Хорошие вести об азиатских потогонных предприятиях

Представьте удивительное изобретение: машину, которая может превращать зерно в стереофоническое оборудование. Запущенная на полную мощность, эта машина может превратить 50 бушелей зерна в проигрыватель для компакт-дисков. Или же одно переключение цифрового пульта управления — и чудо-машина превратит полторы тысячи бушелей соевых бобов в четырехдверный седан. Но у этой машины есть и другие способности. Если ее должным образом запрограммировать, она может превращать программные продукты Windows в прекрасные французские вина. Или может переработать самолет «Boeing-747» в такое количество фруктов и овощей, которого хватит для того, чтобы кормить несколько месяцев население целого города. Но самое сногсшибательное свойство этого изобретения заключается в том, что его можно установить в любой точке мира и запрограммировать на превращение всего, что выращено и произведено, в вещи, которые, как правило, встречаются гораздо реже.

Примечательно, что эта фантастическая машина работает и на бедные страны. Развивающиеся страны могут впихивать в нее все, что им удалось произвести, — основные товары своего экспорта, дешевый текстиль, простые промышленные изделия — и получать товары, в которых, не будь этой машины, им могли бы и отказать: продовольствие, лекарства, более передовые промышленные товары. Очевидно, что бедные страны, имеющие доступ к этой машине, станут развиваться быстрее стран, не имеющих такого доступа. Следует ожидать, что предоставление доступа к этой машине бедным странам станет частью нашей стратегии избавления миллиардов людей во всем мире от вопиющей нищеты.

Поразительно, но это изобретение уже существует. Оно называется торговлей.

Если я зарабатываю на жизнь писанием книг и использую полученный от этого занятия доход на покупку сделанной в Детройте машины, то в этой сделке нет ничего особенно противоречивого. Это улучшает как мое положение, так и положение автомобилестроительной компании. Об этом рассказано в главе 1. Современная экономика основана на торговле. Мы платим другим за выполнение того, чего не можем сделать сами, — за все, начиная от производства автомобиля и кончая удалением аппендикса. То, что мы платим другим людям за выполнение задач, которые могли бы выполнить и сами, но предпочитаем не заниматься этим, столь важно потому, что мы можем потратить свое время на что-то лучшее. Мы платим другим людям за то, что они варят кофе, делают сандвичи, меняют масло, убирают в доме и даже гуляют с собакой. Компания Starbucks, история которой стала одним из величайших свидетельств делового успеха в последнее десятилетие, построила свой бизнес вовсе не на основе какого-то существенного технологического прорыва. Эта компания просто осознала тот факт, что занятые люди станут регулярно платить несколько долларов за чашку кофе вместо того, чтобы варить его самим или пить пойло, которое обычно разносят по офису.

Самый простой способ оценить преимущества, которые приносит нам торговля, — представить, какой была бы жизнь без нее. Вы бы просыпались рано утром в маленьком домишке, который кое-как построили собственными руками. Вы одевались бы в одежку из ткани, которую сами соткали из шерсти, настриженной вами же с двух овец, которые пасутся позади вашего дома. Затем вы собрали бы несколько кофейных зерен с чахлого кофейного дерева, которое не больно-то хорошо растет в Миннеаполисе. Занимаясь этим, вы все время надеялись бы на то, что за ночь ваша курица снесла яйцо, так что у вас, возможно, есть чем позавтракать. По сути дела, эта история о том, что наш уровень жизни высок потому, что мы способны сосредоточиться на выполнении задач, которые выполняем лучше всего, и приобретаем все остальное.

Почему подобные сделки должны отличаться в том случае если некий продукт или услуга, которые мы приобретаем, произведены в Германии или в Индии? И в самом деле, не должны. Мы пересекли некую политическую границу, но экономика не изменилась сколько-нибудь существенным образом. Люди и компании ведут бизнес друг с другом, потому что им это выгодно. Это утверждение справедливо в отношении рабочего с фабрики компании Nike из Вьетнама, в отношении автомобилестроителя из Детройта, французов, которые в Бордо едят гамбургеры в McDonald's, или американцев, пьющих отличное бургундское в Чикаго. Любые разумные дискуссии о торговле должны начинаться с мысли о том, что люди, живущие в Чаде, Того или Южной Корее, не отличаются от нас; они делают то, что, как они надеются, улучшит их жизнь. Торговля — одно из таких улучшающих жизнь занятий. Пол Кругман заметил: «Вы могли бы сказать, а я именно так и говорю, что глобализация, движимая не благостью человеческой природы, а мотивом получения прибыли, принесла людям гораздо больше, чем вся помощь другим государствам и все предоставленные на мягких условиях кредиты, которые когда-либо были сделаны правительствами и международными организациями, действующими из самых лучших побуждений». И с тоской добавляет: «Но по опыту знаю, что сказав это, я наверняка получу вал посланий, исполненных ненависти» [115].

Такова природа «глобализации». Этот термин стал обозначать рост международного потока товаров и услуг. Американцы и большинство других жителей планеты ныне с большей, чем когда-либо, вероятностью покупают товары или услуги в других странах, взамен продавая свои товары и услуги за рубеж. В конце 1980-х годов я путешествовал по Азии в качестве корреспондента, который писал серию статей для ежедневной газеты, издающейся в штате Нью-Гэмпшир. Натолкнувшись на ресторанчик сети Kentucky Fried Chicken в сравнительно глухой части о. Бали, я был так удивлен, что написал об этом статью. «Полковнику Сэндерсу удалось развернуть рестораны быстрого питания в самых отдаленных районах мира», — писал я. Если бы я понял, что идея «культурной гомогенизации» спустя десятилетие станет причиной гражданского недовольства, я мог бы стать богатым и знаменитым в качестве человека, который одним из первых выступил комментатором глобализации. Вместо этого я всего лишь написал, что «в этой сравнительно непотревоженной среде ресторан Kentucky Fried Chicken кажется неуместным» [116].

Ресторан Kentucky Fried Chicken был чем-то большим, чем любопытный объект, каким я его представил. Это был осязаемый признак того, что ясно демонстрирует статистика: мир в экономическом смысле становится все более взаимозависимым. Мировой экспорт как доля мирового ВВП вырос с 8 % в 1950 г. до 26 % сегодня [117]. Доля экспорта в ВВП США за тот же самый период выросла с 5 до 10 %. Стоит заметить, что большую часть американской экономики по-прежнему составляют товары и услуги, производимые для внутреннего потребления. При этом просто благодаря огромным размерам своей экономики США являются крупнейшим в мире экспортером. Стоимость экспортируемых США товаров вдвое превышает стоимость японского экспорта и почти равна стоимости экспорта всего ЕС. США извлекают немалую пользу из открытой системы международной торговли. Но такую же пользу извлекает и остальной мир.

Полагаю, сказав это, я тоже нарвусь на письма, полные ненависти. Почти все теории и почти все доказательства позволяют предположить, что выгоды международной торговли намного превосходят ее издержки. Эта тема заслуживает целой отдельной книги. Некоторые хорошие книги посвящены самым невообразимым темам — от административной структуры ВТО до судьбы морских черепах, попавших в сети, которые были поставлены ловцами креветок. И все же фундаментальные идеи, положенные в основу дебатов об издержках и выгодах глобализации, просты и логичны. В действительности же, ни одна из проблем современности не спровоцировала такого обилия неряшливых мыслей. Проблема международной торговли зиждется на самых фундаментальных, базисных понятиях экономики.

Торговля делает нас богаче. Торговля отличается тем, что является одной из важнейших идей экономики, причем одной из тех идей, понимание которых наименее всего зависит от интуиции. Аврааму Линкольну однажды посоветовали для завершения строительства трансконтинентальной железной дороги закупить дешевые железные рельсы в Великобритании. Линкольн ответил: «Сдается мне, что ежели мы купим рельсы в Великобритании, то получим рельсы, а они получат наши денежки. Но если изготовить рельсы здесь, у нас будут и рельсы и деньги» [118]. Для того чтобы понять выгоды, которые приносит торговля, необходимо найти ошибку в экономическом мышлении м-ра Линкольна. Позвольте мне перефразировать его замечание и проверить, не проявится ли логический изъян. Если я покупаю мясо у мясника, то получаю мясо, а мясник получает мои деньги. Если я держу корову у себя на заднем дворе в течение трех лет, а затем сам забиваю ее, то получаю и мясо и деньги. Но почему я не держу корову на заднем дворе? Потому что это было бы жуткой потерей времени — времени, которое я бы мог потратить на более производительное выполнение каких-то иных задач. Мы торгуем с другими, потому что торговля освобождает время и ресурсы на выполнение тех дел, в которых мы более искусны.

Саудовская Аравия может производить нефть дешевле, чем США. В свою очередь, США могут выращивать зерновые и соевые бобы дешевле, чем это можно сделать в Саудовской Аравии. Торговля по схеме «зерно за нефть» — пример абсолютной выгоды. Если две разные страны искусны в производстве различных товаров, обе они могут потреблять больше, специализируясь на производстве того, что они делают лучше всего, и затем обмениваясь своими продуктами. Людям из Сиэтла не надо выращивать себе рис. Вместо выращивания риса им следует строить самолеты (на заводах компании Boeing), писать программы (в компании Microsoft) и продавать книги (на сайте Amazon.com), предоставив выращивание риса крестьянам Таиланда или Индонезии. Между тем эти крестьяне могут пользоваться благами Microsoft Word, даже если у них нет ни технологии, ни знаний, необходимых для создания таких программных продуктов. Страны, как и отдельные люди, имеют разные природные преимущества. Саудовской Аравии смысла выращивать овощи не больше, чем Майклу Джордану заниматься ремонтом своего автомобиля.

Отлично, но как быть странам, которые ничего особенно хорошо не производят? В конце концов страны бедны потому, что они непроизводительны. Что может предложить Соединенным Штатам Америки Бангладеш? Оказывается, благодаря концепции, называемой концепцией сравнительных преимуществ, Бангладеш может много чего предложить США. Работникам в Бангладеш не надо превосходить американских рабочих в производстве чего-либо для того, чтобы извлекать выгоды из торговли. Скорее, дело обстоит так: бангладешцы обеспечивают нас товарами для того, чтобы мы могли потратить наше время, специализируясь на том, что мы делаем особенно хорошо. Позвольте привести пример. В Сиэтле живет много инженеров. Эти мужчины и женщины имеют степени докторов механико-инженерных наук и, вероятно, знают о производстве обуви и рубашек больше, чем кто-либо из живущих в Бангладеш. Так зачем же нам покупать импортные рубашки и импортную обувь, произведенные малограмотными рабочими в Бангладеш? Затем, что наши инженеры из Сиэтла знают еще, как конструировать и производить самолеты. Действительно, это наши инженеры делают лучше всего и лучше всех. Это означает, что, производя реактивные самолеты на продажу, они создают максимальную стоимость в затрачиваемое ими время. Импортирование рубашек из Бангладеш освобождает американских работников для того, чтобы они создавали максимальную стоимость, тем самым улучшая состояние всего мира.

Производительность — вот что делает нас богаче. Специализация — это то, что обеспечивает нашу производительность. Торговля позволяет нам специализироваться. Американские инженеры из Сиэтла более производительны в создании самолетов, чем в пошиве рубашек; а текстильщики Бангладеш более производительны в пошиве рубашек и обуви, чем в чем-либо еще, что они могли бы делать (в противном случае они бы не работали в текстильной промышленности). В настоящий момент я пишу книгу. Моя жена руководит компанией, занимающейся консалтингом в области программного обеспечения. С нашими дочерьми нянчится замечательная женщина по имени Клементина. Мы нанимаем ее не потому, что она лучше нас обращается с детьми (хотя временами я думаю, что это действительно так). Мы нанимаем Клементину потому, что она позволяет нам в дневные часы находиться на наших рабочих местах и успешно исполнять наши производственные обязанности, и это — наилучшее из возможных положение дел для нашей семьи, не говоря уже о Клементине, читателях этой книги и клиентах компании, которой заправляет моя жена.

Торговля позволяет использовать скудные ресурсы с максимальной эффективностью.

Торговля создает проигравших. Если торговля переносит блага конкуренции в самые отдаленные уголки мира, то вслед за этим не замедлит проявиться и эффект созидательного разрушения. Попробуйте объяснить выгоды глобализации рабочим-обувщикам из штата Мэн, потерявшим работу, потому что их предприятие было передислоцировано во Вьетнам. (Вспомните о том, что я был спичрайтером губернатора этого штата; я пытался объяснить это.) Торговля, как и технологии, может уничтожать рабочие места, особенно требующие малоквалифицированного труда. Если рабочий в штате Мэн зарабатывает 14 дол. в час, делая то, что во Вьетнаме может быть сделано за 1 дол. в час, то производительность рабочего из Мэна должна быть в 14 раз выше производительности вьетнамского рабочего. Если это не так, компания, стремящаяся к максимизации прибыли, отдаст предпочтение Вьетнаму. Однако рабочие места теряют и бедные страны. Отрасли, которые на протяжении десятилетий пользовались защитой от международной конкуренции и потому усвоившие все скверные привычки, которые возникают при отсутствии конкуренции, могут быть безжалостно сокрушены эффективными иностранными конкурентами. Каково бы вам пришлось, если бы вы были производителем «Thumbs-Up Cola» в Индии, когда в 1994 г. на индийский рынок пришла настоящая Coca-Cola?

В долгосрочной перспективе торговля способствует развитию, а растущая экономика может поглотить людей, которые лишились прежней работы. Объем экспорта растет, а потребители становятся богаче благодаря дешевому импорту; оба этих явления создают спрос на работников в других секторах экономики. В США вызванное торговлей сокращение рабочих мест имеет свойство быть относительно небольшим по сравнению со способностью экономики создавать новые рабочие места. Одно из проведенных после заключения Североамериканского соглашения о свободной торговле исследований показало, что в период с 1990 по 1997 г. в результате свободной торговли с Мексикой США ежегодно теряли в среднем по 37 тыс. рабочих мест, но в то же самое время американская экономика создавала по 200 тыс. новых рабочих мест ежемесячно [119]. Тем не менее выражение «в долгосрочной перспективе» наряду с выражениями «издержки перехода» и «краткосрочное вытеснение» — одно из самых бездушных; эти выражения скрывают человеческие страдания и разрушение привычных условий существования людей. От обувщиков из Мэна ожидают выплат по закладным в краткосрочной перспективе. Печальная реальность состоит в том, что обувщики из штата Мэн, возможно, ничего не выгадают и в долгосрочной перспективе. У работников, ставших безработными, возникают проблемы с квалификацией. (Новые технологии лишают работы намного больше людей, чем торговля.) Если некая отрасль сконцентрирована в определенном географическом районе, как это часто бывает, уволенные работники могут стать свидетелями исчезновения их общины и их образа жизни.

«New York Times» опубликовала документальную историю Ньютон-Фоллз, общины, сложившейся в северной части штата Нью-Йорк вокруг бумажной фабрики, которая была открыта в 1894 г. Через столетие фабрику закрыли, отчасти вследствие усиливающейся иностранной конкуренции. В этом не было ничего хорошего:

С октября, когда была предпринята последняя отчаянная и неудачная попытка спасти фабрику, Ньютон-Фоллз вплотную приблизился к тому, чтобы превратиться в предмет изучения печальной социологии аграрной местности, где немногие оставшиеся жители с прискорбием свидетельствуют о медленном умирании их общины, которая напоминает незаведенные вовремя часы, отсчитывающие минуты перед неотвратимым последним ударом [120].

Да, экономические выгоды торговли перевешивают сопряженные с нею потери, но счастливцы редко выписывают чеки потерпевшим. А потерпевшие частенько несут колоссальные потери. Какое утешение может найти обувщик из Мэна в том, что торговля с Вьетнамом сделает США в целом богаче? Он-то сам стал беднее и, вероятно, навсегда останется бедным. Действительно, мы возвращаемся ко все той же дискуссии о капитализме, которую вели в начале книги, а затем в главе 8. Рынки создают новый, более эффективный порядок, разрушая прежний. В этом нет ничего приятного, особенно для людей и компаний, приспособленных к существованию в рамках старого порядка. Международная торговля расширяет рынки, делает их более конкурентными и более разрушительными. Марк Твен предвидел эту основную дилемму: «Я за прогресс, мне лишь не нравятся изменения».

Марвин Зонис, международный консультант и профессор Школы бизнеса Чикагского университета, назвал потенциальные выгоды глобализации, особенно выгоды, уготованные беднейшим из бедных, «безмерными». Он также отмечает: «Глобализация разрушает все и повсюду. Она разрушает традиционные отношения — между мужьями и женами, родителями и детьми; между мужчинами и женщинами, молодыми и старыми; между хозяевами и работниками, правящими и управляемыми» [121]. Мы можем кое-что сделать для того, чтобы смягчить эти удары. Оставшихся без работы можно переобучить и даже переселить. Можно предоставить помощь в развитии общин, пострадавших от потери главных, градообразующих предприятий. Можно принять меры к тому, чтобы в наших школах прививали те навыки, которые позволяют работникам адаптироваться в любой среде, куда бы ни забросила их экономика. Короче, мы можем обеспечить положение, при котором те, кому повезло, станут выписывать чеки (пусть и не напрямую) проигравшим, делясь с ними по меньшей мере частью своих приобретений. Это правильная политика и это то, к чему нас обязывает мораль.

Протекционизм в краткосрочной перспективе спасает рабочие места, замедляя экономический рост в долгосрочной перспективе. Спасти рабочие Места обувщиков Мэна можно. Можно защитить поселения, подобные Ньютон-Фоллз. Можно обеспечить прибыльность сталелитейных заводов в Гэри, штат Индиана. Для этого надо всего лишь избавиться от иностранной конкуренции. Мы можем воздвигнуть торговые барьеры, которые остановят созидательное разрушение на обнесенном ими пространстве. Так почему мы не делаем этого? Блага протекционизма очевидны; в качестве доказательства можно сослаться на сохранение рабочих мест. Увы, издержки протекционизма более завуалированы: трудно доказывать что-либо ссылками на рабочие места, которые никогда не будут созданы, или на более высокие доходы, которые никогда не будут получены.

Для того чтобы понять издержки, возникающие вследствие воздвижения таможенных барьеров, давайте задумаемся над странным вопросом: стало бы экономическое положение США лучше, если бы был введен запрет на торговлю между частями страны, находящимися по разным сторонам реки Миссисипи? Логика протекционизма предполагает, что США выиграли бы от такого запрета. Для нас, живущих к востоку от Миссисипи, были бы созданы новые рабочие места, поскольку товары вроде самолетов «Boeing» или вин из Северной Калифорнии стали бы недоступны для нас. Но почти все квалифицированные работники к востоку от Миссисипи уже работают, и мы производим то, что делаем лучше, чем самолеты или вина. Тем временем работникам на западе США, которые ныне отлично делают самолеты или вина, пришлось бы прекратить заниматься производством самолетов и вин для того, чтобы производить товары, которые обычно производят на востоке США. Да, на западе эти товары производили бы не так хорошо, как это делают люди, ныне занимающиеся производством таких товаров. Запрет на торговлю между востоком и западом США обратил бы процесс специализации вспять. Мы лишились бы отличных товаров и были бы вынуждены выполнять работу, которую делаем не слишком-то хорошо. Короче говоря, мы стали бы беднее, потому что в целом стали бы менее производительны. Вот почему экономисты одобряют торговлю не только между востоком и западом США, но и трансатлантическую и транстихоокеанскую торговлю. Глобальная торговля способствует специализации, а протекционизм пресекает ее.

А вот соображение, возникшее в связи с обсуждаемой проблемой. Америка карает страны-изгои вроде Ирака экономическими санкциями. Если санкции жестки, мы запрещаем почти всякий импорт и экспорт. США пресекают международную торговлю в качестве меры наказания. Ираку запрещено торговать его экспортным товаром — нефтью и обменивать нефть на товары, которые ему необходимы, а такими товарами является практически все. (Режим санкций допускает продажу некоторых объемов нефти для импорта продовольствия и медикаментов.) Ирония яростного антиглобализма заключается в том, что участники демонстраций протеста против глобализации, по сути дела, требуют установления режима санкций для всех развивающихся стран. Является ли Ирак процветающей страной, в которой рабочие уверены в будущем, а окружающая среда избавлена от загрязнения? Нет. По всем параметрам и показателям Ирак — бедная страна, которая стала еще беднее. В зависимости от того, какому из источников информации вы доверяете, санкции являются причиной смерти от 100 до 500 тыс. иракских детей [122]. Такая стратегия улучшения положения развивающихся стран кажется весьма странной. К тому же эта стратегия вредит и нам. Где находился до войны в Персидском заливе один из крупнейших рынков для техасских производителей риса? В Ираке.

Торговля снижает стоимость товаров для потребителей, что равносильно повышению доходов потребителей. Забудем на минуту о рабочих-обувщиках и подумаем об обуви. Почему компания Nike производит обувь во Вьетнаме? Потому, что производить обувь во Вьетнаме дешевле, чем в США, а это означает, что всем нам предлагают более дешевую обувь. Одним из парадоксов дебатов о торговле является следующее обстоятельство: люди, заявляющие о своей нужде, в сущности, пренебрегают тем фактом, что дешевые импортные товары хороши для потребителей, имеющих низкие доходы (и для всех прочих). Более дешевые товары оказывают на нашу жизнь такое же воздействие, как и более высокие доходы. Мы можем позволить себе покупать больше. Очевидно, что это же утверждение справедливо и в отношении других стран.

Торговые, таможенные барьеры — это налог, пусть и скрытый. Предположим, правительство США ввело налог в 30 центов на каждый галлон апельсинового сока, проданного в Америке. Консервативные антиправительственные силы призовут к оружию. То же самое сделают и либералы, которые вообще выступают против налогов на продовольственные товары и одежду, поскольку подобные налоги регрессивны, т. е. наиболее бедным они обходятся дороже (поглощая большую долю доходов малоимущих). Ладно, пусть правительство добавило к стоимости каждого галлона апельсинового сока 30 центов каким-то другим способом, который не столь прозрачен, как налог. Правительство США устанавливает таможенную пошлину на бразильские апельсины и апельсиновый сок, цена на который может возрасти на 63 %. Некоторые районы Бразилии почти идеальны для выращивания цитрусовых, и именно это обстоятельство вызывает беспокойство и недовольство американских производителей апельсинов. Поэтому правительство защищает их. Экономисты считают, что таможенные пошлины на бразильские апельсины ограничивают поставки импортного сока, что увеличивает цену галлона апельсинового сока примерно на 30 центов. Большинству потребителей невдомек, что правительство вытягивает деньги у них из карманов и направляет их производителям апельсинов во Флориде [123]. В чеке из магазина это не отражено.

Снижение таможенных барьеров оказывает на потребителей такое же воздействие, что и снижение налогов. Предшественником Всемирной торговой организации было Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ). После Второй мировой войны ГАТТ было механизмом, посредством которого страны договаривались о снижении таможенных тарифов по всему миру и открывали пути к расширению торговли. В результате восьми раундов переговоров в рамках ГАТТ, состоявшихся в период с 1948 по 1995 г., средний уровень таможенных барьеров в развитых странах был снижен с 40 до 4 %. Это было крупномасштабным снижением «налога» на все импортные товары. Такое снижение таможенных барьеров вынудило внутренних производителей также удешевить свои товары и повысить их качество ради сохранения конкурентоспособности. Если сегодня вы придете к автомобильному дилеру, то по сравнению с 1970 г. выиграете в двух отношениях. Во-первых, у вас будет более широкий выбор отличных импортных машин. Во-вторых, и автомобилестроители из Детройта отреагировали на иностранную конкуренцию, повысив качество своих моделей. Машины «Honda Accord» улучшают ваше положение, как, впрочем, и машины «Ford Taurus», которые стали лучше, чем были бы без иностранной конкуренции.

Торговля выгодна и бедным странам. Если бы мы терпеливо разъяснили выгоды торговли участникам демонстраций протеста в Сиэтле, Вашингтоне, Давосе или Генуе, они, возможно, не пустили бы в ход бутылки с зажигательной смесью. Хорошо, может быть, они не стали бы бросаться этой дрянью. Главная идея выступлений против глобализации заключается в том, что мировая торговля — это нечто такое, что богатые страны навязывают развивающимся странам. Если торговля по большей части выгодна Америке, она должна быть по большей части вредна всем остальным. И здесь, на этой странице, нам следует признать, что, когда речь идет об экономике, мышление в парадигме игры с нулевой суммой результатов обычно ошибочно. Именно так обстоит дело и в данном случае. Представители развивающихся стран были одними из тех, кто наиболее горько сетовал на срыв переговоров в рамках ВТО в Сиэтле. Некоторые люди уверены в том, что администрация Клинтона втайне организовала демонстрации протеста, чтобы сорвать переговоры и защитить интересы отдельных американских групп вроде профсоюзов. Действительно, после провала переговоров в рамках ВТО в Сиэтле Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан обвинил развитые страны в возведении таможенных барьеров, отлучающих развивающиеся страны от благ мировой торговли, и призвал к «глобальному новому курсу» [124].

Торговля дает бедным странам доступ на рынки развитых стран, где делают покупки большинство потребителей мира (или, по крайней мере, те, у кого есть на это деньги). Рассмотрим воздействие, которое оказал принятый в 2000 г. Закон о развитии и возможностях Африки (African Growth and Opportunity Act), позволивший беднейшим странам Африки экспортировать текстиль в США при минимальной пошлине на ввоз, а то и вовсе беспошлинно. В течение одного года экспорт текстиля в США из Мадагаскара вырос на 120 %, из Малави — на 1000 %, из Нигерии — на 1000 %, из ЮАР — на 47 %. Как заметил один из комментаторов, закон создал «реальные рабочие места для реальных людей» [125].

Торговля открывает бедным странам пути к постепенному обогащению. В экспортных отраслях нередко заработки выше, чем в других отраслях экономики развивающихся стран. Но это всего лишь начало. Новые рабочие места в экспортных отраслях генерируют более острую конкуренцию за рабочую силу, что приводит к росту заработной платы во всех секторах. Даже в сельской местности доходы могут расти; по мере того как работники покидают сельскую местность в поисках лучших возможностей, количество ртов, которые надо накормить тем, что можно выращивать на оставленной мигрантами земле, сокращается. Происходят и другие важные сдвиги. Иностранные компании приносят с собой капиталы, технологии и новые навыки. Это не только повышает производительность рабочих, занятых в экспортных отраслях; капиталы, технологии и навыки распространяются и на другие сферы экономики. Работники «учатся в процессе работы» и затем уносят с собой приобретенные знания.

В своей замечательной книге «The Elusive Quest for Growth» («Неуловимое стремление к росту») Уильям Истерли рассказывает историю пришествия швейной промышленности в Бангладеш. Эта отрасль была основана почти случайно. В 1970-х годах главным производителем текстиля была южнокорейская Daewoo Corporation. Америка и Европа ввели квоты на импорт южнокорейского текстиля. Тогда Daewoo, как всегда стремящаяся к максимизации прибыли, обошла торговые ограничения, передислоцировав некоторые предприятия в Бангладеш. В 1979 г. Daewoo подписала соглашение о сотрудничестве с бангладешской компанией Desh Garments, которое предусматривало производство рубашек. Самым главным было то, что Daewoo привезла 130 бангладешцев в Южную Корею для обучения. Другими словами, Daewoo инвестировала в человеческий капитал своих бангладешских рабочих. Любопытной особенностью человеческого капитала является то, что, в отличие от оборудования или финансовых средств, его нельзя отобрать. Раз бангладешские рабочие научились строчить рубашки, их уже нельзя заставить забыть, как это делается. Они и не забыли.

Позднее Daewoo расторгла отношения со своим бангладешским партнером, но семена грядущего бума экспортной отрасли были уже брошены в землю. Из 130 рабочих, обученных Daewoo, 115 ушли в течение 1980-х годов для того, чтобы основать собственные швейные компании. Мистер Истерли убедительно доказывает, что инвестиции, сделанные Daewoo, стали крайне важным строительным блоком при создании того, что стало экспортной швейной промышленностью стоимостью 3 млрд дол. Чтобы никто не подумал, что препятствия торговле создают для того, чтобы помочь самым бедным, или что республиканцы питают большее отвращение к защите особых интересов, нежели демократы, следует заметить, что в 1980-х годах администрация Рейгана ввела квоты на импорт бангладешского текстиля. Надо изрядно постараться для того, чтобы выжать из меня экономическое обоснование введения ограничений на экспорт из страны, в которой ВВП в расчете на душу населения составляет 350 дол.

И самое главное. Дешевые экспортные товары стали путем к процветанию азиатских «тигров» — Сингапура, Южной Кореи, Гонконга и Тайваня (а ранее и Японии). В противоположность им Индия, остающаяся поразительно изолированной страной, — одно из тех государств мира, которые в течение десятилетий развиваются ниже своих возможностей. (К сожалению, Ганди, как и Линкольн, был выдающимся лидером и скверным экономистом; Ганди предложил поместить на индийский флаг прялку как символ экономической самодостаточности.) Китай также использует экспорт как стартовую площадку для экономического роста. Действительно, если рассматривать 30 провинций Китая как отдельные страны, то в период с 1978 по 1995 г. в число 20 стран с самыми высокими темпами роста входили бы только китайские провинции. Для того чтобы рассмотреть эти успехи в надлежащей перспективе, скажу, что после начала промышленной революции Великобритании для удвоения ВВП в расчете на душу населения потребовалось 58 лет. В Китае ВВП в расчете на душу населения удваивается каждые десять лет. Николас Кристоф и Шерил Вуданн, более десятилетия бывшие азиатскими корреспондентами «New York Times», недавно писали:

Мы и другие журналисты занимались проблемами детского труда и крайне тяжелыми условиями труда в Китае и Южной Корее. Но, оглядываясь назад, приходится сказать, что наши опасения были чрезмерны. Потогонные предприятия имели свойство генерировать средства для решения созданных ими проблем. Если бы в 1980-х годах американцы отреагировали на ужасные истории, свернув импорт товаров, произведенных на этих потогонных предприятиях, то ни южные провинции Китая, ни Южная Корея не достигли бы столь впечатляющего прогресса [126].

Китай и Юго-Восточная Азия не уникальны. Консалтинговая компания AT Kearney провела исследование воздействия глобализации на 34 развитые и развивающиеся страны. Исследователи обнаружили, что страны, наиболее стремительно глобализирующиеся, на протяжении последних 20 лет имели темпы роста на 30–50 % выше, чем темпы развития стран, менее интегрированных в мировую экономику. Кроме того, эти страны пользовались большей политической свободой и получали более высокие баллы по шкале индекса человеческого развития ООН. По подсчетам авторов этого исследования, около 1, 4 млрд человек избежали абсолютной нищеты благодаря сопряженному с глобализацией экономическому росту. Впрочем, есть и плохие новости. Более высокие темпы глобализации сопряжены с более высокими темпами нарастания неравенства доходов, с коррупцией и деградацией окружающей среды. Позднее о негативных последствиях глобализации будет рассказано подробнее.

Однако есть и более простой способ доказательства благ глобализации. Если не рост торговли и не экономическая интеграция, что взамен этого? Люди, выступающие против развития глобальной торговли, должны дать ответ на один вопрос, в основе которого лежит соображение, высказанное гарвардским экономистом Джеффри Саксом: есть ли в современной истории пример успешного развития одной страны, которая бы не вела торговли и не была интегрирована в мировую экономику? Нет, такого примера не сыскать.

Вот почему Том Фридмен предлагает коалиции противников глобализации назвать себя «коалицией борцов за то, чтобы бедные народы мира оставались бедными» [127].

Торговля основана на добровольном обмене. Люди делают то, что улучшает их положение. В дебатах по проблемам глобализации об этой очевидной истине нередко забывают. McDonald's не строит рестораны в Бангкоке для того, чтобы затем принуждать людей под страхом смерти питаться там. Люди ходят в рестораны McDonald's потому, что хотят пойти туда. А если не за хотят идти туда, то никто их не заставит делать это. А если никто не станет есть в ресторанах, рестораны будут терять деньги и закроются. Изменяет ли McDonald's местные культуры? Да. Именно это привлекло мое внимание, когда десять лет назад я писал о появлении ресторана Kentucky Fried Chicken на острове Бали. Я писал: «У индонезийцев есть собственные блюда быстрого приготовления, которые более практичны, чем картонные коробки полковника и тарелки из стирофома. Еда, купленная у уличного торговца, завернута в банановый лист и газету. Большой зеленый лист удерживает тепло, непроницаем для жира, и из него можно сложить аккуратную упаковку».

В общем и целом банановые листья в мире, по-видимому, уступают свои позиции картону. Недавно я с женой присутствовал на деловой встрече в Пуэрта-Валларта, Мексика. Пуэрта-Валларта — очаровательный город, расположенный на сбегающих к Тихому океану склонах холмов. Главная достопримечательность города — бульвар, идущий вдоль берега океана. Где-то посередине этого бульвара есть небольшой мыс, вдающийся в океан, и в конце этого мысика, на участке, который я бы счел одним из самых ценных объектов недвижимости в городе, стоит ресторан сети Hooters. Когда наша группа увидела этот бесславный предмет американского экспорта, кто-то из нас пробормотал: «Это просто никуда не годится».

Ресторан сети Hooters в одном из самых красивых городов мира — это, вероятно, не то, что имел в виду Адам Смит. Марвин Зонис замечает: «Некоторые аспекты американской массовой культуры — ее безнравственность и грубость, насилие и сексуальность — заслуживают крайнего сожаления» [128]. Угроза «культурной гомогенизации», по большей и худшей своей части исходящая из Америки, является объектом всеобщей критики. Но это вопрос, возвращающий нас к главной мысли главы 1: кто решает? Я был не в восторге от того, что увидел ресторан Hooters в Пуэрта-Валларта, но, как я отметил ранее, не я правлю этим миром. Более важно то, что я не живу в Пуэрта-Валларте и не голосую там. Не живут и не голосуют там и погромщики, швырявшие камни в Сиэтле и Генуе.

Существуют ли законные причины ограничить распространение ресторанов быстрого питания и тому подобных образчиков американской массовой культуры? Да, порой они режут глаз. Да, рестораны быстрого питания вызывают столпотворение и грязь; они уродливы и могут портить внешний вид. (До моего действенного сопротивления строительству новой станции на Фуллертон-авеню я был членом группы, которая пыталась помешать строительству ресторана McDonald's на противоположной стороне улицы.) Это местные решения, которые должны быть сделаны людьми, на жизни которых скажутся эти решения, — людьми, которые могут питаться в безопасности и чистоте ресторанов McDonald's, или теми, у кого упаковки от продуктов быстрого питания могут забить сточные канавы. Свобода торговли соответствует одной из главнейших либеральных ценностей — праву человека принимать собственные решения.

Теперь рестораны McDonald's есть в Москве, а кофейня Starbucks есть в Запретном городе Пекина. Сталин никогда бы не допустил первого; Мао не допустил бы второго. И над этим стоит поразмыслить.

Аргументы в пользу культурной гомогенизации, возможно, не всегда оправданны. Культура распространяется во всех направлениях. Теперь я могу брать в аренду иранские кинофильмы через сеть Blockbuster. Канал National Public Radio недавно транслировал передачу о ремесленниках и художниках в отдаленных районах мира, торгующих своими работами через Интернет. Можно зайти на сайт Novica.com и найти виртуальный глобальный рынок предметов искусства и ремесленных изделий. Кэтрин Райан, работающая на Novica, объяснила: «Есть одна община в Перу, где большая часть художников ушли работать шахтерами на угольную шахту. А теперь, поскольку один из них добился успеха на сайте Novica, он смог нанять многих своих родственников и соседей и вернуть их к занятию ткачеством, так что они больше не шахтеры. Они занимаются делом, которым в их семьях занимались из поколения в поколение, и ткут невероятно красивые гобелены» [129]. Джон Майклтвейт и Эдриан Вулдридж, авторы воспевающего глобализацию трактата «А Future Perfect» («Совершенное будущее»), отмечают что в сфере бизнеса ранее безвестная финская компания вроде Nokia смогла нанести удар американским гигантам вроде Motorola.

Мы все еще горячимся, когда речь заходит о побочных эффектах глобализации. Ресторан Hooters в Пуэрта-Валларта — лишь легкая головная боль по сравнению с ужасами азиатских потогонных предприятий. Но к этим ужасам приложимы те же принципы. Компания Nike на своих вьетнамских фабриках не использует принудительный труд. Почему вьетнамские рабочие хотят работать за доллар или пару долларов в день? Потому что этот вариант лучше других, имеющихся у вьетнамских рабочих. Согласно данным Института международной экономики, в странах с низкими доходами средние заработки рабочих иностранных компаний вдвое выше средней заработной платы на предприятиях местных промышленных компаний.

Николас Кристоф и Шерил Вуданн описывают посещение некоего Монгкола Латлакорна, тайского рабочего, пятнадцатилетняя дочь которого работала на одной из бангкокских фабрик, где шила одежду на экспорт в США.

Ей платят 2 дол. в день за девятичасовую смену. Она работает шесть дней в неделю. Несколько раз она прокалывала руки иглами, и менеджерам приходилось бинтовать ее, чтобы она смогла продолжить работу.

«Как это ужасно», — сочувственно пробормотали мы.

Монгкол посмотрел на нас с удивлением. «Это хорошая плата, — сказал он, — надеюсь, она зацепится за эту работу. Теперь повсюду говорят о закрытии фабрик, и она говорит, что ходят слухи о том, что и ее фабрику, возможно, закроют. Надеюсь, этого не случится. Не знаю, что она будет делать, если фабрика закроется» [130].

В протестах против глобализации заложено неявное утверждение о том, что нам, жителям развитых стран, каким-то образом известно, что лучше всего для жителей бедных стран: где им следует работать и даже в каких ресторанах им следует есть. Как отмечает «The Economist», «скептики в равной мере не верят правительствам, политикам, международным бюрократам и рынкам. Поэтому они заканчивают дело тем, что назначают самих себя судьями, решения которых выше не только решений правительств и реакций рынков, но и предпочтений непосредственно вовлеченных в проблемы рабочих. Это кажется значительным делом, которым стоит заняться» [131].

Дешевый труд — конкурентное преимущество рабочих бедных стран. Дешевый труд — это все, что они могут предложить. Они не производительнее американских рабочих; они образованны не лучше американских рабочих, и у них нет доступа к более совершенным технологиям. По западным стандартам им платят очень мало, потому что по западным стандартам они и производят очень мало. Если бы иностранные компании были вынуждены существенно повысить их заработки, то исчез бы всякий смысл в том, чтобы создавать предприятия в развивающихся странах. Компании станут замещать рабочих машинами или же перенесут свою деятельность туда, где более высокая производительность оправдывает более высокую оплату труда. Если бы на потогонных предприятиях были пристойные по западным стандартам заработки, этих предприятий не существовало бы вовсе. В том, что люди за несколько долларов в день готовы работать долгие часы в скверных условиях, нет ничего хорошего, но не будем смешивать причину и следствие. Потогонные предприятия не являются причиной низких заработков в бедных странах; скорее, эти предприятия платят низкие заработки потому, что в бедных странах у рабочих альтернатив очень немного. Участники демонстраций протеста против глобализации могли бы с тем же успехом швырять камни и бутылки в больницы — ведь там страдает так много больных.

Нет смысла и в предложении улучшить положение работников потогонных предприятий путем отказа от приобретения производимых ими товаров. Индустриализация, какой бы примитивной она ни была, запускает процесс, который может сделать бедные страны богаче. Мистер Кристоф и миссис Вуданн приехали в Азию в 1980-х годах, а 14 лет спустя они вспоминали: «Как большинство представителей Запада, мы приехали в регион охваченные негодованием по поводу потогонных предприятий. Впрочем, со временем нам пришлось согласиться с мнением, которое поддерживало большинство жителей Азии: кампания против потогонных предприятий грозит причинить вред тем самым людям, которым она по замыслу ее инициаторов и участников, должна помочь. Ибо потогонные предприятия, если заглянуть за их неприглядный фасад, являются очевидным признаком промышленной революции, которая начинает преображать Азию». Описав кошмарные условия труда на этих предприятиях (работникам отказывают в перерывах, во время которых можно было бы принять душ, работники подвергаются воздействию опасных химикатов, работников принуждают работать по семь дней в неделю), эти американские журналисты приходят к выводу о том, что «азиатские рабочие ужаснулись бы при мысли о том, что американские потребители в знак протеста станут бойкотировать некоторые игрушки или одежду. Простейшим способом помощи самым бедным жителям Азии было бы приобретение не меньшего, а большего количества товаров, произведенных на потогонных предприятиях» [132].

Я не убедил вас? Пол Кругман приводит печальный пример того, как благие намерения привели к далеко не тем результатам, которых ожидали.

В 1993 г. было установлено, что одежду, продающуюся в гипермаркетах сети Wal-Mart, в Бангладеш шьют дети, и сенатор Том Харкин предложил в законодательном порядке запретить импорт из стран, в которых используют труд детей и подростков. Непосредственным результатом этого стало то, что бангладешские текстильные фабрики прекратили нанимать на работу детей. И что же, эти дети снова стали посещать школу? Может быть, они вернулись под счастливый кров отчего дома? Согласно исследованиям ученых из Оксфэма, нет. Эти дети закончили тем, что устроились на еще более скверные рабочие места или оказались на улице, а многие из выгнанных с фабрики детей были вынуждены заняться проституцией [133].

Вот так-то.

Предпочтения, особенно касающиеся состояния окружающей среды, меняются с изменением доходов. Бедные и богатые озабочены совершенно разными вещами. По мировым стандартам, если человек вынужден довольствоваться машиной «Ford Fiesta», хотя на самом деле хотел бы купить BMW, — это еще не бедность. Бедность — это состояние, при котором человек вынужден смотреть, как его дети умирают из-за того, что он не может себе позволить купить сетку от москитов стоимостью 5 дол. Для большей части мира 5 дол. — это доход за пять дней. По тем же мировым стандартам любой человек, читающий книги, богат. Самый быстрый способ положить конец любой осмысленной дискуссии о глобализации — это использовать в качестве аргументов проблемы окружающей среды. Но давайте проделаем простое упражнение и покажем, что навязывание наших предпочтений в области охраны окружающей среды может оказаться страшной ошибкой. Задача такова: попросите четырех ваших друзей назвать самую насущную из мировых проблем защиты окружающей среды.

Бьюсь об заклад: по меньшей мере двое из них скажут, что такой проблемой является глобальное потепление, и никто не вспомнит о проблеме пресной воды. Между тем недостаточный доступ к безопасной для здоровья питьевой воде — проблема, легко решаемая путем повышения уровня жизни, — ежегодно убивает два миллиона человек и делает тяжело больными еще полмиллиарда человек. Является ли глобальное потепление серьезной проблемой? Да. Но стало бы глобальное потепление предметом вашей главной и первоочередной заботы, если бы дети в вашем городе постоянно умирали от диареи? Нет. Главная ошибка, связанная с торговлей и окружающей средой, заключается в том, что бедные страны вынуждены придерживаться тех же стандартов охраны окружающей среды, что и развитые страны. (Споры по поводу безопасности рабочих на предприятиях почти тождественны этому.) Производство товаров является причиной образования отходов. Помню первое занятие по курсу экономики окружающей среды, когда приглашенный профессор Пол Портни, глава организации «Ресурсы для будущего», указал на то, что сам акт выживания обязательно сопряжен с производством отходов. Проблема состоит в том, чтобы сопоставить выгоды от того, что мы производим, и издержки производства этих товаров, включая загрязнение окружающей среды. Человек, комфортно живущий на Манхэттене, может оценивать эти издержки и выгоды не так, как это делает человек, живущий на грани голода в сельской местности Непала. Поэтому решения о торговле, влияющие на состояние окружающей среды в Непале, должны быть приняты в Непале; это является результатом осознания того факта, что проблемы окружающей среды, имеющие межстрановой характер, будут урегулированы тем же образом, что и всегда, т. е. путем многосторонних соглашений и с помощью международных организаций.

Скорее всего, мнение о том, что экономическое развитие по своей сути вредно для окружающей среды, ошибочно в любом случае. В краткосрочной перспективе любая хозяйственная деятельность генерирует отходы. Чем больше мы производим, тем сильнее загрязняем окружающую среду. Но столь же верно и то, что, по мере того как мы становимся богаче, мы обращаем большее внимание на окружающую среду. Вот еще одна задачка: в каком году качество воздуха в Лондоне (городе, о состоянии среды в котором у нас есть наиболее надежные данные за весьма длительный срок) достигло наихудшего за всю историю наблюдений уровня? Чтобы упростить вам задачу, сузим количество вариантов ответа: в 1890 г.; в 1920 г.; в 1975 г.; в 2001 г. Правильный ответ — в 1890 г. Действительно, в настоящее время качество воздуха в Лондоне лучше, чем когда-либо после 1585 г. (В приготовлении пищи на открытом огне нет ничего особенно «чистого».) Качество окружающей среды — предмет роскоши в техническом смысле этих слов, что означает, что мы придаем качеству окружающей среды большую ценность по мере того, как богатеем. Здесь находится одно из самых мощных благ глобализации: торговля делает страны богаче; богатеющие страны проявляют большую заботу о качестве окружающей среды и располагают большими ресурсами для решения проблем загрязнения окружающей среды. По подсчетам экономистов, многие виды загрязнения увеличиваются в масштабах по мере того, как страны богатеют (например, в период, когда у каждой семьи появляется мотоцикл), а затем снижаются на следующих стадиях развития (когда вводят запрет на бензин с присадкой свинца и предъявляют большие требования к эффективности двигателей).

Люди, критикующие торговлю, исходят из предположения о том, что если разрешить отдельным странам принимать собственные решения в области охраны окружающей среды, это приведет к «погоне за минимумом», в которой бедные страны станут конкурировать за экономическую деятельность, разрушая свою окружающую среду. Этого не происходит. Недавно Всемирный банк подвел черту под исследованиями, которые продолжались шесть лет. Там говорится: «Развивающиеся страны, предоставляющие постоянное пристанище грязным производствам, не превратились в главные очаги загрязнения окружающей среды. Бедные страны и сообщества, напротив, принимают меры по ограничению загрязнения окружающей среды, поскольку поняли, что блага такого ограничения перевешивают сопряженные с ним издержки» [134].

Нищета — сука злая. Когда я писал статью о городском образовании, мне это сказал директор средней школы, находящейся вблизи от места реализации инициированных Робертом Тейлором проектов жилищного строительства в Чикаго. Он говорил о проблемах обучения детей, выросших в бедности и лишениях. С тем же успехом он мог сказать то же самое и о положении в мире в целом. Многие районы Земли — места, о которых мы редко думаем и куда того реже забираемся, — отчаянно бедны. Мы должны сделать их богаче; экономика утверждает, что торговля — важный путь к обогащению. Пол Кругман элегантно обобщил тревоги по поводу глобализации, использовав старую французскую пословицу: «Всякий, кто до 30 лет не был социалистом, бессердечен; любой, кто остается социалистом после того, как ему исполнится 30, глуповат». Кругман пишет:

Если вы покупаете товар, произведенный в какой-либо из стран третьего мира, помните: этот товар произведен рабочими, которым платят невероятно мало по западным стандартам и которые, вероятно, работают в чудовищных условиях. Любой человек, которого эти обстоятельства не беспокоят (хотя бы изредка) бессердечен. Но из этого не следует, что демонстранты правы. Напротив, любой человек, думающий, что ответом на глобальную нищету является простая ярость против мировой торговли, не имеет головы или предпочитает не пользоваться ею. Движение противников глобализации уже имеет примечательную историю причинения вреда тем самым людям и идеям, на защиту которых оно претендует [135].

Тенденцию к расширению мировой торговли часто описывают как безудержную силу. Это не так. Мы шли по этой дороге и прежде, однако в результате получили систему мировой торговли, разодранную на части войной и политикой. Один из периодов самой стремительной глобализации имел место в конце XIX — начале XX в. Джон Майклтвейт и Эдриан Вулдридж, авторы книги «Совершенное будущее», заметили: «Посмотрите на то, что происходило столетие назад, и увидите мир, который по многим экономическим показателям был более глобально целостным, чем нынешний мир. В том мире можно было путешествовать без паспорта, золотой стандарт был международной валютой, а технологии (автомашины, поезда, суда и телефоны) делали мир значительно меньше». Увы, как отмечают авторы, «эта великая иллюзия была в клочья расстреляна в охотничьих угодьях на реке Сомма» [136].

Политические границы по-прежнему важны. Правительства могут с треском захлопнуть дверь перед глобализаций, как они уже делали это в прошлом. Это стало бы позором и для богатых, и для бедных стран.

Глава 12. Экономика развития: