Декабря 1978 года

Первый вопрос:

Ошо,

В памяти нет твоего лица,

И любовь приходит, безлика.

Мне незнакома та часть меня,

Которая любит тебя.

Нет имени у нее,

И она приходит и уходит

И когда уходит,

Я вытираю слезы с лица,

Чтобы это осталось в тайне.

Дхарма Четана,

Любовь — это тайна, величайшая тайна ю всех, которые существуют. Ее можно пережить, но нельзя узнать; ее можно испробовать, испытать, но невозможно понять. Она за предела­ми понимания, она превосходит всякое понимание.

Поэтому ум не в состоянии сделать какие-нибудь заметки о ней. Она не откладывается в памяти: память есть не что иьте, как заметки, сделанные умом; память — это следы, отпечатки, оставленные в уме. У любви нет тела, она бестелесна. Она не оставляет следов.

В индийской мифологии Бога любви зовут Ананг — «ананг» означает «вне тела». У всех богов есть тело, за исключением бога любви — у него нет тела. Он приходит... он уходит... вы те можете уввдеть его, вы не можете услышать, как он приближается. Любовь невидима, но она тем не менее ощутима, тем не менее она жизненна.

У любви нет лика. Она абсолютно бесформенна. Вам никогда не удастся уввдеть любовь; она неосязаема. И чем она выше, тем более невидимой она становится; на высочайшем пике о^а превращается в чистое ничто. И помните, что любовь — это лестница от низшего к высшему, от земли к небу.

У земной любви есть определенное лицо; это не есть лицо любви, однако земная форма сообщает ей лицо — вы можете узнать ее. Низшая форма имеет некую осязаемость, которая делает ее земной. Но по мере того, кат вы поднимаетесь выше в своей любви — а конечная цель ^стъ молитва — всякая осязаемость исчезает. И когда вы впервые ощущаете любовь как молитву, как чистое небо, не отягощенное никакими формами, тогда обязательно возникает другое переживание: ее чувствует внутри вас нечто незнакомое вам. Ее чувствует сверхсознание.

Секс — это бессознательная, земная, низшая форма любви. Любовь сознательна, она выше секса, точно на полпути: оста­новка между землей и небом. Она более поэтична, но ее поэзия еще поддается определению, она вмещается в слова. Высшая форма любви — это молитва; она ухе не поддается выражению, она не вмещается более ни в какие определения. Нет таких слов, которые могли бы передать ее достаточно адекватно — она не поддастся выражению. И когда вы испытываете высшее, вы можете выразить это только через слезы — или смех, или танец — не непосредственно. И когда ощущается высшее, оно прово­цирует высшее внутри вас: оно ощущается сверхсознанием.

Это три уровня ума: подсознание, сознание, сверхсознание. Подсознание материально, сверхсознание нематериально, а со­знание точно в середине. Если вы движетесь назад, то под именем любви приходит секс; в девяноста девяти процентах случаев это не любовь — только один процент любовь. То, что мы называем любовью, состоит на пятьдесят процентов из любви, а на пятьдесят процентов из чего-нибудь еще. А то, что мы называем молитвой, на девяносто девять процентов состоит из любви, и только один процент что-то другое.

И в конце концов любовь даже превосходит молитву — тогда это чистая тишина. Тогда больше нет слез, нет больше танца, нет больше пения... все исчезло. Вы просто есть. По мере того, как растет ваша любовь, к вам может прийти понимание многих частей вашего существа, которые оставались неизвестными вам. Любовь откроет вам новые сферы внутри вас, и вы будете чувствовать себя очень странно. Так что ты права, Четана. Ты говоришь:

В памяти нет твоего лица,

И любовь приходит, безлика.

Мне незнакома та часть меня,

Которая любит тебя.

Нет имени у нее,

И она приходит и уходит,

И когда уходит,

Я вытираю слезы с лица,

Чтобы это осталось в тайне.

Твоя любовь вступает в мир молитвы. Это необыкновенно значительно, поскольку за молитвой есть только Бог. Молитва— это последняя ступенька на лестнице любви. И если вы шагнете дальше — это нирвана, это освобождение.

Второй воцрос:

Почему я так боюсь умереть в тебе?

Бхагавато,

Ты можешь не бояться — потому что смерть уже произошла. Это уже не вопрос будущего — это уже прошлое.

В тот день, когда ты стал саньясином, ты умер — как старая личность. В тот день, когда ты стал саньясином, ты переродился. В существование пришло нечто новое. Ты просто держишься за старые представления; теперь вопрос о страхе не стоит: ты не можешь умереть, потому что ты уже умер — это уже произошло.

Саньяса — это смерть и воскресение. Смерть всего того, кем вы были, и воскресение всего того, что есть вы, но кем вы еще не были. Смерть для прошлого, и открытость для настоящего. Смерть всего того, что вы называли своей личностью — имя, форма... и шаг в мир безымянного, бесформенного.

И это уже случилось!

Саньяса означает смерть, но воскресение возможно только тогда, когда приходит смерть. Если вы цепляетесь за себя, воскресение невозможно. Саньяса — это крест. Но для посто­ронних она покажется только крестом, только смертью. Они не смогут увидеть воскресение, ибо воскресение случится в глубо­чайших тайниках вашего существа. Оно останется невидимым для случайных зрителей, наблюдателей. Его смогут увидеть только те, кто участвует.

Есть вещи, которые видны наблюдателям; все эти явления поверхностны, периферийны. И есть вещи, которые видны только участникам — это реальные явления, потому что они относятся к самому ядру вашего существа.

Это просто старая мысль, которая носится вокруг тебя — забудь о ней! Ты не можешь больше умереть, потому что это уже отучилось. И если ты позабудешь эту старую мысль, она исчез­нет. Если ты перестанешь за нее цепляться, перестанешь подпи­тывать ее энергией, она исчезнет.

Иногда требуется много времени, чтобы понять, что с вами произошло. Когда вы принимаете саньясу, или глубоко погру­жаетесь в медитацию, когда вы вступаете в какую-то мистическую школу, случается смерть. Смерть — это первый обряд, первая стадия: приготовление. Но возможно, что ваш сознательный ум ничего не услышит об этом.

Сначала это происходит в глубокой сердцевине вашего существа. А вы так удалились от своего ядра, удалились настоль­ко далеко, что не можете даже вспомнить о том, что оно существует. Столь большая часть вас переселилаь на окруж­ность, что центр совершенно забыт, стал неизвестен вам. Если вы вдруг столкнетесь со своим ценром, вы не сможете узнать в нем свой собственный центр.

Об этом говорила Четана в первом вопросе; она не знает: Что это за часть, которая любит тебя..? Это для нее новость. Это ее собственное ядро — но вы стали незнакомы сами с собой.

Вот притча Фридриха Нищие:

На рынок пришел сумасшедший. День был в самом разгаре, магазины открыты, люди сновали туда-сюда, рынок все более и более оживал, пульсируя множеством людей — лавочников, покупателей и прочих. А этот сумасшедший пришел с гор — с лампой! Горящей при солнечном свете. И он начал смотреть туда и сюда, а люди стали смеяться и спрашивать: «Что ты ищешь? И какая необходимость в горящей лампе средь бела дня?»

Человек сказал: «Я ищу Бога — где Бог?»

Они стали смеяться, они принялись шутить и сказали: «Что же, Бог — это ребенок, который может потеряться? Бог что, прячется?» И много других вопросов... так, шутя. Собралась большая толпа.

А человек вдруг сказал: «Вы знаете, что мы убили Бога? — Вы и я. Но эта новость, кажется, еще не дошла до вас. Для этого нужно время. Вы и я — мы убили Бога. Но мы убили его так бессознательно, что потребуется время, чтобы эта новость дошла до вас. Я понимаю, почему вы смеетесь — потому, что вы еще не осознаете, что вы сделали».

Подсознание и сознание разделены большим расстоянием. Когда вы становитесь саньясином, ваша саньяса подлинна только в том случае, если она исходит из глубокого подсознания — но тогда вы не будете осознавать, что происходит. Я увижу, что происходит что-то, я увижу огромную перемену в вашем сущес­тве. Я увижу исчезновение старого и появление нового... но вы не будете осознавать этого.

Ваше счастье, если вы можете услышать хотя бы какой-то шепот из подсознания. Для этого нужно время, годы. Но это уже случилось, Бхагавато.

Преступника приговорили к смерти через отсечение головы. Исполнить приговор должен был лучший палач. В назначенный день, когда все было готово и бедный преступник предстал перед толпой народа, пришел палач и стал хвалиться: сколько он успел отрубить голов, каких знаменитых людей он казнил и с каким поразительным мастерством он проделывал свою работу: по-настоящему быстро. И чтобы доказать это, он с такой скоростью взмахнул мечом над его головой, что меч было невозможно рассмотреть.

Для приговоренного это было уже слишком, и он вскричал: «Хватит! Я не могу больше выдерживать это напряжение! Почему ты не делаешь свою работу сразу?» Тогда, опершись на свой меч, палач сказал: «А ну-ка кивни...»

И я хочу сказать тебе это же, Бхагавато: А ну-ка кивни... и голова отвалится. Ты уже убит. Но это очень быстрый меч: ты не в состоянии увидеть меч, ты не можешь увидеть, что твоя голова отрублена. Так что не стоит волноваться — просто, если ты уж очень боишься, не кивай.

Третий воцрос:

В чем разница между послушанием и сдачей?

Ананд Башир,

Есть огромная разница. Подчиняясь, вы остаетесь отдель­ным; сдаваясь, вы перестаете быть отдельным. Когда вы слуша­етесь, вы говорите «да» — но есть возможность, что внутри все

еще есть «нет». Вы идете против внутреннего «нет»: вы говорите «да». В послушании есть все предпосьйки дня раздвоенности,

Фактически, «да» не может существовать, если где-нибудь за ним не стоит «нет»: «да» и «нет» это две стороны одной монеты, два аспекта. Когда вы говорите «да», где-то вы уже сказали «нет». Когда вы говорите «нет», где-то вы уже сказали «да» — они вместе.

Вы можете понаблюдать за своей жизнью: когда бы вы ни сказали «да», где-то в вашем подсознании таится «нет». Факти­чески, чем громче вы говорите «да», тем сильнее «нет»; вот почему необходимо громкое «да» — чтобы подавить «нет». И такое послушание, во-превых, делает вас раздвоенным, разру­шает ваше единство; вы становитесь разделены на «да» и «нет». Во-вторых, «нет», подавляемое «да», рано или поздно возьмет реванш. Когда придет время, «нет» будет отстаивать" свои права, и будет мстительно; оно принесет раны, оскорбления, унижение. Оно станет вашей темной частью.

Психологи утверждают, что сознательна только одна часть мозга, девять частей бессознательны. Откуда взялись эти девять частей? И что содержат эти девять частей подсознания? Там находятся все «нет», сказанные вами. «Да» становится вашим сознанием, но это лишь одна десятая. А «нет» накапливаются у вас в подвале, и они набирают силу изо дня в день, их становится все больше и больше. Вы каждый день подавляете нечто — однажды это возьмет реванш. Либо вы станете сумасшедшим... если вы искренний человек, вы сойдете с ума. Помните, с ума сходят только искренние люди; лицемеры никогда не сходят с ума. Вы или сойдете с ума — если вы искренний, честный человек; или, если вы неискренни, нечестны, вы станете лице­мером — вы будете говорить «да», но следовать «нет».

Вот притча Иисуса:

Отец послал двоих сыновей на поле, сделать некую работу. Старший сказал: «Да, отец. Я пойду», но не пошел. Младший сказал: «Нет. Я не пойду», но потом почувствовал себя винова­тым и пошел.

И вот, Иисус спрашивает: «Кто действительно послушен?» Тог, кто сказал «да» и не пошел или тот, кто сказал «нет» но все же пошел — кто послушен?

Если вы судите по словам, то послушен первый — но что это за послушание? Если вы судите по фактам, тогда послушен второй — хотя он и сказал «нет». Но говорите вы «да» или говорите «нет», вы создаете раздвоение. Если вы говорите «нет», вы начинаете чувствовать себя виноватым, а «да» подавлено и отстаивает свои права. Вот что такое вина. Если вы говорите «да», возникает «нет», и «нет» настаивает... и вы начинаете говорить одно, а делать другое. Так рождается лицемерие. И оба варианта патологичны.

Сдача означает ни «да», ни «нет». Вас нет, «да» и «нет» некому говорить. Капитуляция — это тотальное действие; «да» и «нет» половинчатые действия. Сдача означает, что вы растворяетесь, вы говорите: «Меня больше нет». И вы не просто говорите это — это то, что вы чувствуете в любви: вас больше нет.

Любовники становятся едины — два тела и одна душа. Ученик и мастер становятся едины — два тела и одна душа. Это сдача. Это не так, что ученик говорит мастеру «да»; ученика нет, чтобы сказать «да» или «нет». Ученика просто не существует, он отбросил саму идею эго, отдельности, так что вопрос о послуша­нии или непослушании просто не стоит.

Ученик не слушается, запомните, потому что он не может не слушаться — ученика просто нет. Вы можете называть это истинным послушанием; если вы любите слово «послушание», вы можете яазывать это истинным послушанием. Но помните: это ни послушание, ни непослушание. Нет никого, кто сказал бы «да» или «нет»! Ученик — это просто пустота.

Я полностью за сдачу, потому что сдача — это настоящее послушание, недвойственное послушание. Вы остаетесь нераз­двоенным, вы остаетесь цельным. Все, что вас разделяет, нехо­рошо, и все, что вас разделяет, в конце концов становится опасным.

Человек очень много страдал из-за этого развития послуш­ности, из-за идеи послушания. Многие века вас учили слушать­ся. Послушание ценилось как одна из самых высших ценностей. Фактически, в христианстве оно считается самой высокой ценностью.

Вот почему Адам и Ева совершили первородный грех, съев плод с древа познания. Почему это первородный грех? Они не сделали ничего плохого; они сделали только одно: они не послушались. Бог просил не есть, а они съели — простое непослушание. Но это стало первородным грехом, и их изгнали из рая.

Такая философия очень опасна. Из нее выросли все уродли­вые явления на протяжении веков. Из мира исчезнут войны, если люди научатся быть более сознательными и менее послуш­ными. Но в армии не станут развивать вашу сознательность; наоборот, вся ваша сознательность методично уничтожается — чтобы вы превратились в робота, чтобы вы могли просто подчи­няться. Чтобы, какой бы ни был отдан приказ, верный или неверный, вы выполняли его, как машина.

Это стало очень ясно по окончании Второй Мировой войны. Томас Мертон пишет:

«Одним из самых поразительных фактов, которые выясни­лись в ходе суда над Эйхманом, было то, что психиатр обследовал его и признал совершенно нормальным. Я нисколько не сомне­ваюсь в этом, и именно поэтому я считаю это настолько поразительным... Если бы все нацисты были психопатами, какими, вероятно, были некоторые из их лидеров, понять их ужасную жестокость в определенном смысле было бы легче. Гораздо сложнее примириться с этим спокойствием, «уравновешенностью», невозмутимой служебной добросовестностью, с которой он выполняя свою службу, свою административную работу, состоявшую в наблюдении за массовыми убийствами. Он был вдумчив, дисциплинирован, послушен, лишен вообра­жения. Он с глубочайшим уважением относился к системе, закону и порядку. Он был послушным, лояльным, преданным офицером великой страны. Он служил своему правительству очень хорошо... Его не беспокоило чувство вины? Я не слышал, чтобы у него были какие-нибудь психические болезни. По-видимому, он хорошо спал. У него был хороший аппетит, или так казалось...

«Я начинаю понимать, что «здоровье» больше не является ценностью само по себе. «Здоровье» современного человека почти так же полезно для него, как огромная масса и мускулы динозавра. Если бы он был чуть менее здоров, чуть больше сомневался, чуть более осознавал свои нелепости и противоре­чия, возможно, появилась бы возможность его выживания. Но он здоров, слишком здоров... возможно, нам придется сказать, что в обществе, похожем на наше, наихудшее здоровье это полное отсутствие беспокойства, полное «здоровье»...

Мертон прав. Многие века нас учили добродетели послуша­ния. Это значит: оставьте всякую сознательность; просто делай­те то, что вам говорят, что бы вам ни приказали — не сомневай­тесь, не думайте, не размышляйте. Это превратило в машины все человечество. Человек исчез; остались только квалифицирован­ные машины. И это привело к тому, что человечество стало очень глупым.

Я не поддерживаю, такое послушание — это военная цен­ность — но я определенно за сдачу. Сдача — это любовная связь. Послушание — это социальное явление: любовь индивидуальна Вы любите женщину, вы любите мужчину... сдайтесь. И когда вы сдаетесь, помните, вы сдаетесь не женщине, вы сдаетесь не мужчине: вы сдаетесь бестелесному Богу любви — вы оба сдаетесь любви. Так что это не вопрос подчинения; в настоящей любви вообще нет подчинения.

Мужчина сдался любви, женщина сдалась любви — теперь их существование пропитано любовью.

Мастер уже сдался Богу, ученик тоже сдался Богу — теперь любовь, или Бог, пропитывает их существование.

Это не обычное послушание; это не имеет ничего общего с тем послушанием, которому нас учили, о котором говорили, которое навязывали. Это совершенно другое явление, очень таинственное. Когда два человека сдаются любви и любовь овладевает ими, никто не доминирует и никто не подчиняется, никто не выше, чем другой. Фактически, обоих нет. И затем происходит нечто необычайно важное: Бог. Тогда они оба говорят на одном языке, потому что оба они настроены на одну и ту же волну.

Со стороны это может быть похоже на послушание, но это не так. Вспомните об этом, когда будете размышлять о Пифаго­ре, вот что он имеет в виду: Будь хорошим сыном. Он не подразумевает, что надо быть послушным сыном; он просто имеет в виду сына, который сдался. Будь хорошим супругом: он не имеет в виду быть хорошей женой или хорошим мужем; он просто подразумевает сдачу любви. Будь хорошим отцом, хоро­шим братом: он не имеет под этим в виду, что нужно позволить подчинить себя; он просто говорит: сдайтесь любви.

Позвольте любви стать вашей жизнью. Если вы сын, пусть любовь будет направлена на отца; пусть отец станет орудием любви. Когда вы в свой черед станете отцом, пускай сын станет орудием любви.

Это просто предлоги сдаться: сын, отец, муж, жена, друг, мастер — все это только предлоги. Мы не можем сдаться безликому Богу — мы еще не способны на это — поэтому нам приходится искать какие-то предлоги, какие-то двери. Мастера можно видеть — ученик может сдаться мастеру. Но на самом деле происходит сдача Богу. Только тогда, когда ученик видит Бога в своем мастере, происходит сдача. Мужчина может сдаться своей возлюбленной, но сдача возможна только тогда, когда он видит в ней нечто незнакомое, таинственное — Бога, который прихо­дит в форме любимой или любимого.

Сдача — это духовная ценность: послушание — политичес­кая ценность. И опасайтесь всякой политики.

Четвертый вопрос:

Что это за чувство цельности и силы, что возникает внутри меня, когда я слушаю Ваш рассказ о вечном паломничестве Пифа­гора в поисках скрытых секретов жизни и в экспериментах со многими методами в различных эзотерических школах?

Судаир,

Этот вечный искатель живет в каждом — Пифагор живет в каждом. Мы можем не знать о нем, но это врожденный поиск истины; человек есть искатель. И пока вы не знаете об этом сознательно, вас нельзя назвать человеком в истинном смысле этого слова.

Между человеком и остальными животными есть только одно различие: только человек ищет истину, только человек стремится проникнуть в тайны жизни и существования. Только человека интересует все окружающее. Только человек медитирует, размышляет.

Возможно, вы не задумывались о том, что английское слово «человек» образовано от санскритского корня, означающего созерцание — манам. Человек — это способность к созерцанию, к медитации. Так что, Судхир, когда ты слушал мой рассказ о Пифагоре, что-то шевельнулось в твоем сердце — Пифагор, который спал в тебе, чуть-чуть пошевелился, стал чуточку бдительнее, пробудился. Твой сон стал чуть менее глубоким; твои грезы на мгновение остановились. Что-то в тебе пришло в движение.

Пифагор — почти архетип: непревзойденный искатель исти­ны, человек, посвятивший всю свою жизнь поискам философии переннис — вечной философии жизни. Эта возможность живет в каждом; ее нужно реализовать. Но мы настолько потерялись, играя в ненужные, бесполезные игры, мы настолько потерялись, собирая детские игрушки — расточая жизнь, растрачивая энер­гию, растрачивая время. А жизнь коротка! Жизнь так мимолетна. А время постоянно ускользает из ваших рук.

Сделайте это своей целью, пламенеющим в вас желанием: до того, как придет смерть, вы должны прибыть домой — до того, как смерть одержит верх над вами, истина должна случиться! Сделайте это настолько интенсивным стремлением, чтобы каж­дая фибра вашего существа пульсировала вместе с ним, чтобы, даже когда вы спите, это стремление продолжало свое движение, как подземный поток. Чем бы вы ни занимались, все ваши занятия должны оставаться на периферии, а самым центром вашего существа должны стать постоянный поиск истины и постоянная жажда истины. Пусть это станет вашей страстной любовью.

Ты говоришь: Что это за чувство единства и силы, что возникает внутри меня, когда я слушаю Ваш рассказ о вечном паломничестве Пифагора...?

Да, если у вас возникает желание узнать истину, цельность приходит сама собой — ибо желание узнать истину имеет такую потрясающую силу. Это не обычное желание: это не желание приобрести новый дом, или машину получше, или побольше денег; это не желание славы, успеха, власти, престижа... Это все очень заурядные желания; они не могут объединить вас. На самом деле, они разделяют вас, потому что они многочисленны. Одно желание тянет вас на север, другое желание тянет вас на юг. И их много, это толпа, и каждому желанию хочется привлечь вас, завладеть вашим вниманием. Они громко кричат вокруг вас.

Желание денег говорит: «Брось все другое. Заработай все деньги, которые можешь». А желание успеха говорит: «Даже если придется потерять деньги, не беспокойся — ты должен стать удачливым человеком, ты должен быть знаменитым, ты должен оставить след в истории! Рискни всем — и деньгами, и прочим». А сексуальное желание говорит: «Деньги, власть, престиж — что они дадут тебе? Наслаждайся жизнью, пока она есть — лови каждый ее миг для чувственных удовольствий».

Множество желаний тянет вас в разные стороны; вот почему вы всегда чувствуете, что вас разрывает на части. Желание истины — это единственное желание. И оно так велико, так огромно, что все остальные желания просто исчезают в нем. Это маленькие ручейки. Когда приходит желание истины — большая река — все маленькие ручейки вливаются в нее. Все они исчезают в одном желании. Оно становится такой страстью, такой пламенной страстью, что вы загораетесь от нее. Что сама эта единственность желания обьединяется.

Это прекрасное переживание, Судхир. Не забывай его — запомни его. Оно должно усиливаться, становиться интенсив­нее. Оно должно стать тотальным, потому что быть тотально устремленным к Богу — это все, что необходимо для того, чтобы достичь Бога! Когда желание стопроцентно, когда позади не осталось ничего, когда вы открыли все свои карты, тотчас же, в этой тотальности... приходит Бог. Вам не нужно никуда ходить; вам просто нужно стать пламенным, и Бог предстанет во всем своем изяществе.

Цельность приводит вас к истине, а желание истины прино­сит цельность.

Пятый вопрос: Ошо, я думаю, что я почти просветленный.

Я в самом деле очень удивлен: чтобы в одном предложении все. слова были неверными! Как вы умудрились?! Оно начинается с «я» — «я» никогда не бывает просветленным; «я» — это барьер. «Я» — это именно то, что црепятствует. Когда вы становитесь просветленным, вас нет; нет никого, кто мог бы объявить. В Упанишадах говорится — и Заратустра, Лао-цзы и Иисус вновь и вновь разными способами повторяют это... В Упанишадах все очень ясно; там говорится: Если кто-то говорит: «Я просветлен­ный», вы можете быть уверены, что это не так. Просветление — это то, что нельзя объявить, потому что объявляющий должен исчезнуть до того, как произойдет просветление. Просветление есть только тогда, когда вас нет.

А вы начинаете свое предложение: Я... Я думаю... Следующее слово «думаю». Что общего имеет думание с просветлением? Думание всегда очень, очень далеко от цросветления. Именно непрерывный процесс мышления заставляет вас барахтаться в своей грязи; именно непрерывный процесс мышления заставля­ет вас действовать вслепую, делает вас слепым, не позволяет вашим глазам отражать то, что есть, потому что эти мысли все искажают. Мысль — это механизм искажения. Но мы привы­кли...

Ко мне приходят люди и говорят: «Ошо, я думаю, что влюбился» — как будто любовь относится к мышлению. Они даже не могут сказать: «Я чувствую, что влюбился». Они говорят:

«Я думаю, что я влюблен». Даже любовь становится в них мыслью. А как любовь может быть мышлением? Любовь может быть только чувством.

Есть три уровня: первый — это мысли, второй — чувства, а третий — бытие; мышление, чувство, бытие. Вы можете думать о мире, вы можете думать об объектах мира; вы не можете думать о любви — любовь выше мышления, она выходит за пределы мысленного понимания. Вы можете чувствовать любовь: вы не можете думать ее.

И вы не можете даже чувствовать просветление — оно лежит за пределами чувств. Так же, как любовь находится за пределами мышления, просветление находится за пределами чувств. Вы можете только быть просветленным — не можете думать, не можете чувствовать. Оно есть! И когда оно есть, оно есть.

А вы говорите: Я думаю, что я почти просветленный.

Что вы имеете в виду, говоря «почти»? Об этом никогда не слышали раньше. Или ты просветленный, или нет! Почти? Это все равно, что сказать: Это почти круг — почти круг? Круг должен быть совершенным, иначе это не круг. Это может быть какая-нибудь другая форма; вы не можете сказать: «почти круг». Вы не можете сказать: «Я. почти люблю». Само слово «почти» показывает, что это не так.

Молодой человек с побережья

Невзначай полюбил привидение.

На вершине оргазма

Она — эктоплазма —

Сказала: «Я думаю, что ощущаю — почти».

Должно быть, вы грезите — занимаетесь любовью с приви­дением. Отсюда и слово «почти». Бросьте всю эту бессмыслицу. И если вам удастся бросить ее, вам не нужно будет становиться просветленным — вы уже просветленный. Никому не нужно становиться просветленным. Просветление — это не то, что должно произойти с вами — это уже есть! Оно уже произошло. Это сама ваша природа.

Просто отбросьте весь тот хлам, что собрался вокруг вас.

Шестой вопрос:

Я знаю, что существование совершенно в своей целостности, однако мы — отдельные воплощения, и если целое разумно, то его части — нет.

Вы говорите, что мы нужны Богу такими, какие мы есть, иначе он не создал бы нас. Но если я с раннего детства тяжело, ужасно болен, и эта ошибка природы причиняет мне постоянные страдания, то чье это страдание? Не говорите, что Божье. Это пытка для самого человека. Как в таком случае наслаждаться жизнью? Мой профессор патофизиологии говорил: «Природа глупа, иначе она не противоречила бы самой себе, восставляя одну часть против другой. Природа заставляет нас страдать».

Зачем Богу нужно страдание? Зачем, Ошо?

Луначек,

Вопрос важный. Но на него можно ответить только в том случае, если ты готов подняться чуть выше обычной логики жизни, если ты готов поднять свои глаза в область некой высшей математики.

Низшая математика — это вид правил; высшая математика — ее полная противоположность. Пифагор говорит, что есть два закона: закон необходимости и закон силы. Низшая математика состоит из необходимости; высшая математика состоит из силы. И их действия разяичны, полностью различны — хотя они и являются частями большего целого, изначального закона логоса, дао, дхаммы.

Первое: в низшей математике часть никогда не может быть равна целому, это очевидно — как часть может быть равна целому? Но в высшей математике часть равняется целому. Например: в пределах низшей математики капля росы не может быть океаном; она так мала, а океан так огромен. Но разница только количественная! Низшая математика принимает в расчет только количество; высшая математика считается с качеством, а не с количеством. И тогда капля росы в точности то же, что и океан. Она вмещает в себя все океаны! Если вы сможете понять одну росинку, вы поймете все океаны, все планеты, все звезды и все земли. Одна-единственная росинка откроет вам формулу Н2О — а это формула всех океанов. Секрет, заключенный в маленькой росинке, так же велик, как секрет большого океана. Количество различно, но качество не отличается. По своему качеству маленькая капля росы так же велика, как океан — поскольку в ней содержится столько же истины, сколько в океане.

Теннисон сказал, что если мы сможем понять маленький цветочек — его корень и все остальное, — мы сможем понять все мироздание. И он прав — он говорит о высшей математике.

Как раз на днях я упоминал три великие книги: первая — «Органум» Аристотеля, вторая — «Новум органум» Бэкона и третья — «Терциум органум» П. Д. Успенского. «Терциум орга­нум» Успенского — это книга из области высшей математики; он был математиком, одним из величайших математиков. И в самом начале этой книги Успенский пишет: «Моя книга, «Тер­циум органум» — третья, но третья книга существовала еще до первой». Смотрите: Успенского и Аристотеля разделяют две тысячи лет — но Успенский говорит, что третья книга существовала еще до первой. Это начало высшей математики; высшая математика начинается с самого первого угаврждения.

Некто спросил Иисуса: «Что ты можешь сказать об Авраа­ме?» Он ответил: «Я был, когда еще не было Авраама».

Да, это что-то странное, нелепое. Как Иисус мог быть до Авраама? Однако, основное качество сознания Христа вечно. Иисус как тело не может существовать до Авраама, но Иисус как неотъемлемая сознание определенно существовал до Авраама. Высшая математика переворачивает вещи вверх дном, потому что вещи уже поставлены с ног на голову.

Ты спрашиваешь меня: Я знаю, что существование совершен­но. в своей целостности...

Ты не понимаешь, что ты говоришь. Если существование совершено в своей целостности, то каждая часть должна быть совершенной; иначе как может быть совершенным целое? Если все части, которые составляют целое, несовершенны, как может быть совершенной сумма всех этих частей? — это невозможно. Если каждая капля, составляющая океан, несовершенна, как может быть совершенным целый океан? Это просто: если океан совершенен, то из этого логически следует, что каждая капля совершенна.

Упанишацы говорят — они снова говорят о высшей матема­тике — они говорят: Бог совершенен. Даже если вы отнимете у него все божественное, совершенство все же останется. Отнимите что-нибудь от целого, но целое все же останется. Вы не сможете сделать совершенство большим или меньшим. Если вы отнимаете от него нечто, оно остается тем же; и если вы прибавляете к нему нечто, оно все равно остается тем же.

Ты говоришь: Я знаю, что существование совершенно в своей целостности, однако мы — отдельные воплощения, и если целое разумно, то его части — нет.

Если части не разумны, то как может быть разумным целое? Так что для тебя есть только две возможности. Первая: если ты глуп, то Бог тоже глуп потому что глупые части сделают Бога скорее более глупым, чем менее. Такое множество глупых частей не просто сложат глупость, но приумножат ее... Бог сойдет с ума.

Если ты говоришь, что Бог разумен, то должна быть разум­ной каждая часть — только тогда может быть разумным Бог. Если Бог совершенен, то должна быть совершенной каждая часть — только тогда может был» совершенным Бог.

Если ты постараешься понять, это станет очевидно.

И часть ничуть не меньше, чем целое; в ней есть все качества целого — количественно она может быть меньше, но количество не имеет значения. Важно качество. Качественно вы совершен­ны такими, как вы есть.

Эго заявляли все мистики всех времен — и я вновь заявляю это: вы совершенны такими, как вы есть. Вы Боги.

Второе, что ты говоришь:

Вы говорите, что мы нужны Богу такими, какие мы есть, иначе Он не создал бы нас.

Да, если Он разумен, как ты сам говоришь, то зачем Ему создавать вас, если вы не нужны? Разумное всегда создает то, что ему нужно. В этом значение разумности! Если вы созданы без причины, без цели, без необходимости стать осуществленным, то Бог не может быть разумным.

Он абсолютно разумен. Говорить: «Бог разумен» неверно; было бы лучше сказать: «Бог это разумность». Все это существо­вание исполнено разумности.

Но я могу понять твою проблему.

Ты спрашиваешь: Но если я с раннего детства тяжело, ужасно болен, и эта ошибка природы причиняет мне постоянные страдания, то чье это страдание?

Страдание — это твоя интерпретация. Ты слишком отождес­твился с ним — это твое решение. Ты можешь прекратить отождествление, и страдание исчезнет. Твое страдание похоже на кошмар: вы видите во сне, что огромный камень упал вам на грудь и задавил насмерть. От страха вы просыпаетесь... и обна­руживаете мелочь — это ваши руки лежат на груди. Но тяжесть ваших рук пробудила воображение: она превратилась в камень, и вы очень сильно напугались. И от страха вы просыпаетесь... и теперь вы смеетесь.

Спросите у Будд, спросите у пробужденных, и они скажут вам, что в мире нет страдания — люди крепко спят и видят во сне всевозможные страдания.

Я понимаю твое затруднение: если у тебя есть физические недостатки, если ты слепой, как ты можешь поверить в то, что это только сон? Если ты калека, как ты можешь поверить в то, что это только сон? Но разве ты никогда не наблюдал? — каждую ночь ты видишь сон, и каждое утро убеждаешься, что это был сон и полная бессмыслица — и ты снова увидишь сон, и во сне ты снова будешь уверен в том, что все это правда. Сколько снов вы видите в своей жизни? Миллионы снов! Каждую ночь вы почти беспрерывно видите сны; сновидение прекращается всего лишь на несколько минут, а затем начинается следующий цикл снов.

Вы видели миллионы снов. И каждое утро вы смеялись и называли их нереальными, но вы научились не слишком-то многому. Ночью, когда вы видите сон, снова повторяется та же ошибка: вы будете знать, что это правда — во сне вы будете думать, что это правда. В тот день, когда во сне вы сможете вспомнить, что это сон, сны немедленно исчезают... потому что вы делаете свою жизнь сознательной.

Возможно, поверить в то, что все ваши страдания лишь сон, созданный вами, очень трудно — но это так. Потому что все, кто пробудиися, говорят это! Ни один просветденный человек не сказал иначе. И в яркие моменты сознательности вы почувству­ете то же самое.

Луначек, вот мое предложение тебе: твою проблему нельзя разрешить только интеллектуальной дискуссией — ее можно только растворить, но не разрешить. Твою проблему можно растворить, только если стать более сознательным.

Один мой друг, старый друг, упал с лестницы, сломав обе ноги. Я пошел навестить его; он страдал чрезвычайно. А он бьи очень активным человеком, несмотря на то, что был очень стар — ему было семьдесят пять — он был очень активен, почти как молодой, и он так носился туда и сюда, и брался за то и это, что отдыхать в постели было свыше его сил. А доктора говорили, что он должен лежать в кровати по меньшей мере три месяца. Это было гораздо большее несчастье, чем две сломанные ноги.

Когда я увидел его, он начал плакать. Я никогда не видел, чтобы этот человек плакал — он был сильным мужчиной, очень сильным мужчиной, почти стальным, и он поввдал в своей жизни все, он был очень закаленным человеком. Я спросил его: «Ты, ты плачешь — что с тобой?» Он ответил: «Сделай милость, помоги мне умереть. Я не хочу больше жить — три месяца в постели! Ты можешь себе представить? Это пытка. Прошло только три дня, но у меня такое чувство, как будто я в кровати уже три года. Ты знаешь меня», — сказал он, — «я не могу отдыхать. Так что сделай милость, помоги мне поскорее умереть! Я больше не хочу жить. Эти три месяца... а потом, доктор говорит, что я останусь калекой до конца жизни — так что какой смысл?»

Я сказал ему: «Ты можешь медитировать. Я посижу с тобой, а ты выполняй простую медитацию: что ты не тело*.

Он засомневался. Он сказал: «Что со мной произойдет? Я слышал все, что ты говорил о медитации, но я не могу медити­ровать, потому что не умею сидеть тихо».

Я сказал: «Теперь не стоит вопрос о том, чтобы тихо сидеть — ты и так в постели. Это благословение! Просто закрой глаза, и я буду учить тебя медитащш. И я помогу тебе умереть, поскольку это очень хорошо, если у тебя есть такое желание. Но моя помощь может сработать, а может и не сработать, так что ты пока медитируй».

Он понял смысл: «Делать нечего... почему бы не медитиро­вать?» Я научил его простой медитации: «Ты просто удаляешься, смотришь на тело со стороны и говоришь: «Это не я — тело далеко, далеко, и оно все удаляется, и удаляется, и удаляется. Я наблюдатель на холме, а тело далеко внизу, в темной долине, и расстояние огромно».

Прошло полчаса. Мне было нужно идти, а он был так погружен в медитацию, что мне не хотелось его тревожить; и в то же время я не хотел уходить, потому что хотел узнать, что происходит, что он скажет. Так что я встряхнул его. Он сказал: «Не тревожь меня!» Я ответил: «Но мне нужно уходить».

Он сказал: «Ты можешь идти, только не тревожь меня — это так прекрасно. Тело действительно лежит далеко-далеко, за многие мили; я оставил его в долине и теперь сижу на вершине холма, залитой солнцем. Это так прекрасно, и я также не чувствую никакой боли».

И эти три месяца оказались самыми ценными в его жизни. Эти три месяца сделали его совершенно другим человеком. Он остался калекой, он не может ходить и должен большую часть времени проводить в кровати —но вы не сможете найти более блаженного человека. Он излучает блаженство.

Теперь он говорит, что это было не бедствие — это было благословение.

Страдание может обернуться благословением. Кто знает? — вы превращаете ваши благословения в страдания.

Ты говоришь: Но если я с раннего детства тяжело, ужасно болен, и эта ошибка природы причиняет мне постоянные страда­ния, то чье это страдание? Не говорите, что Божье.

Я никогда не скажу это. Ты можешь не напоминать мне. Как может Бог страдать? Бог это не что иное, как блаженство, благословение, экстаз, благость. Бог не может страдать: Бог это сатчитананда — истина, сознательность, блаженство.

И я не собираюсь также сказать, что это ты страдаешь, потому что ты часть Бога, а часть равна целому. И если страдает часть, страдает и целое. Тогда кто страдает? Никто не страдает: вы просто видите сон. Вы неверно толкуете его. Это не ошибка природы! Это ошибка в вашем понимании.

И я знаю: это очень тяжело для того человека, который страдает, но что я могу поделать? Это правда, и я должен сказать правду — даже если она ранит, я должен сказать ее так, как есть.

Ты говоришь:

Мой профессор патофизиологии говорил...

Похоже он сам патологичен, твой профессор.

...что природа глупа...

Если природа глупа, как вы можете быть умными? Вы — часть природы! Природа не глупа: природа абсолютно разумна. Но именно так человеческое эго продолжает все больше и больше восхвалять себя.

Именно из-за этих людей природа полностью уничтожена, полностью нгфушена экология, загрязнена атмосфера — именно из-за таких профессоров. Избегайте этих людей! Избегайте этих

людей, как вы избегаете прокаженных — избегайте не прокажен­ных, а профессоров.

Взгляните, какое бессмысленное утверждение: Природа глу­па. Тогда кто вы? И откуда? «Океан глуп» — сказала волна! Посмотрите на эту глупость.

Мой профессор говорит: «Природа глупа, иначе она не проти­воречила бы самой себе, восставляя одну часть против другой...»

Так действует разум — противопоставляя одну часть другой. Разумность — это диалектический процесс, иначе ничего бы не существовало. Если нет смерти, не будет также и рождения — смерть должна противостоять рождению. Но противостояние только на поверхности. В глубине они представляют один и тот же закон, изначальный закон, логос.

Свет должен противоречить темноте, иначе не будет света. И любовь должна противоречить ненависти, иначе не будет и люб­ви. И мужчина должен противоречить женщине... и т.д. и т.п.

Просто спросите у своего профессора, как могло бы сущес­твовать электричество, если бы не было противоположности отрицательного и положительного? Сможет ли он создать элек­тричество без противоположности отрицательного и положи­тельного? И он считает, что природа глупа? Это единственный путь! Может ли был. река без двух берегов? Река не может существовать без двух берегов — эти два берега противостоят друг другу и создают между собой место, где может протекать река.

В жизни нужны полярные противоположности: лето-зима, рождение-смерть, инь-янь, Шива-Шакти, положительное-от­рицательное.

Твой профессор, должно быть, слегка сумасшедший, болван. Профессора все такие. Спроси у него: сможет ли он сделать что-либо без диалектики? Природа диалектична — природа знает, как нужно творить. У природы никогда не было другого пути и никогда не будет никакого другого пути.

Попытайся понять... тогда ты увидишь диалектику везде. Болезнь и здоровье, они могут существовать только вместе. Красота и уродство, успех и неудача, боль и удовольствие, страдание и блаженство — все это части природы. Однажды ты понимаешь это, и происходит трансценденция.

Это то, о чем говорит Пифагор: Закон необходимости и закон силы. Закон необходимости тянет вас вниз, к механистич­ности; закон силы поднимает вас наверх, в мир свободы. Я называю эти два закона законом гравитации и законом изящес­тва. Один тянет вас вниз, другой поднимает вверх.

Логический ум говорит: Зачем противоречия? Но логичес­кий ум — не истинно понимающий ум. Логика это не истинно жизненный процесс: диалектика истинна. Логика линейна: диалектика не линейна — диалектика движется через тезис, антитезис, синтез, а затем синтез снова становится тезисом, антитезисом, синтезом, и так далее, и так далее... диалектика восходит все выше и выше. Логика однообразна. Если бы Бог был логичным, как твой профессор патофизиологии, он бы создал только мужчину, он не соадал бы женщину. Какой смысл? Или только женщину — какой смысл создавать мужчину и вносить в мир беспорядок? Согласно твоему профессору, воз­можна только гомосексуальность — никакой гетеросексуальности. Но только подумайте о мире, который полностью гомо­сексуален. Он был бы по-настоящему безобразен. Хорошо иногда встретить гомосекуалиста — это забавно! — но целый гомосек­суальный мир, мужчины, которые обнимают друг друга и говорят «дорогой...»? Это было бы куда более патологично.

Это прекрасный мир — он существует в полярных противо­положностях. Но эти противоположности дополняют друг друга, и это делает жизнь богатой, потому что придает жизни напряже­ние, а иначе жизнь была бы скучной, монотонной, однообраз­ной; в ней не было бы наслаждения. Радость приходит только из этого напряжения.

Там, где есть напряжение, существует возможность для радости. Когда напряжение слабеет, возникает наслаждение. Вы любите женщину — это огромное наслаждение — но если вы любите ее двадцать четыре часа в сутки, и все продолжаете называть ее сладкой, сладкой, сладкой — у вас начнется диабет! Небольшая борьба, несколько ударов подушкой совершенно необходимы — это даст вам новое прост станьте частью этой коммуны.

И только в тот момент вы узнаете их цель. Это нельзя объяснить заранее; только экзистенциальный опыт даст вам осознание. Это тайная школа, пифагорейская школа. То, что здесь делается, делается намеренно. Ничего не совершается случайно. Я в центре всего, что здесь происходит. Даже если вам что-то кажется нелепым — подождите, будьте терпелиы, и однажды вы поймете смысл. Но вы поймете его только тогда, когда это станет вашим собственным опытом. Я расскажу вам историю:

Гарфилд Голдуотер заработал кучу денег на пошиве мужской одежды в Нью-Йорке. Он жертвовал во все благотворительные фонды, посещал все маскарадах, его имя двавды в неделю печаталось в колонке Эрла Уилсона —и все же он не был счастлив. На самом деле, он впал в такую депрессию, что друг посоветовал ему обратиться к психиатру.

Психиатр выслушал его и сказал:

— Смотрите, мистер Годдуотер: вы заработали все эти деньги, но все ваши успехи бессмысленны, потому что вы ничего не делаете просто для удовольствия. Неужели у вас нет ничего

такого, что вам всегда хотелось бы сделать? Какая-нибудь детская фантазия? Юношеская мечта?

— Ну, — произнес Гарфилд Голдуотер немного задумчиво, — когда я был мальчишкой, мне хотелось отправиться в джунгли на сафари. Ну знаете, вроде Тарзана.

Психиатр посоветовал:

— Если это то, чего вам хочется, сделайте это. Жизнь коротка, а могила глубока. Сделай это, парень, и сделай это сейчас же!

Гарфилд решил принять совет. Спустя два дня он прилетел в Африку и предстал перед самым знаменитым в мире охотником на горилл.

Охотник терпеливо обьяснил ему, что ушел на покой. Но не так-то просто было выставить Гарфилда Голдуотера.

— Я прошу вас, мистер охотник, сказал он, давайте отпра­вимся еще на одно сафари. Я заплачу вам столько, сколько вы скажете. Я богат; деньги не проблема.

Охотник заинтересовался.

— Я слышал о вас, — сказал он. — Я даже носил ваши костюмы. — Он подумал немного, а затем спросил:

— Вы уверены, что деньги для вас не проблема?

— Абсолютно, — поклялся Гарфилд Голдуотер.

— Хорошо, вот наша сделка. Кроме меня, вам потребуется зулус, собака и пигмей с ружьем. Это будет стоить десять тысяч долларов.

Гарфилд Голдуотер присвистнул.

— Десять тысяч долларов! — воскликнул он. — Это уйма денег!

— Только если вы хотите поохотиться, — напомнил охотник. Так что Гарфилд согласился.

Сколотили группу, и прямо на следующий день охота нача­лась. Через час охотник заметил на дереве гориллу. Все остано­вились, и зулус влез на дерево. Он тряс ветки до тех пор, пока горилла не сорвалась и не слетела на землю. Собака туг же прыгнула на гориллу и стала кусать ее за яйца, пока горилла не ослабела. Набросили сеть, и Гарфилд получил свою первую гориллу.

Он был очень доволен. Однако ночью, в палатке, Гарфилд снова задумался о счете. Он подошел к палатке охотника и разбудил его.

— Мне очень неловко тревожить вас в такой час, сказал он, но во-первых, вы сделали огромное дело, во-вторых, я страшно рад горилле, но в-третьих, мне кажется, вы обманули меня. Десять тысяч...

Охотник пожал плечами.

— Сделка есть сделка, мистер Годдуотер.

— Я понимаю, — сказал Гарфилд, — что нам нужны зулус и собака, но зачем нам пигмей с винтовкой? Старина, вы чуть-чуть набиваете цену.

Ответа не последовало; охотник уже спал.

На следующий день они пошли и обнаружили на дереве гориллу побольше. Зулус влез на дерево и тряс ветки до тех пор, пока горилла не отцепилась и не слетела на землю. Собака прыгнула на гориллу и стала кусать ее за яйца; горилла ослабела, и охотник набросил на нее сеть.

На Гарфилда это снова произвело хорошее впечатление. Однако он снова стал маяться мыслями о счете. Он пошел к палатке охотника и сказал:

— Я хочу открыть карты. Я хочу избавиться от пигмея с винтовкой и уменьшить свой счет.

— Мистер Голуотер, — ответил охотник, — вы заключили сделку. Сделка есть сделка, и ничего, кроме сделки.

Вне себя от горя, Гарфилд Голдуотер возвратился в свою палатку. Он пытался представить костюмы, сшитые Анджело в Риме, и фруктовое мороженое от Бишоффа в Тинеке, Нью-Джерси, но его мысли неизменно возвращались к счету в десять тысяч долларов и пигмею с винтовкой.

На следующий день охотники вновь вышли на сафари, и на этот раз Гарфилд Годдуотер сам заметил гориллу. На этот раз горилла была просто огромная. Зулус влез на дерево и стал трясти ветки. Зулус и горилла столкнулись и начали бороться. Внезапно горилла сбросила зулуса вниз.

И когда зулус грохнулся на землю, он завопил пигмею:

— Стреляй в собаку! Стреляй в собаку!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Падая вверх