Почему доллар в вашем кармане не просто клочок бумаги

Простые заявления порой звучат весьма громко. 11 сентября 2001 г., через несколько часов после ударов, нанесенных террористами по США, Федеральная резервная система сделала следующее заявление: «Федеральная резервная система открыта и работает. К услугам нуждающихся в ликвидности — кассовый отдел выдачи кредитов с дисконтом».

На мировые рынки эти два сухих, сугубо технических по смыслу предложения оказали успокоительное воздействие. В следующий понедельник, когда американские рынки открылись для первой после нападения торговой сессии, Федеральная резервная система снизила процентные ставки на полпроцента, тем самым совершив еще один акт, умеривший финансовые и экономические последствия террористических ударов.

Каким образом заявление, которое состоит из двух не отличающихся красотой слога предложений, оказывает столь глубокое воздействие на экономику, оцениваемую в 10 трлн. дол., и даже на экономику всего мира? Откуда черпает такую мощь Федеральная резервная система, учреждение, которое напрямую неподотчетно избирателям? И как эта мощь влияет на повседневную жизнь американцев? На все эти вопросы ответ один: Федеральная резервная система управляет предложением денег и, таким образом, является источником кредита для экономики. Если «кран открыт полностью», процентные ставки падают, и мы легче тратим деньги на покупки, которые нельзя сделать, не заимствуя денег, — на все, начиная от новых автомобилей и заканчивая новыми промышленными предприятиями. Итак, Федеральная резервная система может использовать валютно-финансовую политику для противодействия экономическим спадам (или прежде всего для их предотвращения). А еще Федеральная резервная система может закачивать деньги в финансовую систему после внезапных потрясений вроде обвала фондового рынка, приключившегося в 1987 г., или атак террористов 11 сентября, в моменты, когда потребители и компании могли бы в отсутствие действий Федеральной резервной системы замереть и прекратить тратить деньги. Или же Федеральная резервная система может «прикрутить кран», повысив процентные ставки. Когда стоимость заимствуемых средств растет, мы начинаем меньше тратить. Власть Федеральной резервной системы внушает благоговейный страх и трепет. Как пишет Пол Кругман, «если вы хотите получить простую модель для прогнозирования уровня безработицы в США в течение нескольких следующих лет, то вот она: уровень безработицы в США будет таким, каким его пожелает видеть Гринспен, плюс-минус некая произвольная величина, отражающая тот факт, что Гринспен все же не совсем Бог».

Богу не надо управлять коллегиально, а Гринспену приходится управлять именно так. Федеральная резервная система состоит из 12 входящих в нее банков, которые разбросаны по стране, и совета управляющих из семи членов, который находится в Вашингтоне. Алан Гринспен — председатель совета управляющих. Он — «председатель Федеральной резервной системы». Федеральная резервная система регулирует деятельность коммерческих банков, поддерживает банковскую инфраструктуру и вообще занимается текущим ремонтом финансовой системы. Выполнение этих задач требует не гениальности или великой проницательности, а компетентности. Иное дело — валютно-финансовая политика, являющаяся еще одной сферой ответственности Федеральной резервной системы. Валютно-финансовую политику с полным основанием можно было бы описать как экономический эквивалент нейрохирургии. Среди экономистов нет согласия относительно того, как Федеральной резервной системе следует управлять предложением денег. Среди экономистов нет согласия даже относительно того, каким образом или почему изменения предложения денег оказывают то воздействие, какое они действительно оказывают. И все же экономисты согласны с тем, что эффективная валютная политика имеет значение; Федеральная резервная система должна предоставлять экономике кредит как раз в том размере, какой позволяет экономике устойчиво расти. Неправильные действия в этой сфере могут обернуться катастрофическими последствиями. Роберт Манделл, лауреат Нобелевской премии по экономике 1999 г., утверждает, что ошибочная валютно-финансовая политика 1920–1930-х годов вызвала хроническую дефляцию, которая дестабилизировала мир. Как говорит Манделл, «если бы в конце 1920-х годов цена на золото возросла или же, что то же самое, если бы центральные банки основных стран проводили политику стабильности цен, а не цеплялись за золотой стандарт, то не было бы ни Великой депрессии, ни нацистской революции, ни Второй мировой войны» [109].

Пожалуй, конкретная задача выглядит не столь уж сложной. Если Федеральная резервная система способна заставить экономику расти быстрее, снижая для этого процентные ставки, то, надо полагать, чем ниже эти ставки, тем лучше. В самом деле, зачем устанавливать какие-либо пределы темпам экономического роста? Если люди начинают легче расставаться с деньгами при снижении ставок с 7 до 5 %, то зачем на этом останавливаться? В США все еще есть безработные, а сколько людей не могут позволить себе покупку новой машины? Давайте-ка ужмем ставку до 3 %, а то и до 1 %. И вот новые деньги для всех! Увы, пределы темпов экономического роста существуют. Если низкие процентные ставки (или «легкие деньги») побуждают потребителей предъявлять на новые машины «РТ Cruiser» спрос, который на 5 % выше прошлогоднего, то и компания Chrysler должна расширить производство на 5 %. Это означает наем новых работников, а также увеличение закупок стали, стекла, компонентов электрооборудования и т. д. В какой-то момент компании Chrysler станет трудно, а то и невозможно находить все эти новые элементы производства, особенно квалифицированных работников. В этот момент компания оказывается просто не в состоянии производить машины «РТ Cruiser» в количествах, достаточных для удовлетворения потребительского спроса. Вместо наращивания производства компания начинает поднимать цены на свои автомобили. Тем временем до рабочих-автомобилестроителей доходит, что Chrysler отчаянно нуждается в рабочей силе, и их профсоюз требует повышения заработной платы.

Но на этом история не заканчивается. То же самое должно происходить во всей экономике, не только в Chrysler. Если процентные ставки крайне низки, компании станут брать кредиты для инвестирования в новые компьютерные системы и программные продукты; потребители наберут долги по кредитным карточкам VISA, чтобы приобрести новые телевизоры с большими экранами и круизы по Карибскому морю. И так будет продолжаться до какого-то момента. Когда пассажиры заполнят все круизные суда, a IBM продаст все компьютеры, какие только сможет произвести, туристические компании и IBM также начнут повышать цены. (Когда спрос превышает предложение, эти компании могут взимать с потребителей более высокие цены и все же заполнить пассажирами все суда и продать все компьютеры.) Короче говоря, проводимая Федеральной резервной системой политика «легких денег» может стать причиной того, что потребительский спрос превысит способность экономики производить товары и услуги. Повышение цен — единственный способ обуздания этого чрезмерного спроса. Результатом этого становится инфляция.

Розничная цена машин «РТ Cruiser» растет, но никому от этого не лучше и не легче. Да, Chrysler взимает с покупателей больше денег, но ведь этой компании приходится и больше платить поставщикам и рабочим. Рабочие тоже видят, что их заработки возросли, но и им приходится больше платить за удовлетворение своих основных потребностей. Повсюду меняются цифры, но производственные мощности нашей экономики и мера нашего благосостояния, реальный ВВП, при этом упираются в стену. Если инфляционный цикл раскручен, остановить его трудно. Компании и работники повсюду начинают ожидать постоянного роста цен (что, в свою очередь, становится причиной роста цен). Добро пожаловать в 1970-е годы.

Возможные темпы экономического роста, при которых не возникает инфляция, можно с основанием считать «пределом скорости». В конце концов способов увеличения объема товаров и услуг, которые мы как страна способны произвести, весьма немного. Мы можем увеличить продолжительность рабочего дня. Можем вовлечь в производство дополнительных работников, снизив безработицу или благодаря иммиграции (признавая, что имеющиеся в стране работники, возможно, не обладают необходимыми, пользующимися спросом навыками). Можем увеличить производственные мощности и использовать разные формы капитала, помогающие нам производить продукты. Или же мы можем стать более производительными, т. е. производить больше при тех же количествах факторов производства, какими мы уже располагаем, — возможно, благодаря инновациям или изменению технологии. У каждого из этих источников роста есть естественные пределы. Работников не хватает, капитала не хватает, технологическое изменение происходит непредсказуемыми и снижающимися темпами. В конце 1990-х годов американские автомобилестроители угрожали забастовкой, поскольку их заставляли слишком много работать внеурочно. Тем временем рестораны быстрого питания заманивали новых работников соблазнительными премиальными. Америка уперлась в стену. По подсчетам экономистов, предел роста экономики США находится где-то в районе 3 % в год.

Выражение «где-то в районе» дает нам первый осторожный намек на сложность задачи, выполняемой Федеральной резервной системой. Эта система должна поддерживать весьма неустойчивое равновесие. Если экономика растет медленнее, чем может, мы не используем экономический потенциал. Заводы вроде тех, что производят машины «РТ Cruiser», простаивают; работники, которые могли бы трудиться, оказываются безработными. Экономика, обладающая потенциалом, который позволяет ей расти на 3 % в год, вместо роста начинает хромать, показывая 1, 5 % роста, а то и вовсе впадает в рецессию. Уильям Макчесни Мартин-младший, председатель Федеральной резервной системы в 1950–1960-х годах, однажды заметил, что дело Федеральной резервной системы — убрать чашу для приготовления пунша, несмотря на то что вечеринка продолжается.

А порой Федеральной резервной системе приходится заправлять на вечеринке еще долго после того, как ее участники впали в буйство, а сама вечеринка вышла из-под контроля. Федеральная резервная система сознательно устроила несколько рецессий для того, чтобы изгнать инфляцию из нашей экономики. Самое примечательное: чудовищем, покончившим с инфляционной вечеринкой 1970-х годов, стал Пол Волкер. В какой-то момент дело дошло до того, что голые люди плясали дикие танцы на столах. Инфляция выросла с 3 % в 1972 г. до 13, 5 % в 1980 г. Мистер Волкер ударил по валютно-финансовым тормозам, т. е. взвинтил процентные ставки для того, чтобы снизить темпы роста экономики. Ставка процента по краткосрочным кредитам в 1981 г. достигла максимального значения и превысила 16 %. Результатом этого стало болезненное свертывание инфляционного цикла. Когда процентные ставки стали выражаться двузначными числами, на площадках у автодилеров скопилось много непроданных машин «Chrysler К». Дилеры были вынуждены снизить цены (или остановить их рост). Автомобилестроительные компании стали закрывать заводы и увольнять рабочих, а те рабочие, которые сохранили рабочие места, сочли время не подходящим для того, чтобы требовать повышения заработной платы.

Разумеется, то же самое происходило и во всех прочих секторах экономики. Медленно, ценой огромных человеческих страданий, из системы было изгнано само ожидание постоянного роста цен. Результатом этого стал спад 1981–1982 гг., когда ВВП сократился на 3 %, а безработица возросла почти до 10 %. В конце концов м-р Волкер заставил ополоумевших танцоров слезть со столов. К 1983 г. инфляция снизилась до 3 %. Несомненно, не выйди вечеринка из-под контроля, все прошло бы легче и не так болезненно.

Откуда Федеральная резервная система черпает эту необычайную власть над процентными ставками? Ведь коммерческие банки — частные предприятия. Федеральная резервная система не может заставить Citibank снизить или повысить процент, который банк взимает со своих клиентов за предоставление кредитов на приобретение автомашин или за кредиты под залог недвижимости. Процесс воздействия носит косвенный характер. Вернитесь к главе 7 и вспомните, что процентная ставка на самом деле всего лишь плата за пользование чужим капиталом, или «цена денег». Федеральная резервная система контролирует предложение денег в США. Через мгновение мы познакомимся с механизмом этого процесса. А пока признаем, что деньги ничем не отличаются от квартир: чем больше предложение жилья, тем ниже квартплата. Федеральная резервная система двигает процентные ставки, изменяя объем средств, доступных коммерческим банкам. Если в банках денег пруд пруди, процентные ставки должны быть сравнительно низкими для того, чтобы привлечь заемщиков на все имеющиеся средства. Если капитала недостаточно, возникает противоположная ситуация. Это все то же уравнение спроса и предложения, только предложением управляет Федеральная резервная система.

Эти решения по вопросам валютно-финансовой политики — решения о том, надо ли снижать процентные ставки, повышать их или оставлять без изменений, — принимает комитет, действующий в рамках Федеральной резервной системы и называющийся Комитетом Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке. В состав этого комитета входят члены совета управляющих, президент Federal Reserve Bank of New York и президенты четырех других входящих в Федеральную резервную систему банков, которые сменяют друг друга на основе принципа ротации. Председатель Федеральной резервной системы является также и председателем Комитета Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке. Алан Гринспен черпает свою власть из того обстоятельства, что председательствует на заседаниях этого комитета, когда этот орган принимает решения, касающиеся процентной ставки.

Если Комитет Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке желает стимулировать экономику посредством снижения стоимости заимствований, в его распоряжении есть два основных инструмента. Первый — это учетная ставка, т. е. ставка процента, под который коммерческие банки могут заимствовать средства непосредственно у Федеральной резервной системы. В Citibank зависимость между учетной ставкой и стоимостью заимствований вполне очевидна: когда учетная ставка снижается, банки могут заимствовать средства у Федеральной резервной системы дешевле и, следовательно, предоставлять своим клиентам более дешевые кредиты. Впрочем, есть один нюанс. Заимствование непосредственно у Федеральной резервной системы налагает на заемщика некое пятно; такой ход подразумевает неспособность банка мобилизовать средства через частные каналы. Таким образом, обращение к Федеральной резервной системе с просьбой о предоставлении кредита подобно обращению человека, которому уже исполнилось 25 лет, к родителям с просьбой дать денег взаймы: деньги-то вы получите, но лучше бы сначала поискать их где-нибудь еще.

Вместо того чтобы получать займы у Федеральной резервной системы, банки обычно занимают у других банков. Вторым важным инструментом в имеющемся у Федеральной резервной системы наборе мер регулирования предложения денег является ставка федеральных резервных фондов, т. е. ставка, которую банки взимают с других банков по краткосрочным кредитам. Федеральная резервная система не может оговаривать ставку, под которую Wells Fargo ссужает деньги Bank One. Скорее, Комитет Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке устанавливает некую индикативную величину ставки федеральных резервных фондов — скажем, 4, 5 %, а затем манипулирует предложением денег для достижения поставленной цели. Если предложение средств растет, банки будут вынуждены снижать свои цены заимствований, т. е. снижать процентные ставки для того, чтобы найти заемщиков на новые, дополнительные средства. Предложение денег можно представить в виде печи, а ставку федеральных резервных фондов — как термостат этой печи. Если Комитет Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке снижает индикативную величину ставки федеральных резервных фондов с 4, 5 до 4, 25 %, Федеральная резервная система закачивает деньги в банковскую систему до тех пор, пока ставка, под которую Wells Fargo дает однодневный кредит Bank One, не приблизится к величине, очень близкой к 4, 25 %.

Все это подводит нас к последней головоломке: каким образом Федеральная резервная система закачивает деньги в систему частных банков? Неужели Алан Гринспен печатает новые банкноты на сумму 100 млн. дол., затем грузит их на сверхбронированный транспортер и везет в отделение Citibank? Ну не совсем так, хотя такое предположение — неплохой способ понимания того, что происходит в действительности.

Алан Гринспен и Комитет Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке создают-таки новые деньги. В США только они имеют полномочия делать это. (Казначейство печатает валюту и чеканит монету для замены денег, уже находящихся в обращении.) А Федеральная резервная система действительно доставляет новые деньги в банки вроде Citibank. Но Федеральная резервная система не раздает средства банкам; она продает новые деньги за государственные облигации. В нашем метафорическом примере это выглядело бы приблизительно так: управляющий отделением Citibank встречает бронированный транспортер Алана Гринспена на улице перед зданием отделения, перегружает 100 млн. новеньких долларов в хранилища банка, а затем взамен этих денег вручает председателю Федеральной резервной системы государственные облигации из портфеля банка на сумму 100 млн. дол. Обратите внимание: от этой сделки Citibank не стал богаче. Банк всего лишь обменял активы одного вида (облигации) стоимостью 100 млн. дол. на активы другого вида (наличность или, говоря точнее, ее электронный эквивалент) на ту же самую сумму.

Банки держат облигации по той же причине, по какой их держат частные инвесторы: облигации — надежное место хранения той части средств вкладчиков, которую не раздали в форме кредитов. Но для экономики тот факт, что Citibank обменял облигации на наличность, меняет ситуацию. Если у банка есть депозиты на сумму 100 млн. дол., но эта сумма овеществлена в облигациях, ее невозможно использовать для выдачи кредитов. Этими деньгами не профинансируешь строительство жилья, развитие предприятий или создание новых заводов. Но после того как воображаемый бронетранспортер Алана Гринспена отъезжает от банка, в банке появляются деньги, которые можно давать взаймы. Это означает новые кредиты на всевозможные вещи, которые генерируют экономическую активность. И действительно, деньги, которые закачаны в банковскую систему, создают «каскадный» эффект. Банк, который обменивает у Федеральной резервной системы облигации на деньги, удерживает часть средств в качестве резерва, как того требует закон, раздавая остальные деньги в качестве кредитов. Все получившие эти деньги в кредит их где-нибудь да потратят — может быть, у дилера по продаже машин или в универмаге. Эти деньги в конце концов попадут в другие банки, которые удержат их часть в качестве резервов и выдадут остальные в кредит. Совершенный Федеральной резервной системой ход по закачке в банковскую систему новых средств на сумму 100 млн. дол. может в конечном счете увеличить предложение денег не на 100 млн., а на 1 млрд. дол., т. е. в десять раз.

Разумеется, председатель Федеральной резервной системы в реальности не ведет транспортер в отделение Citibank для того, чтобы обменять доллары на облигации. Комитет Федеральной резервной системы по операциям на открытом рынке может достичь того же результата, используя рынок облигаций (который действует точно так же, как и фондовый рынок, с той разницей, что на рынке облигаций продают, естественно, не акции, а облигации). Трейдеры облигаций, работающие от имени Федеральной резервной системы, скупают их у коммерческих банков, расплачиваясь за эти облигации вновь эмитированными деньгами. Этот процесс называется операциями на открытом рынке. Такие операции продолжаются до тех пор, пока не будет достигнута индикативная величина ставки федеральных резервных фондов.

Разумеется, то, что Федеральная резервная система дала, она может и отнять. Федеральная резервная система может повысить процентные ставки, приняв меры, полностью противоположные тем, которые мы только что рассмотрели. Комитет по операциям на открытом рынке может проголосовать за повышение учетной ставки и/или индикативной величины ставки федеральных резервных фондов и издать приказ о продаже коммерческим банкам облигаций из своего портфеля. По мере того как банки отдают свои средства, которые можно было бы использовать для выдачи кредитов, предложение денег сокращается. Деньги, которые могли бы быть выданы в кредит потребителям и компаниям, овеществляются в облигациях. Процентные ставки растут, и все, что приобретают на заемный капитал, дорожает. Кумулятивный эффект этих мер — замедление экономического роста.

Механика рукоделия, которым занимается Федеральная резервная система, не должна вуалировать общую картину. Мандат Федеральной резервной системы обязывает ее содействовать устойчивым темпам экономического роста. Однако давайте внесем ясность и поймем, насколько сложна эта задача. Прежде всего, мы лишь гадаем о тех темпах развития экономики, которые не вызывают инфляции. Среди экономистов идет спор о том, насколько существенно увеличили компьютеры и другие виды информационных технологий производительность американцев. Если увеличили, на что несколько раз намекал м-р Гринспен, то потенциальные темпы роста американской экономики, возможно, повысились. Если же информационные технологии не привели к значительному росту производительности, как убедительно доказывают другие экономисты, то по-прежнему действуют старые пределы скорости. Очевидно, что соблюдать предел скорости, который не представлен со всей определенностью, трудно.

Но это всего лишь первая проблема. Федеральная резервная система должна также учитывать, какого рода воздействие окажет изменение процентных ставок и как долго оно продлится. Станет ли снижение ставки на четверть пункта причиной того, что 12 человек в Де-Мойне купят новые «РТ Cruiser» или другие модели? Когда они это сделают? На следующей неделе или через шесть месяцев? Между тем наибольшим контролем Федеральная резервная система обладает над процентными ставками по краткосрочным кредитам, а их движение может как совпадать с движением ставок по долгосрочным кредитам, так и не совпадать с ним. Почему Алан Гринспен не может творить чудеса и со ставками по долгосрочным кредитам? Потому что ставки по долгосрочным кредитам не зависят от сегодняшнего предложения денег; они зависят от того, каким будет предложение денег через 10, 20 и даже 30 лет по прогнозу рынков. Алан Гринспен не имеет власти над предложением денег в 2015 г. По мере того как развивался экономический спад 2001 г., Федеральная резервная система энергично снижала учетные ставки и ставки федеральных резервных фондов, но процентные ставки по долгосрочным кредитам от этого нимало не изменились. Действительно, временами они слегка возрастали по мере того, как рынки ожидали повышения процентных ставок в будущем. Между тем налоговая политика, т. е. правительственные решения по вопросам налогов и расходов, может противодействовать усилиям Федеральной резервной системы, которые ориентированы на валютно-финансовое регулирование.

Итак, давайте придерживаться нашего сравнения с лимитом скорости и вкратце повторим обязанности, исполнение которых возложено на Федеральную резервную систему. Она должна способствовать темпам экономического развития таким образом, чтобы они не были ни слишком стремительными, ни слишком медленными. Имейте в виду четыре обстоятельства. (1) Нам неведомо точное значение предела скорости экономического развития. (2) И газ и тормоз оказывают воздействие с некоторым временным лагом, а это означает, что ни то ни другое не дает эффекта сразу после того, как мы нажимаем на соответствующие педали. Вместо моментального эффекта нам приходится немножко, от нескольких недель до нескольких лет, ждать реакции экономики, но модель этой реакции совершенно непредсказуема. Так неопытный водитель может все сильнее жать на газ, удивляясь тому, что от этого ничего не происходит (и подвергаясь за свою медленную езду всевозможным оскорблениям со стороны остальных участников дорожного движения), и лишь через девять месяцев обнаруживая, что его машина вопиющим образом неуправляема. (3) Валютно-финансовая и налоговая политика оказывают на экономику влияние раздельно, независимо друг от друга, так что в то время как Федеральная резервная система осторожненько дает по тормозам, конгресс и президент могут что есть мочи жать на газ. (4) Наконец, существует препятствие в виде течения событий в мире — финансовый обвал там, всплеск цен на нефть тут. Написанная Бобом Вудвардом биография Алана Гринспена весьма удачно названа «Маэстро».

В общем, это тяжелая работа. И все-таки этот вывод очень далек от резкого утверждения лауреата Нобелевской премии Роберта Манделла о том, что скверная валютно-финансовая политика сделала Вторую мировую войну неизбежной. Для того чтобы понять, как безответственная валютно-финансовая политика может привести к катастрофическим последствиям, надо сначала совершить краткий экскурс в природу денег. Для экономистов деньги совершенно отличны от богатства. Богатство состоит из всего, что имеет стоимость, — домов, машин, товаров, человеческого капитала. Деньги, крошечный подвид богатства, — это всего лишь средство обмена, нечто, облегчающее торговлю и предпринимательство. С теоретической точки зрения деньги даже не являются необходимыми. Простая экономика могла существовать и функционировать на основе одного лишь бартера — прямого товарообмена. В обществе, остававшемся в основе своей аграрным, было достаточно просто обменять пять цыплят на новую одежду или расплатиться со школьным учителем козлом и тремя мешками риса. В более сложной экономике бартер действует не так успешно. Проблемы логистики, которые возникли бы при попытке расплатиться цыплятами за книги, купленные на сайте Amazon.com, были бы поистине труднопреодолимы.

Для облегчения торговли почти во всех обществах возникли те или иные разновидности денег. (Слово «salary» — жалованье — происходит от слова «sal» — соль, поскольку римские солдаты получали плату в виде мешков соли.) Любые средства обмена, будь то золотые монеты, зубы кашалота или доллары США, служат одним и тем же основным целям. Во-первых, они выполняют функцию средства обмена, так что сегодня за обедом я смогу насладиться свиными отбивными, и это несмотря на то, что мяснику совершенно не хочется покупать мою книгу. Во-вторых, деньги служат единицей учета, так что стоимость всех видов товаров и услуг можно измерить и сравнить по единой шкале. (Вообразите жизнь, в которой нет единицы учета: магазины Gap продают джинсы за трех цыплят, а магазины Tommy Hilfiger такие же штанцы продают за 11 бобровых шкурок. Какие штаны стоят дороже?) В-третьих, деньги должны быть портативными и долговечными. Ни шары для боулинга, ни лепестки роз не удовлетворяют этим условиям. Наконец, для того чтобы деньги могли служить хранилищем стоимости, они должны быть сравнительно редкими.

На протяжении большей части истории США торговлю вели с помощью бумажной валюты, обеспеченной драгоценными металлами. До XX в. частные банки эмитировали собственные деньги. В 1913 г. правительство США запретило частные деньги и стало единственным эмитентом валюты. Но фундаментальная идея денег ничуть не изменилась. Являются ли деньги государственными или частными, бумажная валюта получала свою стоимость за счет того, что за нее можно было получить определенное количество золота или серебра у частного банка или правительства. Затем произошло нечто странное. В 1971 г. США навсегда отбросили золотой стандарт. С этого момента любой бумажный доллар получил обеспечение… да никакого обеспечения он не получил.

Изучите пачку стодолларовых банкнот в вашем бумажнике. (Если необходимо, вместо стодолларовых банкнот можно рассматривать банкноты достоинством в один доллар.) Эти банкноты — всего лишь бумага. Их нельзя есть, пить, курить и, что самое важное, с ними нельзя отправиться к правительству и потребовать что-то взамен этих долларов. У этих банкнот нет никакой внутренне им присущей и неотъемлемой ценности. Данное утверждение справедливо применительно почти ко всем мировым валютам. Оказавшись на необитаемом острове со 100 млн. дол., вы вскоре погибли бы. Правда, если бы вас вызволили с этого необитаемого острова и вы прихватили с собой эти деньги, ваша последующая жизнь оказалась бы куда как хороша. Ценность современной валюты заключается в том, что она обладает покупательной силой. Доллары имеют цену, потому что люди, торгующие реальными вещами (продуктами питания или книжками) или делающие педикюр, принимают их в оплату за свои товары и услуги. А эти люди принимают доллары в оплату, потому что уверены: их примут в оплату и другие люди, торгующие другими реальными вещами. Доллар — клочок бумаги, ценность которого обусловлена исключительно нашей уверенностью в том, что мы сможем использовать его для покупки чего-то необходимого нам в будущем.

Для того чтобы дать вам некоторое понимание того, насколько современные деньги являются игрой в доверие, рассмотрим необычный пример из жизни Индии. Большинство индийцев, занимающихся коммерцией (лавочники, таксисты и т. д.), не станут принимать поношенные, истертые или слишком уж захватанные бумажные рупии. Поскольку другие индийцы знают, что многие их соотечественники не примут изношенные банкноты, они их тоже не принимают. Наконец, туристы, приезжающие в страну, быстро приучаются принимать только незахватанные банкноты, чтобы не испытывать трудностей с подержанными рупиями. Весь этот процесс носит крайне иррациональный характер, поскольку Центральный банк Индии считает любую банкноту, имеющую серийный номер, в каком бы состоянии она ни была, законным платежным средством. Любой банк обменяет рваные банкноты на хрустящие новенькие. Но это не имеет значения; разумные люди отказываются принимать законные платежные средства, потому что, по их мнению, другие люди могут не принять их в оплату. Подобное странное явление подчеркивает тот факт, что наша вера в бумажные деньги обусловлена верой в то, что другие люди примут эти деньги.

Поскольку бумажные деньги сами по себе никакой ценности не имеют, их ценность зависит от их покупательной способности — свойства, которое может изменяться и постепенно, с течением времени, и ошеломляюще быстро. Летом 1997 г. я провел несколько дней в поездке по Айове с целью «измерить пульс американского фермера» для журнала «The Economist». Где-то неподалеку от Де-Мойна я разговорился с фермером, занимавшимся выращиванием кукурузы, соевых бобов и крупного рогатого скота. Показав мне ферму, он указал на старый трактор, стоявший у амбара, и сказал: «В 1970 г. я купил этот трактор новеньким за 7500 дол.». «А теперь погляди на это, — продолжил он сердито, указывая на сияющий новый трактор, стоявший рядом со старым. — Обошелся он мне в 40 тыс. дол. Можешь мне это объяснить?» [110].

Я мог бы объяснить это, хотя фермеру я сказал что-то другое, поскольку у него уже вызвало подозрение и то, что я молод, и то, что я горожанин, и то, что прикатил к нему на машине «Honda Civic». (На следующий год, когда меня попросили написать аналогичную историю о фермерах — производителях табака из Кентукки, у меня хватило ума отправиться в поездку по фермам на арендованном по этому случаю пикапе.) Мой ответ наверняка свелся бы к одному слову: инфляция. Вероятно, реальная стоимость нового трактора была не больше стоимости старого, т. е. для того чтобы купить его, фермеру надо было выполнить тот же, если не меньший, объем работы. Цена на тракторы выросла, но выросли и цены, по которым фермер мог продавать свой урожай и свой скот.

Говоря предельно просто, инфляция означает, что средние цены растут. Уровень или темпы инфляции (или изменения индекса потребительских цен) — это попытка правительства выразить изменение цен одной цифрой, скажем 4, 2 %. Метод определения этого показателя поразительно примитивен: государственные служащие время от времени проверяют цены на тысячи и тысячи товаров — одежду, продовольствие, топливо, развлечения, жилье — и затем на основании результатов этих замеров компилируют некую величину, которая отражает изменение цен на корзину товаров. Инфляцию лучше всего представлять не как рост цен, а, скорее, как падение покупательной силы доллара. Теперь на доллар можно купить меньше, чем прежде. Здесь-то и обнаруживается связь между Федеральной резервной системой (или каким-либо центральным банком) и экономическим разорением. Бумажные деньги имеют ценность только потому, что они редки. Центральный банк управляет этой редкостью денег. Таким образом, коррумпированный или некомпетентный центральный банк может размыть и даже полностью уничтожить ценность наших денег.

В 1921 г. экземпляр газеты в Германии стоил примерно треть марки; два года спустя он стоил 70 млн марок. За эти два года изменилась не газета; изменилась немецкая марка, которая становилась бесполезной по мере того, как правительство с запредельным безрассудством печатало все новые и новые марки. Действительно, марка обесценилась настолько, что домохозяйкам стало дешевле топить этими деньгами печки, чем покупать на них дрова. В 1980-х годах в Латинской Америке инфляция достигла таких масштабов, что у некоторых стран этого региона самой крупной статьей импорта стал ввоз банкнот [111]. В конце 1990-х годов белорусский рубль стали называть «зайчиком» — не только потому, что на банкноте был изображен заяц, но и по причине удивительной способности «зайчиков» к размножению. В августе 1998 г. покупательная способность белорусского рубля снизилась на 10 % за одну неделю.

Масштабная инфляция сильно уродует экономику. Работники спешат потратить свои заработки, прежде чем они обесценятся. Возникает культура, в которой работники стремятся потратить свои заработки на обед, поскольку к ужину цены обязательно повысятся. Кредиты под фиксированный процент становятся невозможными, потому что в условиях, когда существует риск обесценивания самих денег, ни одно финансовое учреждение не согласится получать фиксированную сумму денег в качестве погашения кредита и процентов по нему. Подумайте о такой ситуации: любой человек, взявший кредит под залог недвижимости и под фиксированный процент в Германии в 1921 г., мог в 1923 г. полностью погасить свою задолженность, потратив на такое погашение меньше марок, чем на покупку газеты. Даже сегодня в большинстве латиноамериканских стран из-за страха перед возвращением необузданной инфляции невозможно получить заем под залог недвижимости и фиксированный процент сроком на 30 лет.

Америка никогда не испытывала гиперинфляции. Да, у нас были приступы умеренной инфляции; издержки были меньше, принимали более скрытые формы, но все равно оставались значительными. На самом первичном, исходном уровне инфляция приводит к обманчивым или неточным сравнениям. Журналисты редко проводят различие между реальными и номинальными величинами, хотя должны бы это делать. Предположим, что доходы американцев за прошлый год выросли на 5 %. До тех пор пока нам неизвестен уровень инфляции, эта цифра бессмысленна. Если цены выросли на 7 %, то в действительности наше материальное положение ухудшилось. Цифры в наших ведомостях на выдачу зарплаты могут казаться более крупными, но на эту зарплату можно купить на 2 % меньше товаров, чем годом ранее. Самым отъявленным надувалой выступает Голливуд, ежегодно возвещающий о том, что какой-то посредственный кинофильм поставил новый рекорд кассовых сборов. Сравнение валовых кассовых сборов 2002 г. с валовыми кассовыми сборами 1970 или 1950 г. — совершенно бессмысленное занятие до тех пор, пока эти величины не откорректированы с учетом инфляции. Билет на «Gone with the Wind» («Унесенные ветром») стоил 19 центов. Билет на «Dude, Where's My Car?» («Пижон, где моя машина?») стоит 10 дол. Конечно, при сравнении валовые сборы 2002 г. выглядят огромными.

Далее, даже умеренная инфляция способна пожирать наши состояния, если мы не управляем активами надлежащим образом. Любое состояние, воплощенное в наличность, со временем будет терять свою стоимость. Даже сберегательные счета и депозитные сертификаты, которые считаются «надежными» инвестициями, поскольку основная сумма депозита застрахована, подвержены пусть менее явному, но риску того, что низкие проценты, начисляемые по ним, могут не угнаться за инфляцией. В том, что неопытные инвесторы избегают «рискованного» фондового рынка только для того, чтобы созерцать, как тают их капиталы, размещенные на другом рынке, есть некая печальная ирония. Действительно, инфляция может быть особенно губительной для людей, ушедших на пенсию или по иным причинам живущих на фиксированные доходы. Если такие доходы не индексируют в соответствии с темпами инфляции, их покупательная способность постепенно исчезает. Ежемесячно получаемая сумма, которая в 1985 г. позволяла жить припеваючи, в 2002 г. недостаточна даже для оплаты самых насущных потребностей.

Кроме того, инфляция произвольно перераспределяет богатства. Предположим, я взял у вас в долг 1000 дол., пообещав вернуть долг и 100 дол. в виде процентов на следующий год. Нам обоим такая договоренность представляется вполне справедливой. А теперь представьте, что некий совершенно безответственный руководитель центрального банка позволил инфляции разогнаться до 100 % в год. Те 1100 дол., которые я выплачу вам в будущем году, будут стоить гораздо меньше, чем кто-либо из нас мог ожидать; покупательная способность этой суммы снизится наполовину. Реально я займу у вас 1100 дол., а верну 550. Неожиданные приступы инфляции хороши для должников и плохи для кредиторов. Это весьма важный момент, к которому мы еще вернемся.

А еще инфляция искажает налоги. Возьмем, например, налог на прирост капитала. Допустим, вы купили акцию и через год продали ее, заработав на этой сделке 10 % прибыли. Если темпы инфляции составляют те же самые 10 % в год, то вы фактически ничего на этом не заработали. Ваша прибыль абсолютно точно нейтрализована тем фактом, что каждый доллар, вложенный вами в портфель ценных бумаг, потерял 10 % своей покупательной способности, «пошел дяде Сэму». А вы еще должны заплатить налог на прирост вашего капитала на 10 %. Налоги неприятны даже тогда, когда вы действительно получили прибыль, но когда вы никакой прибыли не получили, налоги просто омерзительны.

Учитывая все сказанное, надобно заметить, что умеренная инфляция, будь ее темпы постоянны или предсказуемы, оказывала бы весьма незначительный эффект. Предположим, например, что нам известно: темпы инфляции отныне и навсегда будут равны 10 % в год. Не выше и не ниже. О, с этим бы мы совладали. По любому сберегательному счету начислялся бы некий реальный процент и еще 10 %, компенсирующие инфляцию. Наши заработки увеличивались бы на 10 % ежегодно (плюс, будем надеяться, на еще какую-то дополнительную сумму, обусловленную нашими достоинствами и заслугами). Все кредитные соглашения предусматривали бы взимание с заемщика некоторого реального процента за пользование заемными средствами плюс 10 % в год, которые учитывали бы тот факт, что доллары, которые вы берете в долг, не равны долларам, которыми вы будете погашать долг. Правительственные пособия индексировались бы на величину инфляции, то же самое происходило бы и с налогами.

Но инфляция непостоянна и непредсказуема. Действительно, аура неопределенности является одной из ее самых коварных аспектов. Люди и компании, принимая экономические решения, вынуждены гадать, каковы будут цены в будущем. Когда рабочие-автомобилестроители и компания Ford ведут переговоры о заключении нового соглашения на четыре года, обе стороны должны делать некоторые оценки будущей инфляции. Соглашение, предусматривающее ежегодное повышение заработной платы на 4 %, отличается исключительной щедростью по отношению к рабочим, если темпы инфляции равны 1 % в год, но если темпы инфляции повышаются до 10 %, то соглашение оказывается гибельной для рабочих сделкой. Кредиторы должны делать сходные расчеты. Выдача кредита кому-либо на 30 лет под фиксированный процент в инфляционной среде сопряжена с огромным риском. Поэтому когда кредиторы опасаются будущей инфляции, они подстилают соломку. Чем сильнее страх перед инфляцией, тем больше соломки. В то же время, если центральный банк доказывает серьезность своих намерений относительно предотвращения инфляции, соломки стелят поменьше. Одним из самых существенных преимуществ устойчиво низкой инфляции 1990-х годов было то, что кредиторы стали меньше опасаться будущей инфляции. В результате проценты по долгосрочным кредитам резко снизились, что сделало покупки домов и другие крупные приобретения более доступными. Роберт Барро, экономист из Гарварда, проанализировавший экономический рост, который имел место почти в сотне стран на протяжении нескольких десятилетий, подтверждает, что высокая инфляция сопряжена с замедлением роста реального ВВП.

Представляется достаточно очевидным, что правительства и центральные банки должны бы сделать борьбу с инфляцией приоритетной задачей. Даже если они совершили ошибки из самых добрых намерений, пытаясь заставить экономику своих стран развиваться на предельной скорости, нам следует ожидать небольших всплесков инфляции, а не продолжительных периодов роста цен, и уж тем более не гиперинфляции. Однако в действительности мы наблюдаем нечто иное. Правительства как богатых, так и бедных стран разгоняют экономическое развитие не просто до скорости, превышающей предельную, но до скорости, на которой из двигателя начинает валить дым, а колеса просто визжат и отваливаются. Почему? Потому, что продажные, близорукие или впавшие в отчаяние правительства могут купить себе еще какое-то время, раскручивая инфляцию. Ранее, в главе 2, мы говорили о силе стимулов. Теперь посмотрим, сможете ли вы сложить этот паззл: (1) у правительств часто бывают большие долги, а у правительств, испытывающих трудности, долги и того больше; (2) инфляция хороша для должников, поскольку посте, пенно размывает стоимость денег, которые должникам придется отдавать; (3) правительства управляют темпами инфляции. Складываем все воедино и подытоживаем: правительства могут снизить свои долги, отпустив вожжи, сдерживающие инфляцию.

Разумеется, такая политика приводит к разнообразным жертвам. Те, кто дал правительствам кредиты, получают обратно те же номинальные суммы, но в валюте, утратившей свою стоимость. Одновременно страдают и просто держатели валюты, поскольку на имеющиеся у них деньги теперь можно купить гораздо меньше. Наконец, наказывают даже будущих граждан, поскольку правительства, проводящие инфляционную политику, столкнутся с трудностями или с невозможностью новых заимствований под разумные процентные ставки (хотя банкиры демонстрируют извращенную склонность к неоднократному повторению одних и тех же ошибок).

Правительства могут также извлекать краткосрочную выгоду из того, что экономисты называют «инфляционным налогом». Предположим, вы руководите правительством, которое неспособно собирать налоги обычными методами — или потому что в стране нет инфраструктуры, необходимой для сбора налогов, или потому что граждане страны не могут или не хотят платить больше. При этом у вас есть государственные рабочие и служащие, возможно, даже большая армия, и всем этим людям надо платить. У этой проблемы есть очень простое решение. Купите-ка пива, закажите пиццу (или соответствующее национальное блюдо) и запускайте печатный станок на национальном монетном дворе. Как только на ваших новых песо, рублях или долларах высохнет краска, пускайте их на оплату труда ваших государственных рабочих и служащих, а также на выплаты солдатам. Увы, вы обложили народ вашей страны налогом — косвенно. Физически вы не вытащили деньги у них из бумажников, вместо этого вы просто обесценили деньги, которые лежат в этих бумажниках. Континентальный конгресс сделал это во время войны США за независимость; во время гражданской войны это делали и федералы и конфедераты; правительство Германии делало это в период между двумя мировыми войнами; а теперь это делает правительство Зимбабве.

Для того чтобы разыгрывать инфляционную карту, правительству вовсе не надо стоять на грани катастрофы. Даже в современной Америке умные политики могут не без выгоды пользоваться умеренной инфляцией. Одной из особенностей безответственной валютно-финансовой политики является то, что она, как и вечеринка, вышедшая из-под контроля, может быть какое-то время забавной. В краткосрочной перспективе доступные, «легкие деньги» позволяют всем почувствовать себя богаче. Когда потребители тянутся к дилеру машин «Chrysler» в Де-Мойне, первой реакцией дилера становится ощущение, что, продавая автомобили, он занимается очень хорошим делом. Или, возможно, дилер думает, что новые модели машин «Chrysler» привлекательнее автомобилей «Ford» или «Toyota». В любом случае дилер повышает цены, получает больший доход и вообще уверен, что его-то жизнь становится лучше. Лишь со временем до него доходит, что с подобным же явлением сталкивается большинство других компаний и предприятий. Поскольку все остальные также поднимают цены, более высокие доходы дилера будут съедены инфляцией.

К этому моменту политики, раскрутившие инфляцию, уже, возможно, получили то, что хотели: они добились переизбрания. Центральный банк, который недостаточно изолирован от политики, может раскрутить безумную вечеринку до голосования. Будет много танцев на столах; выборы закончатся прежде, чем избиратели начнут мучиться инфляционным похмельем. Среди специалистов по макроэкономике ходит предание о том, что председатель Федеральной резервной системы Артур Берне оказал подобную услугу Ричарду Никсону в 1972 г., а семейство Бушей все еще злится на Алана Гринспена за то, что тот не подлил немножко алкоголя в пунш перед выборами 1992 г., когда в результате небольшого спада в американской экономике Джорджа Г. У. Буша-старшего попросили с поста президента США.

При условии, что власти, вершащие валютную политику, исполняют свои обязанности ответственно, политическая независимость имеет решающее значение. Факты показывают, что страны, имеющие независимые центральные банки, т. е. банки, которые могут действовать, пользуясь сравнительной свободой от политического вмешательства, в целом на протяжении долгих исторических периодов имеют более низкие средние темпы инфляции. Федеральная резервная система США считается сравнительно независимым от политического влияния и вмешательства органом, принимающим решения по валютно-финансовым вопросам. Членов совета управляющих Федеральной резервной системы назначает президент на четырнадцатилетний срок. Этот порядок не дает членам совета управляющих такого же пожизненного пребывания в должности, каким пользуются судьи Верховного суда США, но делает невозможным укомплектование любым новым президентом совета управляющих Федеральной резервной системы своими ставленниками. Примечательно (и это обстоятельство даже вызывает критику), что самый важный экономический пост в демократическом правительстве замещается посредством не избрания, а назначения. Американцы сконструировали именно такой порядок: приняли демократическое решение учредить относительно недемократический институт. Эффективность центрального банка зависит от его независимости и способности внушать доверие, причем настолько, что репутация может поддерживаться автоматически. Если компании уверены в том, что центральный банк не потерпит инфляции, они не будут испытывать необходимости повышать цены. А если компании не повышают цены, то не будет и проблемы инфляции. Репутация Алана Гринспена в значительной мере обусловлена его вполне заслуженной славой борца с инфляцией. Когда кандидата в президенты Джона Маккейна спросили, что он станет делать, если председатель Федеральной резервной системы умрет до того, как истечет срок полномочий самого Маккейна, сенатор ответил: «Я бы подпер его тело и нацепил бы ему на нос пару черных очков».

Служащие Федеральной резервной системы встречают всякое политическое вмешательство в штыки. Весной 1993 г. я был на обеде с Полом Волкером, бывшим председателем Федеральной резервной системы. В то время м-р Волкер преподавал в Принстоне и был настолько добр, что взял с собой на обед своих студентов. Президент Клинтон только что выступил с обращением на объединенном заседании обеих палат конгресса, и во время этой церемонии Алан Гринспен сидел рядом с Хилари Клинтон. Больше всего от того обеда мне запомнилось бурчание м-ра Волкера по поводу того, что Алану Гринспену не следовало сидеть рядом с супругой президента. По мнению м-ра Волкера, это могло дать повод усомниться в независимости Федеральной резервной системы от исполнительной власти. Это пример того, насколько серьезно главы центральных банков относятся к своей политической независимости.

Инфляция — скверное явление. Дефляция, или устойчивое снижение цен — и того хуже. Даже умеренная дефляция может вызвать опустошение в экономике, о чем свидетельствует опыт Японии за последнее десятилетие. Утверждение о том, что снижение цен может ухудшить положение потребителей, кажется противоречащим здравому смыслу (особенно если учесть, что рост цен тоже ухудшал их положение), однако дефляция порождает опасный экономический цикл. Начать с того, что снижение цен заставляет потребителей откладывать покупки. Зачем покупать холодильник сегодня, если на следующей неделе холодильники подешевеют? Между тем цены на активы также снижаются и потребители чувствуют, что беднеют, и менее склоняются к расходам. (Вообразите, что стоимость вашего дома из года в год падает, а платежи по закладной остаются прежними.) Как нам известно из последней главы, когда потребители прекращают тратить деньги, прекращается и рост экономики. Компании реагируют на этот спад еще более значительным снижением цен. Результатом оказывается то, что экономика входит в смертельный штопор. Пол Кругман отмечал:

Цены падают потому, что экономика угнетена; теперь мы только что узнали о том, что экономика угнетена снижением цен. Это готовит сцену для возвращения еще одного чудища, которого мы не видели с 1930-х годов, — «дефляционной спирали», при которой снижающиеся цены и обрушающаяся экономика питают друг друга, ввергая экономику в бездну [112].

Возможно, тут не в силах помочь и валютная политика. В Японии центральный банк уже довел процентные ставки до нуля, а это означает, что их более некуда снижать. (Процентные ставки не могут быть отрицательными. Любому банку, который выдал 100 дол. в кредит и требует вернуть ему лишь 98 дол., было бы лучше просто оставить эти 100 дол. у себя в хранилище.) И все-таки реальная ставка процента за пользование капиталом на самом деле может быть весьма высокой. И вот почему. В условиях падения цен операция, при которой сегодня занимают 100 дол. а завтра гасят долг теми же 100 дол., не лишена издержек. Те 100 дол., которыми вы погашаете полученный вчера кредит, имеют большую покупательную способность, чем те 100 дол., которые вы получили в кредит. Возможно, гораздо большую. Чем быстрее снижаются цены, тем выше реальная стоимость заимствований. Экономисты все более убеждаются в том, что Япония нуждается в изрядной дозе инфляции. Некоторые должностные лица заходят настолько далеко, что побуждают Банк Японии принять любые меры «вплоть до разбрасывания банкнот с вертолета» [113]. Возвращаясь к макроэкономической политике, замечу, что одна из теорий, объясняющих причины, в силу которых японские должностные лица не сделали большего в борьбе с падением цен, утверждает, что стареющее население Японии, многие представители которого живут на фиксированные доходы или сбережения, считают дефляцию хорошим явлением, несмотря на ее опустошительные последствия для экономики в целом.

В истории США также были периоды дефляции. Среди экономистов существует общее согласие относительно того, что причиной Великой депрессии была скверная, халтурная валютно-финансовая политика. С 1929 по 1933 г. предложение денег в США снизилось на 28 % [114]. Федеральная резервная система сознательно не пошла на то, чтобы «открыть кредитный кран»; скорее, она праздно созерцала самопроизвольное сокращение предложения денег. Контроль над процессом обращения денег был потерян. Из-за массового банкротства банков, случившегося в 1930 г., и банки, и частные лица начали припрятывать наличность. Деньги, засунутые под матрас или запертые в банковском хранилище, нельзя было закачать в экономику в виде кредитов. Пока объем средств, которые можно было бы использовать для Кредитования, уменьшался, Федеральная резервная система ничего не делала. А ей следовало делать прямо противоположное: закачивать деньги в экономическую систему.

Валютно-финансовая политика — дело мудреное. Если эта поливка правильна, она способствует экономическому росту и амортизирует потрясения, которые в противном случае могли бы вызвать катастрофу. Если валютно-финансовая политика ошибочна, она может привести к страданиям и нужде. В 1990-х годах, когда американская экономика переживала самый длительный в своей истории период роста, м-ру Гринспену отдавали честь как создателю гибкого подхода к валютно-финансовой политике — как Златовласка из сказки о трех медведях, м-р Гринспен все делал очень вовремя: использовал любые возможности и, использовав их, уходил. XXI век уже предъявил нам потрясающее разнообразие новых проблем — от войны до глобального кризиса. Рука специалиста на «кредитном кране» США будет приобретать все большее значение.

Глава 11. Торговля и глобализация: