Святки по-советски

Это было в те незабвенные времена, когда русские люди не знали таких страшных слов, как «менеджер», «дилер», «провайдер», «девелопер», «реализатор» и прочих. А если и знали, то не употребляли их в обыденной жизни. То, что теперь называют «презентациями», у той части пишущей братии, кто не имел шансов пройти сквозь цензурные рогатки, проходило на чердаках, в мастерских непризнанных художников, или в подпольях газовых котельных. Кто-то из поэтов был дежурным оператором той самой котельной, где читали гениальные вирши. А выступавшие и слушатели были либо их коллегами, либо дворниками, либо ночными сторожами каких-нибудь невоенных объектов. Были среди слушателей и вполне благополучные люди, сумевшие встроиться в официальные творческие структуры, были и законченные протестанты — протестовавшие против любых разрешенных властями форм жизни. И в первую очередь против брака и работы в приличных официальных заведениях. Были и соглядатаи. Но это никого не волновало. Главное было — прочесть. А степень таланта оценивалась степенью красоты девушки, соблазненной услышанными шедеврами.

После окончания университета я два зимних сезона проработал во вневедомственной охране. Устроил меня туда мой приятель — бригадир сторожей и кандидат филологических наук. Я стал сразу бригадиром, минуя чин простого сторожа. В мои обязанности входило: составление графиков дежурств, обеспечение выхода на объекты сторожей и периодические проверки того, как они несут службу. Я должен был появляться в конторе с докладами и всяческими профессиональными разговорами, чего я практически не делал. Это вызывало справедливое недовольство начальства. Но я ухитрялся не выходя из дому обеспечивать надежную охрану социалистической собственности. Я звонил своей братии и устраивал все по телефону. В случае, если кто-то заболевал, нужно было срочно организовать замену. Дело оказалось хлопотным и не всегда исполнимым. Осенью и зимой в Петербурге народ болеет часто. Приходилось несколько раз самому замещать захворавших. И я решил разжаловаться в рядовые сторожа. Сделать это оказалось непросто, но помог случай.

В Рождественский сочельник начальство собрало бригадиров на инструктаж и стало нагонять страху. Оказывается, в православные праздники нужно быть особенно бдительными. То ли они Гоголя начитались и боялись вылазок нечистой силы, то ли по опыту знали, что в любые праздники народ теряет бдительность, а враг, будучи хитрым и коварным, именно в такое время и совершает самые гнусные преступления. Забегая вперед, скажу, что в этом была сермяжная правда.

Убедившись в том, что на дежурство вышло все мое сторожевое воинство, я отправился на вечернюю службу в Князь-Владимирский собор. Но оказалось, что никакой службы вечером не было. Тогда я помчался в Спас-Преображенский собор. Но и там служить собирались лишь утром 7 января. Ни о каких ночных службах и речи не могло быть. Храмов в Петербурге было мало, да и самого Петербурга еще не было. В городе имени Ленина в Рождественский сочельник вечерних служб не проводили. Может быть, в кладбищенских церквях и служили, но в двух центральных, куда я сумел добраться, двери были наглухо заперты.

Участок мой находился на Петроградской стороне. Вспомнив о призыве начальства быть особо бдительными в ночь перед Рождеством, я вернулся во вверенные мне владения. В эту ночь дежурила одна милейшая старушка с громкой дворянской фамилией. Я решил начать обход с института, в котором она числилась стражем. Добрался до «объекта» и позвонил в звонок, прибитый к обшарпанной филенке старинной дубовой двери. Ждать практически не пришлось, из чего нужно было заключить, что «страж не дремлет и дело свое блюдет изрядно». Я поздоровался.

— С Рождеством вас, Нина Георгиевна!

— Вы знаете мое имя! — вспыхнула радостно бдительная дама. — И вас с Рождеством!

— Как не знать?! Дело нехитрое — в списке работников есть и фамилии, и имена-отчества.

— Да, но нас всех называют по фамилии с добавлением слова «товарищ».

— Если позволите, я этого делать не стану.

Объект проверки радостно засмеялась: «О, как я буду вам признательна. Позвольте вам по случаю праздника предложить чаю».

Я поблагодарил ее и с радостью согласился. Ее рабочим местом было просторное фойе, по которому гулял сквозной ветер. По этой причине Нина Георгиевна была в меховой безрукавке. Никакого диванчика. Лишь стол и стул. Я придвинул к столу табурет, стоявший у противоположной стены. Нина Георгиевна сидела за обшарпанным столом, накрытым оконным стеклом, под которым виднелись распоряжения, графики, таблицы с номерами телефонов и фамилиями, а над ней нависла кариатида, выкрашенная в синий казарменный цвет. Несколько раз на стол упали чешуйки старой краски.

Она поставила на стол стеклянную литровую банку из-под маринованных огурцов, налила в нее воду и сунула кипятильник. Электрочайников тогда не было. Вернее были, но не у всех и совсем не такие, как нынешние. А банки с кипятильниками ходили широко, особенно у командированных.

— Вам с нами в служебное время общаться вот так, с чаями-сахарами, не положено, — улыбнулась Нина Георгиевна.

Чувствовать себя начальником было очень смешно. Мы рассказали друг дружке, чем занимались до того, как попали на эту замечательную службу. Нина Георгиевна всю жизнь проработала в библиотеке, а на пенсии подрабатывала, чтобы поддержать правнучку-студентку. Я же не мог толком объяснить, почему молодой человек с университетским дипломом гуляет по широким проспектам северной столицы, мешая пожилым людям маленько вздремнуть. Я отшутился и сказал, что собираю материал для сценария об одиноком человеке в большом городе. Это будет что-то вроде советского Чарли Чаплина в «Огнях большого города».

Нина Георгиевна понимающе кивнула и вынула из сумки плоскую коробку.

— Как интересно… У нас и тортик есть шоколадный. Давайте праздновать.

— А что если мы тропарь Рождественский споем? — предложил я.

— Вы его знаете? — обрадовалась она. И мы запели: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» — Удивительно, — улыбалась Нина Георгиевна. — Не ожидала я, что мне в рождественскую ночь такую радость доставят. Очень вам благодарна. Может, еще кто-нибудь к нам с колядками заглянет…

Мы выпили с ней по три стакана, а потом я попросил ее рассказать какую-нибудь святочную историю из ее жизни. Нина Георгиевна задумалась.

— Вы знаете, что-то не могу припомнить святочных историй. Жизнь моя была непроста.

— Может быть, в детстве с вами случилось что-нибудь необыкновенное?

Она оживилась: «Детство у меня было замечательное. Отец служил офицером на Черноморском флоте, и мы жили в Севастополе. Прекрасное время!» Она немного помолчала.

— Ну, коль скоро вы знаете тропарь Рождества, а стало быть, человек церковный, я могу рассказать вам одну историю. Но только она не святочная — случилась она летом.

— Хорошо. Можно и летнюю историю.

— К нам в гимназию приезжала государыня императрица Александра Федоровна с девочками. С дочерьми. По дороге в Ливадию императорская семья всегда посещала Севастополь. Государь с наследником-цесаревичем бывали на кораблях, а Александра Федоровна — в нашей гимназии. Она даже взяла над ней официальное шефство. И вот выстроили нас, девочек, в каре вдоль всего коридора. А я была самая маленькая. У меня были кудрявые, совершенно белые волосы. И голубые глаза.

Нина Георгиевна смущенно опустила взгляд. У нее и сейчас были совершенно белые волосы и голубые глаза.

— Наверно, потому, что я была самая маленькая, меня директриса назначила приветствовать государыню. Я страшно испугалась, долго отказывалась, но меня все равно поставили на красную ковровую дорожку, и я под иконой Смоленской Божией Матери должна была сказать очень торжественные и высокопарные слова. Я их долго учила, но, как только увидела идущую прямо на меня государыню, все во мне оборвалось. Я забыла эти слова. И когда Александра Федоровна подошла ко мне, я только и смогла сказать: «Матушка-государыня, как я рада Вас видеть!» А все шепчут, подсказывают мне настоящие слова приветствия. Директриса что-то недовольное шепчет злым шепотом. А я ничего не слышу. Ноги мои подкашиваются. Я смотрю на царицу снизу вверх. Она такая большая, такая красивая, такая добрая. Смотрит на меня ласково и ждет: может, я еще что-нибудь скажу. Я и сказала: «Простите, матушка, не только я рада, все рады, что Вы к нам приехали. И счастливы». Тут я заплакала. А государыня наклонилась ко мне и поцеловала меня в лоб. Потом меня оттеснили. Я видела, как мимо меня проходят великие княжны. Такие красивые. А я еле на ногах держусь. Думаю, как строго меня накажут за то, что я все забыла. Даже боялась, что меня побьют. Вижу, девочки бегут ко мне. Ну, думаю, сейчас начнут бить. А они подбежали и стали меня в то место, куда государыня меня поцеловала, целовать. Вся гимназия меня целовала, и не только в тот день, но и потом еще долго…

Нина Георгиевна замолчала. Потом спохватилась и даже испугалась:

— Наверно, вы хотели что-нибудь другое услышать? Это ведь не святочная история.

— Я бы сказал, пасхальная.

Потом мы долго сидели и она рассказывала мне о своей жизни. Эти истории были далеко не святочными. Расстрел родителей, мужа, с которым она тайно обвенчалась, но не успела зарегистрироваться по советскому чину. О собственном путешествии по сибирским просторам ГУЛАГа. Ушел я от нее под утро.

Больше я никого не проверял. Я шел пешком по ночному зимнему городу. Прошел по Троицкому мосту (он еще назывался Кировским). Петропавловскую крепость тогда не подсвечивали. Но она была так великолепна, так таинственно темнела колокольня собора с высоченным шпилем на фоне мрачного неба с низкими тучами. И казалось, что это призрак Великой Империи грозно напоминает о своем былом величии и поражается тому, что град святого Петра забыл о радостном празднике. А между тем и Петропавловская крепость, и широкое заснеженное поле Невы с дворцами вдоль набережной и огромным зданием биржи, обрамленным с двух сторон ростральными колоннами, — этот неповторимый потрясающий пейзаж казался замершей декорацией для какой-то другой жизни. Не иначе, как в честь Своего Дня Рождения Господь прикрыл снегом красные полотнища с коммунистическими лозунгами, торчавшие почти на каждой крыше.

Все в спящем городе говорило о том, что его обитатели уже отгуляли свое. Новый Год прошел: бутылки из-под шампанского, бумажные трубки хлопушек, разноцветные крапинки конфетти, рассыпанные по снегу, — а до Рождества никому дела нет. На огромной елке у Гостиного двора горели цветные лампочки. Но большая красная пятиконечная звезда вместо Вифлеемской напоминала о том, что это новогодняя, а не рождественская елка. Всю дорогу я представлял маленькую Нину с кудряшками. Как ее целуют радостные гимназистки.

Ну, что ж. У меня тоже была подобная история. Только без целований. В отрочестве я был суворовцем. Однажды в нашу роту зашел начальник училища генерал Лазарев. Он прошел перед строем, поздоровался с нами, задал несколько дежурных вопросов командиру роты, а проходя мимо, погладил меня по голове. Как только он ушел и распустили строй, человек десять подскочили ко мне и стали давать подзатыльники, приговаривая: «Тебя генерал по голове погладил. А теперь мы тебя погладим».

…Не успел я прийти домой, как раздался звонок.

— Ты почему дома?! — кричали в трубке. — Немедленно к начальнику!

Как я был не прав! Оказалось, что в Петербурге не все забыли о Рождестве. В зоопарке украли гуся. Гусь был какой-то редкой породы и стоил немыслимой суммы в долларах. А зоопарк был моим объектом. Слава Богу, помимо старушки-«божьего одуванчика» зоопарк охраняли еще и профессионалы-милиционеры. Кого наказали помимо меня — не знаю. Но я был уволен из бригадиров и низведен в ранг рядового сторожа, о чем пламенно мечтал. Но главное — местом моего дежурства стал уютный особнячок на островах. В нем помещалось строительное управление. Я получил то, о чем и мечтать не смел. Жили мы тогда втроем в одной комнате, где некуда было поставить письменный стол. А тут — кабинет с пишущей машинкой, казенной бумагой, диваном и телефоном, по которому я мог звонить своим многочисленным иногородним друзьям. Ну, чем не святочная история?!