Многообразие религиозного опыта

Область религии так широка, что у меня не может быть притязаний исследовать ее широко целиком, и я принужден буду ограничиться частью этой области. Не собираясь дать такого отвлеченного определения сущности религии, которое я стал бы отстаивать я тем не менее не избавлен от необходимости, имея в виду мои лекции, определить свой собственный, более узкий взгляд на то, что такое религия. Это значит, что среди многих значений этого слова, я укажу то, на которое я в частности хочу обратить ваше внимание, икогда впредь произнесу слово “религия”, будет понят­но, что именно я разумею под этим. Я начну с того, что постараюсь предварительно указать те границы, которых намерен держаться в своем исследовании.

Это легко сделать путем выделения тех областей, каких мы не будем касаться. С первого шага мы встречаем пограничную линию, проходящую через область религии. По одной стороне ее находится религия как учреждение, подругой — как личное переживание. По верному замечанию Сабатье одна религия полагает центр тяжести в божестве, другая — в человеке. Внешний культ, жертвоприноше­ния, воздействие на благосклонность божества, теологические системы, обрядность и церковная организация, представляют су­щественные черты первой ветви. Если бы мы сосредоточили свое внимание на ней, то должны были бы дать религии определение, как некоему внешнему действию, имеющему целью привлечения к себе милости богов. Наоборот, в религии личного характера центр, на котором должно сосредоточиться внимание, составляют внут­ренние переживания человека, его совесть, его одиночество, его беспомощность и несовершенство. И хотя благоволение Бога к человеку, будь оно утеряно или обретено, играет немаловажную роль в том проявлении религиозности, о каком мы говорим, хотя богословские построения могут иметь в нем жизненное значение, тем не менее действия, к которым побуждает такого рода религи­озность, имеют не обрядовый, а чисто личный характер: человек сам для себя определяет свой долг, и церковная организация с ее священнослужителями, обрядами и другими посредниками между личностью и божеством — все это отступает на второй план. Устанавливается непосредственное общение сердца с сердцем, ду­ши с душою, человека с Творцом.

В этих лекциях я намерен совсем оставить в стороне тот вид религии, который воплощается в определенных внешне формах; я не буду говорить о церкви и постараюсь обращаться возможно меньше к теоретическому богословию и идеям о самом божестве. Я хочу, насколько это мне доступно, всецело сосредоточиться на личной религии. Некоторым из вас, без сомнения, личная вера в таком обнаженном виде покажется чем-то настолько несовершен­ным и неполным, что вы не захотите назвать ее религией. “Это лишь часть религии, — скажете вы, — ее неорганизованный и неразвив­шийся зародыш. Если уж давать ей какое-нибудь имя, то скорее можно назвать ее совестью или нравственностью человека, но уж никак не его религией. Слово “религия” применимо только к совершенно и полно организованной системе чувств, идей и учреждений, — короче говоря, к церкви, по отношению к которой так называемая личная религия является только одним из ее составных элементов”.

Но высказав это, вы только лишний раз докажете, как легко спор об определениях обращается в спор о словах. Чтобы не продолжать спора, я соглашусь принять любое слово для обозначе­ния личной религии, изучать которую я собираюсь. Называйте ее, если угодно, не религией, а совестью, или нравственностью, — хотя, по моему мнению, личная вера содержит такие элементы, которым нет места в нравственности как таковой. Поэтому я буду продолжать называть ее “религией”.

По крайней мере в одном отношении личная религия оказыва­ется несомненно первичнее, чем богословие и церковь: всякая церковь, однажды учрежденная, живет после этого, опираясь на традицию; но основатели каждой церкви всегда черпали свою силу из непосредственного личного общения с божеством. Так было не только с теми, кому, как Христу, Будде или Магомету, приписывается сверхчеловеческая природа, но и со всеми основателями христианских сект. В религии, правда, есть элементы, которые Древнее личного благочестия в этическом значении этого слова. Фетишизм и колдовство исторически, по-видимому, предшес­твовали личной вере, — последняя вообще уходит так далеко в глубь времени. И если фетишизм и колдовство рассматривать как стадии развития религии, то придется, конечно, признать, что личная вера в интимном смысле и чисто рассудочная церковная догматика, которая основана на ней, представляют образования вторичного или даже третичного порядка. И даже оставляя в стороне тот факт, что многие антропологи, как например Джевонс и Фрэзер, с особенной настойчивостью противополагают “колдовство” “рели­гии”, — несомненно, что тот строй идей, который приводит к колдовству, фетишизму и всяким грубым суевериям, с одинаковым правом может быть назван как примитивной религией, так и примитивной наукой. Спор опять идет только о словах; и наше знание об этих разных стадиях развития мысли и чувства так смутно и неполно, что продолжение этого спора все равно ни к чему бы нас не привело.

Итак, условимся под религией подразумевать совокупность чувств, действий и опыта отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение ее к тому, что она почи­тает божеством. Смотря по тому, будет ли это отношение чисто духовным или воплощенным в обрядность, на почве религии, в том смысле, в каком мы условились понимать ее, может вырасти богословие, философия или церковная организация. В этих лекци­ях, как я уже упоминал раньше, все наше внимание будет поглоще­но непосредственным личным религиозным опытом, и вопросов, связанных с богословием и церковью, мы коснемся лишь слегка, поскольку это будет необходимо в интересах нашей главной за­дачи....

Согласимся с тем, что религия, занимаясь судьбами личности и приходя таким образом в соприкосновение с единственной доступ­ной нам абсолютной реальностью, призвана неизбежно и навеки играть роль в истории человечества. Теперь надо решить, какие откровения дает религия об участи человеческой и достаточно ли определенны эти откровения, чтобы можно было видеть в них правду для всего человечества.

... Мысль и чувство одинаково определяют поведение человека в жизни; один и тот же поступок может быть вызван то тем, то другим импульсом. Если мы окинем взором все поле человеческого религиозного опыта, мы найдем в нем огромное многообразие руководящих мыслей; но чувства и общее поведение почти во всех случаях одинаковы; стоики, христиане и буддистские святые по существу ничем не отличаются друг от друга в своей практической жизни. Теории, создаваемые религией и столь различные между собой, являются элементом производным и второстепенным; если вы хотите уловить ее сущность, вы должны всматриваться в чувства, в общее жизненное поведение, как в элементы более постоянные. Основной круговорот религиозной жизни происходит между этими двумя элементами, тогда как идеи, символы и прочие религиозные установления образуют излучения, которые развиваются и совер­шенствуются и могут быть даже объединены в одно гармоническое целое, но которые не могут быть признаны органами, обладающими необходимыми для религиозной жизни функциями. Это первый вывод, который мы вправе сделать из рассмотренных нами явле­ний. (...)

(...) Состояние веры может почти не заключать в себе интеллек­туального содержания. Мы видели такие примеры в тех внезапных ощущениях божьего присутствия, которые описывает доктор Бэки. Это состояние может включать в себя лишь примитивные, смутные полудуховные, полуорганические возбуждения, повышающие темп жизни, и порождает уверенность, что “вокруг тебя существуют великие и чудесные вещи”.

Когда же с состоянием веры ассоциируется какое-нибудь ин­теллектуальное содержание, то последнее глубоко просачивается в него, и этим объясняется страстная педантичность отношения всех религиозных людей к малейшим мелочам их религиозных убежде­ний. Рассматривая религиозные убеждения и состояние веры как одно целое, обозначаемое словом “религия”, подходя к этим убеждениям как к чисто субъективным явлениям, оставив в стороне вопрос об их “истинности”, мы принуждены причислить их, ввиду их устойчивости и огромного влияния на жизненное поведение человека, к числу важнейших биологических функций человечес­тва. Их стимулирующее, возбуждающее действие так значительно, что проф. Леуба в недавно появившейся статье решается утвер­ждать, что пока люди действительно верят в Бога, они очень мало думают о том, каков Он и вообще существует ли Он. “Сущность вопроса, пишет Леуба, может быть, выражается такими словами: люди не познают, не понимают Бога; они пользуются им — иногда, как доставщиком пропитания, иногда как душевной опорой, другом или объектом любви. Если Он оказывается полезен, если Он служит человеку, — религиозное сознание уже больше ни о чем не спрашивает. Существует ли в действительности Бог? как Он существует? кто Он? — все это представляется ненужными вопросами. Не Бог, а жизнь возможно более широкая, интенсивная, богатая, дающая как можно больше удовлетворения, — вот что оказывается целью религии при окончательном анализе ее. Любовь к жизни — вот истинный религиозный импульс на всех ступенях культурного развития”.

Поэтому, в чисто субъективном своем значении, религия неуяз­вима для нападения критиков. Она не может быть простым ана­хронизмом и пережитком иной культурной эпохи, так как выпол­няет постоянную жизненную функцию независимо от того, имеет ли она интеллектуальное содержание или нет, и если она его имеет, то в данном случае безразлично — истинно оно или ложно.

Но пойдем дальше признания субъективной полезности рели­гии и проанализируем ее интеллектуальное содержание.

Во-первых, — есть ли во всех противоречащих друг другу религиозных убеждениях некое сущее ядро, на котором они едино­душно сходятся?

И во-вторых, — можем ли мы признать это ядро истинным?

Я начну с первого вопроса и без колебаний дам на него утвердительный ответ. Бог и вероучения различных религий, ко­нечно, противоречат друг другу, но существует однообразное явле­ние, общее всем религиям, — это душевное освобождение. Оно складывается из двух частей:

1. Душевное страдание.

2. Освобождение от него.

Страдание, сведенное к простейшей форме, состоит в чувстве, что со мной, каков я есть теперь, происходит что-то другое.

Освобождение состоит в чувстве, что я спасен от зла благодаря приобщению к высшим силам.

В тех достигших довольно высокого развития душах, которые были исключительным предметом нашего изучения, страдание, как мы видели, имеет нравственный характер, а спасение принимает мистическую окраску.

(...) Личность, страдающая от своего несовершенства и созна­ющая его, до известной степени преодолела уже это несовершен­ство в своем сознании и находится уже в возможном общении с чем-то высшим (если существует нечто высшее) в человеке, наряду с дурной его стороной есть лучшая, хотя бы в виде беспомощного зародыша. Нет возможности установить, с какой из этих сторон отождествляет свое истинное “я” человек в первой стадии этого процесса; но когда наступает вторая стадия (стадия освобождения или спасения), то человек определенно отождествляет свое истин­ное “я” с упомянутым зародышем лучшего существа в себе. Вот как это происходит: человек начинает сознавать, что эта высшая часть его существа родственна чему-то, проявляющемуся во внешнем мире, общему ей по качеству, но бесконечно превосходящему ее; к то же время он постигает, что сможет приобщиться к этому “нечто” и спастись, если его низшее “я” будет окончательно им подавлено.

Для подобного анализа религиозный опыт всегда будет только психическим явлением. Правда, этот опыт имеет огромную биоло­гическую ценность. Когда человек обладает им, его духовные силы растут, новая жизнь открывается перед ним, и опыт этот кажется ему границей, где сочетаются силы двух различных миров.

(...) В конце лекции о философии я высказал мнение, что беспристрастная наука о религиях может выделить из разноголоси­цы этих споров общий остов учения, который она должна облечь в такую форму, чтобы оно не противоречило выводам естествозна­ния. Это общее всем религиям учение наука о религиях должна принять за примиряющую гипотезу, в которую могли бы уверовать все без исключения люди. (...)

Я считаю возможным высказать, как гипотезу, предположение, что, чем бы ни было в потустороннем то “нечто”, общение с которым мы переживаема религиозном опыте, — по эту сторону оно является подсознательным продолжением нашей сознательной жизни. Исхо­дя, таким образом, от признанного психологией факта, как от основания, мы не порываем нити, связующей нас с “наукой”, — нити, которую обыкновенно выпускает из рук теология. Наряду с этим, однако, оправдывается утверждение теологии, что религиозный чело­век вдохновляем и руководим внешней силой, так как одним из свойств подсознательной жизни, вторгающейся в область сознатель­ного, является ее способность казаться чем-то объективным и вну­шать человеку представление о себе как о внешней силе. В религиоз­ной жизни эта сила кажется “высшей”, и так как (согласно нашей гипотезе) вторгающиеся силы суть главным образом высшие свойства тайников нашего духа, то чувство общения с потусторонней силой содержанием своим имеет не нечто кажущееся, но действительно существующее. Я думаю, что такой подход к человеческой душе является наиболее целесообразным для науки о религиях.

Естественным названием высшей реальности, по крайней мере для христиан, является слово Бог, и поэтому я буду называть эту высшую область бытия — Богом, и в предоставлении своего существа Его воздействию мы выполняем свое глубокое назначе­ние. Мир в тех своих частях, которые образуют нашу личность, принимает форму добра или зла в зависимости от того, выполняем ли мы или отвергаем требование Бога. Я думаю, что в этом вы согласны со мной, так как я только перевожу на схематический язык инстинктивные верования, общие всему человечеству: Бог существует, так как Он производит реальные действия.

Большинство религиозных людей верят (или “знают”, если настроены мистически), что весь Божий мир находится в Его отеческих руках. Они уверены, что все мы будем спасены, несмотря на козни ада и на земные искушения.

Существование Бога является ручательством за то, что есть некий высший гармонический порядок, который останется нерушимым вовеки. Мир погибнет, как уверяет наука, — сгорит или замерзнет; но если он является составной частью высшей гармо­нии, то замысел этого мира не погибнет и даст наверное плоды в ином мире: где есть Бог, там трагедия только временна и частична, а крушение и гибель уже не могут быть действительным концом существующего. Только тогда, когда вера совершила эти дальней­шие шаги и приблизилась к конкретному представлению о Боге, когда в представлении уже ясно обрисовываются отдаленнейшие стадии мировой жизни и ее судьба, только тогда, кажется мне, религия совершенно освобождается от влияния первого непосред­ственного личного переживания и порождает то, что можно назвать настоящей гипотезой. Совершенная научная гипотеза должна вклю­чать еще иные элементы, кроме тех, которые входят как составные части в явление, подлежащее ее объяснению; в противном случае она недостаточно плодотворна. Понятие о Боге, включающее только то, что является содержанием переживаемого религиозным человеком чувства “общения”, является такой несовершенной гипотезой. Это понятие должно быть поставлено в связь с более широкими космическими перспективами для того, чтобы оправ­дать безмятежное упование и веру в Бога.

Это глубоко “прагматическое” отношение к религии всегда каза­лось обыкновенным средним людям чем-то само собою разумею­щимся. Они включили сверхъестественные чудеса в мир природы, создали “небо” по ту сторону смерти. Только метафизики трансцен­дентально-идеалистического толка полагают, что мир, — такой, каков он есть, — можно сделать более божественным, не прибавляя к природе никаких новых конкретных черт, не выключая из нее никаких ее свойств, — простым признанием, что природа есть обнаружение абсолютного духа. Я считаю, что прагматическая точка зрения на религию глубже всех иных. Она облекает религию в плоть и душу, делает ее ясной и понятной, как должна быть понятной и ясной всякая реальная вещь; делает из нее столь же конкретное и определенное царство фактов, как вообще все, что входит в прагма­тическое мировоззрение. Я не знаю, чем являются эти божественные факты вне состояния веры и молитвенного переживания. Но мое личное религиозное убеждение говорит мне, что они существуют. Вся совокупность моих знаний убеждает меня в том, что мир, составляющий содержание моего ясного сознания, есть только один из многих миров, существующих в более отдаленных областях моего сознания, и что иные миры порождают во мне опыт, имеющий огромное значение для всей моей жизни; что хотя опыты тех миров и не сливаются с опытом этого мира, тем не менее они соприкасаются и сливаются в известных точках, и слияние это порождает во мне новые жизненные силы. Питая в доступной мне небольшой степени веру в религиозное представление, я черпаю в этой вере такое чувство, будто становлюсь более сильным и ближе подхожу к истине.

Религиозный опыт вовсе не предполагает необходимости веры в бесконечное, вовсе не исключает возможности веры в конечное. Единственное, что непоколебимо устанавливает религиозный опыт, — это возможность переживать единение с чем-то более широким, чем наша личность и находить в этом единении глубокий душевный покой. Философия с ее страстью к монизму и мистицизму, с ее склонностью к единству, отождествляет это нечто с единым Богом, являющимся всеобъемлющею думою вселенной.

Я думаю, что для религиозного опыта и для практических потребностей религии совершенно достаточно веры в то, что позади личности каждого человека, как ее непосредственное, существует некая высшая сила, благоволящая к нему и его идеалам. Единственно, к чему обязывает свидетельство фактов, это то, что сила эта отлична от нашего сознательного “я” и шире его. Беско­нечность для нее не так уж необходима. Можно себе представить, что это — лишь более широкая и богоподобная часть нашего “я”, искаженным выражением которой является наше обыденное “я”, в таком случае вполне мыслимо, что мир есть совокупность таких “я”, из которых каждому присуща иная степень величины, причем между ними не существует абсолютного единства. Отсюда возмо­жен и вполне мыслим возврат к политеизму. Я указываю на это, потому что целью моей является ясно представить все, что может войти в содержание религиозного опыта.

З. Фрейд [36]