![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Киноповесть о трех днях в одной школе
Георгий Полонский Четверг Пятница Суббота Киноповесть о трех днях в одной школе Четверг Может быть, мы не заметили ту осень, которую любил Пушкин. Допустим, из-за ее застенчивой краткости в этом году. А можно сказать категоричнее: такой осени не заслужили мы, вот Москва и не видела ее. Теперь уж не увидим, - сразу, наверное, к " белым мухам" перейдем. Факт налицо: не та осень! Всего лишь " облачная погода без прояснений", не более. Только к утру перестал дождь. Во дворе у серого четырехэтажного здания школы безлюдно - мокрые деревья да птичий крик… Выбежали из этого здания два пацана без пальто. Поеживаясь и оглядываясь, закурили. Выступ небольшой каменной лестницы загораживает их от ветра и от возможных наблюдателей, но только с одной стороны. А с противоположной - как раз идет человек. В очках. Сосредоточен на том, куда поставить ногу, чтобы не увязнуть в глине. В углу его рта - незажженная сигарета. Мальчики нырнули обратно в помещение. - Как думаешь, видел? - спросил один, щуплый, с мышиными зубками. Второй пожал плечами. Потом тот человек вошел в вестибюль. - Здрасте, Илья Семеныч, - сказали оба мальчугана. Щуплый счел нужным объяснить их отсутствие на уроке: - Нас за нянечкой послали, а ее нету… - А спички есть? - спросил мужчина, вытирая ноги. - Спички? Не… Мы же не курим. Мужчина прошел в учительскую раздевалку. - Надо было дать, - сказал второй мальчишка. - Он нормально спросил, как человек. Щуплый со знанием жизни возразил: - А кто его знает? С одной стороны - человек, с другой стороны - учитель.… Пошли. * * * Под потолком летает обезумевшая взъерошенная ворона. От воплей, от протянутых к ней рук, от ужаса перед облавой она мечется, ударяясь о плафоны, тяжко машет старыми крыльями, пробует закрепиться на выступе классной доски, роняя перья.… Там до нее легко дотянуться, и она перебирается выше, на портрет Ломоносова. Молоденькая учительница английского языка ошеломлена и напугана ужасно. Сорвали урок! … Совсем озверели от восторга, их теперь не унять, не перекричать.… Весь авторитет - коту под хвост! Ее предупреждали: как начнешь - так и сложится на годы вперед… Проблема №1 - правильно поставить себя, заявить определенный стиль отношений.… Вот она и заявила! - Швабру тащи, швабру! - А почему она не каркает? Может, немая? - Черевичкина, ты всегда завтраки таскаешь, давай сюда хлеб! - Станет, она есть, жди! Сперва пусть очухается! - Наталья Сергеевна, а как по-английски ворона? - Вспомнил про английский! Вот спасибо… - Ну, как, Наталья Сергеевна? - A crow. - Эй, кр - роу, крроу, кррроу!!! - Тряпкой надо в нее! Дежурный, где тряпка? - " Какие перышки! Какой носок! И верно, ангельский…" - Ну, знаешь классику, знаешь! Братцы, под лестницей белила стоят. Искупаем ее? - Сдохнет. - Крроу, крроу! И все это выкрикивается почти одновременно, и в глазах Натальи Сергеевны рябит от этих вдохновенно-хулиганских, вспотевших, хохочущих лиц! Вот уже кто-то приволок швабру, отнимают ее друг у друга…. Ворона сжимается, пятится, закрывая глаза… - Хватит! Не смейте ее пугать, она живая! - вдруг кричит Наталья Сергеевна, которая другие совсем слова готовила: про потерянный человеческий облик, про вызов родителей, про строжайшие меры.… У переростка Сыромятникова она силой отбирает швабру, сует ее девчонке: - Дикари вы, да? Рита, унеси швабру! Потом она встала на стул и в наступившей тишине потянулась к вороне: - Не бойся, глупенькая. Ничего мы тебе не сделаем… Восхищенно переглядываются ребята: новая англичаночка у них, оказывается, - что надо! Одному из ребят возня с вороной наскучила. Это Генка Шестопал, парень с темными недобродушными глазами, с драмой короткого роста, со скандальной - заметим к слову - репутацией. Китель расстегнут, руки в карманах, движения какие-то нервно-пружинистые. Он вышел в пустой коридор вслед за девчонкой, которая вынесла туда швабру. - Что бу - удет! … - весело ужасаясь, сказала ему девочка про всю эту кутерьму. Она была тоненькая, светлая, зеленоглазая, ее звали Рита Черкасова. - А что будет? - меланхолически спросил Генка. - Будут метать икру, только и всего… - А кто это сделал-то? Я и н заметила, откуда она вылетела. - А зря. - Генка открыто разглядывал Риту. Другим девчонкам не под силу соперничать с ней, и она это знает, оттого и ведет себя с тем королевским достоинством, которому не приходится кричать о себе: имеющий глаза увидит и так… - Зря не заметила. Ты член бюро, с тебя будут спрашивать… Она дунула небрежно вверх, прогоняя падающую на глаза прядь волос, и хотела вернуться в класс, но Генка привалился спиной к двери. - " Что за женщина, - тихонько пропел он, - увижу и неме-е-ею.… Оттого-то, понимаешь, не гляжу…" - Пусти, ну! - Если это дело будет разбираться в верхах, - проговорил Генка бесстрастно, - можешь сказать, что ворону принес я. - Ты?! Очень мило с твоей стороны, - поразилась она. - Я жутко запустила английский, два раза отказывалась, а сегодня погорела бы точно. - А моя ворона умница, она это учла, - глядя в потолок, намекнул Генка. - Ну ладно, иди, а то телохранитель твой заволнуется. - Это он произнес уже другим тоном, едким и мрачным. - Из-за тебя? - Она смерила его взглядом и вернулась в класс. Генка вздохнул и пошел за ней. Наталья Сергеевна, все еще стоя на стуле, подумала вслух: - Так она не пойдет на руки. Надо хлеба на книжку.… Есть хлеб? - А как же! Черевичкина! - Это крикнул Костя Батищев, красивый парень в таких джинсах, какие в конце 60-x могли достать и натянуть на себя немногие.… Это его Генка назвал телохранителем Риты, и она действительно немедля оказалась рядом с ним. Они и за партой сидели вместе. И вообще их роман законным образом цвел на глазах у всех. Пышнотелая Черевичкина давно держала наготове полиэтиленовый мешочек с бутербродами. Не вынимая их оттуда, она отщипнула немножко. - Вороне Главжиртрест послал кусочек сыра, - продекламировал Михейцев, большой энтузиаст нынешнего переполоха. Он вырвал у нее мешочек. - Не жмотничай, тебе фигуру надо беречь… Класс продолжал ходить ходуном. * * * По коридору шагал Илья Семенович Мельников, учитель истории, - это его мы видели, когда он входил в школу. Худощавый лобастый человек. 45 ему? 48? Серебряный чубчик. Иронический рот и близорукость придают его облику некоторую надменность. Но стоит ему снять очки - выражение глаз станет беззащитным. Он чем-то на Грибоедова похож. Мельникова остановил шум за дверью девятого " В". Пришлось заглянуть: с нового учебного года он был здесь классным руководителем. То, что он увидел, было настоящим ЧП: класс радостно сходил с ума; учительница, явно забывшись, стояла на стуле; кольцом окружали ее ребята, ни один не сидел за партой; все шесть плафонов на потолке угрожающе раскачивались; спасибо, что не все шесть - на полную амплитуду! Мельников распахнул дверь и ждал не двигаясь. Просто глядел и вникал. Они застыли на местах. Мальчишки прекратили жевать конфискованные у Черевичкиной бутерброды. Опустив голову, закрыв щеки и уши обеими руками, умирала от стыда и страха Наталья Сергеевна. Она даже со стула забыла слезть, до того оцепенела. Мельников понял, что взрослых здесь не двое, как могло показаться, а он один. Оглядываясь на него, ребята побрели к своим партам. Наталья Сергеевна, неловко натягивая подол, слезла со стула. Только теперь, когда все расступились, Мельников увидел ворону. Она, словно специально, чтобы обратить на себя его внимание, покинула ломоносовский портрет и села на шкаф для наглядных пособий. Многие прыснули. - Илья Семенович, понимаете… - краснея, начала Наталья Сергеевна, - я давала на доске новую лексику, было все хорошо, тихо.… И вдруг - летит…. Я не выяснила, кто ее принес, или, может быть, она сама… - Сама, сама, что за вопрос! Погреться, - насмешливо перебил Мельников, глянув на закрытые окна. - А зачем передо мной оправдываться? Класс на редкость активен, у вас с ним полный контакт, всем весело, - зачем же я буду вмешиваться? Я не буду. - Он повернулся и вышел. В классе приглушенно засмеялись, потом притихли - кто затаил азартное любопытство (теперь-то что она будет делать?!), кто - сочувствие (зря мы ее подставили… все-таки совсем еще девчонка). - А, правда, что вы у него учились? - спросил Генка, с интересом наблюдавший за ней. Ответа не последовало. Прикусив губу, постояла в растерянности Наталья Сергеевна и вдруг выбежала вслед за Мельниковым. Догнала его в пустом коридоре. - Илья Семенович! - Да? - он остановился. - Зачем вы так? Илья Семеныч? Да, я виновата, я не справляюсь еще… Но вы могли бы помочь… - В чем же? Если вам нужна их любовь - тогда дело в шляпе: они, похоже, без ума от вас.… А если авторитет… - А вам теперь любовь не нужна? Мельников усмехнулся. - Любовь зла. Не позволяйте им садиться себе на голову, дистанцию держите, дистанцию! Чтобы не плакать потом.… А помочь не сумею: никогда не ловил ворон! Почему у нее горят щеки под его взглядом? Почему она поворачивается, как солдатик, и почти бежит, чувствуя этот взгляд спиной? В классе она, конечно, застала все то же бузотерство вокруг вороны. И - принялась держать дистанцию… С такой холодной угрозой она им сказала: " Silence! Take your places" 1), что сели они сразу и молча уставились на нее с опасливым ожиданием. Она подошла к окну, открыла первую раму.… Немного замешкалась, открывая вторую: шпингалет не поддавался. - Выбросит! - вслух догадалась Рита Черкасова. - Вспугнуть бы… - прошептал мечтательно чернявый Михейцев. Англичанка стояла спиной: надо было успеть, пока она не обернулась. И, прицелившись, Костя Батищев сильно и точно запустил в ворону тряпкой. Но слишком сильно и слишком точно - так, что даже ахнули: мокрая и оттого тяжелая тряпка накрыла птицу, сбила ее и только упростила учительнице дело. Она взяла этот трепыхающийся ком - и выкинула. Стало очень тихо. Наталья Сергеевна захлопнула окно и стала быстро-быстро перебирать и перелистывать на столе свои записи… - А мне мама говорила, что птичек убивать нехорошо, - меланхолически сказал переросток Сыромятников. - Без суда и следствия, - добавил Михейцев. Не очень послушной рукой Наташа стала выписывать на доске лексику к новому тексту. Но класс не унимался. - Наталья Сергеевна, ведь четвертый же этаж! В тряпке! Зачем вы так, Наталья Сергеевна! - волновались девочки. Напрасно она пыталась вернуться к английскому, напрасно стучала по столу и повторяла: - Stop talking! Silence, please! 2) - чужой язык раздражал их, пока не выяснили кое-чего на своем. Генка, ни слова не говоря, сердито - серьезно следил за событиями. Зато острил, розовый от злости и возбуждения, его соперник Костя Батищев: - Гражданская панихида объявляется открытой…. Покойница отдала жизнь делу народного образования. - Батищев, shut up! 3) - грозно сказала учительница. - А может, не разбилась? - предположил кто-то. - Я сбегаю, погляжу, можно, Наталья Сергеевна? Я мигом, - вызвался Сыромятников и уже встал и пошел. - Я даже принести могу - живую или дохлую, хотите? Наташа схватила его за рукав: - Вернись! - Ты не сюда, ты Илье Семеновичу принеси, - медленно, отчетливо произнесла Рита. - Пусть он видит, какие жертвы для него делаются… Это оскорбило Наталью Сергеевну до слез, она задохнулась и скомандовала на двух языках: - Черкасова, go out! Выйди вон! Рита дунула вверх, прогоняя падающую на глаза прядь, переглянулась с Костей и неторопливо, с улыбкой, ушла. Сыромятников - вслед за ней. - Интересно, за что вы ее? - сузил глаза Костя. - Ребятки, нам подменили учительницу! У нас была чудесная веселая девушка… - Батищев, go out! Я вам не девушка! - выпалила Наталья Сергеевна под хохот мужской половины класса. - Ну, все равно - женщина, я извиняюсь, - широко улыбаясь, продолжал Костя. - И вдруг - Аракчеев в юбке. - Думайте что хотите, но там, за дверью… Ве quick! 4) В знак протеста мальчишки застучали ногами, загудели.… У двери Костя посулил сострадательным тоном: - Так вы скоро одна останетесь… - Пожалуйста. Я никого не держу! - окончательно сорвалась учительница, бледная, как стенка, и отвернулась к доске, чтобы выписать там остаток новых слов… Поднялся и пошел к двери Михейцев. И его сосед. И в солидарном молчании поднялось полкласса, … а затем и весь класс. Уходя, Генка сказал: - " И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…" …Потемнело в глазах Натальи Сергеевны. Только слух различал, как еще одна группа встает, еще ряд пустеет.… Когда она открыла глаза, в классе сидела только одна перепуганная толстая Черевичкина. Ужаснулась Наташа и снова закрыла глаза. * * * Уроки кончились, школа работала в тот год в одну смену. Жизнь, правда, превращала эту одну - минимум в полторы. Вот гнется над тетрадками " словесница" Светлана Михайловна, гуляет по страницам ее толстый синий карандаш. И это, считайте, покой еще, почти досуг.… Вот она подняла голову, недоуменно прислушалась: музыка… Прекрасная и печальная музыка, совсем необычная для этих стен. Светлана Михайловна заложила тетрадку карандашом и встала, любопытство повело ее наверх, в актовый зал… Она тихонько входит. В зале свет не горит и пусто. Нужно сперва освоиться с полумраком, чтобы увидеть: на сцене у рояля сидит Мельников и играет пустым стульям. При чахлом свете заоконного фонаря ему клавиатуры не видно наверняка, - и не надо, выходит? Пальцы его сами знают все наизусть? - Так вот кто этот таинственный романтик! - бархатисто засмеялась Светлана Михайловна. Мельников вздрогнул, убрал руки с клавиш. - Да нет, вы играйте, играйте, я с удовольствием вас послушаю. Я только мрака не люблю, я включу? - И зажглись все плафоны. - Вот! Совсем другое настроение.… Это вы играли, какую вещь? Мельников вздохнул, но ответил: - " Одинокий путешественник" Грига. Помолчали. - Да… - теперь уже вздохнула Светлана Михайловна. - Настоящую музыку понимают немногие… Она сделала паузу, ожидая, что он подхватит ее мысль, но Мельников молчал, только пальцы его изредка задевали клавиши.… Продолжить пришлось самой Светлане Михайловне: - Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе предмета. Надо брать шире, верно? Черпать и рядом и подальше, и где только возможно! Всесторонне. И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче.… Если подумать хорошенько. Мельников согласился вежливо: - Если подумать - конечно. - А кстати: почему вы не спешите домой? Не тянет? Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил: - Дождь. - Дождь? - переспросила она недоверчиво. - Ну да, конечно. Разговор клеился плохо. - " В нашем городе дождь…" - негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова. - " Он идет днем и ночью…" Одним пальцем он подыграл ей мелодию. - " Слов моих ты не ждешь… Ла-ла-ла-ла…" Вдруг все плафоны погасли. Мимо застекленной двери, за которой оставался последний из нормальных источников света, прошла нянечка с ведром. Возможно, это был с ее стороны намек: закругляйтесь, мол, с вашей лирикой… - Я ведь пела когда-то, - поспешила заговорить Светлана Михайловна. - Было такое хобби! Когда я еще в Пензе работала, меня там, представьте, для областного радио записывали: " Забытые романсы" … И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится. - Вот бы послушать, - сказал Мельников. - Вы, правда, хотите? - встрепенулась Светлана Михайловна. - А что? Допустим, на большой перемене? Школьный радиоузел не балует же нас ничем человеческим - а тут всех разом приобщил бы к романсам! Питательно же! Это он пошутил? Холодновато как-то. А может, и едко. Впрочем, она перестала понимать все его шуточки - безобидные они или обидные? Вот и сейчас, не разобрав толком, ужалил он ее или ободрить хотел, - потускнела Светлана Михайловна, сникла. От самой головоломки этой. Затем, преодолев минутную слабость, потребовала: - Дайте мне сигарету. Мельников дал сигарету, дал прикурить и спустился в зал. Сел там, на один из стульев. Теперь они были разделены значительным пространством. Светлана Михайловна жадно затянулась и затем спокойно через весь зал сказала: - Зря злитесь, зря расстраиваетесь.… И зря играете " Одинокого пешехода". - Путешественника, - поправил он. И зачем-то перевел на английский: - " Alone traveller". - Вот-вот, - подхватила Светлана Михайловна. - Ничего ей не будет. Ее простят - и дирекция, и вы в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить… Закрыв глаза, Мельников откинулся на спинку стула. Шумел за окнами дождь. Светлана Михайловна подошла к Мельникову. - Что с вами? - спросила она, страстно желая понять. - Почему вы стали таким? - Каким? - Мельников спросил, не открывая глаз. - Другим! Он вдруг подмигнул ей и прочитал: - Не властны мы в самих себе, И в молодые наши леты Даем поспешные обеты, Смешные, может быть, Всевидящей судьбе. Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно.… И - навсегда. - Еще бы, - осторожно поддержала Светлана Михайловна. - Классик. - Кто? Глаза ее устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин - ни дать ни взять, школьница у доски. - Похоже на Некрасова. Нет? Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для нее викторины. - Тю.… Не Тютчев? - Холодно. - Фет? - Холодно. Это не из школьной программы. - Сдаюсь… - Баратынский. - Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, - раздражилась вдруг Светлана Михайловна. - Баратынский! - А его уже перевели, вы не слышали разве? Она смотрела озадаченно. - Перевели недавно, да. В первостепенные. За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой: - Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения. Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал: - Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке… Он поднялся, чужой, холодно поблескивающий стеклами очков, в черном пальто, накинутом на плечи… Она поняла, что его уже не вернешь, и мстительно спросила вслед: - Вас, очевидно, заждалась ваша мама? - Очевидно. До свидания. Хлопнула дверь. Сидит Светлана Михайловна в полутемном зале одна, слушает гулкие шаги, которые все дальше, все тише. Черт бы подрал его с этими шуточками! Учитель не имеет права на них! Учитель - это же ясность сама, ему противопоказана двусмысленность.… Разве не так? * * * Они встретились в булочной - учитель и ученик. - Пять восемьдесят - в кондитерский, - сказал ученик кассирше. Он был интеллигентный, симпатичный - и почти совсем сухой, в то время как на улице наяривал ливень, отвесный, как стена. - Двадцать две - хлеб, - сказал Мельников. И тут парень, отошедший с чеком, заметил его. - Илья Семенович! - Виноват… - Дождь сделал непрозрачными мельниковские очки. Пришлось их снять. - Боря Рудницкий, если не ошибаюсь? - Так точно! Вот это встреча! … Дальнейшее происходило в кабине серой " Волги". Борис сидел с шофером, Мельников - сзади, засовывая хлеб в портфель. - Ну, вот… так-то веселей, чем мокнуть. Приказывайте, Илья Семенович, куда вам? - Хотелось бы домой, на старый Арбат, там переулок… - Отлично. Толик, слыхал? - обратился Борис к шоферу; тот кивнул и дал газ. - Все там же живете, все там же работаете… - с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис. - Да. Боря, а что означает сия машина? - В тоне Мельникова благожелательное удивление. - Как что? - засмеялся Борис. - Простую вещь означает: что в моем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе, … месит грязь, рискует в гололед.… Не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! С гораздо более высоким КПД вас можно использовать… Борис говорил это с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним… - Расскажи о себе, - переключил его Мельников. - А что я? Я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет. - Женат? - Свободен, - юмор Бориса утратил долю своей естественности. - Да, кстати, ведь там у вас обосновалась одна наша общая знакомая? … Как она? - Рано судить, - с заминкой ответил Мельников. - Есть свои трудности, но у кого их нет? - Так ведь она обожает их, трудности! Настолько, что создает их искусственно. Себе-то ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает… Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало. Вдруг, разом потеряв свой " амортизирующий" юмор, бывший ученик, повернулся к Мельникову и жарко заговорил: - Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет: " Прости меня", швыряет цветы и бежит от тебя! Бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию. На год командировочка! Сами знаете, как они любят посылать неженатых! Да еще в страны НАТО! Про свои чувства я уж и не говорю… Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни.… Чтобы закруглить эту тему без надсады и зла, Борис сказал: - А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку? - В жизни всему уделяется место, Рядом с добром уживается зло… Если к другому уходит невеста, То неизвестно, кому повезло! Огни, огни… Лиц мы не видим. - Или я неправ? - Прав, Боря, прав.… Здесь можно остановить? - Так ведь еще не ваш переулок… я ж помню его! - А неважно, я дворами - короче… Спасибо. Мне еще в аптеку… - А вот и она, - сказал шофер Толик. - Благодарю… Прав ты, Боря, в том, что мой КПД - он и впрямь мог быть существенно выше… Хлопнула дверца. " Волга" сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед. * * * Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыкая вилкой и глядя в " Известия". Его мать - старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами - сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека - Демосфена? Демокрита? Геродота? - словом, кого-то из них. - Кто-нибудь звонил? - поинтересовался Мельников. - Звонили… - Полина Андреевна не оживилась от вопроса. - Кто же? - Зрители. - Кто-кто? - переспросил Мельников. - Зрители кинотеатра " Художественный" - терпеливо объяснила мать. - Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать.… У них 291-96, а у нас 241-96… вот и сцепились. - Ну, это поправимо. - А зачем поправлять? Не надо! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу, … а то я уж людскую речь стала забывать! Мельников засмеялся, покрутил головой. - Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Святейший Синод? Старуха, не обратив внимания на эту издевку (над кем и над чем, спрашивается?), продолжала свое: - Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои 76 лет твоя мать еще не онемела… Она еще, старая грымза, хочет новости знать - о том, о сем.… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются.… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса - так ей бы на неделю хватило, … всё-ё бы жевала… - Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… - Он честно попытался вспомнить. - Говорил я тебе, что к нам пришла работать Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Наташа Горелова, выпуск семилетней давности.… Бывала она здесь… Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом: - Ну как же. У неё роман был с этим… - С Борей Рудницким. Ну, вот тебе и все новости. - Мельников направился в свою комнату. - Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок… Теперь он у себя. Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи - под самым потолком. Это не нынешние подписные собрания сочинений со знакомыми всем корешками, - нет, у этой библиотеки еще довоенный базис, старые издания - в большинстве. На стене одна репродукция - с известной картины " Что есть истина? " Николая Ге. Диспут Понтия Пилата с Христом: для римского прокуратора Иудеи в слове " истина" - труха, но Сын Божий, хоть и близок к мукам Голгофы, а слова этого уступать, не намерен… Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол. На столе, в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжка из серии " Библиотека современной фантастики" и давно сделавшийся библиографической редкостью (а некогда еще и способный схлопотать своему владельцу беду!) журнал " Каторга и ссылка" … Илья Семенович расслабил узел галстука, повалился на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему… Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец, до чего-то додумавшись, резко поднялся, чтобы забрать от мамы к себе переносной телефонный аппарат. Когда он, путаясь в длинном перекрученном шнуре, направился к себе, Полина Андреевна весело окликнула его: - Слушай, а привел бы ты ее к нам! Ведь будет же что вспомнить… - Например? - Ну как же. Например, как ты сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать? … Как уставятся молитвенно… - Мама! - Что? Или я сочиняю! Это что-нибудь да значило, а? Уж не знаю, куда глядел этот ее парень… - Будет, мама, ты увлеклась, - перебил Мельников, рассерженно недоумевая (о чем это она?! что за бред!), и, потянув за собой телефонный шнур, ушел к себе, заперся. - Нет, обязательно приведи! - в закрытую дверь сказала Полина Андреевна. - Скажи, я пригласила… Разговор этот, похоже, взбесил Мельникова. Он лежал и смотрел на телефон, стоящий на полу, как на заклятого врага. Отвернется в книгу. Потом посмотрит опять.… Пресек, наконец, сомнения, набрал номер. - Алло? Алло? - неразборчивым клекотом ответила трубка. Мельников, после нелепо долгой паузы, спросил: - Скажите, что у вас сегодня? … Это кинотеатр? … Нет… Странно… Он надавил ребром ладони на рычажки, стукнул себя чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова. - Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки.… От неловкости - в нелепость! Мельников говорит.… Дело вот в чем…. Я видел, как вы уходили зареванная.… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой ощипанной вороны… Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой. - Ах, сами.… Ну, добро. Добро. Извините. Он сидит с закрытыми глазами. Резко обозначена впадина на щеке. Пятница Первый утренний звонок в 8.20 дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания. Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются. Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени… - Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке… - Да что вы? Это интересно… - Ну, вас, Игорь Степанович! … Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла - и свалилась! - Аллочка, имейте совесть! - так обращались, время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно злило учителей. - Угу.… Угу.… Угу… - протяжно, в нос произносит Аллочка. - Угу, … Кисленьких.… Угу.… Как всегда.… Угу, … Грамм двести - триста. Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато - ласково: - Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи.… Вот так. Не обижаешься, что я говорю " ты"? - Нет, конечно. - Еще бы! Здесь теперь твой дом - отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво… - Я не обособляюсь. - Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете? - Транспортир - большой, деревянный. - На шкафу… Мельников говорил в углу со старичком-географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее: - Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой пришел к религии? И почему ушел от нее? Для кого-то это вопрос вопросов, - для меня, к примеру.… А здесь это эффектный ход! … Старичок географ смущенно моргал, словно сам был автором ругаемой книжки. Мельников замолчал. До него донесся сетующий насморочный голос учительницы начальных классов: - И все время на себя любуются! Крохотули такие, а уже искокетничались все… Им говоришь: не ложите зеркальце в парту! Его вообще сюда таскать запрещается. - Ложат, будто не слышали… Вчера даже овальное, на ручке ложили - представляете? - Послушайте… нельзя же так! Говорившая обернулась и уставилась на Мельникова, как и все остальные. Чем это он рассержен так? - Я вам, вам говорю. Вы учитель, черт возьми, или… - Вы - мне? - опешила женщина. - " Ложить" - нет такого глагола. То есть на рынке-то есть, а для нас с вами - нету! Голубушка, Таисия Николаевна, как не знать этого? Не бережете свой авторитет, так пощадите чужие уши! … Его минутная ярость явно перекрывала повод к ней. Он и сам это почувствовал, отвернулся, уже жалея, что ввязался. Учительница начальных классов издала горлом булькающий сдавленный звук и быстро вышла… Светлана Михайловна - за ней: - Таисия Николаевна! Ну, зачем, золотко, так расстраиваться? … Потом была пауза, а за ней - торопливая разноголосица: - Время, товарищи, время! - Товарищи, где шестой " А"? - Шестой " А" смотрит на вас, уважаемая… (речь шла о классном журнале). - Лидия Иванна, ключ от физики у вас? - Там открыто. Только я умоляю, чтобы ничего не трогали… Вчера мне чуть не сорвали лабораторную… Светлана Михайловна вернулась взбудораженная, красная, сама не своя. Перекрыв все голоса, она объявила Мельникову: - Вот, Илья Семенович, в чужом-то глазу мы и соломинку видим.… Весь ваш класс не явился на занятия. В раздевалку они не сдали ни одного пальто, через минуту второй звонок, а их никто не видел.… Поздравляю. Стало тихо в учительской. У Ивана Антоновича, у географа, что- то с грохотом посыпалось из портфеля, куда он засовывал книжку. Оказывается, он яблоками отоварился спозаранок и - без пакета… - Я так и знала, что без Анны Львовны что-нибудь случится, - добавила Светлана Михайловна, ища взглядом Мельникова и - странное дело! - не находя. Отгороженный столом, Илья Семенович сидел на корточках и помогал старику собрать его несчастные яблоки (на глаз можно было определить, что - кислятина!). Они вдвоем возились там - " история с географией", а учителя саркастически улыбались. - Чей у них должен быть урок? - спросил Мельников; он показался без очков над столом. - Мой, - объявила Наташа. И ножка ее отфутболила к Мельникову запылённое яблоко. * * * Мельников осматривался, стоя без пальто у дверей школы. Двор был пуст. Кувыркались на ветру прелые листья, качались молоденькие оголенные деревца. С развевающимся шарфом Илья Семенович пошел вдоль здания. С тыльной стороны пристраивали к школе мастерские. Там был строительный беспорядок, стабильный, привычный, а потому уже уютный: доска, например, водруженная на старую трубу из котельной, образовала качели, леса и стальные тросы применялись для разных гимнастических штук; любили также пожарную лестницу.… Здесь можно было переждать какую-нибудь опасность, покурить, поговорить с девчонкой - словом, свой девятый " В" Мельников не случайно обнаружил именно здесь. Его увидели. Кто-то первый дал сигнал тревоги, кто-то рванулся " делать ноги", но был остановлен.… До появления Мельникова они стояли и сидели на лесах группками, а теперь все сошлись, соединились, чтобы ожидаемая кара пришлась на всех вместе и ни на кого в частности… Генка Шестопал наблюдал за событиями сверху, с пожарной лестницы; он там удобно устроился и оставался незамеченным. Мельников разглядел всю компанию. Они стояли, разлохмаченные ветром, в распахнутых пальто… Портфели их сложены на лесах. - Здравствуйте, - сказал Илья Семенович, испытывая неловкость и скуку от предстоящего объяснения. - Здрасьте… - Они старались не смотреть на него. - Бастуем, следовательно? Они молчали. - Какие же лозунги? Сыромятников выступил вперед. Если лидер - он, поздравить этих архаровцев не с чем… - Мы, Илья Семенович, знаете, за что выступаем? За уважение прав личности! И многие загудели одобрительно, хотя и посмеиваясь. Сыромятников округлил свои глазки, неплохо умеющие играть в наив. Столь глубокие формулировки удавались ему не часто, и он осмелел. - Надо, Илья Семенович, англичаночку призвать к порядку. Грубит. Поглядел Мельников на длинное обиженное лицо этого верзилы - и не выдержал, рассмеялся. Костя Батищев перекинулся взглядом с Ритой и отодвинул Сыромятникова. - Скажи, Батя, скажи… - зашептали ему. Костя заговорил, не вынимая рук из косых карманов своей замечательной теплой куртки: - Дело вот в чем. Сперва Наталья Сергеевна относилась к нам очень душевно… - За это вы сорвали ей урок, - вставил Мельников. - Разрешите, я скажу свою мысль до конца, - самолюбиво возразил Костя. - Прежде всего, вернемся в помещение. Я вышел, как видите, без пальто, а у меня радикулит… Ребята посмотрели на Костю; он покачивал головой; явно ощущал красивый этот парень свою власть и над ними и над этим стареющим продрогшим очкариком… - А вы идите греться, Илья Семенович, - позволил Батищев с дружелюбным юмором. - Не рискуйте, зачем? А мы придем на следующий урок. - Демидова, ты комсорг. Почему ж командует Батищев? - не глядя на Костю, спросил Мельников. Маленькая Света Демидова ответила честным взором и признанием очевидного: - Потому что у меня воля слабее. - А еще потому, что комсорг - это рабочая аристократия, - веселым тонким голосом объявил Михейцев. - Пошутили - и будет, - невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки. - А мы не шутим, Илья Семенович, - солидно и дружелюбно возразил Костя. - Мы довольно серьезно настроены… - А если серьезно… тогда получите историческую справку! - молодеющим от гнева голосом сказал учитель. - Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к " высшей мере" приговорили - кружок, где молодой Достоевский был, … где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это - гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову - мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава Богу, острогом. …Или другое: из Орловского каторжного централа просочились мольбы заключенных о помощи: там применялись пытки… В таких случаях ваши ровесники не являлись в классы. Бастовали. И называли это борьбой за права человеческой личности.… Как Сыромятников. Такая аналогия смутила ребят. Не сокрушила, нет, а именно смутила. До некоторой степени. А Мельникову показалось, что лекция его до абсурда неуместна здесь, … что ребятам неловко за него! - И что… помогали они? Ихние забастовки? - трусливо вобрал Сыромятников голову в плечи. Ответа не последовало. - Предлагаю " не удлинять плохое", как говорили древние. Не слишком это порядочно - сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы. А? - Илья Семенович оглядел их всех еще раз и повернулся, чтобы уйти восвояси: аргументы он исчерпал, а если они не сработали, сцена становилась глупой. Но тут он увидел бегущую сюда Наташу. Ребята насторожились, переглянулись: теперь учителей двое, они будут снимать стружку основательнее, злее.… За ворону, за срыв уроков вчера и сегодня, за все… Наталья Сергеевна была, как и Мельников, без пальто, но не мерзла - от возбуждения. Блестя сухими глазами, она сказала легко, точно выдохнула: - Я хочу сказать…. Вы простите меня, ребята. Я была неправа! И - девятый " В" дрогнул: в школе тех лет нечасто слышали такое от учителей, не заведено было. Произошло замешательство. - Да что вы, Наталья Сергеевна! - хором заговорили девочки, светлея и сконфуживаясь. - Да что вы… - заворчали себе под нос мальчишки. - Нет, вы тоже свинтусы порядочные, конечно, но и я виновата… Срывающийся голос откуда-то сверху сказал взволнованно: - Это я виноват! Ворона-то - моя… Все задрали головы и увидели забытого наверху Генку. Он еще что-то пытался сказать, спускаясь с лестницы, но все потонуло во взрыве смеха по его адресу. Обрадовался разрядке девятый " В"! … - А я на Сыромятникова подумала! - Что вы, Наталья Сергеевна, я ж по крупному рогатому скоту! …Мельников, стоя спиной к ним, завязывал шнурок на ботинке и горевал о том, что сполна избавиться теперь от жидкой глины, на обувь налипшей, получится только дома; а как в этом виде на уроки являться? Ветер трепал его шарф и волосы. У него было такое чувство - неразумное, конечно, но противное, - будто вся компания смеется над ним. И Наташа тоже. * * * Потом урок английского шел своим чередом. Зная, что они похитили у Натальи Сергеевны уйму времени, ребята старались компенсировать это утроенным вниманием и активностью. - What is the English for 5) … ехать верхом? - спрашивала звонко Наташа. В приливе симпатии к ней поднимался лес рук. Все почему-то знали, как будет " ехать верхом"! - To ride-rode-ridden! - бодро рапортовал Сыромятников. Даже он знал! Но тут вошла в класс Светлана Михайловна. Все встали. - Ах, все-таки пожаловали? - удивленно сказала она. - Извините, Наталья Сергеевна. Я подумала, что надо все-таки разобраться. В чем дело? Кому вы объявили бойкот? Садитесь, садитесь. Воспользовались тем, что завуч бюллетенит, что учительница молодая… так? - Она ходила по рядам. - Только не нужно скрытничать. Никто не собирается пугать вас административными мерами. Я просто хочу, чтобы мы откровенно, по-человечески поговорили: как это вас угораздило - не прийти на урок? Чья идея? Молчит 9-ый " В" в досаде и унынии: опять двадцать пять! - Так мы уже все выяснили! - сказал Батищев. - Наталья Сергеевна сама знает, - подхватила Света Демидова. - Да… у нас уже все в порядке, Светлана Михайловна, - подтвердила Наталья Сергеевна. - О… Так у вас, значит, свои секреты, свои отношения… - Светлана Михайловна улыбалась ревниво. - Ну-ну. Не буду мешать. По классу облегченный вздох прошелестел, когда она вышла.
* * *
Школьная нянечка, тетя Граня, выступала в роли гида: показывала исторический кабинет трем благоговейно притихшим первоклассникам. - Вишь, как давно напечатано. - Она подвела их к застекленному стенду с фотокопиями " Колокола", " Искры" и пожелтевшим траурным номером " Правды" от 22 января 1924 года. - Ваших родителей, не только что вас, еще не было на свете… Вот ту газету читали тайно, за это царь сажал людей в тюрьму! - Или в концлагерь, - компетентно добавил один из малышей. - Ишь ты! Не, до этого уже после додумались… А ну, по чтению у кого пятерка? - У него, - сказали в один голос две девочки, - у Скороговорова! - Ну, Скороговоров, читай стишок. Она показывала на изречение, исполненное плакатным пером: Шестилетний Скороговоров, красный от усилий и от общего внимания, громко прочел два слова, а дальше затруднился. Тут вошел Мельников. - Это, Илья Семеныч, из первого " А" малышня, - спокойно ответила на его недоумение тетя Граня. - У них учительница вдруг заболела и ушла, а что им делать - не сказала. Вот мы и сделали посещение… А трогать ничего не трогали. - Ну-ну, - неопределенно сказал Мельников и подошел к окну. Внезапно он понял что-то… - А как зовут вашу учительницу? - спросил он у малышей. - Таисия Николаевна! - ответил Скороговоров. А одна из девочек сказала, переживая: - На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было. Мельников понял: да, та самая, которую он унизил за вульгарный глагол… " Ложат зеркало в парту" … Господи, а как надо было? Ясно одно: не так, как он. Иначе! - Илья Семеныч, а вот как им объяснить, таким клопам, выражение " вещим оком"? Сама-то понимаю, а сказать… Рассеянный, печальный, Мельников не сразу понял, чего от него хотят. Взгляд тети Грани приглашал к плакату. - Ну, вещим - пророческим, значит. Сверхпроницательным… Первоклассники смотрели на него, мигая. - Спасибо вам, - Граня поджала губы и заторопила детей: - Пошли в химию, не будем мешаться…
* * *
…Эта комната фактически принадлежала ему, Мельникову. Ничего тут особенного: карты на стенах. Два-три изречения. Вместительный книжный шкаф - там сочинения Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле… Плюс избранное из классиков марксизма, конечно (Илья Семенович был в особом контакте с ранним Марксом, с молодым…). Доска тут - но не школьная, а лекционная, поменьше. Илья Семенович провел пальцами по книжным корешкам. Поднял с пола кнопку и пришпилил свисавший угол карты… Потом взял мелок и принялся рисовать на доске что-то несуразное. Он оклеветал самого себя: сначала вышел нос с горбинкой, потом его оседлали очки, из-под них глянули колючие глаза… Вот очерк надменного рта, а сверху, на черепе, посажен белый чубчик, похожий на язык пламени… Все преувеличено, все гротеск, а сходство схвачено, и еще как остро! Мельников подумал и туловище нарисовал…птичье! Отошел, поглядел критически - и добавил кольцо, такое, как в клетке с попугаем. Теперь замысел прояснился: тов. Мельников - попугай. Но Илья Семенович был недоволен. Туловище он стер и на сей раз несуетливыми, плавными штрихами любовно обратил себя в верблюда! И опять ему показалось, что это не то… И не дилетантская техника рисунка смущала его, а существо дела: это шел " поиск себя" …
* * *
На доске были написаны темы: 1. Образ Катерины в драме Островского " Гроза". 2. Базаров и Рахметов (сравнительная характеристика). 3. Мое представление о счастье". Девятый " В" писал сочинение. Светлана Михайловна бесшумно ходила по рядам, заглядывала в работы, давала советы. Иногда ее спрашивали: - А к " счастью" эпиграф обязательно? - Желательно. - А выйти можно? - Только поживей. Одна нога там, другая - тут… Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: " Счастье - это, по-моему…" Определение не давалось. Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила… Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно… Да и стоит ли? Светлана Михайловна остановилась перед ним: - И долго мы будем вертеться? Генка молчал, насупившись. - Ну, соберись, соберись! - бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы. - Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур… Кто ясно мыслит, тот ясно излагает! … …И снова рабочая тишина.
* * *
Была большая перемена. Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног… Школьный радиоузел вещал: " …Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой " Б", за дежурство по школе - восьмой " Г". Второе и третье места поделили…" Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа. - Что с вами? У вас такое лицо… - Какое? - Чужое. - Это для конспирации. Наташа спросила, чтоб растормошить его: - Да, мы не доспорили: так как насчет " дистанции", Илья Семеныч? Держать ее… или как? Мельников ответил серьезно, не сразу: - Не знаю. Я, Наталья Сергеевна, больше вам не учитель. - Вижу! - огорченно и дерзко вырвалось у нее. Помолчали. - Где же наши? - Наташа оглядывалась и не находила никого из 9-го " В". - Пишут сочинение. У меня отобрали под это урок. - Вам жалко? - Жалко, что не два. Слова были сухие и ломкие, как солома. - Пойдемте посмотрим, - предложила Наташа, и Мельников пожал плечами, но пошел за ней к двери 9-го " В" - по инерции, что ли… Наташа заглянула в щель: - " Мое представление о счастье" … Надо же! Нам Светлана Михайловна таких тем не давала, мы писали все больше про " типичных представителей" … А физиономии-то какие: серьезные, одухотворенные… Слышит ли он ее? О чем думает? - А Сыромятников списывает! - углядела Наташа. - Чужое счастье ворует… - Это будет перед вами изо дня в день, налюбуетесь, - отозвался Мельников. Гудела, бурлила, смеялась большая перемена. Ребячья толкотня напоминала " броуново движение", как его рисовали в учебнике Перышкина. - Не понимаю, как они пишут такую тему, - вздохнула Наташа. - Это ж невозможно объяснить - счастье! Все равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик… - Никаких зайчиков. Все напишут, что счастье в труде, в борьбе… Он был сейчас похож на праздного, постороннего в школе человека. Что это - позиция? Поза? Тоска? Открылась дверь, выглянула Светлана Михайловна. Дверью она отгородила от себя Наташу, видела одного Мельникова. - Может быть, зайдете? - предлагает она. Но, перехватив его взгляд, оборачивается: ах, вот что! Воркуете? Но нельзя ли подальше отсюда, здесь работа идет, сказал ее взгляд. Резко закрылась за ней дверь. Прозвенел звонок. - У меня урок, - говорит Наташа. - А я свободен, - с шалой усмешкой, с вызовом даже отвечает Мельников, словно он неприкаянный, но гордый люмпен, а она - уныло-старательный клерк. И они разошлись.
* * *
Девятый " В" писал сочинение второй урок подряд, не разогнувшись и в перемену. Молча протянула Светлане Михайловне свои листки Надя Огарышева, смуглая тихоня. Генка взял себя в руки и дописал наконец первую фразу: " Счастье - это, по-моему, когда тебя понимают". Когда он поднял голову, Светлана Михайловна растерянно глядела в сочинение Огарышевой. - Надюша… золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты понаписала, а? Ты себе отчет отдаешь? - Она сконфуженно, натянуто улыбалась, глядя то в листки, то на ученицу, а в глазах у нее была паника. - Я всегда за искренность, ты знаешь… потому и предложила вам такую тему! Но что это за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то… - Я, Светлана Михайловна… думала… что вы… - Надя Огарышева стоит с искаженным лицом, наматывает на палец колечко волос и выпаливает наконец: - Я дура, Светлана Михайловна! Ой, какая же я дура… - Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность. - Светлана Михайловна говорила уже мягче: девочка и так себя казнит… Класс с интересом следил за разговором, почти все оторвались от своей писанины. - А чего ты написала, Надь? - простодушно спрашивает Черевичкина. - Ну, не хватало только зачитывать это вслух! - всплеснула руками Светлана Михайловна и строго окинула взглядом растревоженный класс: - В чем дело, друзья? Почему не работаем? - А почему не прочесть? - напирал Михейцев. - А вдруг мы все, вроде Огарышевой, неправильно пишем? - Успокойся, тебе такое в голову не придет… Понятно, что такие слова только подогрели всеобщую любознательность… Даже сквозь смуглоту Надиной кожи проступила бледность. Она вдруг сказала: - Отдайте мое сочинение, Светлана Михайловна. - Вот правильно! Возьми и порви, я тебе разрешаю. И попробуй написать о Катерине, может быть, успеешь… И никогда больше не пиши такого, что тебе самой же будет стыдно прочесть! - А мне не стыдно, Светлана Михайловна. Я прочту! - Ты… соображаешь?! - всплеснула руками Светлана Михайловна. - В классе мальчики! - Но если вам можно знать, то им и подавно, - объявила Рита. Класс поддержал ее дружно и громко. - Замолчите! Отдай листки, Огарышева! - Не отдам, - твердо сказала Надя. - Ну хорошо же… Пеняй на себя! Делайте что хотите! - обессилев, сказала Светлана Михайловна и, высоко подняв плечи, отошла в угол класса… - Молчишь? Нет, теперь уж читай! Повадился мельниковский класс срывать уроки! Сейчас это выражалось в демонстративном внимании, с каким они развесили уши… Надя Огарышева читала крамольное сочинение срывающимся голосом, без интонаций: - " …Если говорить о счастье, то искренно, чтобы шло не от головы. У нас многие стесняются написать про любовь, хотя про нее думает любая девчонка, даже самая несимпатичная, которая уже не надеется. А надеяться, по-моему, надо! …" Тишина стояла такая, что даже Сыромятников, который скалился своей лошадиной улыбкой, вслух засмеяться не рисковал. Девчонки - те вообще открыли рты… - " Я, например, хочу встретить такого человека, который любил бы детей, потому что без них женщина не может быть по-настоящему счастливой. Если не будет войны, я хотела бы иметь двоих мальчиков и двоих девочек…" Сыромятников не удержался и свистнул в этом месте, за что получил книгой по голове от коротышки Светы Демидовой. Надя продолжала, предварительно упрямо повторив: - " …двоих мальчиков и двоих девочек! Тогда до конца жизни никто из них не почувствует себя одиноким, старшие будут оберегать маленьких, вот и будет в доме счастье. Когда в последнее время я слышу плохие новости или чье-нибудь нытье, то думаю: но не закрываются же роддома, действут, - значит, любовь случается и нередко, а это значит, что грешно клеветать на жизнь, грешно и глупо! Вспоминается, как светилась от радости Наташа Ростова, когда она, непричесанная, в халате, забывшая о приличиях высшего света, выносит гостям пеленку - показать, что у маленького желудок наладился… Здесь Толстой влюблен в жизнь и в образ матери! Кстати, именно на этих страницах я поняла, что Толстой - окончательный гений! " Светлане Михайловне демонстративно весело стало: - Ну слава Богу! А мы все нервничали: когда же Огарышева окончательно признает Толстого?! А Надя пропустила издевку мимо ушей и сказала последнюю фразу: - Я ничего не писала о труде. Но разве у матерей мало работы? Класс молчал. Надя стояла у своей второй парты с листками и глядела не на товарищей, а в окно, и все мотала на палец колечко волос… - Ну и что? - громко и весело спросил учительницу Генка. И весь девятый " В" подхватил, зашумел - облегченно и бурно: - А действительно, ну и что? Чем это неправильно? - Ну, знаете! - только и сумела сказать Светлана Михайловна. Куда-то подевались все ее аргументы… Она могла быть сколь угодно твердой до и после этой минуты, но сейчас, когда они все орали " ну и что? ", Светлана Михайловна, вдруг утратив позицию, почувствовала себя ужасно, словно стояла в классе голая… А Костя Батищев нашел, чем ее успокоить: - Зря вы разволновались, Светлана Михайловна: она ведь собирается заиметь детей от законного мужа, от своего - не чужого! - А ну хватит! - кричит Светлана Михайловна и ударяет изо всех сил ладонью по столу. - Край света, а не класс… Ни стыда, ни совести! Потом у нее наверняка болела ладонь…
* * *
Дверь кабинета истории приоткрыла немолодая женщина в платке и пальто, с пугливо-внимательным взглядом. - Разрешите, Илья Семенович? - Входите… Женщина боком вошла, подала ему сухую негибкую руку: - Здравствуйте… - Напрасно вы ходите, товарищ Левикова, честное слово. - Почему… напрасно? - Она присела и вынула платок. - Я уж не просто так, я с работы отпрашиваюсь… - Не плакать надо передо мной, а больше заниматься сыном. - Но вчера-то, вчера-то вы его опять вызывали? В дверь заглянула Наташа: - Илья Семенович… Извините, вы заняты? Он покосился и жестом предложил ей сесть, не ответив. - Я только две минуточки! - жалобно обратилась родительница теперь уже к Наташе. Та смущенно посмотрела на Мельникова, села поодаль. - Я говорю, вчера-то вы опять его вызывали… - Вызывал, да. И он сообщил нам, что Герцен уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию. Вместе с Марксом. Понимаете - Герцен! Это не укладывается ни в одну отметку. - Вова! - громко позвала женщина. Вова, оказывается, был тут же, за дверью. Он вошел, морща нос и поводя белесыми глазами по сторонам. Левикова вдруг дала ему подзатыльник. - Чего дерешься-то? - хрипло спросил Вова; он, конечно, ожидал этого, но попозже; он недопонял, почему сразу, уже на входе… - Ступай домой, олух, - скорбно сказала ему мать. - Дома я тебе еще не такую революцию сделаю… И заграницу… - Это не метод! - горячо сказала Наташа, когда Вова вышел, почесываясь. Левикова поглядела на нее, скривила губы и не сказала ничего. Обратившись к Мельникову, ее лицо опять стало пугливо- внимательным. И все время был наготове носовой платок. - Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила… Ну, выгонят его из Дома пионеров, из ансамбля этого… И куда он пойдет? Вот вы сами подумайте… Обратно во двор? Хулиганить? Мельников испугался, что она заплачет, и перебил, с закрытыми глазами откинувшись на спинку стула: - Да не поставил я единицу! " Три" у него. " Три" … удовлетворительно… - Вот спасибо-то! - встала, всплеснув руками, женщина. - Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас, - взмолился Илья Семенович. - Не ради меня, нет… - начала было Левикова, но он опять ее перебил: - Ну во всяком случае, не ради того, чтобы Вова плясал в этом ансамбле… Ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете! Уже стоя в дверях, Левикова снова посмотрела на Наташу, на ее ладный импортный костюмчик, и недобрый огонь засветился в ее взгляде. Она вдруг стала выкрикивать, сводя с кем-то старые и грозные счеты; такой страсти никак нельзя было в ней предположить по ее первоначальной пугливости: - Память? Память - это верно, плохая… И речь… А вы бы спросили, почему это? Может, у него отец… потомственный алкоголик? Может, парень до полутора лет головку не держал, и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе доходягой дразнят! Слезы сдавили ей горло, и она закрыла рот, устыдившись и испугавшись собственных слов. - Извините. Не виноваты вы… И которая по русскому - тоже говорит: память… и по физике… И Левикова вышла. Молчание. Наташе показалось, что угрюмая работа мысли, которая читалась в глазах Мельникова, не приведет сейчас ни к чему хорошему. Поэтому с искусственной бодростью сказала: - А я вот за этой партой сидела! … Он озадаченно поглядел на стол, на нее… - Извините меня, Наташа. Он вышел из кабинета истории…
* * *
…и рванул дверь директорского кабинета. Сыромятников, почему-то оказавшийся в приемной, шарахнулся от него. Директор, Николай Борисович, собирался уходить. Он был уже в плаще и надевал шляпу, когда появился Мельников. - Ты что хотел? - спросил директор, небрежно прибирая на своем столе. - Уйти в отпуск. - Мельников опустился н стул. - Что? - Николай Борисович тоже сел - просто от неожиданности. - Как в отпуск? Когда? - Сейчас. - В начале года? Да что с тобой? - Николая Борисовича даже развеселило такое чудачество. - Я, видимо, нездоров… - Печень? - сочувственно спросил директор. - Печень не у меня. Это у географа, у Ивана Антоновича… - Прости. А у тебя что? - Да так…общее состояние… - Понимаю. Головокружения, упадок сил? Понимаю… - Могу я писать заявление? - Илья, а ты не хитришь? Может, диссертацию надумал кончать? - прищурился Николай Борисович. Мельников покрутил головой. - Это уже история… - А зря. Я даже хотел тебе подсказать: сейчас для твоей темы самое время! - Прекрасный отзыв о научной работе… и могучий стимул для занятий ею, - скривился Мельников и, отойдя к окну, стал смотреть во двор. Николай Борисович не обиделся, лишь втянул в себя воздух, словно заряжаясь новой порцией терпения: он знал, с кем имеет дело. - Слушай, ты витамин B-12 не пробовал? Инъекции в мягкое место? Знаешь, моей Галке исключительно помогло. И клюкву - повышает гемоглобин! И печенку - не магазинную, а с базара… - Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет. - Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе… Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог… Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно. - А если у меня как раз настолько? Кто это может установить? - Медицина, конечно. Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи. - Мамаша как поживает? - Спасибо. Кошечку ищет. - Что? - Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на " Птичьем рынке"? Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова. - Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… - И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо: - А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, - удачно… Мельников молчал. - Слышишь, что говорю-то? - Нет. Ты ведь меня не слышишь. Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь - спинами друг к другу. - А ты подумал, кем я тебя заменю? - рассердился Николай Борисович. - Замени собой. Один факультет кончали. Директор посмотрел на него саркастически. - У меня же " эластичные взгляды", я легко перестраиваюсь, для меня " свежая газета - последнее слово науки" … Твои слова? - Мои. - Мельников выдержал его взгляд. - Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, - горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: - Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя - трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал…- как-то грустно закончил он. - Ладно, не люби меня, но дай отпуск, - гнул свое Мельников. - Не дам, - жестко отрезал директор. - На тахте - оно спокойней, конечно… И честность - под подушку, чтоб не запылилась! - Про тахту - глупо: у меня бессонница. А что касается честности - да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе - разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал? - Что? Зубы-то? - запутался Николай Борисович. - Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста - надо? - Ты подменил тему, Коля, - засмеялся Мельников. - Сплутовал! - Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…- - Конечно. Это тебе - не шашлык, не витамин B-12, не грелка… Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал. - Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги? - Бумаги? - Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: " На холмах Грузии лежит ночная мгла…", а можно - кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку - и действительно окажется, что для нее " самое время"! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! - грохотал Мельников. - Вот учебник этого года! Этого! … Николай Борисович поднял на него унылые глаза: - Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит? - Никто. Все согласны. Благодать! …
* * *
Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала: - Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали? - Она перебросила на край стола листки сочинения… Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки: - Интересно! - Еще бы, - с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции. - Куд
|