Древнехристианская книжность на Руси

Принятие Русью христианства, естественно, должно было со­провождаться притоком на Русь книжности, уяснявшей и разви­вавшей его основные религиозные положения. Прогрессивное значение крещения Руси как раз определялось приобщением её к христианской книжности, явившейся продуктом более высокой культуры, чем культура языческая. Христианская книжность на первых порах не только расширяла умственный горизонт древне­русского писателя и читателя, но и знакомила его с новыми обще­ственными и нравственными понятиями, содействовала усвоению более передовых форм гражданского общежития. Вместе с тем она пополняла тот запас средств словесного выражения, который уже имелся в русском языке.

Языческая Русь, точно так же как и другие страны, только что приобщившиеся к христианству, должна была прежде всего вос­пользоваться главнейшими, давно уже выработанными и устояв­шимися видами церковно-христианскои литературы, без которой невозможны были укоренение и пропаганда нового вероучения и нового мировоззрения. Таковы были библейские книги Ветхого и Нового заветов и примыкавшие к ним апокрифические сказания, произведения житийной («агиографической») литературы, рели­гиозно окрашенные исторические хроники, излагавшие историче­ские факты в свете церковно-христианскои идеологии, сочинения по вопросам миротворения и устройства Вселенной, трактовавшимся в духе той же идеологии, сочинения «отцов церкви», посвященные вопросам христианской догматики и морали, и др. По своему проис­хождению это была в основном литература, созданная или офор­мившаяся в Византии и в переводах распространявшаяся на Руси, как она распространялась и в других странах средневековой Европы.

Русская литература не могла не воспользоваться опытом стар­шей по возрасту христианской литературы, и сама по себе способ­ность новообращённой Руси к широкому и очень быстрому освое­нию византийской книжности, а также живой интерес к ней — непререкаемое свидетельство высоты культурного уровня древней Руси.

Главным посредником при переходе к нам византийской лите­ратуры была Болгария, в X в.— в эпоху царя Симеона — пере­живавшая «золотой век» своей письменности. Но некоторые произ­ведения византийской литературы переводились в самой Руси непосредственно с греческого языка, в пору оживления у нас пере­водческой деятельности при Ярославе Мудром. В «Повести вре­менных лет» под 1037 г. летописец, говоря о любви Ярослава к книгам, которые он, «многы написав, положи в святей Софьи церкви», пишет: «И бе Ярослав любя церковный уставы, попы лю-бяше повелику, излиха же (особенно) черноризьце, и книгам при­лежа, и почитая е (их) часто в нощи и в дне. И собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо; и списаша книгы многы, и сниска, имиже поучащеся вернии людье наслажаются ученья божественаго». Однако определить, что именно было тогда у нас переведено, в ряде случаев затруднительно '. Существовали в Киевской Руси и переводы с еврейского языка. Определённо это можно сказать о книге «Есфирь»².

Состав переводного византийского материала, усвоенного древ­ней Русью, определялся, с одной стороны, тем, что Византия через свою церковную агентуру поставляла на Русь, с другой — при­надлежностью русских литературных деятелей преимущественно к церковным кругам: специфически светская литература с романи­ческими сюжетами, свободная от морально-религиозной окраски, бытовавшая в Византии, вовсе не была известна на Руси. Следует при этом указать на то, что проникновение в древнюю Русь памят­ников византийской литературы в самом существенном и основном не мешало самостоятельному развитию древней русской литера­туры, связанному в первую очередь с требованиями реальной исто­рической действительности. Даже в тех случаях, когда оригиналь­ная русская литература заимствовала у переводной, она при этом отнюдь не теряла признаков самобытности.

Точно так же, как и литература оригинальная, переводная литература на русской почве на протяжении своего бытования подвергалась чаще всего процессу редакционных переработок и вместе с тем органически включалась в общий литературный поток, сти­равший грани между чужим и своим. В этом смысле она стала фактом русской литературы в такой же мере, в какой им стали поз­же, например, переводные произведения Жуковского.