Ты уйдешь

Ограда. Мокрый снег. Случайное тепло

чужих ключей в моей руке.

Распластан день на паперти тоски,

о чем-то стонут языки.

И привкус меди на губах у тех,

кто все забудет.

Я знаю - ты уйдешь.

И будет небо плыть

за тобой.

Ты так любила жить,

и, может, оттого,

что ты жила на краю,

где я сейчас стою.

Последние шаги в системе бытия,

прощальный вздох любимых рук -

и мир внезапно превратился

в горсть земли,

кто был со мной - теперь вдали.

А завтра я оставлю город,

данный мне в наследство.

Я знаю - ты уйдешь

И будет небо плыть

за тобой.

Ты так любила жить,

и, может, оттого,

что ты жила на краю,

где я сейчас стою.

И полотно травы твоим глазам - вуаль,

но цвет уже не различить.

О чем просить? Ведь все предрешено,

и в миг дороги полотно

сольется с формой шин,

когда меня уже не будет.

Я знаю - ты уйдешь

И будет небо плыть

за тобой.

Ты так любила жить,

и, может, оттого,

что ты жила на краю,

где я сейчас стою.

Вечер в крыму

Вечер в Крыму. Мыши в углах,

Я исчерпала свой недельный запас тепла.

В южную ночь страшно смотреть вверх.

Мой север во мне, как вдохновенье.

Отсутствие глаз на твоем лице.

Танцует на стене тень крошечной спички,

Мне тебя, любимый, не догнать уже,

Я рву связи и ломаю привычки.

Я, наверное, смогла бы уйти с тобой,

Выбросив горло в пролет окна,

Но ворот белой рубахи

Параллелен полоске

На распухшей шее.

Она так черна.

Вечер в Крыму. Мыши в углах.

Россия, 37

Россия. Тридцать седьмой.

В моем горле живет кит.

Чарли Чаплин стреляет в упор,

Сплевывает в пол и молчит.

Иван Бунин ходит в кино,

На бедрах подруг пишет рассказы,

А на экране жесткое порно,

Но детям об этом не скажут.

Вдохновение. Юбки веером вверх.

Сожаление о том, что не встало.

Без сомнения, это было и это будет.

И ты опять предашь меня

И хоть на секунду, но все же забудешь.

Россия. Тридцать седьмой.

Преддверие новой войны.

Олег Кошевой кашляет кровью,

И дни его сочтены.

Эмиль Золя строит галеры,

Но его не читает ни кто,

И все ждут кого-то,

Но кто этот, кто этот " кто"?

Россия. Тридцать седьмой.

Булгаков ныряет в пруду.

А выстрел уложит нас рядом

На красном прозрачном льду.

Москва ни чему не верит,

Москва ни кому не простит.

Белоснежный, уже не нужный китель

На грязной стене висит.

Рубеж

Когда придет зима, когда наступит февраль,

и черный фонарь станет желтым, как янтарь,

я прикажу себе молчать и не ходить в тот дом.

Кому-то станет интересно, в чем беда.

Я раньше не бывал так часто дома никогда,

и я мечтал о телефоне, а он теперь для меня ерунда.

Но это просто рубеж, и я к нему готов.

Я отрекаюсь от своих прошлых снов.

Я забываю обо всем. Я гашу свет.

Нет мира кроме тех, к кому я привык,

и с кем не надо нагружать язык,

а просто жить рядом и чувствовать, что жив.

Когда ветра морские будут крепко дуть,

я постараюсь сразу лечь и уснуть,

я это так давно и навсегда решил,

К каждому звуку я буду готов.

но в том доме не предпримут ни малейших шагов,

обвиняя во всем сдутость шин.

Но это просто рубеж...

Когда пройдет много лет, и я вернусь в тот дом,

где холодно всегда без огня и с огнем,

меня встретит хозяйка и посмотрит на часы.

И тогда я пойму, что мой дом сгорел.

Я оставил все, а сам уцелел,

Но зачем я опять вернулся к тебе?

Но это просто рубеж...