Памятная записка 1 страница

Центральным фактором переживаемого нами периода мировой истории является соперничество Англии и Германии. Это соперничество неминуемо должно привести к вооруженной борьбе между ними, исход которой, по всей вероятности, будет смертелен для побежденной стороны. Слишком уж несовместимы интересы этих двух государств и одновременное великодержавное их существование рано или поздно окажется невозможным. Англо-русское сближение ничего реально полезного для нас до сего времени не принесло. В будущем оно сулит нам неизбежно вооруженное столкновение с Германией.

В каких же условиях произойдет это столкновение и каковы окажутся вероятные его последствия? Основная группировка при будущей войне очевидна: это - Россия, Франция и Англия, с одной стороны, Германия, Австрия и Турция - с другой. Более чем вероятно, что примут участие в войне и другие державы, в зависимости от тех или других условий, при которых разразится война... Италия, при сколько-нибудь правильно понятых своих интересах, на стороне Германии не выступит... Более того, не исключена, казалось бы, возможность выступления Италии на стороне противогерманской коалиции, если бы жребий войны склонился в ее пользу в видах обеспечения себе наиболее выгодных условий участия в последующем дележе. В этом отношении позиция Италии сходится с вероятной позицией Румынии, которая, надо полагать, останется нейтральной, пока весы счастья не склонятся на ту или другую сторону. Тогда она, руководствуясь здоровым политическим эгоизмом, примкнет к победителям, чтобы быть вознагражденной либо за счет России, либо за счет Австрии. Из других балканских государств Сербия и Черногория, несомненно, выступят на стороне, противной Австрии, а Болгария и Албания, если к тому времени она образует хоть эмбрион государства, на стороне, противной Сербии. Греция, по всей вероятности, останется нейтральной или выступит на стороне, противной Турции, но лишь тогда, когда исход войны будет более или менее предрешен. Участие других государств явится случайным, причем следует опасаться выступления Швеции, само собой разумеется в рядах наших противников. При таких условиях борьба с Германией представляет для нас огромные трудности и потребует от нас неисчислимых жертв. Война не застанет противника врасплох, и степень его готовности, вероятно, превзойдет самые преувеличенные наши ожидания. Не следует думать, чтобы эта готовность проистекала из стремления самой Германии к войне. Война ей не нужна. Коль скоро она и без нее могла бы достичь своей цели - прекращения единоличного владычества Англии над морями. Но раз эта жизненная для нее цель встречает противодействие со стороны коалиции, то Германия не отступит перед войной и, конечно, постарается даже ее вызвать. Выбрав наиболее выгодный для себя момент, главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способная. А Франция бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война в современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Роль тарана, пробивающего саму толщу немецкой обороны, достанется нам, а между тем сколько факторов будет против нас и сколько на них нам придется потратить и сил, и внимания!

Из числа этих неблагоприятных факторов следует исключить Дальний Восток. Америка и Япония, первая по существу, вторая - в силу совместной политической ориентации, - обе враждебны Германии, и ждать от них выступления на ее стороне нет основания. К тому же война, независимо даже от ее исхода, ослабит Россию и отвлечет ее внимание на запад, что, конечно, отвечает и японским, и американским интересам... Более того, не исключена возможность выступления Америки или Японии на противной Германии стороне, но, конечно, только в качестве захватчиков тех или иных плохо лежащих германских колоний.

Зато несомненен новый взрыв вражды против нас в Персии, вероятны волнения среди мусульман на Кавказе и в Туркестане. Не исключена возможность выступления против нас, в связи с последним восстанием, Афганистана, наконец, следует предвидеть весьма неприятные осложнения в Польше и Финляндии. Готовы ли мы к столь -упорной борьбе, которой, несомненно, окажется будущая война европейских народов? На этот вопрос приходится, не обинуясь, ответить отрицательно. Менее, чем кто-либо, я склонен отрицать то многое, что сделано для нашей обороны со времени японской войны. Несомненно, однако, что то многое является далеко не достаточным при тех невиданных размерах, в которых неизбежно будет протекать будущая война.

Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии - на морях, т. е. именно там, где у России, по существу, наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов. Заморских колоний у нас нет и, вероятно, никогда не будет, а сообщение между различными частями империи легче сухим путем, нежели морем. Избытка населения, требующего расширения территории, у нас не ощущается. Скажу более, разгром Германии - в области нашего с ней товарообмена - для нас невыгоден. Разгром ее несомненно завершился бы миром, продиктованным с точки зрения экономических интересов Англии. Эта последняя использует выпавший на ее долю успех до самых крайних пределов. Англии выгодно убить германскую морскую торговлю и промышленность Германии, обратив ее в бедную, по возможности, земледельческую страну. Нам выгодно, чтобы Германия развивала свою морскую торговлю и обслуживаемую ею промышленность в целях снабжения отдаленнейших мировых рынков и в то же время открывала бы свой внутренний рынок произведениям нашего сельского хозяйства, для снабжения многочисленного своего рабочего населения.

Что касается немецкого засилья в области нашей экономической жизни, то едва ли это явление заслуживает те нарекания, которые обычно против него раздаются. Россия слишком бедна капиталами и промышленной предприимчивостью, чтобы могла обойтись без широкого притока иностранных капиталов. Потому известная зависимость от того или другого иностранного капитала неизбежна для нас до тех пор, пока промышленная предприимчивость и материальные средства русского населения не разовьются настолько, что дадут возможность совершенно отказаться от услуг иностранных предпринимателей и их денег. Но пока мы в них нуждаемся, немецкий капитал выгоднее для нас, чем всякий другой. Прежде всего этот капитал из всех наиболее дешевый, как довольствующийся наименьшим процентом предпринимательской прибыли. Этим, в значительной мере, и объ­ясняется сравнительная дешевизна немецких произведений и постепенное вытеснение английских товаров с мирового рынка. Меньшая требовательность, в смысле рентабельности немецкого капитала, имеет своим последствием то, что он идет на такие пред­приятия, на которые, по сравнительной их мелкой доходности, другие иностранные капиталы не идут. Вследствие той же относительной дешевизны немец­кого капитала, прилив его в Россию влечет за собой отлив из России меньших сумм предпринимательс­ких барышей, по сравнению с английскими или фран­цузскими, и, таким образом, большее количество рус­ских рублей остается в России. Мало того, значитель­ная доля прибылей, получаемых на вложенные в рус­скую промышленность германские капиталы, и вовсе от нас не уходит, а проживается тут же, в России, в отличие от английских и французских, германские капиталисты большей частью и сами со своими капи­талами переезжают в Россию. Этим их свойством в значительной степени и объясняется поражающая нас многочисленность немцев-промышленников, заводчи­ков и фабрикантов, по сравнению с англичанами или французами. Те сидят себе за границей, до последней копейки выбирая из России вырабатываемые их пред­приятиями барыши. Напротив того, немцы-предпри­ниматели подолгу проживают в России и быстро ру­сеют. Кто не видал, например, французов и англичан, чуть не всю жизнь поживающих в России и, однако, ни слова по-русски не говорящих? Напротив того, много ли видно в России немцев, которые хотя бы с акцентом, ломаным языком, но все же не объяснялись по-русски? Мало того, кто не видал чисто русских людей, православных, до глубины души преданных русским государственным началам, - и однако, все­го в первом или втором поколении происходящих от немецких выходцев?

Война потребует таких огромных расходов, которые во много раз превысят более чем сомнительные выго­ды, полученные нами вследствие избавления от не­мецкого засилья. Мало того, последствием этой вой­ны окажется такое экономическое положение, перед которым гнет германского капитала покажется лег­ким. Ведь не подлежит сомнению, что война потребу­ет расходов, намного превышающих ограниченные финансовые ресурсы России. Придется обратиться к кредиту союзных и нейтральных государств, а он бу­дет оказан, разумеется, не даром.

Не стоит даже говорить о том, что случится, если война окончится для нас неудачно. Финансово-эко­номические последствия поражения не поддаются ни учету, ни даже предвидению и, без сомнения, отразят­ся полным развалом всего нашего народного хозяйст­ва. Но даже победа сулит нам крайне неблагоприят­ные финансовые перспективы. Вконец разоренная Германия не будет в состоянии возместить нам поне­сенные издержки, покрыть наши военные расходы. Продиктованный в интересах Англии мирный дого­вор не даст ей (Германии - Ред.) возможности эко­номически оправиться настолько, чтобы даже впос­ледствии покрыть наши военные расходы. То немно­гое, что, быть может, и удастся с нее урвать, придется делить с союзниками, и на нашу долю придутся ничтожные, сравнительно с военными издержками, крохи. А между тем военные займы придется платить не без прижима со стороны бывших союзников. Ведь после крушения германского могущества мы уже более будем им не нужны. Мало того, возросшая, вследствие победы, политическая наша мощь побудит их ослабить нас хоть экономически. И вот неизбежно мы, попадем в такую финансовую и экономическую кабалу к нашим кредиторам, по сравнению с которой теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом.

Как бы печально, однако, ни складывались экономические перспективы, открывающиеся нам как результат союза с Англией, следовательно, и войны с Германией, они все же отступают на второй план перед политическими последствиями этого, по существу своему противоестественного союза. Не следует упускать из виду, что Россия и Германия являются представительницами и консервативного начала в цивилизованном мире, противоположного началу демократическому, воплощаемому Англией и, в несравненно меньшей степени, Францией. Как это ни странно, Англия, до мозга костей монархическая и консервативная дома, всегда во внешних своих сношениях выступала в качестве покровительницы самых демагогических стремлений, неизменно потворствуя всем народным движениям, направленным к свержению монархий и законного строя. С этой точки зрения, борьба между Россией и Германией, независимо от ее исхода, глубоко нежелательна для обеих сторон, как несомненно сводящаяся к ослаблению мирового консервативного начала, единственным надежным оплотом которого являются названные две великие державы. Более того, нельзя не предвидеть, что, при исключительных условиях надвигающейся мировой войны, таковая, опять-таки независимо от ее исхода, представит смертельную опасность и для России, и для Германии. По глубокому убеждению, основанному на тщательном изучении всех современных противогосударственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая, силой вещей, перекинется и в страну-победительницу. Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного их сожительства незримо соединены обе страны, чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них, не отразились бы и в другой. Что эти потрясения будут носить именно социальный, а не политический характер, - в том не может быть никаких сомнений, и это не только в отношении России, но и в отношении Германии. Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принцип бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательну, как и социализм широких слоев населения, политическая революция в России невозможна, а всякое революционное движение неизбежно выродится в социалистическое.

За нашей оппозицией нет никого, у нее нет поддержки в народе, не видящем никакой разницы между правительственным чиновником и интеллигентом. Русский простолюдин, крестьянин и рабочий, одинаково не ищет политических прав, ему ненужных и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий о передаче ему всего капитала и прибыли фабриканта, а дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги, в население, стоит только правительственной власти безвозбранно допустить агитацию в этом направлении, Россия неизбежно будет ввергнута в анархию, пережитую ею в приснопамятный период смуты 1905-1906 годов. Война с Германией создаст исключительно благоприятные условия для такой агитации. Как уже было отмечено, война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи, - будем надеяться, частичные, - неизбежно окажутся и те или иные недочеты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение, а при оппозиционности этого общества все будет поставлено в вину правительству. Хорошо, если это последнее не сдастся и стойко заявит, что во время войны никакая критика государственной власти недопустима, и решительно пресечет всякие оппозиционные выступления. При отсутствии у оппозиции серьезных корней в населении этим дело и кончится. Не пошел в свое время народ за составителями выборгского воззвания, не пойдет за ними и теперь. Но может случиться и худшее: правительство, власть пойдет на уступки, попробует войти в соглашение с оппозицией и этим ослабит себя к моменту выступления социалистических элементов. Хотя это и звучит парадоксом, но соглашение с оппозицией в России безусловно ослабит правительство. Дело в том, что наша оппозиция не хочет считаться с тем, что никакой реальной силы она не представляет. Русская оппозиция сплошь интеллигентна, и в этом ее слабость, так как между интеллигенцией и народом у нас глубокая пропасть взаимного непонимания и недоверия. Необходим искусственный выборный закон, мало того, нужно еще и прямое воздействие правительственной власти, чтобы обеспечить избрание в Государственную думу даже наиболее горячих защитников прав народных. Откажи им правительство в поддержке, предоставь выборы их естественному течению, и законодательные учреждения не увидели бы в своих стенах своих ни одного интеллигента, помимо нескольких демагогов. Как бы ни распинались о народном доверии к ним члены наших законодательных учреждений, крестьянин скорей поверит безземельному, казенному чиновнику, чем помещику-октябристу, заседающему в Думе, рабочий с большим довери­ем отнесется к живущему на жалованье фабричному инспектору, чем к фабриканту-законодателю, хотя бы тот исповедовал все принципы кадетской партии. Бо­лее чем странно при таких условиях требовать от правительственной власти, чтобы она серьезно счита­лась с оппозицией, ради нее отказалась от роли бес­пристрастного регулятора социальных отношений и выступила перед широкими народными массами в ка­честве послушного органа классовых стремлений интеллигентско-имущего меньшинства населения. Тре­буя от правительственной власти ответственности пе­ред классовым представительством и повиновения ею же искусственно созданному парламенту (вспомним знаменитое изречение: «власть исполнительная, да подчинится власти законодательной»), наша оппози­ция, в сущности, требует от правительства психоло­гии дикаря, собственными руками мастерящего идо­ла, а затем с трепетом ему поклоняющегося.

Если война окончится победоносно, усмирение со­циалистического движения в России в конце концов не представит затруднений. Будут аграрные волнения на почве агитации за необходимость вознаграждения солдат дополнительной нарезкой земли, будут рабо­чие беспорядки при переходе от вероятно повышен­ных заработков военного времени к нормальным рас­ценкам, пока не докатится до нас волна германской социальной революции.

Но в случае неудачи, возможность которой при борь­бе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна. Как уже было указа­но, начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнет­ся яростная против него кампания, как результат ко­торой в стране начнутся революционные выступле­ния. Эти последние сразу же выдвинут социалисти­ческие лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, за сим и общий раздел всех ценнос­тей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся к тому же во время войны наиболее надежного кадрово­го своего состава, охваченная в большей ее части сти­хийно общим крестьянским стремлением к земле, ока­жется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные уч­реждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению.

Как это ни странно может показаться на первый взгляд, при исключительной уравновешенности гер­манской натуры, но Германии, в случае поражения, предстоит пережить не меньшие социальные потрясе­ния. Слишком уж тяжело отразится на населении неудачная война, чтобы последствия ее не вызвали на поверхность глубоко скрытые сейчас разрушительные стремления. С разгромом Германии она лишится ми­ровых рынков и морской торговли, ибо вся цель войны - со стороны действительного ее зачинщика, Анг­лии, - это уничтожение германской конкуренции. С достижением этой цели германская промышленность будет подорвана в своем корне и лишится не только повышенного, но и всякого заработка, исстрадавшие­ся за время войны и, естественно, озлобленные рабо­чие массы явятся восприимчивой почвой противу аг­рарной, а затем антисоциальной пропаганды социа­листических партий. В свою очередь эти последние, учитывая оскорбленное патриотическое чувство и на­копившееся вследствие проигранной войны народное раздражение против обманувших надежды населения милитаризма и феодально-бюргерского строя, свернут с пути мирной эволюции и станут на чисто революци­онный путь.

Совокупность всего вышеизложенного не может не приводить к заключению, что сближение с Англией никаких благ не сулит и английская ориентация на­шей дипломатии, по самому существу, глубоко оши­бочна. С Англией нам не по пути, она должна быть предоставлена своей судьбе, и ссориться из-за нее с Германией нам не приходится. Тройственное согла­сие - комбинация искусственная, не имеющая под собой почвы общих интересов, и будущее принадле­жит не ей, а несравненно более жизненному тесному сближению - России, Германии, примиренной с пос­ледней - Франции и связанной с Россией строго ох­ранительным союзом Японии. Такая, лишенная вся­кой агрессивности, по отношению к прочим государ­ствам, политическая комбинация на долгие годы обес­печит мирное сожительство культурных наций, кото­рому угрожают не воинственные замыслы Германии, как силится доказать английская дипломатия, а лишь вполне естественное стремление Англии во что бы то ни стало удержать ускользающее от нее господство над морями.

В этом направлении, а не в бесплодных исканиях почвы противоречащего, по самому своему существу, нашим государственным видам и целям соглашения с Англией и должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии. При этом само собой разумеется, что и Германия должна пойти навстречу нашим стрем­лениям и восстановить испытанные дружественные, союзные с ней отношения и выработать, по ближайше­му соглашению с нами, такие условия нашего с ней сожительства, которые не давали бы почвы для противогерманской агитации со стороны наших конститу­ционно-либеральных партий, по самой своей природе вынужденных придерживаться не консервативно-гер­манской, а либерально-английской ориентации.

/Родина. 1993. № 8/9. С. 10-13/

Альфред Дж. Рибер'

УСТОЙЧИВЫЕ ФАКТОРЫ РОССИЙСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ:

ПОПЫТКА ИНТЕРПРЕТАЦИИ [1]

Обращение к теме преемственности в российской внешней политике равносильно вступлению на минное поле исто­рической мифологии. Идея «русской угрозы» все еще ле­жит в основе многих попыток осмыслить советские отношения с вне­шним миром [I]. Древняя, но достаточно потрепанная родословная этой идеи уходит корнями в историю (стоит лишь вспомнить подлож­ное «Завещание» Петра Первого) и несет на себе отпечаток еще более ранней традиции [2]. Существующие теории о неограниченной экс­пансии России придают легитимность идеологии холодной войны. Несмотря на то, что в среде научного сообщества вновь и вновь раз­даются критические голоса, данные теории оставили неизгладимый след в общественном сознании и публичном дискурсе. Влияние их вре­мя от времени проявляется даже в работах, претендующих на серьез­ное исследование корней советской внешней политики. Они вошли в культуру так глубоко, что приобрели масштабы исторических мифов.

Три мифа

Корни идеологии холодной войны на Западе переплелись с более старой антирусской традицией. Их разительный рост и развитие в современную эпоху были вызваны резкой реакцией на последнюю фазу имперской политики царского дома в конце XIX - начале XX веков. Целый ряд событий способствовал усилению российского соперниче­ства с другими державами, в частности, с Великобританией, Германи­ей, Японией и Соединенными Штатами, которые питали свои импер­ские амбиции в смежных регионах. В ряду таких событий - предконфликтная ситуация с Великобританией из-за размежевания русско-аф­ганской границы, российское вторжение в Корею и Маньчжурию после восстания боксеров, проникновение в Иран, приведшее к русско-бри­танскому договору о разделе сфер влияния в 1907 году; проникнове­ние во Внешнюю (Северную) Монголию и усиление панславистской пропаганды на Балканах. Природа российской экспансии стала пред­метом научного и полемического дискурса, который по способу аргу­ментации опирался на доминировавшие тогда парадигмы научной теории общества: социал-дарвинизм, марксизм и географический де­терминизм. Опираясь на существовавший ранее страх перед стремле­нием России к мировому господству и тесно переплетаясь с ним, эти три аналитических подхода породили три концепции, три мифа о рос­сийской экспансии. Первый из этих мифов - о тяге России к портам на теплых морях или о «стремлении к морю»; второй вырос из восприя­тия России как формы восточного или азиатского деспотизма, или, как вариант, - патриархального государства; третий же является по­пыткой возродить в новой форме русский мессианизм, квазирелиги­озную веру в избранность русского народа. Жизнестойкость каждого из этих мифов можно объяснить тем, что каждый из них опирается на стройную и интеллектуально привлекательную теоретическую базу; тем более, что все три мифа объединяет детерминистский подход, ко­торый был так по душе политической элите Европы и Америки в кон­це XIX века.

Идея стремления России к морю зародилась под влиянием работ знаменитых немецких географов и путешественников Александра фон Гумбольдта, Карла Риттера и Фридриха Ратцеля, предпринявших попытку поставить географию на более фундаментальную научную основу. Это трио мощных мыслителей, сочетая скрупулезные эмпи­рические наблюдения с компаративным подходом, пыталось создать Целостную физико-историческую систему. Все трое были одержимы идеей проверить на практике свои теоретические выводы на примере азиатских границ России. В частности, в работах Ратцеля проявилась его склонность пускаться в спекулятивные рассуждения, которые под­водили его опасно близко к некой форме географического детерми­низма. Его исследования по влиянию географических факторов - про­странства и границ - на историческое развитие влекли за собой отож­дествление роста государства с развитием живого организма. Втроем эти господа не только заложили фундамент современной географии. но и произвели на свет ее вспыльчивого потомка - геополитику. Их влияние на русскую и западную мысль, одинаково глубокое, различа­лось в одной частности. Русский эпигон считал внутреннюю эволю­цию государства и общества результатом влияния географического фактора - колонизации и захвата великой Евразийской равнины; за­падные интерпретаторы придерживались более радикальной точки зрения [З].

Англо-американская школа переработала идеи немецких мысли­телей о пространстве, границах и органическом росте государства в новые теории международных отношений. Ведущие представители этой школы, такие как Эллен Черчилль Семпл, Хэлфорд Маккиндер и Альфред Мэйхен, были основателями современной геополитики. Они писали на рубеже веков, в период последней фазы экспансии Российс­кой Империи в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Они были убеж­дены, что являются свидетелями момента, когда Россия делает ставку на глобальную гегемонию. По их мнению, контроль над сердцем Ев­разии обеспечит Россию природными ресурсами и стратегическим положением, необходимым для начала борьбы за гегемонию. Их взгля­ды впоследствии унаследовали как государственные деятели, так и публицисты.

Эллен Семпл, ученица Ратцеля, сочетала принципы социал-дарви­низма и геодетерминизма, чтобы доказать исконную тягу России к Индийскому океану. Мэйхен и Маккиндер еще дальше развили гео­графическую дихотомию между доминирующими континентальны­ми державами Евразии, которые они чаще всего отождествляли с Рос­сией, и крупными морскими державами, такими как Великобритания и Соединенные Штаты. В их геополитических теориях сквозило мол­чаливое убеждение, что континентальные державы по сути своей яв­ляются деспотическими, а морские державы, основанные на коммер­ческой конкуренции, - по определению демократичны. Те же взгляды, немного переработанные, но достаточно узнаваемые, получили ши­рокое распространение в ходе послевоенных дебатов о советской внеш­ней политике (в особенности в работах таких высокопоставленных политических советников, как Исайя Бауман и Джордж Кеннан), и стали неотъемлемой частью политики сдерживания [4].

Второй миф, миф о восточном деспотизме, является порождением социальной доктрины Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Они рас­сматривали Россию как деспотическое государство, существовавшее со времен монгольского нашествия, которое уничтожило явные раз­личия между общественной и частной собственностью и обрекло крестьянское население на полуазиатские условия существования в раз­розненных и экономически застойных сельских общинах. Поэтому шансы добиться социальных перемен путем классовой борьбы были невелики. Абсолютная власть, сконцентрированная в руках одного правителя или деспота, позволяла ему стремиться к мировому господ­ству как к естественному продолжению своего внутриполитического господства. Маркс и Энгельс характеризовали русское правительство как азиатскую деспотию, как лидера европейской реакции, способного гарантировать свою власть внутри страны исключительно посредством организованной в международном масштабе контрреволюции [5].

Теория восточного деспотизма оставила глубокий след в мышле­нии и немецких социал-демократов, и русских большевиков. Во вре­мя июльского кризиса 1914 года консервативное немецкое правитель­ство и правое крыло социал-демократической партии сознательно играли на антирусских чувствах, которые, благодаря Марксу и Эн­гельсу, давно пустили корни в сознании немецкого рабочего класса, и пытались таким образом сломить сопротивление, оказываемое моби­лизации и голосованию за военные кредиты [б]. Марксистская теория азиатского деспотизма создала также колоссальные трудности для русских социал-демократов, пытавшихся приложить марксистскую теорию к полуазиатскому обществу.

Владимир Ленин и Лев Троцкий разрабатывали свою революци­онную стратегию с учетом «отсталого» или «полуазиатского» харак­тера русского общества, которое состояло из немногочисленного ра­бочего класса, «слабой и трусливой буржуазии» и неисчислимой кре­стьянской массы. Они доказывали, что буржуазно-демократическую революцию в России способен осуществить только рабочий класс, но что ее развитие в направлении радикальных демократических пере­мен невозможно в силу сопротивления со стороны консервативного крестьянства с его мелкобуржуазным сознанием. Однако победа рус­ской революции возвестит гибель наиболее авторитарного контрре­волюционного государства в Европе и вызовет долгожданную проле­тарскую революцию на Западе. После победы западный пролетариат, располагающий мощной индустриальной базой, придет на помощь сво­им русским товарищам и поможет сломить сопротивление крестьян­ства для дальнейшего рывка к решительному социалистическому пере­устройству общества. По их мнению, перманентный революционный процесс, толчок которому даст Россия, охватит затем всю планету.

Когда же практика не подтвердила теорию и русская революция не смогла выплеснуться за старые границы царской империи, перед советскими лидерами встала дилемма. Они не могли отказаться от идеи мировой революции, не утратив при этом своей политической леги-тимности. Они также не могли активно «подталкивать» мировую ре­волюцию: при той слабой материальной базе и социальной поддерж­ке, которыми располагали тогда большевики, они лишь поставили бы под угрозу свой и без того сомнительный контроль над государ­ственной властью. Попытки же наскоро состряпать приемлемое ре­шение путем «одомашнивания» советской внешней политики (то есть путем подчинения III Интернационала советским интересам) были встречены за рубежом с глубоким скептицизмом.