Дающий Смысл

«Я хожу среди людей, как среди обломков будущего: того будущего, что вижу я.

И в том моё творчество и стремление, чтоб собрать и соединить воедино всё, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью.

И как мог бы я быть человеком, если б человек не был также поэтом, отгадчиком и избавителем от случая.

Спасти тех, кто прошли, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» — лишь это я назвал бы избавлением». (Так говорил Заратустра, 2-я часть. Об избавлении. Цит. по изданию Спб. 1913).

«Человек есть бесформенная масса, материал, безобразный камень, требующий ещё ваятеля… О, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов. Ах! Почему он должен дремать в самом твёрдом, самом безобразном камне?» (Ессе homo. Цит. по изданию Спб. 1911, с.99).

«Изобразить нелепость жизни как высшее богатство… Я хочу ввести в науку императив творчества, импульсивную необходимость создать нечто высшее по сравнению с нами… Тень подошла ко мне — самая молчаливая, самая лёгкая изо всех вещей приблизилась ко мне. Красота сверхчеловека приблизилась ко мне как тень». (Так говорил Заратустра. 2-я часть. На блаженных островах) Что это за фантом, ещё не достигнутая высшая стадия развития человека, конечная цель его существования? Свобода любого желания, любого произвола? «В конечной цели — любовь, осуществлённая мечта, ностальгия».

Но Ницше не верил в конечную цель существования в Круге Вечного Возвращения: он заменяет бесконечное количество случаев магическим творчеством, воздействием поэзии. Он сказал: «Наука — опасная вещь». Я думаю, речь шла о науке, превратившейся в поэзию.

Нет ничего более далёкого от дарвинизма, чем ницшеанская концепция Сверхчеловека. Это — чистая выдумка или творчество, более близкое к Ламарку, чем к Дарвину, но наиболее близкое к Тейяру де Шардену, потому что это творчество зависит от нас самих, от наших индивидуальных усилий (оно осуществляется в «ноосфере», если пользоваться термином Шардена). Однако, если быть совсем точным, концепция Ницше далека ото всех, даже от Шардена. Она более близка к восточной, индийской или китайской концепции, к учению о Майе, Великой Иллюзии, потому что всё — иллюзия и фантасмагория, чистой воды выдумка человека, мага, поэта внутри Круга случайностей и случайных комбинаций энергии и света. Есть камень, есть кое-что, оставленное природой незавершённым (как говорили алхимики), и скульптор, маг должен что завершить («Что можешь ты хотеть ещё, о мир? Ты стать хотел бы невидимкой в нас». Рильке). Таким образом, тезис о Великом Полудне, о Сверхчеловеке — это, в сущности, лишь имитация реальности. Божественная Комедия. Есть нечто бесформенное, податливый материал, которому мы должны придать Смысл, руководствуясь не разумом, не интеллектом, а высшим вдохновением и сосредоточением энергии, «высшей тональностью души», какой мы только можем достичь в нашей жизни с помощью нашей воли к власти, исходящей из глубин энергии, настоящей творческой Идеи. Перед человеком внутри Круга Вечного Возвращения открываются, похоже, две возможности для проявления свободы воли, два пути к свободе (тоже иллюзорных): придать существованию Смысл или покончить с собой. Ни одна другая тварь не имеет таких возможностей.

Быть дающим Смысл — это вершина дозволенного величия: придавать Смысл тому, что его не имеет («Любите меня за то, чем я хотел бы стать, а не за то, что я есть»). Саму вечность человек должен выдумать с помощью Идеи, исходящей из глубин, как экстаз вдохновения. Что же остаётся в конце этой игры света в зеркалах? И остаётся ли что-либо? Здесь закрадывается сомнение («Отче, почему Ты меня покинул?»), которое Ницше разрешает с помощью апологии шутовства, актёрства, дионисической экзальтации. Итак, всё — комедия? Даже Вечное Возвращение — имитация, обман, игра огромных космических зеркал? Мы не знаем; Ницше унёс свою тайну с собой.

В любом случае, он, похоже, верил, что придал смысл тому, что у человеческой жизни нет великой миссии. «В конце (выдуманном) нас ждёт ностальгия». Для отдельных людей нужно выдумать конечную цель. Остальные — не имеющая значения энергия. Когда отдельные личности не придают им смысла, потому что энергия не проходит больше через них, этот смысл придаётся законами стада, законами разумного прогресса, а не мутации. Результат этого — рабство наоборот, то есть черта, характерная для нашей эпохи.

Странно видеть, как этим далёким обходным путём мы приходим к тому, против чего сражался Ницше. Тот, кто утверждал жизнь в её дионисическом аспекте, обличал отрицателей жизни, выдумщиков того, чего не существует, сам предлагает нечто, чего не существует и никогда не будет существовать — простую выдумку, продукт творчества, «в котором заключена ностальгия». Внутрь круга случайностей Вечного Возвращения вторгается скоморох, обман, имитация. Или он хотел верить, что придуманное им, Смысл, внесённый им, как медиумом высших сил, из высшей тональности души, более реальны, чем всё реальное; что любой случай, любое фатальное повторение случайностей в круге реальней всей реальности, потому что они даны раз и навсегда, как сказано в стихах Рильке; что Цветок, которого не существует, значит больше, чем все цветы, что творение может осуществляться только через человека?

Таким образом, индивидуальные случайности превращаются внутри Круга в судьбу, в необходимость, а отчаяние — в «amor fati». «В моей жизни нет больше места случаю, — писал Ницше Стриндбергу незадолго до конца, — мои случайности полны значения». Полвека спустя Юнг назвал это синхронностью.