающих объектность собствен­ного бытия (акцентирование той или иной перспективы

во многом и специфицирует разные традиции в Н.). Я и самосознание (как суть Я) в той или иной интерпрета­ции провозглашаются принципом философской рефлек­сии. Такая постановка вопроса подталкивала француз­ских, но в первую очередь немецких неогегельянцев к антропологизации собственного подхода, что особенно явно проявляется в случае Литта, которого иногда пря­мо зачисляют в представители философской антрополо­гии (антропологизации в целом избежала лишь собст­венно историцистская версия Н.). Французское и осо­бенно немецкое Н. специально анализирует проблему иррационального, однако у представителей первого ак­цент делается при этом на экзистенциализации данной проблематики, тогда как представителей второго инте­ресует прежде всего ее гносеолого-эпистемологический аспет. Так, Глокнер в этой связи говорит о рационально-иррациональном постижении (понимании), в котором рациональное различение-соединение связывается с им­пульсами созерцания, любви и веры, что позволяет схва­тывать конкретику индивидуального и целостно-непо­вторимого, что самому по себе рациональному позна­нию не дано (в силу чего оно и является лишь моментом в познании). Кронер же анализирует взаимодополни­тельное чувственно-рационально-сверхчувственное единство в познавательной активности субъектов, что позволяет соотносить в ней мышление и переживание, сущее и должное, постигаемое и не данное непосредст­венному постижению, конечное и бесконечное. Рацио­нальное при этом связывается по преимуществу с фор­мальной стороной познания (данная интенция в той или иной мере свойственна всему Н.) и утверждается, что содержательная его сторона полностью рационально не постижима. Литт же выступил с программой " спасения" свободы человеческого " решения" от чрезмерных при­тязаний логики. Диалектика же эпистемологически трактуется Н. как рациональное схватывание иррацио­нального (Кронер) и техника опосредования (Глокнер). Методология исторического познания специально раз­рабатывалась Кроче и особенно Коллингвудом (в част­ности, в его концепции исторического объяснения). Су­щественно разнились и социально-политические воз­зрения неогегельянцев (от последовательного либера­лизма до поддержки фашизма). Однако ретроспектив­ный анализ показывает, что существенность различий не отменяет идейного единства течения, что и позволя­ет говорить о нем как самостоятельном явлении в духов­ной жизни Европы. Организационное единство Н. при­дали два гегельянских конгресса, состоявшихся в 1930 в Гааге и в 1931 в Берлине в пору наибольшего влияния Н., постепенно сошедшего с философской сцены к 1950-м (за исключением французской версии, сохраняв­шей популярность до 1960-х, правда, она и возникла

позже остальных — в самом конце 1920-х), хотя в 1950— 1960-е и был предпринят ряд попыток его возрождения через " антропологическое поворачивание". Пик же инте­реса к фигуре Гегеля в 1970-е, получивший название " ге­гелевского ренессанса", уже никак не был связан с тради­циями Н. как самостоятельного течения.

В.Л. Абушенко