Э. Дж. Гоулд

Все чувства мои обострились, стали ярче, чем в то время, когда любили меня; происходящее исцелило и детские раны, которые до сих пор причиняли беспокойство. Кроме того, в то время что-то случилось с моим телом — новый уровень ощущений кундалини, но теперь уже более осязаемый, материальный процесс, начинавшийся где-то в голове и прокатывающийся вниз. Можно сказать, я пустился в обратный путь.

Когда меня спрашивали, как обстоят дела, я отвечал: «Темная ночь души кончилась». Я снова жил. Я словно вернулся домой после изнурительного паломничества. Я делал нечто хорошее. Мои взаимоотношения с окружающими становились все чище и целостнее, но в то же время я не мог сказать, что это все те же духовные связи, какими они были раньше, с самого начала.

Хорошее это было время, но я все равно мечтал о высшем духовном свершении. Я не прилагал усилий, но знал, что иду к нему, — верил в это, хотя ни к чему уже не стремился, как было прежде. Все шло само собой, случалось в свой срок, а я просто делал то, что следовало делать.

И теперь я, возможно, могу рассказать историю, которая не с каждым случалась. Был период, когда я готов был сказать: «Я получил, что хотел, а теперь пришло время стать на якорь. Отныне я никого не буду учить; мне нужно вернуться к работе над самим собой».

Рам Дасс: «Десять лет спустя». [16]

Десять лет назад я гордился своей исключительностью. Я был тем, кого нынче сам называю «липовым святым». Я всеми силами старался держать марку — и перед другими, и перед самим собой. Я полагал, будто все вокруг постоянно ждут от меня возвышенности, и потому в присутствии других всегда был «возвышен». Это достигается довольно просто: много улыбаешься, напускаешь благостный вид — и ты святой. Все грани своей души, которые не вписывались в эту роль, я сгреб под ковер, чтобы стать именно таким, каким меня хотели видеть. Впрочем, я и сам себе таким нравился. Мне нравилось быть Рам Дассом.

Видите ли, у меня было то, что называют вертикальной шизофренией. У обеих личностей было свое имя: Дик Олперт и Рам Дасс. Рам Дасс восседал перед собравшимися, рассеянно глядел в зал и, возможно, всех вокруг любил и ничего не хотел.

Если благодаря тому, что вы делаете, вы становитесь добрей разумней, сострадательней, думаю, вы делаете то, что нужно.

Чарльз Тарт

Дик Олперт подсчитывал доходы. Хуже того, Дик Олперт нередко разыгрывал из себя Рам Дасса. Кто-нибудь говорил: «Рам Дасс, спасибо тебе за книги!» — а я слышал, как Рам Дасс отвечает: «Не желаете войти и взглянуть на мои священные картины?» Это может показаться смешным, но я не ощущал ничего, кроме кошмарного лицемерия, — я был таким, каким меня хотели видеть. Знаете, духовное ханжество разыгрывалось прямо в моей душе. С психологической точки зрения, я боялся огромных участков собственной личности и отрекался от них. И у меня были на то оправдания, ведь так я становился святым, а мое духовное путешествие превращалось в психодинамическое освобождение от всего, что я не желал в себе видеть.

Но спустя какое-то время я почувствовал себя так, словно земля уходит из-под ног. Внутренние страхи не исчезали, но я был обречен жить в соответствии с чужими надеждами и ожиданиями. Однако я часто оставался наедине с собой и в одиночестве погружался в глубочайшую депрессию, которую от всех скрывал.

Теорию я выстроил такую: если садхана достаточно крепка, если много и глубоко медитировать, если всей душой предаваться религиозным практикам, все дурное пропадет само собой. Но оно не исчезало, и мне потребовались долгие годы, чтобы понять, какой урок это в себе таит. Я усердно пыхтел в пранаяме, управлял дыханием, чтобы войти в транс — и в этом трансе окончательно изгнать Дика Олперта.

Если вы просто испытываете нечто необычное, какие-то непривычные ощущения, — особенно, если вы чувствуете себя лучше других — думаю, это опасная штука.

Чарльз Тарт

Но я вновь и вновь возвращался с небес, а внизу бранил себя последними словами.

Быть человеком означало почему-то быть далеким от совершенства. Совершенным было все вокруг, кроме меня самого. Проблема сводилась вот к чему: я старался окунуться в космическую любовь, не решая своих эмоциональных затруднений, потому что эмоции казались мне чем-то слишком человеческим. Я отторгал собственную человечность, чтобы слиться с Божественным. Я начал понимать, что свобода кроется в созидательном столкновении противоположного: способности одновременно созерцать совершенное и испытывать боль, понимать, что ничего делать не надо, и все же изо всех сил пытаться найти избавление от страданий, видеть, что все вокруг — сон, но жить так, словно это нечто настоящее. Сейчас я занят развитием человеческой души во всей полноте. Прежде мне говорили: «Мы тебя любим, ты прекрасен и очень чист, но мы все равно тебе не верим». Мне не верили, потому что не чувствовали моей души, моей человечности. Знаете, Будду изображают иногда улыбающимся одними краешками губ; этот канонический образ называется «улыбкой невыносимого сострадания». Именно так смотришь порой на поразительную красоту всего сущего. Вынести ее можно, не умерщвляя себя, а постоянно подыскивая состояние равновесия.

Мы только лишь ученики Боги, грешники, пытающиеся стать лучше.

Айрина Твиди

Десять лет назад я, бывало, размышлял о том, скоро ли достигну просветления. Сейчас я стал терпеливее. Это не отчаяние, просто терпение, но корни его — в крушении надежд. Моя тяга к цели становилась преградой на пути. Я уже не стараюсь кого-то из себя изображать. Я — Дик Олперт, но уже совершенный Дик Олперт. Время от времени я прислушиваюсь — и то, что я слышу, меняется. Я не могу бояться собственной непоследовательности, если намерен прислушиваться к истине и открыто оставаться таким же, как все. Теперь я прислушиваюсь и веду себя, как подсказывает интуиция. Ни один свод правил не станет исчерпывающим, какой бы красочной ни была его обложка, какие бы именитые авторы его ни составили.

Жиль Фарсе об Арно Дежардене: «Трезвое, приземленное отношение к просветленности»

Вступив на путь, я думал: «Арно — просветленный. Он такой возвышенный!» У меня были самые невероятные фантазии, и это вполне естественно. Однако когда мне выдавалась возможность поговорить с Арно, он судил обо всем очень трезво, приземленно, что меня отчасти разочаровывало. Он мог твердо заявить, что смещение контекста было, но вслед за этим признанием говорил, например: «Но потом пришлось много заниматься, и я увидел, что прежние механизмы возвращаются, так что нужно было быть очень бдительным и осторожным». Еще он говорил, к примеру: «Думаю, настоящая практика у меня началась, когда я открыл свой первый ашрам, Ле Бост».

В то время меня это очень смущало. Я ничего не понимал. Если он просветленный, то какой может быть разговор о возвращающихся механизмах? Я полагал, что он от них полностью освободился. И что значат слова о том, что его настоящая практика началась уже после открытия первого ашрама? Он ведь уже был просветленным гуру! Все это меня очень беспокоило, но чем больше я учился, чем больше говорил с ним, тем яснее сознавал, что его отношение очень правдиво и очень важно. Арно действительно испытал смещение контекста, но оно стало сухим остатком многолетних усилий, усердной садханы под руководством одного гуру, долгих поисков и постижения истин о самом себе, выраженных совершенно конкретными понятиями.

Однажды я спросил Арно, что говорил его собственный учитель Свами Праджняпад, когда произошло смещение контекста.

Цель занятий не в том, чтобы человек достиг способности обрести состояние гармонии и мира, когда его больше ничего не будет тревожить.