Часть II. А. В. (Обращаясь к залу): Вы знаете, те разговоры, которые мы пытаемся вести и темы, которые витают (они

А. В. (Обращаясь к залу): Вы знаете, те разговоры, которые мы пытаемся вести и темы, которые витают (они, кстати, возникают только при некоторых условиях), с одной стороны некоторые темы кажутся опасными, но я думаю, что это надуто снаружи. На самом деле, это совершенно необходимые темы, важные для жизни, если смотреть на них прямым взглядом. Не искоса, не подмаргивая, не поддёргиваясь.

Вадим Ковда [22]: Тут завязалось нечто вроде полемики, взгляды весьма разные у Аннинского и Васина. И как-то оказалось, что я не согласен ни с тем и ни с другим, и вот почему.

А. В.: Третья сила?

В. К.: Насчёт стен до неба. Поскольку у меня происхождение такое же, как у Аннинского, я тоже думал мучительно на эти темы, обнаружил вот что: эмиграция русская (именно русская) первая и вторая послевоенная, легко интегрировалась на Западе. И через несколько десятков лет образ жизни её стал вполне западным. Русское землячество в Штатах не от пьянства, не бьют друг другу морду чуть что, люди хорошо работают. Русское землячество в Штатах примерно такое же, как шведское землячество в Штатах. Или в Австралии, хотя там вторая эмиграция: бывшие полицаи, пленные, перемещённые лица из лагерей, то есть сугубо простой народ. И это уважаемая часть общества. Нет русской мафии. Тут, вроде, уголовщина сплошная, а там китайская мафия, итальянская, еврейская, а русской, говорят, не было до недавнего времени, а та, что есть, она не совсем русская.

А. В.: Она одесская…

В. К.: Русские, как все работают на заводах, в медицине, в науке. Нормальное существование. Интегрировались и всё. И русские быстрее, чем другие нации, интегрировались – одно-другое поколение и всё. А итальянцы, евреи, китайцы долго интегрируются. Поэтому – какие там стены до неба? Нету их. Но в тоже время они, вроде, и есть. Они есть здесь. Человек, который живёт здесь, да, становится русским.

В России самовоспроизводимые социальные условия! Если почитать книги Кюстина[23] да и о посещениях иностранцами России в ХV-ХVI веках, увидишь – мало что изменилось до нынешних времён. Вот сейчас, может быть, начнутся перемены. Но вот мы с Сашей поговорили, он считает, что расы вообще зародились вне Земли! Да ещё у русских этот простор, особая какая-то радиация изнутри, из земли, и тому подобное что-то, что заставляет нас жить и думать именно так, и это неиссякаемо. Такая стена до неба. Но мне всё же кажется, что «перегородки» между нами от социальных условий, они не в генах.

А. В.: Вадим, небольшое замечание. Не в качестве спора, а в качестве уточнения моей позиции. Стена не в том, что кто-то ассимилировался, а кто-то нет. Проблема не в этом. Известные имена – Поль Гоген, Фридрих Ницше, из наших можно назвать того же Тургенева, – яркие примеры. Примеры чего? – что они родились «не там». Гоген – не европеец. Он просто родился здесь. Кто-то родился здесь – он на месте родился. А кто-то родился здесь – зря здесь родился. Что бы он ни делал, он всё равно не отсюда, понимаете? Среди нас есть особи – как сгустки национальных, народных, первобытных каких-то признаков. Есть нечто, отчего «мы» или отчего «мы не». Я с удивлением прочитал, в частности, у Ницше: «Меня всё время тянет на солнце, к теплу, я не могу в этой сырости, в этом холоде, я человек тепла». Это написал человек, за которым слава сами знаете какая.

В. К.: Почему Вас это удивляет?

А. В.: Нет, меня это порадовало. Миграция такая внутренняя что ли. Люди не отсюда. Откуда они? Что они ищут? Какую принадлежность, чем она определяется? Кто хорошо ассимилируется? – кто ниоткуда. Долго живёт разнородное человечество, а расы не думают исчезать. Значит, в них существуют нерастворимые персоны!

В. К.: Да нет, вот в Штатах смешались все. И русская эмиграция смешивалась не дольше чем шведская, немецкая или норвежская.

А. В.: Это не спорит с моими словами, Вадим.

В. К.: Я отвечу, это попытка ответа будет. Я давно жду, когда найдется Менделеев, который наведёт «таблицу Менделеева» на человеческие типы. Их, наверное, несколько тысяч. И с одними людьми реакция возможна, а с другими нет, они не вступают в реакцию. Возможно какие-то общие человеческие типы есть в каждой нации.

Но я хочу задать вопрос Льву Аннинскому. Вот Союз писателей. Московское отделение 1800 человек. Из них 400 критиков. Что это за люди? И, вообще, критика литературе больше пользы принесла или вреда? Или вот Белинский. Ну, наверное, с Пушкиным разобрались бы. А вот прекрасного поэта Бенедиктова[24] он задвинул так, что тот до сих пор считается плохим поэтом. А почитайте, замечательный поэт, ну прямо на уровне Тютчева, местами.

Писарев о Пушкине писал чёрте что. У нас в Союзе писателей (ну, к Л. Аннинскому не относится) перед критиками такое заискивание, они главные люди в литературе – критики, понимаете? Ходит критик важный, перед ним все лебезят, норовят ему стаканчик поставить, с ним поговорить. Критики много важных постов занимают. Что это за люди, одна пятая Союза, больше, чем поэтов? Вот такой вопрос о метафизике критики.

А. В.: Пока Лев Александрович идёт на сцену, два слова. По поводу московского и тогда ещё общесоюзного «концептуализма». Что это такое? – это чисто литературная игра, которую выдумал Михаил Эпштейн. Что такое «метаметафористы»? – это чисто литературная игра, которую выдумал Константин Кедров. Ну, или, господи прости, «куртуазные маньеристы»… Критики рвутся в творчество. Причём, в творчество предопределяющее. Ещё явления нет, а они уже о нём всё знают. А потом и мы уже знаем о том, чего и быть-то не может.

В. К.: Но на Западе этого, по-моему, нет. Это именно у нас.

А. В.: Есть, есть.

Л. А.: На Западе нет литературной критики. Там литературная хроника или литературоведение.

А. В.: Минуточку! А книга на 800 страниц западно-европейских манифестов критических тогда откуда?

В. К.: Их никто не слушает. Их слушают у нас. Так, как Белинского слушали у нас, кого на Западе слушали?

Л. А.: Саша, Вы имеете в виду сборник «Называть вещи своими именами»[25]?

А. В.: Да. И ещё есть. Могучие издания. Тут тебе и Бретон[26], тут тебе и Маринетти…[27]

Л. А.: Вадим, если критики вызывают у тебя... (смех в зале), то естественная реакция – ими не интересоваться. Я так устроен, что если человек вызывает у меня подобного рода чувства, его для меня как бы нет. Другое дело, если я из него извлеку личность, тогда он мне интересен. Тогда мне не важно, критик он или нет. Если воспринимать критиков как каких-то градоначальников, которые там ходят и чего-то раздают, или устанавливают ранжир, я сквозь них прохожу, я их не замечаю. Не знаю – кто они такие. Может быть, они есть. Я на их счёт ничего сказать не могу. Я могу сказать о тех критиках, где я вижу личностные отношения. Могу сказать, почему я стал формально, отчасти и по существу, принадлежать к этому слою.

В России воздух словесный. В России религией всегда было слово. Мы это восприняли с молоком матери. Мы не могли ограничиться музыкой. Нам нужно слово. Я в этом вырос. Поэтому мне нужен текст, чтобы понять что происходит. Текст – это временное прибежище неуловимого смысла. Человек одержим (а русский человек всегда одержим) желанием высказаться, сформулировать. Он не может сформулировать, но хочет. Его мучит, иногда словесный понос, иногда гениальная идея, но он не может остановиться. Наконец, он что-то записал. То, что он записал, уже исчерпало его состояние или нет? – конечно, нет. Конечно, завтра он встанет и перепишет всё. Так что мы имеем? Запись временного состояния? Мы имеем некий текст, который нужно расшифровывать. Вот этим я и занимаюсь. Я беру чужой текст, и за ним угадываю, что происходило с этим человеком. Я оцениваю не текст, а факт его появления. Я истолковываю не то, что автор заложил. То, что автор заложил, это какая-то сотая часть его существа, правильная, закономерная. Я её анализирую наряду с цветом его глаз, формой его ушей, которые торчат из текста помимо авторской воли. А рядом с этим идея, которую он заложил. Я истолковываю факт его речи. Это страшно интересно, потому что так реализуется духовное бытие, в принципе – невыразимое. Мы с вами все немножко люди воздуха. Мы не можем понять, что с нами происходит. Когда мы начинаем это понимать, мы начинаем это описывать. И тем самым мы это «понимаем». И в какой-то момент, недопоняв, потому что до конца понять это невозможно, мы этот текст отдаем. Я его беру. У меня нет ничего кроме текста. Другой может описать по походке. Например, кинокритик по походке Шукшина вытащит всю «Калину красную». А мне нужен текст. Ну, я немножко лукавлю…

А. В.: Ну да, совсем немножко…

Л. А.: …я и через кино тоже очень люблю это делать. Но лучше, конечно, текст. Вот текст, который я распредмечиваю, в который я вхожу, как в какую-то странную запись того, что неизмеримо, нескончаемо, бесконечно и свято. И столь же зверско. Моя задача в том, чтобы пережить этот текст как реальность. Если это называется литературная критика, – пожалуйста.

А. В.: Спасибо огромное. Ещё вопрос, не только к Вам, да и прежде, прежде всего, не к Вам: каким же образом критическая мысль России залгала первостатейные имена? Это функция такая?

Л. А.: Представьте себе, когда я читаю Писарева, его отповедь Лескову, после которой Лескову был объявлен бойкот, я одновременно вижу, сколь гениально одарён природой Писарев (это же мой любимый критик). И оттого, что я пережил драму Лескова, я тем самым пережил и драму Писарева. Это драма русских людей, которые не могли ужиться в одной идеологической ситуации. Я не говорю, кто из них прав, кто нет. Кто из них прав, и так видно.

А. В.: Это теперь видно!

Л. А.: Ну, разумеется, теперь.

А. В.: А скольких теперь уже не видно, потому что кого-то Писарев прибил и даже до Вас не дошло.

Л. А.: Почему? Всё вытащим. И Клюшникова[28] вытащим...

А. В.: Каким образом?

Л. А.: У Писарева был лозунг: «Бей всё подряд, что уцелеет, то крепко». Конечно, ему сильно доставалось за эту фразу. Но с другой стороны – ведь мы так живём всю жизнь. Ну, вот я был немножко хитрее, я уцелел. Мог не уцелеть. Но так жизнь наша сложилась.

А. В.: Лев Александрович, Вы замечательное имя назвали, для меня очень больное – Клюшников[29]. Но ведь забили прекрасного поэта. Он не стал тем, на что он намекал. Станкевич и вся эта компания – ты пишешь не так... Он писал не в духе кружка, но ведь у него же замечательные стихи.

Л. А.: Ну, стихов я его не помню, но «Марево» читал.

А. В.: Простите, это не тот Клюшников. Это Иван, поэт, о котором вообще ничего не известно. Я случайно нашёл его стихи, копался в книжных развалах на Старом Арбате, нашёл в каком-то альманахе замечательное стихотворение о Москве, которое завершалось «...и позабудусь долго сладко под звон твоих колоколов…» Ну, сейчас в атмосфере вечера мне трудно на Клюшникова переключиться… Я стал разыскивать этого поэта. Кстати, приносил на студию в прошлом году, кто помнит: свежие, замечательные стихи. Лирика блистательная. Прошло 160 лет. Свежайшие стихи. А он уехал в Тамбов, потому что его забила та критическая братия. Она что, за это не отвечает? Вопрос к Вам не как к критику, а как к знатоку литературы – как с этим быть, как от такого произвола уберечься? Ведь есть публика и критик работает для публики, всё-таки. Поэт может себе сказать, мол, я пою розу, и гори всё огнём. Но критик сказать так не может. Что он делает? Какова его ответственность? Где его границы? Где критик, если он профессионал, обязан остановить себя?

В. К.: Это касается не только критиков. Вот я знаю, что Давид Самойлов задолбал Бурича[30].

Л. А.: А я его защищал.

В. К.: Или Лев Толстой задвинул Шекспира.

А. В.: Но всё равно это попытка критики, Вадим.

Л. А.: Ну и что? Я защищал Бурича от Самойлова, но это не уронило моего отношения к Самойлову. Для меня никто не закрыл никого. Просто есть драматический страшный ход событий. Что касается меня, то я как раз только и делал, что отчищал писателей от критиков. Я написал целую книгу, где отчищал Писемского от Мельникова, от того же Щедрина, Лескова отчищал от писаревских нападок... Ну, Клюшникова Виктора, я отчистить не мог («Марево» роман рыхлый); другое дело, что он стал редактором «Нивы», в общем, не пропал... Но если вы прочитали Ивана Клюшникова, кто вам мешает сейчас его читать? Мало ли кого забывали. Виньона три раза забывали и три раза воскрешали. Таков ход вещей в культуре. Забывают. Сейчас Маяковского затопчут и забудут. А потом, может быть, его вытащат в совершенно другом качестве.

А. В.: Так чего всё-таки больше: пользы или вреда в критике?

Л. А.: Ну, Вы же сказали что я не критик, как я могу тогда ответить. На мой взгляд: если от критики вред – я её не замечаю.

А. В.: И здесь уже не важно, что это «концептуализм», или «соцреализм» или что-то другое…

Л. А.: Конечно. Эпштейн фантазирует и делает это с блеском и глубиной: я вытаскиваю то, что он мыслит. А Кедров сплошь и рядом безумствует напоказ, тогда я просто прохожу мимо. Но я никогда против него не выступил. Я вообще ни против кого не выступил. Всё это связано, братцы мои.

В. К.: Но критическое избиение влияет на издателей...

Л. А.: Ай, Вадим...

А. В.: Издателей не жалко, жалко культуру.

Л. А.: Мы же не делим пироги сейчас! Я могу вспомнить, кто меня когда-то задвигал. Но это неинтересно. И у меня книжки по пятнадцать лет не выходили, ну и что тут такого?

В. К.: Бенедиктова мне жалко.

Л. А.: Возьми Бенедиктова и читай его.

В. К.: Он считается плохим поэтом...

Л. А.: Кем считается?! Да что мы с вами, приготовишки? Нам Белинский – указ, что ли? Прочли Белинского, пережили. Что дальше? Я Писарева прочёл, я с ним не согласен, но он гениальный критик. Я у него научился всему, но я с ним не согласен. Мне по этому поводу говорить – зачем был Писарев? Был вандал. Знаете, кто его назвал вандалом? – Садовской. Он сказал: «Россия прозевала Фета»! Потом он сказал: «Русская критика, это истукан Добролюбов, палач Чернышевский, вандал Писарев и дыромоляй Михайловский». Что такое дыромоляй? Я когда прочитал этого Садовского, я остолбенел. Вандал Писарев – понятно, истукан Добролюбов – понятно, палач Чернышевский – понятно, но что такое дыромоляй? Кто-нибудь знает, а? Интеллигенты, строители коммунизма, что такое дыромоляй? Я хорошо знал Н. К. Михайловского, чувствовал, что что-то в этом есть, обидное и точное. Михайловский – великолепный критик, который занимался тем, что он преломлял литературу через социологию. И она у него в социологии расцветала. Он не подозревал, что это всего лишь только социология. Но делал это с таким блеском, что можно было молиться на эту социологию. Так что такое дыромоляй? – молящийся дыре, но как сказано.

А. В.: К сожалению, время расставаться. Лев Александрович, огромная Вам благодарность за такой вечер. Надеюсь, и Вы не жалеете, что пришли к нам. Милостивые господа студийцы, я вам немного завидую и за вас радуюсь: мне бы в 20–25 лет вот так близко с Львом Аннинским… о России, о русскости… Но я и себе немножко завидую, всё-таки дожил. Огромное всем спасибо, дай Бог, чтобы у нас и дальше что-то получалось.

[1] Студия А. Н. Васина. 29 марта 1994 г. Центр авторской песни. (Сокращённый вариант). 2-й сезон. Занятие № 22.

[2] Чупринин С. «Критика – это критики» (Проблемы и портреты). М.: Советский писатель, 1988.

[3] Николай Островский – Петру Новикову, 1928 г.

[4] Лакшин В. Я. (1933-1993). Писатель, литературный критик, историк литературы. Доктор филологических наук (1982), член-корр. АПН РСФСР (1989), академик РАО.

[5] Янов А. Л. – историк, политолог. В 1974 г. эмигрировал в США.

[6] Экземпляр этого альманаха принёс на студию А. Васин.

[7] «Непсабадшаг» – газета, официальный печатный орган Венгерской социалистической рабочей партии.

[8] Имре Надь (1896-1958) – венгерский политический и государственный деятель.

[9] Иосип Броз Тито (1892-1980) – Президент Югославии, лидер югославской компартии.

[10] Грибачёв Н. М. (1910-1992) – советский писатель и общественный деятель. Гл. редактор журнала «Советский Союз» (1950-1954), (1956-1991).

[11] Сироткин В. Г. (1933-2005) – известный историк и публицист, профессор Дипломатической академии МИД РФ.

[12] Кочетов В. А. (1912-1973) – советский прозаик, гл. редактор «Литературной газеты» (1955-1959, 1961-1973).

[13] Кожевников В. М. (1909-1984) – советский писатель. Гл. редактор журнала «Знамя» (с 1949 г.)

[14] Семенов С. П. – участник студии.

[15] Огурцов И. В. – русский политический и общественный деятель, лидер антикоммунистического подполья в СССР, основатель и руководитель Всероссийского Социал-Христианского Союза Освобождения Народа, филолог-востоковед, лидер ВСХСОН. В 1967–1987 в тюрьмах, лагерях и ссылке. В 1987 эмигрировал из России.

[16] Шафаревич И. Р. – выдающийся русский математик, философ, публицист и общественный деятель.

[17] Шафаревич И. Р. «Русофобия». Работа написана в 1983, опубликована частично в журнале «Наш современник» в 1989 году.

[18] Синявский А. Д. (1925-1997) – писатель, литературовед, критик, публицист. В 1965 г. вместе с Ю. Даниэлем арестован и осуждён на 7 лет. В 1973 г. эмигрировал во Францию.

[19] Бородай Ю. М. (1934-2006) – русский философ и публицист.

[20] Сидоров В. М. (1932-1999) – поэт, писатель, философ, учёный, общественный деятель.

[21] «Память» – Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Создано в 1965 г. В течение почти двух десятилетий Общество было главной организацией, объединяющей русские национальные силы. В мае 1968 г. в Новгороде прошла организованная ВООПИК конференция «Тысячелетние корни русской культуры», на которой выступили видные деятели русской культуры, среди них И. В. Петрянов-Соколов, П. В. Палиевский, В. В. Кожинов, О. В. Волков, С.Н. Семанов и др.

[22] Ковда В. В. – советский поэт, сейчас живёт в Германии.

[23] Астольф де Кюстин (1790-1857) – французский литератор, автор книги «Россия в 1839 году».

[24] Бенедиктов В. Г. (1807-1873) – русский поэт, переводчик.

[25] «Называть вещи своими именами» (Программные выступления мастеров западно-европейской литературы ХХ века). М.: Прогресс, 1986.

[26] Бретон Андре (1896-1966) – французский поэт и прозаик, один из основателей эстетики сюрреализма.

[27] Маринетти Ф. Т. (1876-1944) – итальянский поэт и писатель, основоположник, теоретик и вождь футуризма.

[28] Клюшников В. П. (1841-1892) — русский писатель. Племянник И. П. Клюшникова. Окончил Московский университет (1861). Известен как автор романа «Марево» (1864).

[29] Клюшников И. П. (1811-1895) – русский поэт. Некоторое время входил в кружок Станкевича.

[30] Бурич В. П. (1932-1994) – поэт, мастер и знаток верлибра.