Пустое сердце, пустой ум

Как-то Риндзай сказал: «Кто бы ни пришел ко мне, я не ошибусь. Я буду точно знать, откуда он явился. Если в его появ­лении будет что-то особенное, он окажется та­ким, словно он потерял себя. Если в его появлении не будет ничего особенного, он окажется таким, словно он сам себя связал веревкой. Не стройте предположений. И понимание, и непонимание не­верно. Я говорю об этом прямо. Любой человек может осудить меня, если захочет».

Затем мастер продолжил: «Каждое выска­зывание должно заключать в себе ворота трех тайн, ворота каждой тайны должны заключать в себе три сути. Есть временные средства и есть функционирование. Как вы понимаете это?» Сказав это, мастер сошел вниз.

Маниша, Риндзай прав. То, как ты ходишь, смо­тришь, говоришь... жесты выдают твой внутрен­ний мир. Иначе и быть не может — все, что видно на периферии, приходит из центра.

Риндзай утверждает: «Я могу видеть человека це­ликом, могу сказать, просветлен он или нет, глядя на то, как он ходит или говорит». Это утверждение очень важно, поскольку просветление — не интеллектуаль­ный феномен, а экзистенциальный. Просветление пре­ображает все твое существо.

Чтобы ты ни делал — не важно что (даже если ты будешь безмолвно сидеть и ничего не делать), тебе не удастся обмануть просветленного человека. Он будет видеть тебя насквозь — смотреть тебе в душу. Неваж­но, говоришь ты или молчишь. Даже если ты спишь... просветленный спит не так, как непросветленный... Это означает, что все наши поступки, жесты, слова и безмол­вие исходят из души. Волны приходят из центра.

Непросветленный человек создает вокруг себя иную ауру. В нем не чувствуется присутствия — он почти отсутствует. Он — сомнамбула, — ходит во сне, споты­кается во тьме.

Просветленный — это человек, чей внутренний мир состоит из света. Просветленный человек не спо­тыкается, не ищет дорогу на ощупь. Ему не нужно вы­бирать.

Я хочу это подчеркнуть: просветленный человек не выбирает. Ему не нужно делать выбор между добром и злом. Что бы от него ни исходило — все будет пре­красно, красиво, исполнено невероятной благодати. Его действие, его бездействие — благословение. И он благословляет не только себя — в нем так много благо­словения, что он благословляет собой весь мир.

Просветленный человек становится частью безгра­ничной космической действительности. Он больше не скряга, не маленький островок. Он — целый кон­тинент. Он больше не индивид... вначале он просто отбрасывает личность и обретает индивидуальность; затем он отбрасывает индивидуальность и достигает размеров космической действительности. В этот мо­мент он везде и нигде. Весь мир изменился.

Итак, если ты видишь такого человека и твое зрение не замутнено, тебе без слов ясно, что он — просветлен­ный.

Был такой случай:

Один из учеников Будды, Манджушри, медитировал в течение двадцати лег. Когда он обрел просветление, другие просветленные сразу же это поняли. Шарипутра сказал ему:

— Почему ты не подойдешь к учителю и не расска­жешь ему о своем просветлении?

Манджушри засмеялся и ответил:

— Зачем? Я и так знаю, что, как только мы встре­тимся с ним, он сам все поймет. Мне незачем говорить ему об этом.

И вот как было дальше:

На следующее утро Будда Гаутама, прогуливаясь, поравнялся с деревом, под которым сидел и медитиро­вал Манджушри. Будда огляделся и сказал:

— Манджушри, ты должен был объявить о сво­ем просветлении. Неужели ты думаешь, будто можно скрыть огонь? Вокруг тебя полыхает пламя. Вокруг тебя расцвели цветы — такое может не заметить только не­вежда, любой просветленный видит это, даже если ты молчишь.

Манджушри прикоснулся к стопам Будды и ответил:

— Вот почему я не приходил к тебе. Я подумал, если просветление подлинно, если оно не галлюцинация, будет лучше, если Гаутама Будда сам увидит это. Сотни людей обрели просветление под его руководством. Если же он пройдет мимо меня, не обратив внимания, значит, мой час еще не настал, значит, я просто вооб­разил себя просветленным.

И это не единственный случай. Огромное количе­ство людей обрели просветление под руководством Будды Гаутамы. За ним постоянно следовали десять тысяч монахов, которые целыми днями занимались медитацией — созерцали свой ум. В нужное время, в нужный сезон они, один за другим, начинали взры­ваться.

Исходя из личного опыта, могу сказать — это зара­зительный процесс. Если какой-то человек, сидя рядом с тобой, обретает просветление, что-то происходит и в тебе самом. Изменившаяся энергия этого человека передается тебе.

Просветление — вовсе не то, чего нужно достичь; оно уже здесь, оно — твоя собственная природа. Про­светление — самая простая вещь в мире, и именно это делает его таким трудным.

Чтобы уйти внутрь себя, человеку требуется не­большой толчок. Нет, не в буквальном смысле. Такой толчок скорее сродни магнитному полю или электри­честву. Его нельзя увидеть, однако он может переда­ваться от одного человека к другому, если тот, другой человек уже созрел. И однажды происходит взрыв.

Будда Гаутама позволял десяти тысячам людей пребы­вать рядом с ним постоянно. Он делал это для того, что­бы создалось энергетическое поле. Кто-то продвинулся на шаг дальше, кто-то продвинулся на два шага дальше, кто-то — уже совсем рядом с точкой взрыва. Если один человек взрывается, он может запустить цепную реак­цию, воспламеняя тех, кто идет вслед за ним. В дзэн это называется передачей светильника или передачей огня.

Никто не способен вести себя так, как если бы он уже был просветленным. Просветление не имеет опре­деленной формы. Каждый просветленный — уникален. Невозможно ему подражать. Любые попытки подража­ния лишь уведут тебя от себя самого — чем больше ты стремишься уподобиться просветленному, тем дальше оказываешься от самого просветления.

Вот почему следует знать, как вести себя рядом с просветленным человеком. Просветлению невозмож­но научиться — это не учение и не дисциплина. Нужна особая форма восприимчивости, открытости; нужно позволить учителю войти в тебя.

Обычно мы этого боимся. Мы пытаемся соблюсти дистанцию. Нам кажется, что необходима защита: кто-то может попытаться нас унизить, кто-то может сде­лать нам больно. И мы ограждаем свое существо от возможной опасности, стараясь держаться на некото­ром расстоянии даже от тех, кого любим.

Адольф Гитлер боялся женитьбы, он не мог допу­стить, чтобы кто-то находился в его комнате, пока он спит, — кто его знает... ведь все вокруг такие чужие... Он женился за три часа до своей смерти, когда бомби­ли Берлин. Речь шла всего лишь о нескольких часах...

Посреди ночи он пригласил в бункер священника и женился. Его друзья говорили ему:

— Какой в этом смысл, ведь ты готовишься вы­пить яд?

Он отвечал:

— Сейчас брак мне уже не опасен. Я умру женатым. Эта женщина всегда хотела выйти за меня замуж, а я все откладывал.

Самозащита потеряла смысл. Обручившись, моло­дожены приняли яд и отправились в астральное сва­дебное путешествие.

Мы боимся подпускать других людей к себе. Этот страх всегда живет в нас. Но человек должен отказаться от защиты и осознать, что он — с учителем. Ты должен просто открыться. Оставь дверь открытой. В нужный момент учитель войдет — не физически, просто новая энергия запляшет в твоем существе.

Утверждение Риндзая весьма примечательно:

Как-то Риндзай сказал: «Кто бы ни пришел ко мне, я не ошибусь. Я буду точно знать, откуда он явился».

Риндзай говорит не о каком-то месте, откуда, веро­ятнее всего, может прийти человек, а о пространстве, в котором этот человек пребывает, — о состоянии со­знания этого человека.

Если в его появлении будет что-то особенное, он окажется таким, словно он потерял себя.

Он появится спотыкаясь, ища опоры. Он будет вы­глядеть... в его глазах ты прочтешь, что он потерялся. Он не знает, куда и зачем идет. Подобная ситуация ха­рактерна для большинства людей. Никто не знает вер­ного направления — все ищут путь на ощупь.

Риндзай хочет сказать: «Я никогда не ошибаюсь в людях. Я вижу, откуда пришел человек, в каком про­странстве он находится. Я вижу, колеблется ли он, не­уверен ли он в себе, ищет ли он наставничества или же напичкан заимствованными знаниями и его эго раз­дуто, как будто он знает все».

Если в его появлении не будет ничего особенно­го, он окажется таким, словно он сам себя связал веревкой.

На первый взгляд может показаться, что люди сво­бодны. Никто как будто бы не связан веревкой по ру­кам и ногам. И все-таки приглядись повнимательнее. Ты увидишь — к каждому человеку привязано мно­жество веревок, тянущих его одновременно в разные стороны. Это приводит к диссоциации — расщепле­нию личности.

Можно называть эти веревки любовью, амбициями, ревностью, завистью, ненавистью. Как их ни называй, они все равно остаются веревками. Если твой ум занят каким-либо из перечисленных чувств, это чувство пре­вращается в веревку.

Лишь незанятый ум знает, что такое свобода. Со стороны кажется, что люди свободны, однако Риндзай говорит о незримых веревках. Ты можешь ощутить эти веревки — свою привязанность к матери, к отцу, к жене, к мужу, к детям, к друзьям, к врагам.

Это произошло в 1948 году, после того как застре­лили Махатму Ганди. Джиннах, который хотел создать на территории Индии независимое мусульманское го­сударство и много лет боролся с Ганди, сидел в саду и читал газету. К нему подошел секретарь и сказал, что Ганди мертв. Секретарь не поверил своим глазам, увидев слезы Джиннаха. Не сказав ни слова, Джиннах встал и удалился в свой кабинет. Собственно говоря, в тот момент Джиннах умер. Он заболел и больше никог­да не покидал своей комнаты.

Его часто спрашивали:

— Почему ты так огорчился? Ты был совершенно здоров, а когда услышал о смерти Ганди...

Джиннах отвечал:

— Сейчас я вижу — у нас возникают какие-то от­ношения даже с врагами. Нет Ганди, нет и меня. Если индус мог застрелить Ганди, меня может застрелить мусульманин.

Пока Ганди был жив, Джиннах отказывался от охра­ны, заявляя: «Даже мысль о том, что мусульманин мо­жет посягнуть на мою жизнь, абсурдна. Я сражался за то, чтобы подарить мусульманам собственную страну». В тот день, когда Ганди убили, Джиннах окружил себя телохранителями.

Никто не мог подумать, что смерть Ганди будет для него таким ударом. Он сам не мог в это поверить: «Я должен радоваться, что Ганди мертв, но мои глаза полны слез. С его смертью я потерял самого себя, ведь я посвятил свою жизнь борьбе с ним. Полжизни ушло на борьбу». Джиннах умер несколько месяцев спустя.

Присмотревшись, ты обнаружишь множество вере­вок, которые связывают тебя, — настоящую паутину. Легко перерезать одну веревку, но веревок — множе­ство. Вся твоя личность состоит из этих веревок. Да, они делают тебя рабом и не приносят ничего, кроме огорчений. Да, они не дают тебе обрести свободу и чув­ство собственного достоинства. И все-таки, отрезая их, ты чувствуешь, что режешь самого себя. Они стали твоим вторым «я».

Во время Французской революции произошло сле­дующее: революционеры открыли двери огромной тюрьмы. В тюрьме содержались арестанты, пригово­ренные к пожизненному заключению, — опасные пре­ступники — все они были закованы в кандалы, к кото­рым не было ключей. Предполагалось, что этих людей никогда не освободят, поэтому надзиратели, сковав руки и ноги очередного арестанта, выбрасывали ключ от его кандалов в глубокий колодец, находившийся в центре тюрьмы.

Кандалы пришлось разбивать. Революционеры по­ражались выносливости бывших заключенных. Не­которые из них провели в тюрьме сорок лет, другие пятьдесят лет. Был даже человек, который просидел в тюрьме семьдесят лет. И этот человек сказал: «Мои глаза уже не могут выносить дневного света. Мы жили в темных камерах. За семьдесят лет мир, вероятно, сильно изменился. Наши друзья и жены умерли. Дети, должно быть, не узнают нас.

Здесь, в тюрьме, удобно — еду приносят. Еда гнилая, но зато не нужно искать работу. Мы привыкли к своим камерам и боимся даже подумать об иной жизни». Од­нако революционеры есть революционеры — упрямые люди. Они разбили кандалы арестантов и заставили их покинуть тюрьму. К вечеру все заключенные вер­нулись в камеры.

Это очень важная вещь — куда более важная, чем Французская революция. Заключенные умоляли ре­волюционеров: «Не заставляйте нас уходить отсюда. Для нас не существует внешнего мира. Нас отделяет от него целая пропасть — мы счастливы здесь». Некото­рые жаловались: «Мы не можем спать без цепей». Цепи заменили им плюшевых медвежат.

Подобную же ситуацию мы видим везде — ваши цепи заменяют вам плюшевых медвежат. В аэропор­тах, на железнодорожных вокзалах (какими бы они ни были грязными, вонючими и итальянскими) — везде можно увидеть детей в обнимку с плюшевыми медве­жатами. С плюшевым медвежонком так трудно рас­статься, без него так трудно уснуть, он такой мягкий... Мы привыкаем к веревкам.

Риндзай говорит: «Если в его появлении не будет ни­чего особенного, он окажется таким, словно он сам себя связал веревкой».

Только тот, кто способен явиться будто ревущий лев — сам по себе, не как часть толпы, не как христиа­нин, или индус, или буддист, может оказаться достой­ным человеком.

Такое достоинство ни с чем не сравнимо. Оно — безотносительно. Собственная природа человека рас­цветает в полную силу. Человек отбросил прочь преж­ние оковы.

Встретив человека без цепей, не связанного условностя­ми, ты тут же чувствуешь, что он отличается от тебя. Его свобода ощутима, тебе приходится признать, что по срав­нению с ним ты раб. В чем ты только не раб? Твое рабство многомерно. И все-таки ты продолжаешь жить в рабстве, потому что все остальные живут точно так же. Вероятно, ты думаешь, что это единственный способ жизни.

На самом деле это вообще не жизнь. Это — способ потерять жизнь. Тот, кто не реализовывает свой потен­циал, — не живет, а шагает от колыбели к могиле.

Я слышал о человеке, который после смерти понял: «Боже мой! Ведь я был живым!»

Умирая, люди понимают: «Я жил, не живя. Я не пля­сал, я не расцвел, не познал себя, а смерть пришла». Когда приходит смерть, закрываются все двери. Все «вчера» ушли, и с ними ушла возможность пробудить­ся, стать буддой.

Ты промазал.

Риндзай продолжает: «Не стройте предположений. И понимание, и непонимание неверно».

Это утверждение исполнено глубокого смысла. «И понимание, и непонимание неверно». Обычно счита­ется: «Понимание — верно, непонимание — неверно». Но я на стороне Риндзая. Он прав. Дело не в понима­нии или непонимании — дело в осознании.

К примеру, слепой может понять, что такое свет. Но есть ли толк в таком понимании? Слепой может рас­суждать о свете логически безупречно, создать целый трактат. Но кому это нужно? Ведь он сам никогда не видел света... Такая вот ситуация.

Точно так же люди рассуждают о Боге. Они описы­вают Бога во всех подробностях и спорят друг с дру­гом, как будто видели Его наяву. Люди ссорятся из-за Бога, из-за рая и ада на протяжении тысячелетий, не понимая, что на самом деле у них нет ничего, кроме сомнительных гипотез. Никто никогда не видел Бога воочию. Это значит, что тот, кто заявляет: «Я все по­нимаю насчет Бога», не понимает ничего.

Вопрос не в понимании, а в знании — прямом, не­посредственном. Это все тот же вопрос об истине — не бывает «истины понаслышке». Истину невозможно где-то взять — из чужого опыта, из текстов. Она не продается и не дается взаймы.

Ты сам должен стать истиной.

Если человек говорит: «Я видел истину», — это не­правда. Истину невозможно увидеть — она не матери­альна. Точно так же невозможно увидеть Бога. Если ты видишь Бога — значит, у тебя галлюцинации.

Будда говорил своим ученикам: «Если встретите меня, не колеблясь отрежьте мне голову. Пройдите мимо, не оглянувшись». В медитации такое случает­ся, последняя преграда — твой учитель. Он — твоя любовь, твое большое любовное приключение. Ты мо­жешь пройти через все остальные барьеры, через все прочие психологические фиксации, но что ты будешь делать с этой последней веревкой?

Вот что произошло с Рамакришной:

Рамакришна был очень религиозен. Каждый ре­лигиозный человек обладает богатым воображением. Вдобавок, поскольку ум способен сам себя гипнотизи­ровать, воображаемое зачастую представляется рели­гиозному человеку реальным. Обратите внимание, ни одному христианину не является Кришна и ни одно­му индусу не является Иисус. Люди видят то, во что они верят. Если ты будешь настаивать на истинности какой-то определенной гипотетической концепции Бога, эта концепция рано или поздно предстанет перед тобой как некая реальность.

Рамакришна поклонялся Богине-Матери Калькут­ты. Однажды мимо проходил просветленный человек, Тотапури. Он взглянул на Рамакришну и почувствовал глубокое сострадание к бедняге. Тотапури сказал Рамакришне:

— Ты полагаешь, что тебе явилась Богиня-Мать?

— Видишь ли, — ответил Рамакришна, — я говорю с ней каждый день.

Рамакришна был честный парень и всегда говорил правду.

Тотапури засмеялся:

— Послушай, твоя Богиня-Мать — не более чем игра воображения. Ты не обретешь просветления, пока не откажешься от нее. Сядь. Я пробуду здесь три или четыре дня и помогу тебе забыть Богиню-Мать.

Это была трудная задача. Рамакришна любил Богиню-Мать с самого детства. Он танцевал перед ней. И он не был обычным парнем. Дважды прихожане хра­ма, в котором он был священником, останавливали его: «Послушай, ты делаешь что-то очень странное...»

Рамакришна сначала сам пробовал пищу и только потом подносил ее Богине. Это противоречит индуист­ской традиции. Вначале ты должен сделать подноше­ние богу и лишь затем приступать к еде.

Но Рамакришна говорил: «Моя мать, прежде чем кормить меня, всегда пробовала пищу. Она хотела знать, хороша ли пища на вкус, стоит ли давать ее мне. Я не могу поступать иначе по отношению к богине, поэтому сначала все пробую сам».

Бывало, Рамакришна ссорился с Богиней-Матерью. Никто не понимал, что происходит. Он запирал храм на несколько дней и говорил Богине: «Оставайся здесь. Ты ничего не делаешь для верующих. Столько людей приходят к тебе с просьбами и молитвами и не полу­чают ответа. Посиди взаперти. Через три или четыре дня я вернусь».

Верующие упрекали его:

— Ты священник и должен исполнять свои обязан­ности ежедневно.

— Дело не в этом, — отвечал им Рамакришна, — просто Богиня-Мать должна меня слушаться. Когда она слушается, я готовлю ей такую хорошую еду, приношу ей столько роз и других цветов! Но когда она упрямит­ся... у меня ведь тоже есть какая-то гордость...

Тотапури сказал Рамакришне:

— Ты пребываешь в безмолвии. Я не вижу на тебе иных пут — лишь эту одну веревку. Как только к тебе явится Богиня-Мать, возьми меч и разруби ее на куски. Тогда упадет последний барьер.

— А где я возьму меч? — спросил Рамакришна.

— Там же, откуда является Богиня-Мать, — отве­тил Тотапури. — Это все твое воображение.

Прошло три дня. Каждый раз, углубляясь в медита­цию, Рамакришна видел Богиню-Мать. Слезы лились из его глаз, и он забывал обо всем, чему его учил Тота­пури. Встряхнув его, Тотапури спрашивал:

— Что ты делаешь?

Рамакришна отвечал:

— Как мне быть? Я вижу ее, она столь прекрасна... не заставляй меня рубить ее.

Тогда Тотапури сказал:

— Послушай, это заметно даже со стороны. Как только ты видишь Богиню-Мать, твое лицо меняется, у тебя из глаз льются слезы. У меня есть осколок стек­ла, как только я пойму, что ты опять ее увидел, резану стеклом по твоему лбу, там, где находится третий глаз. Я вынужден так поступить, потому что завтра уезжаю. Нельзя терять время. Либо я добьюсь, чего хочу, либо распрощаюсь с тобой.

Затем Тотапури прибавил:

— Когда я пораню тебе лоб и польется кровь, не раздумывая бери в руки меч и руби Богиню-Мать на

куски.

Рамакришна разрубил Богиню-Мать и после этого молчал шесть дней. Все это время Тотапури оставался рядом с ним. Затем Рамакришна сказал:

— Если бы ты не пришел, я бы всю жизнь прожил с галлюцинацией. Мой последний барьер упал.

Рамакришна обрел просветление, когда разрубил на куски свой последний барьер — образ Богини-Матери. Поклонники Рамакришны обычно умалчивают об этом эпизоде. Если потом приходится рубить на куски объ­ект поклонения, зачем вообще поклоняться?

Нет никакой нужды в понимании. Понимание — интеллектуально. Нет никакой нужды в непонимании. Непонимание — также интеллектуально. Ты можешь быть верующим, можешь быть неверующим — какая разница? И то и другое — не более чем интеллектуаль­ная позиция. Следует отказаться и от того, и от другого и взглянуть на вещи непредвзято. Лишь тогда... ты не увидишь истины — ты ею станешь. Без этого просвет­ление невозможно.

Чувствуешь разницу? Вопрос не о том, как увидеть Бога, Будду. Вопрос о том, как стать буддой. В сущно­сти, видящий, видимое и видение неразделимы, пред­ставляют собой единство.

И это единство — ты. Эту истину принес в мир Будда Гаутама. Риндзай говорит: «Я говорю об этом прямо. Любой человек может осудить меня, если захочет».

Затем мастер продолжил: «Каждое выска­зывание должно заключать в себе ворота трех тайн, ворота каждой тайны должны заключать в себе три сути. Есть временные средства и есть функционирование. Как вы понимаете это?»

Сказав это мастер сошел вниз.

О каких «трех тайнах» говорит Риндзай? Наше бы­тие разделено на три: наблюдатель, объект наблюдения и собственно наблюдение. Или же можно сказать так: знающий, знание и процесс познания. Пока эти три тайны не станут единым целым, пока наблюдающий не сольется с наблюдаемым...

Когда сознание достигает той высшей точки, где нет разделения на субъект и объект, когда три превраща­ется в одно, тайны исчезают — ты становишься богом. Все бытие предстает перед тобой. Все двери открыты. Это и есть просветление. Это — твоя природа будды. Ты становишься частью космического целого... не­обычайное переживание. Когда капля росы исчезает в океане, она становится океаном. Речь не о том, чтобы просто стать частью чего-либо. Часть — всего лишь часть. Лишь полное слияние.

Уильям Джеймс нашел верные слова: океаническое переживание. Ты стал океаном.

Риндзай говорит: «Любой человек может осудить меня...» Его осудят верующие. Его осудят те, кто хочет сохранить дистанцию между тобой и Богом. Его осудят люди, которые не могут понять, что в своей сущности человек — божествен, а бытие — божественный танец. И все-таки, говорит Риндзай, я должен сказать правду.

Если у тебя есть какие-либо представления об ис­тине, эти представления будут стоять между тобой и самой истиной. Дзэн — единственный способ воспри­нять истину непосредственно. Нужно быть вне веры. Нет, я не хочу сказать, что ты должен быть неверую­щим. Это ничего не даст. Теизм и атеизм — два полюса одной и той же концепции. Один говорит Богу «да», другой говорит Богу «нет», и оба одинаково далеки от истины как таковой.

Истину невозможно ни доказать, ни опровергнуть. В истине можно пребывать. Твоя жизнь должна стать утверждением истины. Тогда все твои поступки изме­нятся. Все твое поведение станет иным.

Риндзай пребывает в истине. Вот почему он видит, ка­кими веревками опутан вошедший к нему человек; видит, имеет ли жизнь этого человека собственное направление или же он плывет по течению, как мертвец по реке. Иккю, великий дзэнский поэт, пишет:

Леса и луга, скалы и травы — мои товарищи.

Пути «безумных» облаков непредсказуемы.

Обычные люди зовут меня глупцом,

но это меня не беспокоит.

Меня уже заклеймили как «еретика» и «демона»,

и не оставили никакого наказания

для моей загробной жизни!

Человек истины неизбежно подвергается гонениям. Наша жизнь построена на лжи. Мы находимся под воз­действием опиума, которым снабжает нас религия. Как только человек пробуждается от сна, толпа набрасы­вается на него.

Толпа не терпит тех, кто ведет себя иначе, чем все остальные. Толпа боится таких людей. В пробудившем­ся человеке есть красота, изящество. Его безмолвие глубоко, его слова тревожат. Его окружает аура новой энергии.

Все это пугает толпу: «А вдруг он прав? Тогда вся наша жизнь прошла напрасно. Лучше его уничтожить». Именно поэтому Сократу пришлось принять яд, имен­но поэтому был распят Иисус и растерзан аль-Хилладж Мансур... и сотни других, которых забили камнями или сожгли живьем. Преступление всех этих людей заклю­чалось в том, что они познали истину.

Недавно в лесах Южной Америки обнаружили ма­ленькое племя — всего триста человек, и все слепы. Эти люди даже не имели представления о том, что они слепы. Они и подумать не могли, что можно что-то ви­деть.

Один ученый отправился к ним, он хотел понять этих людей. Ученый не стал огорчать их разговорами о слепоте и предпочел притвориться таким же, как они. В конце концов он обнаружил причину слепоты. Ви­ной всему была какая-то муха. Она кусала младенцев в возрасте до шести месяцев, и после этого все дети становились слепыми.

Дети рождались зрячими, но эта муха обитала по­всюду и не было никакой возможности избежать ее укуса. Никто не помнит, что происходило с ним в воз­расте до четырех или трех лет. И уж конечно, никто из этих людей не знал, каким он был в шесть месяцев.

Итак, все люди в племени были слепыми и при этом прекрасно себя чувствовали. Им удавалось выра­щивать что-то, они приспособились к жизни без глаз. Поскольку все были слепыми, муху сумел обнаружить только наш ученый. Лишь в возрасте до полугода дети нуждались в защите от мухи. Однако в этом племени вопрос о защите детей вообще не стоял; никто не по­нимал, что происходит. А шестимесячный малыш не мог сказать: «Спасите меня от мухи».

Ученый долго жил в этом племени и влюбился в одну женщину. Он даже хотел жениться на ней. Люди из племени относились к нему с подозрением. Он го­ворил не так, как все остальные, и вел себя иначе, чем они. Он говорил: «Солнце взошло» или «На небе звез­ды», — а их слепые глаза ничего не видели.

Постепенно они обнаружили, что этот человек чем-то отличается от них. Они стали донимать его вопросами:

— Будь честным, ответь нам. Ты говоришь о вос­ходе и закате солнца, ты говоришь о цветах, о звездах. Что это такое? Между тобой и нами есть какая-то раз­ница.

Ученый не хотел обманывать этих несчастных сле­пых людей и сказал:

— У меня есть глаза, а у вас их нет. Вы, как и я, родились с глазами, но, прежде чем вам исполнилось шесть месяцев, ваши глаза уничтожила муха. Я могу вам по­мочь. Нужно обратиться за помощью к врачам, они уни­чтожат этих мух и, вероятно, вернут вам зрение.

Слепые ответили ему:

— Не нужно, мы и так счастливы. Зачем нам лиш­нее беспокойство? А что касается твоей женитьбы, мы согласны, но при одном условии: тебе нужно выколоть глаза. Мы не сможем доверять человеку с глазами... Ты можешь причинить зло, а мы окажемся абсолютно без­защитными.

И они дали ему время подумать:

— Даем тебе двенадцать часов. Если решишь же­ниться и остаться с нами, будешь жить без глаз. Если хочешь сохранить глаза — уходи!

Всю ночь он думал: «Что же мне делать? Эти идио­ты отказываются от помощи. Они и так счастливы». Нетрудно понять, если триста человек внезапно обре­тут зрение, недоразумений не миновать... Ты увидишь свою жену и подумаешь: «Господи, неужели эта слони­ха — моя жена?!» А затем посмотришь на себя в зерка­ло и не поверишь своим глазам. Возникнет всеобщее замешательство.

Ученый сбежал из племени той же ночью.

Такая же участь ожидает каждого будду. Он прино­сит вам новый свет, новую жизнь, новые глаза. Но вы начинаете бросать в него камни. Преступление Сокра­та заключалось в том, что он пытался научить людей искать истину. Аль-Хилладж Мансур совершил пре­ступление сказав: «Ана-лха! Я — Бог». И еще он ска­зал: «Каждый из вас тоже Бог. Вы не знаете об этом. Я знаю».

Случай аль-Хилладжа Мансура заслуживает осо­бого внимания. Его учителем был Джуннаид. Однаж­ды Джуннаид сказал ему: «Мансур, я знаю, что я Бог, но еще я знаю, что толпа не потерпит подобных за­явлений. Держи эту истину при себе. Тебе ее не про­стят».

Мансур был молод. Джуннаид был стар, он знал лю­дей. Мансур объявил: «Я — Бог. Вы — тоже боги. Раз­ница между вами и мной лишь в том, что вы не осо­знаете этого, а я осознаю». То, что с ним сделали, впору назвать живодерней. Христа в свое время просто рас­пяли. Мансура разрезали на куски — ноги, руки, язык, глаза. Его растерзали.

Почему так случилось? Подобные люди представ­ляют собой угрозу нашему спокойствию. Они про­возглашают то, что мы боимся знать. Знание связано с риском. Если мы узнаем свой центр, изменится наша периферия. Мы привыкли к своим несчастьям, все остальные живут точно так же. Зачем рисковать?

Само существование такого человека, как аль-Хилладж Мансур, заставляет задумываться о своей жизни. Это раздражает людей — им трудно смириться с тем, что кто-то знает больше, чем они сами. Мыслить в этом мире — величайшее преступление. Знание в этом мире — дорога к распятию.

Вопрос первый.

Профессор Колеман Барке задает вопрос:

Я благодарю Тебя за Твое просветление, за Твою мудрость, за Твой опыт, за Твою жизнь.

Спасибо!

Руми говорил: «Я хочу гореть, гореть...» Шамаз говорил: «Я — огонь». Есть ли что-то общее у огня с моим просветлением?

Колеман, ты задал очень опасный вопрос! Горение в огне не имеет ничего общего с твоим просветлением. На пути к просветлению нет места пламени.

Но поскольку ты влюблен в Джалаледдина Руми... Я тоже люблю этого человека... Все-таки ты должен по­нимать — суфизм опирается на гипотезу Бога. И имен­но в суфизме возникло отношение к Богу как к женщи­не. Путь суфия — любовь. Люби Бога, и ты придешь к абсолюту. Если ты влюблен в немыслимую гипотезу и при этом стремишься к абсолюту, тебе приходится го­реть в чувственном огне, подобно влюбленному, толь­ко в гораздо большей степени.

В сердце влюбленного горит огонь. Этот огонь под­держивается неутолимым желанием поскорее увидеть объект любви. Любовь к Богу способна разжечь насто­ящий пожар в твоей душе. Ты будешь объят пламенем, потому что избрал объектом любви нечто немыслимое. Ты будешь рыдать, ты будешь молиться, ты будешь по­ститься; твой ум будет пытаться воссоздать образ того, что ты возлюбил.

Ум обладает способностью вообразить все что угод­но. После многих попыток ты сможешь увидеть Бога. Это будет продукт твоего ума, но ты станешь счастли­вым — ты будешь плясать от радости.

Я общался с суфиями и полюбил этих людей. Меж­ду ними и буддой всего один шаг. Их поэзия прекрас­на, — она должна быть такой, потому что рождается в любви. Однако их переживания — это галлюцинации. В суфизме ум растягивается до такой степени, что ты становишься безумным от любви. Расстояние, отделя­ющее тебя от Бога, создает это чувство горения.

На пути дзэн нет огня, потому что нет гипотезы Бога. Человек дзэн — любящее существо, но он не практикует любовь к Богу; любовь как таковая прихо­дит сама, по мере осознания собственной буддовости. Человек дзэн достигает своего центра и взрывается лю­бовью и состраданием.

Для суфия любовь — это путь, метод. И посколь­ку любовь оказывается методом, она становится ча­стью ума.

На пути дзэн все усилия направлены на то, чтобы вы­йти за пределы ума, достичь состояния не-ума, полно­стью опустошить себя, в том числе и от любви. Дзэн — путь пустоты, — никакого Бога, никакой любви. Ничего вообще — пустота, в которой ты исчезаешь.

Откуда взяться горению? Что в пустоте будет под­держивать огонь?

И хотя я тоже люблю суфизм... Колеман, я не хочу оскорбить твоих чувств, и все же, в один прекрасный день, тебе следует сменить суфизм на дзэн. Суфии жи­вут в воображаемом мире, они не познали состояние не-ума. И поскольку они не познали состояние не-ума, какими бы прекрасными личностями они ни были, им недоступно просветление — они лишь приблизились к нему. Помни, приблизиться к просветлению не значит его обрести.

Причина проста — суфизм являет собой ответвле­ние мусульманства. Но мусульманство — религия низ­шего сорта. Мусульманство, иудаизм, христианство — все они исходят из гипотез.

Есть лишь две истинные религии — буддизм и дао­сизм. Дзэн — продукт скрещения обеих этих религий, а ребенок всегда получается лучше своих родителей. Ког­да встретились Будда и Лао-цзы, появился дзэн. Это не буддизм и не даосизм. Это — индивидуальность. Дзэн несет в себе все то прекрасное, что есть в Будде, и все великое, что есть в Лао-цзы. Это — высочайшая точка, когда-либо достигнутая человечеством.

Индуизм — это сплошная каша — тридцать три миллиона богов! Индуизм так и остался противоречи­вой философской гипотезой. Он не способен достичь высот буддизма. Будда, рожденный и воспитанный в индуизме, восстал против всей этой неразберихи и решил искать истину в одиночку, ничего не принимая на веру. Об этом следует помнить: всякая религия, ко­торая требует веры, может дать вам лишь опыт само­гипноза.

Только даосизм и буддизм учат углубляться в себя, не навязывая при этом никаких представлений. Будь открытым, непредвзятым, отбрось в сторону всякую философию — просто иди вперед, с открытым сердцем, и достигнув безмолвия, когда нет ни единой мысли...

Согласно Лао-цзы и Будде, даже Бог — всего лишь мысль. В отсутствие мыслей ты способен взойти на Эверест сознания. И тогда ты осознаешь, что всякое живое существо может быть Богом.

По преданию, Будда сказал: «В момент просветле­ния я поразился: все бытие — просветлено. Люди но­сят в себе собственное просветление и не понимают этого».

Вот история, которая произошла в одной из про­шлых жизней Будды. Будучи пока еще только ищущим, он прослышал о великом учителе, обретшем просвет­ление, и отправился посмотреть на него, просто из лю­бопытства.

И вот он пришел и вдруг, неожиданно для себя при­коснулся к стопам этого человека. Все произошло само собой, достаточно было попасть в энергетическое поле просветленного. Его это удивило, ведь он пришел сюда не для того, чтобы стать учеником.

Это было чем-то вроде чуда. Он был молодым, зади­ристым, неверующим и прежде никогда не прикасался ни к чьим стопам. Какой странный поступок — кос­нуться чьих-то стоп. То, что за этим последовало, ока­залось еще более странным: когда он поднялся, учитель склонился и коснулся его стоп.

Тогда он воскликнул:

— Что ты делаешь? У меня вначале не было ника­кой мысли, никакого желания прикасаться к твоим стопам — но это случилось. Я просто наблюдал за со­бой, словно со стороны... А сейчас ты касаешься моих стоп! Но ведь я никто! Мне неизвестны даже азы про­светления. Я явился сюда просто из любопытства.

— Ты можешь не знать того, что заложено в тебе, — ответил учитель, — но мне это известно. Я вижу, в один прекрасный день ты станешь буддой. Вчера я не был буддой, сегодня стал им. Сегодня ты не будда, завтра будешь буддой. Я вижу спрятанное в тебе сокровище.

Каждый человек — будда, знает он об этом или нет. Это не гипотеза. На пути дзэн нет гипотез.

Когда Руми говорит «Я хочу гореть, гореть...», его ум сосредоточен на гипотезе. Руми влюблен, он жаж­дет встречи, испытывает жгучее неутолимое желание. Бога можно представлять себе в образе мужчины или женщины — как угодно.

В Бенгалии, в Индии, существует маленькая сек­та, члены которой верят, что только Кришна — бог-мужчина, а все остальные боги — женщины. Эти люди так желают встречи с возлюбленным богом, что спят со статуей Кришны.

Все это — игры ума. Все человечество, кроме просветленных Будды Гаутамы и Лао-цзы, живет в гипоте­тическом мире. Я высоко ценю стихи Руми, я почитаю поэзию суфийских мистиков, но не могу сказать, что суфии — просветленные. Они все еще блуждают во тьме и будут блуждать до тех пор, пока не отбросят Бога как гипотезу.

Поиск должен быть направлен вовнутрь, а не на­ружу. Конечно, поиск вовне может изменить тебя, украсить твою личность, но все это будет происходить лишь в твоем воображении.

Одного суфийского учителя очень любили его уче­ники... они приходили ко мне и говорили:

— Когда наш учитель появится, мы хотим, чтобы ты с ним встретился.

— Хорошо, — отвечал я, — но при одном условии: ваш учитель должен прогостить у меня три дня.

Итак, учитель прибыл. Обычно он приезжал на ме­сяц или на два каждый год. Это был красивый чело­век — он излучал энергию, аромат и радость. Он пел, плясал и играл на различных музыкальных инструмен­тах. Когда он вошел в мой дом, я запер дверь и сказал его ученикам:

— Вы должны исчезнуть на три дня и оставить меня с ним наедине.

— Что ты от меня хочешь? — спросил меня этот учитель.

Я ответил:

— Я хочу, чтобы ты на три дня отложил в сторону свои музыкальные инструменты и не думал о своем любимом Боге.

— Зачем? — спросил он.

— Потом узнаешь, — сказал я ему, — просто по­будь три дня нормальным. Сейчас ты — ненормален.

Он сказал мне:

— Ты странный парень! Я — ненормальный?

Я ответил:

— Забудь на некоторое время о Боге. Ты видел когда-нибудь Бога?

— Я вижу Бога везде, — ответил он.

— Когда это началось? — спросил я.

Он ответил:

— Я стремился к этому двадцать лет, зато теперь я вижу Бога в каждом человеке.

— Я прошу тебя: в течение трех дней не делай того, что делаешь обычно. Возьми три дня выходных и от­дохни от привычки везде видеть Бога, — сказал я ему.

Потребовался всего один день! На следующий день он был очень зол. Он сказал:

— Отпусти меня! Ты уничтожил плоды моих два­дцатилетних усилий! Всего лишь одну ночь я следовал твоему совету и теперь не вижу Бога.

Я сказал:

— Бог, которого ты видел в течение двадцати лет, исчез за одну ночь. Чего стоит такой Бог? Разве ты не понимаешь? Чтобы так себя запрограммировать, не нужно стараться двадцать лет. Это можно осуществить за считанные часы.

Человека можно гипнотизировать на протяжении недели, внушая ему, что он видит Бога. Через семь дней человек будет запрограммирован, словно компьютер, он будет видеть Бога везде и радоваться. Но это не путь истины. Колеман, наслаждайся прекрасными стихами Руми, наслаждайся поэзией суфийских мистиков. Я и сам наслаждаюсь ею. Но не потеряйся в галлюцинаци­ях суфиев — все это лишь игры ума, самогипноз.

Я сказал, ты задал опасный вопрос. Мне не хотелось задевать твоих чувств, но ты должен был услышать правду, даже если она причиняет тебе боль. Когда-нибудь ты будешь благодарен мне.

Суфизм — ничто. Хорошую поэзию можно найти везде. Если хочешь, приведи ко мне любого суфия, и я разрушу весь его опыт за час. Это ненормальные люди — они гипнотизируют себя.

Твоей истиной целью должно быть разгипнотизирование. Потому что ты загипнотизирован обществом. Индусы считают Кришну Богом и не задумываются над тем, что он увел шестнадцать тысяч женщин у других мужчин. Шестнадцать тысяч женщин... как только он видел красивую женщину, его солдаты, повинуясь его знаку, хватали ее и приводили к нему во дворец.

Кришна поступал с женщинами как со скотом. Ему было плевать на то, что у них есть мужья, старые ро­дители, дети, — он разрушал жизнь целых семей. И что он мог сделать с шестнадцатью тысячами женщин? Ведь он не бугай. Даже бугай бы устал. Шестнадцать тысяч — это рекорд. И все же ни один индус не заду­мывается над этим.

Рама — индуистский Бог. Он убил бедного юно­шу — неприкасаемого — лишь за то, что тот слышал, как кто-то читал Веды вслух. В индийском обществе кастовая система держится уже на протяжении пяти тысячелетий, и неприкасаемые — шудры, низшая ка­ста — не имеют права читать религиозные тексты. Им не позволено учиться. Им не разрешается жить в городе — они должны жить за городской чертой. Не­прикасаемые выполняют всю грязную работу и ведут нищенское существование. Их лишили человеческого достоинства.

Этот юноша не пытался читать, он лишь слышал, как брамин читает вслух Ригведу. Он прятался за де­ревьями из любопытства, но был схвачен и отведен к Раме. Рама приказал залить ему уши расплавленным свинцом — ведь юноша совершил великое преступле­ние. Ему не было позволено слышать строки из Вед.

Юноша, конечно, умер. Когда уши заливают рас­плавленным свинцом, выжить невозможно. Он тут же свалился замертво. И никто из индусов не задумывается над этим. Даже такие люди, как Махатма Ганди, с благо­говением произносят имя Рамы, почитая его как Бога.

И это характерно для всех религий. Я заглядывал во все закоулки и не нашел ни одной чистой, свободной от преступлений против человечества религии, за ис­ключением дзэн. Только в дзэн есть подлинная красота, любовь и медитативность.

Так что, Колеман, наслаждайся суфийской поэзи­ей, однако не думай, что эти стихи написаны просвет­ленными. Суфии даже не слышали слова «просветле­ние» — ни в урду, ни в персидском, ни в арабском язы­ке нет эквивалента «просветлению». Есть «осознание Бога» как своего возлюбленного — и этот возлюблен­ный отделен от тебя.

Беда в том, что, если Бог существует отдельно от тебя, будь уверен, Его уже нашли миллионы других людей. Придя к Нему, ты окажешься в толпе. И что ты собираешься сделать, встретившись с Богом? — ска­зать Ему: «Привет, как дела?» Тебе будет неловко, Богу будет неловко:

— Что делать с этим профессором Колеманом?.. «Все отлично... у тебя прекрасные переводы, но зачем ты сюда пришел?»

Не стоит делать подобных вещей. Не нужно ставить Бога в неловкое положение. Бога, как такового, нет. Есть Божественность, и эта Божественность во всем, она окружает тебя. Мы все находимся в одном океане.

Древнее предание гласит: Одна юная и философски настроенная рыбка спрашивала у всех остальных рыб:

— Мы столько слышали об океане. Где же этот оке­ан? Я хочу повстречаться с океаном.

Рыбы, пожимая плечами, отвечали:

— Мы тоже много слышали об океане, но не знаем, где он.

Одна старая рыба, отозвав любопытную рыбку в сторонку, сказала ей:

— Нет никакого иного океана, кроме того, что окру­жает нас. Мы все в нем. Мы рождаемся в нем, живем в нем и умираем в нем. Это и есть океан.

Я повторяю — это относится и к нам. Мы рождаем­ся в Божественном, живем в Божественном и умираем в Божественном. И еще следует помнить — ты можешь пройти через это невероятное переживание, которое называется жизнью, либо во сне, так и не заметив его, либо — пробудившись.

Лишь медитация способна пробудить твое осо­знание. И когда твое осознание пробуждается — тебя окружает океан Божественности. Сама жизнь, само сознание — Божественны. Во всем — в птицах и цве­тах, в розах и лотосах — проявляется Божественное. Ты живешь в океане Божественного. И потому не ищи больше нигде. Все, что тебе нужно, — просто заглянуть внутрь себя.

Суфизм — прекрасен, но он не дает окончательного ответа, и потому не стоит останавливаться на суфизме. Он хорош для начальной практики, затем переходи к дзэн.

Удивительно, с вершины дзэн тебе откроется в су­физме то, что прежде было скрыто. Чтобы что-то уви­деть, нужна дистанция. Дзэн создает такую дистанцию. Ты можешь наблюдать за всеми религиями на расстоя­нии. Что это? Игры? Прекрасные игры. Но игра — все­го лишь игра.

Ты спрашиваешь: «Есть ли что-то общее у этого огня с моим просветлением?» Нет ничего общего. Ты — просветлен — в это самое мгновение. Просто безмолв­но войди в себя. Найди центр своего существа — и ты найдешь центр вселенной. Мы разделены на перифе­рии, но в центре мы — одно целое. Я называю это пере­живанием будды.

Если ты не станешь буддой... и учти, только бед­ность словаря вынуждает меня говорить «Если ты не станешь...» Ты — уже есть. И потому я скажу, пока ты не узнаешь, пока ты не вспомнишь то, что позабыл...

Каждый невинный ребенок знает... однако он ухо­дит от этого знания из-за избытка информации, вли­ваемой в него родителями, священниками, учителями. Постепенно детская невинность покрывается собачьим дерьмом всевозможного сорта.

Все усилия медитации направлены на то, чтобы ты смог пробиться сквозь слой мусора, которым тебя засыпало общество, и обнаружить под этим мусором маленького будду — себя. В тот день, когда ты най­дешь в себе будду, круг замкнется. Ты вновь станешь невинен.

Сократ в последние дни своей жизни сказал: «Буду­чи юнцом, я считал, что знаю очень много. Повзрослев, я решил, что знаю все. Однако потом, когда мое созна­ние сделалось более острым, я внезапно осознал, что ничего не знаю».

Существует красивая история: в Греции есть — точ­нее, был, сейчас от него остались одни руины — дель­фийский храм. Оракул этого дельфийского храма про­возгласил Сократа самым мудрым человеком в мире. Знакомые Сократа бросились к нему: «Ты знаешь, дельфийский оракул объявил тебя самым мудрым че­ловеком в мире!»

Сократ ответил: «Оракул впервые ошибся. Я ничего не знаю».

Оракул добавил: «Вот почему он самый мудрый че­ловек в мире — он вновь стал ребенком. Он возвра­тился домой».

Вопрос второй.

Маниша тоже задает вопрос:

Ты говорил о пустом сердце дзэн и о суфийском сердце Руми. Можешь ли ты объяснить, в чем разница между двумя этими сердцами?

Дело в том, что суфии называют «сердцем» не серд­це, а часть своего ума. Ум обладает множеством спо­собностей. Он может думать, чувствовать, вообра­жать, гипнотизировать себя — все это свойства ума. Собственно говоря, «сердца» как такового вообще не существует — все происходит в уме.

Мы привыкли соотносить эмоции, чувства с серд­цем. Но сердце — всего лишь насос. Все, о чем ты дума­ешь, все, что ты чувствуешь, заключено в уме. В твоем мозге семьсот центров, которые все контролируют.

Когда дзэн говорит о «пустом сердце», подразумева­ется пустой ум. В дзэн сердце и ум — синонимы. Акцент ставится на пустоте. Пустой ум становится дверью в Божественное. Ум должен стать пустым, и тогда Боже­ственное — везде. Комната может быть заставлена ме­белью или оставаться пустой — просто комната. Пустая комната заключает в себе все пространство, все бытие.

Сардар Гурудаял Сингх, наверное, заждался. Колеман задал очень серьезный вопрос, и Сардар Гурудаял Сингх думает: что случилось?

Миссис Бетти Чиз, жена Честера, и мисс Гудбоди, незамужняя школьная учительница, от­правились отдыхать на Ямайку. Они лежат на пляже. Вдруг мисс Гудбоди говорит:

— Я подумала, не послать ли открытку мое­му парню, Герберту?

— Отличная мысль, — отвечает миссис Чиз, — я тоже пошлю открытку своему мужу, Честеру.

Обе женщины бегут на почту и покупают открытки.

«Дорогой Герберт, — пишет мисс Гудбоди, — это место так красиво, как жаль, что ты не рядом!»

«Дорогой Честер, — пишет миссис Чиз, — ме­сто рядом, как жаль, что ты не так красив!»

Рональд Рейган и Михаил Горбачев сидят друг против друга за столом в Женеве и испепеля­ют друг друга взглядами. Мир стоит на грани ядерной войны, поскольку они не могут решить, кому достанется маленькая, но богатая нефтью страна Абу Даби.

— Послушай-ка, Рейган, — говорит Горба­чев, — неужели мы станем разрушать мир из-за какого-то клочка земли?

— Ты прав, — отвечает Рейган, — но как же мы решим спор без войны?

— Очень просто, — говорит Горбачев, — устроим состязание. Кто победит, получит Абу Даби.

— Как именно будем состязаться? — спра­шивает американский президент-маразматик.

— В России мы решаем эти вопросы так: лу­пим друг друга между ног. Кто быстрее оправит­ся после удара, тот и выиграл спор.

— Отличная мысль, — говорит Рейган, — да­вай начнем!

Президенты становятся друг против друга. Горбачев бьет Рейгана ногой в пах. Рейган, взвыв, катается по полу. Через пять минут он кое-как умудряется подняться и, пошатываясь, прибли­жается к Горбачеву.

— Да ладно, — машет рукой Горбачев, отхо­дя в сторону, — считай, Абу Даби — твой.

Герберт Хуп, дожив до тридцати двух лет, решил застраховать свою жизнь. Он отправля­ется в страховое агентство «Потрошитель» и проходит медосмотр.

Доктор Айболит, изучив анализы и осмотрев Герберта, говорит ему:

— У вас все в порядке. Меня смущает только одно — я в жизни не видел такого маленького чле­на, как у вас. Это не создает вам проблемы?

— Да вроде нет, — отвечает Герберт, одева­ясь, — я женат уже десять лет, у нас двое пре­красных детей и нормальная половая жизнь. Одно плохо — мне трудно отыскать свой член днем.

— А как же ночью? — интересуется Айбо­лит.

Ниведано...

— О, ночью все в порядке! — бодро отвечает Герберт. — Ночью мы ищем его вдвоем!

Ниведано...

Погрузись в тишину.

Закрой глаза.

Почувствуй, как замерло твое тело.

Теперь безоглядно обрати свой взгляд внутрь себя.

Погружайся в себя, насколько можешь.

Пронзи центр своего существа, подобно копью.

Он рядом — всего лишь в шаге от тебя.

В то мгновение, когда ты достигнешь центра,

ты обнаружишь безмолвие, которого прежде не знал.

Тебя осыплет ливень цветов — бытие возрадуется вместе с тобой.

Эволюция сознания —

когда десять тысяч человек достигли центра

своего существа —

великое событие.

В это мгновение ты — будда.

Тебе не нужно становиться буддой,

ты всегда им был.

Твоя задача — перенести будду

из сокровенного центра на периферию,

в твои занятия, в твои отношения.

Медленно, медленно переноси будду на периферию...

ты совершаешь величайшую революцию.

Я не знаю иных революций, кроме этой.

Созерцай. Перед тобой нет Будды. Ты сам — будда.

Будь внимателен — если увидишь будду снаружи,

тут же отрежь ему голову.

Твое созерцание и есть будда.

Твое естество, твоя жизнь, твое существо —

это будда.

Чтобы было понятнее, Ниведано...

Расслабься, созерцай.

Пусть остается твое тело

и пусть остается твой ум,

но помни, ты — лишь наблюдатель пустоты,

созерцатель пустоты.

Внезапно из самого центра твоего существа

хлынет блаженство,

хлынет экстаз.

В этот миг Аудитория Будды становится без­молвным

озером сознания.

Вы слились друг с другом. Ты — часть океана.

Не спрашивай, где океан.

Это и есть океан.

Быть здесь и сейчас — это океан,

океаническое сознание и есть полное освобождение.

Прежде, чем Ниведано призовет тебя назад,

собери столько опыта и цветов,

сколько сможешь.

Позови будду с собой. Он идет...

Он — твоя истинная природа.

И он может быть на периферии,

не только в центре.

Это счастливый день,

он наполнит всю твою жизнь.

Все твои дела, все твои поступки,

все твои жесты исполнятся благородства,

Божественности.

Само твое безмолвие станет песней.

Твой неподвижный центр станет танцем.

Тот, кто познал свой центр,

познал бессмертие, познал вечность.

Будды не умирают.

Будды не рождаются.

Они появляются и исчезают в океане,

словно волны.

Ниведано...

Возвращайся, но возвращайся как будда:

с изяществом, безмолвно, спокойно.

Сядь как будда.

Это место стало святым.

Этот вечер — бессмертен,

этот миг — твоя вечность.

Припомни место, где ты был,

дорогу, по которой шел.

Ты будешь уходить с каждым днем

все глубже и глубже.

Ты должен привнести на поверхность своей жизни

все больше и больше будды.

Это происходит. Я говорю

с полной уверенностью, потому что это случилось со мной.

Почему же это не должно случиться с тобой?

Это твое первородное право.

Потребуй же то, что принадлежит тебе по праву!

Верно, Маниша?

Да, любимый Мастер.