Методология саморазрушения

или еще раз о муниципальной системе образования*

Так уж получилось, что второй год подряд материалы по вопросам культуры и образования мы собираем вместе в предновогоднем номере журнала.

Тему продолжает статья Михаила Юрьевича Мартынова, кандидата философских наук, доцента, академика Академии социальных наук, заведующего лабораторией социологических исследований Сургутского государственного университета.

Автор сопроводил присланную в редакцию статью следующим письмом.

Уважаемая редакция!

В одном, из номеров журнала «Городское управление» была помещена статья Д. Алешко «Образовательная ситуация и образовательные услуги в регионе» *^*. Она не может, не привлечь внимание нестандартностью подходов к решению важной проблемы функционирования и развития образования в границах муниципалитета. Тем не менее, не со всеми ее положениями можно согласиться. Поскольку публикация Д. Алешко носит дискуссионный характер, предлагаю свою статью, представляющую несколько иной взгляд на данную проблему.

М. Ю. Мартынов

Статья Д. Алешко «Образовательная ситуация и образователь-ные услуги в регионе», помещенная в одном из номеров журнала «Городское управление», не может не привлечь внимание нестандартностью подходов к решению важной проблемы функционирования и развития образования в границах муниципалитета. Тем не менее, не со всеми положениями публикации можно согласиться. Развитие образования, по мнению автора, предполагает:

«...создание адекватных представлений об оргуправлении (в том числе педагогическом), практических схем, техник...».

Но, к сожалению, таковых практических схем и техник Д. Алешко не представляет. Вместо этого он, в качестве вывода статьи, предлагает индикаторы разворачивания деятельности, относя к таковым:

«...достижение уровня котировки на общенациональном (в принципе – на мировом уровне) " продукции Наробраза"... Котировка выпускников системами потребления труда (работодателями, производством и т.д.)... Создание на территории деятельностей, продукты которой имеют мировую котировку... Создание научно-технических, академических, культурных школ...».

Однако перечисленные индикаторы общеизвестны и весьма тривиальны. Ценным явилось бы приблизительное определение путей или, по выражению автора, «практических схем и техник», с помощью которых этих целей можно было бы достичь. Но именно этого мы в работе и не находим. Впрочем, если не получилось интересных выводов, возможно, что в констатирующей части статьи Д. Алешко обозначил новые подходы, заслуживающие внимания?

Сама работа состоит из частей, разделенных, в свою очередь, на пункты под цифрами, что, видимо, должно символизировать тезисность изложения. Впрочем, это не спасает автора от многословия, повторов и просто излишних сюжетов. Обратимся, например, к началу работы под заголовком «Аксиоматика». В первых четырех пунктах автор пытается определить, чем отличается его аксиологический подход к проблеме от любого другого аксиологического подхода, например, религиозно-психологического. Правда, Д. Алешко так и не обозначил это отличие, но, насколько можно понять по контексту, речь идет о социологии образования. Но этот раздел науки давно уже имеет достаточно разработанный категориальный аппарат, включая и аксиологию. Поэтому первые четыре пункта, где приведены такие, всем известные определения, как «воспроизводство сообщества», «сознание», «социализация», «педагогический инструментарий» вряд ли были необходимы.

Вообще, язык статьи перенасыщен псевдонаучными оборотами, которые не только путают читателя, но и затрудняют выражение мысли самим автором. Например, работа открывается фразой:

«...прямые функции оргуправления на территории муниципального образования – формирование нового поколения».

Скажите на милость, с каких пор сложновзаимосвязанные биологические и социальные процессы воспроизводства поколений стали результатом осуществления функции оргуправления? Подобные двусмысленности и словесная эквилибристика наполняют все изложение.

Переходя к пятому пункту, Д. Алешко пишет: «Появление государственности сопровождается выделением специальных машин подготовки – т.е. педагогической действительности (практики), обеспечивающей воспроизводство данной государственности (и ее оргуправления). Традиционная педагогическая машина обеспечивает, прежде всего, производство (воспроизводство) рабочей силы и солдат для государства, и их законопослушность...».

В данном случае автор следует марксистской классовой методологии, в соответствии с которой господствующий класс, контролируя государство, заставляет все остальные социальные институты, включая школу, действовать в его интересах. Безусловно, подобные процессы в обществе имеют место, но сводить к ним все общественные тенденции нельзя. Тем более это относится к образованию, функции которого гораздо шире, чем удовлетворение чьих-то классовых интересов. Поэтому европейская гуманитарная мысль давно, более ста лет назад отказалась от методологии голого социологизма.

Отечественная наука за последние 10–15 лет также освободилась от подобных анахронизмов, и непонятно, зачем автору потребовалось вновь извлекать их на свет.

Такое же недоумение вызывает и следующий – шестой пункт о роли идеологии. Д. Алешко пишет: «Деградация идеологии... государства с одновременным свертыванием его функций определяет его распад как организующей структуры. При этом, обеспечивающая его, педагогическая машина также теряет свое прежнее функциональное предназначение...».

Здесь наблюдается та же методологическая ограниченность, что и в предыдущем пункте. Никто никогда не отрицал, что государство использует школу для навязывания государственной идеологии своему населению. Сегодня этим с успехом занимаются все передовые страны, в том числе школы США.

В России также во все времена существовала эта тенденция. До революции через школы насаждался известный тезис «Православие, самодержавие, народность», после революции – коммунистическая идея, в настоящее время – демократическая. Мешает это выполнению основной миссии школы? Безусловно. Означает ли очередная смена идеологии (по терминологии автора – «деградация») распад системы образования? Ни в коем случае. Школа всегда выполняла свои основные функции не благодаря идеологии, а вопреки ей. То, что она вынуждена при этом принимать внешние атрибуты нового государственного идеологического курса – упрек не школе, а обществу, неспособному избавить свою систему образования от периодической необходимости подобной мимикрии. В пункте семь автор высказывает любопытные претензии к школе в плане снижения последней требований к «дисциплинарности», «выведении стержнеобразующих дисциплин» из преподавания, «общеознакомительной профанации» учебного процесса, «массированной психологизации образования» (терминология Д. Алешко). Любопытны эти претензии тем, что лет десять назад, в период школьной реформы, в своих публикациях журналисты предъявляли школе прямо противоположные требования. Считалось, что она уделяет слишком много внимания предметному содержанию дисциплин и мало обращает внимание на индивидуализацию, психологизацию обучения, развитию у учащихся способности к творческому мышлению и т.д.

Завершает первую часть восьмой пункт, где автор на протяжении трех абзацев высказывает мысль, которую можно выразить одной фразой, что, по его мнению, система образования переживает кризис.

Часть вторая посвящена описанию положения дел в системе образования нефтегазовых территорий Сибирского Севера. В первом пункте автор утверждает:

«в настоящее время жизнедеятельность на этих территориях, ее воспроизводство в нынешних формах опирается на обмен продуктами деятельностей с другими территориями: самопрокорм этих территорий при имеющихся климатических и почвенных условиях практически нереален... Иначе говоря, добыча и продажа нефтегазового сырья и электроэнергии – есть центральное условие существования...».

Подобный краткий экскурс в экономическую теорию оставляет читателя в легком недоумении: что он означает с позиций провозглашенной автором аксиоматики? Что, собственно, плохого в том, что территория не развивается по пути натурализации хозяйства? В современных условиях многие страны, особенно сырьевывозящие территории, идут по пути экономической специализации и вполне процветают.

В большей мере мысль автора понятна в следующем после этого абзаце:

«...Интенсивное заселение территории велось привозными специалистами и рабочими... северные и отраслевые льготы, и надбавки...формировали специфическую идеологию временщика, и рвача в массовом сознании».

Это замечание нужно Д. Алешко, чтобы сформулировать во втором пункте центральный пассаж не только этого раздела, но, пожалуй, и всей работы:

«На эмпирическом уровне вполне отчетливо обнаруживается, что местная субкультура отличается от регионов, освоенных в культурном отношении. При этом тенденция герметизации субкультуры выступает средством самозащиты и предохранения от болезненного ощущения ущербности (выморочности) и бесперспективности местного быта, местной жизни (т.е. от сравнения с другими). Фактически данная герметизация выступает формой и инструментом прикрытия/воспроизводства режима паразитарного потребительства, убегания от усилий по освоению (и усвоению) культуры, развернутого цивилизованного воспроизводства».

То, что, по мнению автора, «обнаруживается вполне отчетливо», на самом деле таковым не является. Эмпирический уровень, на который ссылается Д. Алешко, предполагает приведение данных конкретных исследований или, как минимум, набора фактов. Никаких ссылок на результаты эмпирических исследований автор не приводит, что касается фактов, то они свидетельствуют в пользу гипотезы, прямо противоположной его взглядам. Суть этой гипотезы в том, что сегодня наименее «герметизированные» – именно нефтегазовые территории. Сам автор подтверждает это в ходе дальнейшего изложения, когда говорит о стремлении родителей отправить своих детей на учебу в другие регионы или приводит факты, многочисленных приглашений ученых и деятелей культуры. Много ли в России сегодня территорий, население которых имеет возможность делать и то, и другое? Если пользоваться предложенной автором методологией «сравнения с другими», подавляющее число других регионов страны куда более «герметичны», хотя бы по причине своей нищеты.

Впрочем, более обоснованной выглядит описанная автором ситуация с уровнем культуры внутри самих, недавно освоенных газонефтяных территорий. То, что здесь, действительно, тонкий слой культурной интеллигенции, – статистически верифицируемый факт, подтверждаемый и обыденными наблюдениями, и в этом отношении с Д. Алешко можно согласиться. Но с чем нельзя согласиться, так это с экстраполяцией подобных выводов о малочисленности культурного слоя на менталитет населения в целом. Но именно такой вывод делает автор:

«...уровень местного хамства (как продолжение традиции рвачества), криминальной напряженности (в той же традиции), корыстно-потребительского отношения ко всему превращает территорию в место мало пригодное для цивилизованной жизни, полезное разве что в том смысле, что здесь, как нигде в другом месте, можно освоить приемы техники личной безопасности и агрессии, являющейся своеобразной школой выживания, где индивиды выживают друг друга по каким угодно мотивам...».

Давайте сделаем мысленный эксперимент: в соответствии с предложенной автором методологией сравнения, применим эту характеристику, написанную им в отношении территории Сибирского Севера, к какому-либо центру, способному, по его же терминологии, к «цивилизованному воспроизводству», например – к Москве. Известно, что еще в доперестроечные времена наша столица, увы, являлась местом «взяточного паломничества», т.е. «рвачества» и «корыстно-потребительского отношения ко всему». Последующие события оформили эту традицию в коррупцию на качественно новом уровне. Естественно, что «приемы агрессии» стали будничными фактами столичной жизни. Заметим также, что человек, поработавший в московских организациях, в том числе научных и культурных, может подробно живописать приемы данной «школы выживания», «где индивиды выживают друг друга по каким угодно мотивам». И такие аргументы на каждый пассаж в высказываниях Д. Алешко можно умножать до бесконечности. Так какое же место «мало пригодно для цивилизованной жизни»: Сибирский Север, формально менее культурное население которого своим трудом честно обеспечивает производство и пополнение государственной казны или «культурный центр» вроде столицы, главным видом производства (или, по любимому выражению Д. Алешко, деятельности) в котором давно стали финансовые спекуляции?

Приведем еще один пример, на этот раз прямо из сферы образования. Сегодня ведущие вузы столицы и других «культурных центров» открыли в нефтегазовых территориях множество своих филиалов. Для нормального образовательного процесса в них нет никаких условий. Отсутствуют площади, библиотеки, «обучение» ведется вахтовым методом и превращается в выдачу диплома за деньги. Фактически, это – профанация высшего образования. Вузы «культурных центров», которые столь высоко ценит автор, решают свои финансовые проблемы за счет населения других территорий. Не это ли прекрасный образчик «рвачества» и «хамского отношения»?

Продолжая тему, согласимся с рассуждениями автора, что существует миф материального процветания региона, и что относительно высокий «уровень доходов уже снивелировался со средним по стране». Но Д. Алешко не задумывается, почему, собственно, это происходит. Между тем, одна причина у него перед глазами. В ранее освоенных регионах функционируют многочисленные вузы, осуществляющие значительный прием на бесплатной основе, что выступает весьма эффективным средством социальной поддержки населения. Северный же житель платит за образование дважды. Сначала в виде налогов в государственную казну, затем – филиалам вузов, осуществляющих обучение на платной основе в его регионе.

Поэтому уничижительный пафос статьи Д. Алешко по отношению к образовательному и культурному уровню Сибирского Севера, помимо желания автора, направлен не столько на преодоление, сколько на сохранение такого «статуса кво». Он служит идеологическим оправданием коммерческой экспансии образовательных учреждений «культурных центров» на этой территории.

Вполне можно разделить обеспокоенность Д. Алешко ситуацией с развитием культуры и образования на Севере, но нужно искать пути решения проблем, а не заниматься исключительно критикой этой ситуации. Причем критикой в достаточной мере спекулятивной, рассыпающейся при первом же сопоставлении фактов. Подобный методологический подход, внешне наполненный благими пожеланиями «улучшить» и «исправить» несет в себе лишь разрушение, ничего не предлагая взамен. В.О. Ключевский писал о подобной деятельности интеллигенции: «Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь ее». В данном случае негативизм автора играет такую же роль в отношении отдельной территории.

Впрочем, вернемся к рецензируемой статье и остановимся, в заключение, еще на одном ее сюжете в третьей части под заглавием «Последствия».

Эта часть интересна тем, что автор переходит от довольно абстрактных рассуждений о пользе культуры и вреде необразованности к социальным процессам, обуславливающим эти явления.

Д. Алешко пишет:

«паразитарность территории, таким образом, обуславливает ее социокультурную деградацию, превращает ее в тупиковое место, выбраться откуда на уровень мировых достижений практически невозможно, а режим догнивания обеспечи­вается (и оплачивается) наличием трубы, на ко­торой эта территория паразитирует».

Эта мысль была бы правильной, если бы автор отнес ее ко всей России, а не навешивал в качестве ярлыка на одну зачумленную в его сознании территорию.

В результате реформ Россия была включена в мировое хозяйство, о чем упоминал ранее и сам Д. Алешко. Управляет же этим хозяйством, как и положено в любом хозяйстве, – хозяин. В масштабах мировой экономики – это несколько ведущих стран. Россия им интересна как источник сырья и минимума рабочей силы, необходимой для его переработки. Поэтому остальное население, как лишнее, выдавливается из экономики. Отсюда – свертывание большинства производственных отраслей, ощущение ненужности и бесперспективности в сознании представителей почти всех профессий. Так что слова автора о «паразитарности» в гораздо большей мере могут быть отнесены к любому другому региону, и в гораздо меньшей – к нефтегазодобывающему, где продолжает осуществляться производство. Зачем же понадобилось переворачивать ситуацию?

По этой причине трудно согласиться и с выводом автора:

«при такой диспозиции системе Наробраза (как и всему территориальному оргуправлению) предписывается функция стабилизации ситуативной социокультурной обстановки (например, путем недопущения актов открытого гражданского неповиновения)».

Д. Алешко упорно старается гипертрофировать идеологические функции системы образования, представляя ее в качестве исполнителя злой воли «сверху». Отсюда и проходящий через всю статью безлико-угрожающий термин «Наробраз». Однако, если бы автор лучше знал ситуацию на местах и следил за ее развитием последние годы, то заметил бы, что в течение них государство только и делало, что сбрасывало систему образования и заботу о ней на плечи самого населения, организованного для подобных случаев в местное самоуправление. И для людей, живущих на этих территориях, система образования – не ужасный «Наробраз», а вполне реальный способ и почти единственный шанс не дать себя выдавить из экономики, из жизни. Если хотите, система образования – неосознаваемая и негласная организация со­противления навязываемым извне процессам.

Поэтому, кстати, эпитеты, которыми «награждает» Д. Алешко эту систему – педагогическая машина, паразитирующая на потребности социума в физическом воспроизводстве – и педагогов, работающих в ней, не только несправедливы, но и попросту неэтичны.

Подведем итоги. В преамбуле статья названа «глубокой и честной». В честности автора мы не сомневаемся. Более того, разделяем обеспокоенность состоянием культуры и образования в провинции. Согласимся и со многими справедливыми наблюдениями за бытом людей на этих территориях. Подвела, на наш взгляд, Д. Алешко используемая им методология, которую иначе, как методологией саморазрушения не назовешь, и она, к сожалению, всегда была характерна для российской интеллигенции. Ее главные отличительные черты: во-первых, абсолютная, негативистская критика существующей ситуации, во-вторых, стремление найти чудодейственное средство, панацею для выхода из этой ситуации сразу и глобально. В теории эта попытка приводит к банальностям в выводах, а в практике – к дестабилизации ситуации. Подобную методологию русская интеллигенция применяла в начале века накануне революции. Последствия ее использования мы имели также возможность наблюдать ныне в ходе Перестройки.

Поэтому «глубокой» статью Д. Алешко трудно назвать. Ее заключительная часть тривиальна, начало не нужно, а середина не соответствует реальной ситуации. Честно ли было ее в таком случае публиковать – вопрос уже к редакции журнала.

Учебное издание

Мартынов Михаил Юрьевич

Иванчихина Елена Викторовна

СОЦИОЛОГИЯ МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ:

ПРЕДМЕТ И МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Учебное пособие

Корректор Д.В. Вейраух

Верстка В.В. Чечевиной

Технический редактор В.В. Чечевина

Подписано в печать 25.11.2008 г. Формат 60× 84/16.

Усл. печ. л. 9, 3. Уч.-изд. л. 7, 8. Тираж 200. Заказ № 147.

Оригинал-макет подготовлен в редакционно-издательском отделе

издательского центра СурГУ.

Тел. (3462) 23-25-75.

Отпечатано в полиграфическом отделе

издательского центра СурГУ.

г. Сургут, ул. Лермонтова, 5. Тел. (3462) 32-33-06.

ГОУ ВПО «Сургутский государственный университет ХМАО – Югры»

628400, Россия, Ханты-Мансийский автономный округ,

г. Сургут, пр. Ленина, 1.

Тел. (3462) 76-29-00, факс (3462) 76-29-29.