Книга о жизни вечной

Эльза Баркер

Письма Живого Усопшего

Книга о жизни вечной

Подобно тому, как человек, сбросив ветхую одежду, надевает новую,

Так и пребывающий в его теле бросает изношенные тела и входит в новые.

Бхагавад-Гита, 2: 22

Не все мы умрём, но все изменимся.

1 Кор., 15: 51

Древние египтяне и индийцы, китайцы и коренные народы Америки, греки и славяне знали, что дух человека бессмертен и переходит из жизни в жизнь. Об этом свидетельствуют «Египетская книга мёртвых», древнеиндийская «Гаруда-Пурана» («Индийская книга мёртвых») и тибетская «Бардо Тёдол», Пифагор и Платон, Аполлоний Тианский и гностики, еврейские каббалисты и теософы всех времен. В христианстве, также признающем бессмертие человеческого духа, доктрина перевоплощения существовала до 553 года, пока не была отвергнута на Втором Константинопольском Соборе.

В мировой истории сохранилось немало документальных подтверждений существования жизни «за гробом». Например, в средневековой книге «История Чойджиддагини» описывается посмертное состояние благочестивой тибетской госпожи Чойджид, в православных «Четьях-Минеях» — посмертное странствие блаженной Феодоры, прислужницы преподобного Василия Нового. «Мытарства» её начинаются с того, что душа блаженной расстаётся с телом «совлекши его, как совлекают одежду».

В русском языке издревле смерть определялась как «успение» (т.е. засыпание), «переход в мир иной», «пребывание на небесах» или, как говорит о. Павел Флоренский, «загробная жизнь — это абсолютно новая страна», в которой человек рождается вновь, и очень важно, чтобы в течение земной жизни человек был подготовлен к тому, что он может там увидеть, — то есть знал «карту иного мира».

В последние десятилетия издаются и переиздаются десятки публицистических и художественных книг, посвящённых этой теме. Среди них «Неведомое» и «Люмен» К. Фламмариона, «Две жизни» К. Антаровой, «Посвящение» Э. Хейч, «Жизнь после жизни» Р. Моуди, «Жизнь Высших миров» Г. Вейл-Оуэна и многие другие. Заметное место в этом ряду занимает книга Эльзы Баркер «Письма Живого Усопшего». Впервые опубликованная в начале XX века, она продолжает традицию составления «карты иного мира» и даёт интереснейшее свидетельство вечности жизни и возможности беспредельного совершенствования.

О самом авторе книги известно немного. К моменту появления «Писем Живого Усопшего» Эльза Баркер являлась известной писательницей. Первая часть «Писем...», писавшихся ею во Франции и в Англии, вышла в свет одновременно в Лондоне и Нью-Йорке в 1914 году. Вторая и третья части были написаны и изданы, когда писательница жила в Америке.

Широта кругозора, объективность Эльзы Баркер и её сострадательная любовь ко всему человечеству позволили охватить в «Письмах...» большой круг вопросов: от насущных жизненных советов до объяснения действия вечных законов бытия. Наряду с красочным описанием Тонкого Мира (мира, существующего за пределами обычного человеческого восприятия) читателю даются и важные предупреждения о его опасностях. Прошлое и будущее человечества рассматриваются под необычным углом зрения. С одной стороны, повествование строго следует канве исторических событий, включающих Первую мировую войну и гибель «Лузитании», а с другой — эти события комментируются с позиции духовного знания, знания психологических и кармических взаимосвязей стран и людей, что даёт уникальную возможность изучения той истории мира, которая, по очень точному выражению Н.К. Рериха, «пишется помимо историков».

Книга Эльзы Баркер обращена к грядущим поколениям и высоко оценивает значение культурных ценностей и их сохранения не только во время войн, но и в мирное время. Это особенно подчёркивает так много сделавшая вместе с мужем для сбережения и приумножения культурного наследия человечества Е.И. Рерих: «Так, в книжке г-жи Баркер «Леттерс оф а дэд мэн»[1]сказано, что именно после войны люди будут особенно заботиться о сохранении Памятников Искусства и Науки. Кто знает, сколько людей прочли эту книгу и обратили внимание на эти строки! Книга эта написана была во время войны»[2].

Поднятые в «Письмах Живого Усопшего» проблемы мирного сосуществования и культурного сотрудничества народов, вопросы духовного совершенствования остаются столь же актуальными и ныне — в начале третьего тысячелетия по христианскому летосчислению нашей истории — и могут быть интересны самому широкому кругу читателей.

От редакции

Предисловие Е. Писаревой к изданию 1914 года

Самое мучительное из всех страданий европейского мира — это страх смерти. Он происходит от полного неведения — что ждет человека по ту сторону могилы. Этого мучительного страха нет на Востоке; там смерть рассматривается как временное состояние, за которым последует новая земная жизнь, и поэтому там и не возникает того бездонного провала в неведомое, который проносится в сознании европейца при мысли об ожидающей его смерти.

Из этого следует, что страх смерти не есть неизбежность, а лишь последствие определенного миросозерцания. Это подтверждается и предсмертными переживаниями глубоко религиозных людей, которые верят в Бога, в Его благость и поэтому — не боятся. Но таких людей немного. Большинство чувствует потребность не только верить, но и знать.

Но возможно ли узнать, что испытывает человек после смерти? Указания на то, что это возможно, не уменьшаются, а растут, и это дает надежду, что страх смерти будет так же побежден, как и всякое иное неведение.

До сих пор мы знали два источника, откуда люди черпали свои знания о посмертных переживаниях: религиозные представления и сообщения спиритов. Но есть ещё и третий источник — это учения теософии; они дают подробно разработанные сведения о жизни человека в невидимых мирах, и эти сведения можно с полным основанием назвать противоядием, убивающим страх смерти.

Сообщения спиритов мало убедительны потому, что все они субъективны. Они рисуют состояние одного какого-либо человека и весьма мало влияют на людей иного типа и иного настроения. В учениях теософии заключаются объективные знания, касающиеся всех людей, но они, к сожалению, еще очень мало распространены в широкой публике и требуют серьезного изучения.

Книга Баркер, которую мы предлагаем русским читателям, отличается от других потусторонних сообщений тем, что перед нами попытка передать не субъективные ощущения умершего человека, а его объективные наблюдения. Книга эта вызвала большой интерес в Англии и в Америке, и как бы ни относиться к ней — как к подлинному сообщению из потустороннего мира, или как к литературному произведению, — она полна интересных мыслей и глубоких психологических указаний.

Главное возражение, которое нам приходилось слышать против «Писем Живого Усопшего», это — их реализм, отражение в той жизни, которую мы считали непостижимой, слишком знакомых для нас явлений. Библиотеки, дома, аллеи, даже попытки есть — все это возмущает мысль людей, которые привыкли считать, что потусторонний мир не может и не должен иметь ничего общего с нашим земным миром. Но почему он не может иметь ничего общего — этого никто объяснить не сумеет. Как всякое предвзятое мнение, и эта уверенность покоится более всего на привычке думать по определенным линиям, которая в данном случае вызвана исконным возвеличением загробного мира и таким же принижением мира земного.

А между тем и наука, и все наблюдения говорят нам о том, что в природе нет неожиданных скачков. Закон эволюции, т.е. постепенный переход от простого к сложному, от несовершенного к совершенному, наблюдается во всех областях природы; почему же только в этом одном случае, при переходе человека из физического состояния в сверхфизическое должен произойти какой-то противоестественный скачок? Почему человек неразвитый и невежественный, бывший в рабстве у своей чувственности, должен сразу забыть всё, чем он жил до тех пор и стать идеальным и одухотворённым? Почему не допустить гораздо более естественное и разумное предположение, что он сохранит и все свои свойства, и свой узкий кругозор, который помешает ему воспользоваться великими возможностями новой жизни, не скованной физическими ограничениями? Если это допустить, то в потустороннем мире окажется такое же разнообразие ступеней сознании и такая же пестрота переживаний, как и в доступном для нас земном мире. Возьмите из земных переживаний только одно: большую картинную галерею — и представьте себе проходящую мимо ряда картин толпу людей всех сословий и всех степеней развития и образования, от художника-мыслителя до еле грамотного чернорабочего. Что вынесет каждый из них, уходя из галереи? Кто станет оспаривать, что каждый вынесет нечто своё, совсем не похожее на то, что испытает рядом с ним идущий? То же самое всегда и везде, где познаваемые явления проходят через наш внутренний мир. То же самое должно повториться, по всем законам разума, и в новых условиях нашего посмертного существования. Человек, для которого высшим наслаждением было вкусно поесть и роскошно пожить, будет стремиться снова повторяете же переживания, и так как, по всем оккультным указаниям, сверхфизическая материя невидимого мира весьма пластична и легко поддается творческой силе воображения, то нет ничего удивительного, если умерший человек будет окружать себя созданными его же воображением вещами, чтобы испытывать те же довольствия, какие привлекали его на земле.

В 1914 году, когда «Письма Живого Усопшего» появились в Лондоне, Э. Баркер не называла имени их автора. В январском номере текущего года нового американского журнала «The Chale» Э. Баркер дает его имя, это — юрист, судья Давид П. Хотч (Хэтч) из Лос-Анджелеса, автор нескольких книг философского содержания, подписанных псевдонимом, весьма известный в этой части Америки и имеющий многих живых друзей, у которых можно справиться о нём. Его старший сын, Брюс Хотч, выразил г-же Баркер, которая до издания «Писем Живого Усопшего» никогда не встречалась с ним, свою полную уверенность в том, что письма эти несомненно принадлежат его отцу, особенности мышления и манеру выражаться которого он узнаёт в них с полной очевидностью. Кроме этого заявления г-жа Баркер упоминает о множестве писем, которые она получила с выражением глубокого интереса к изданным ею «Письмам Живого Усопшего» и благодарности за то, что она издала их для всеобщего сведения. Это — неудивительно, потому что книга Э. Баркер полна такой бодрящей уверенности в неисчерпаемых силах человека, она дает так много новых вдохновений и раскрывает столько широких возможностей для пробуждения духовного сознания, что ее нельзя не приветствовать и не отметить, как явление чрезвычайно интересное, проторяющее новые пути общения с невидимыми мирами.

* * *

К книге, появившейся в текущем году под этим заглавием в Англии и принадлежащей перу довольно известной на Западе писательницы, приложено предисловие, в котором рассказаны все обстоятельства, вызвавшие обнародование этих писем. Автор книги сообщает прежде всего, что ни она, ни диктовавший эти письма «X.» никогда не принадлежали к спиритам, сама Э. Баркер со спиритической литературой была совсем не знакома и к вопросу о потусторонних переживаниях относилась с полным равнодушием, никогда в мыслях не останавливаясь на них. Во время своего детства она участвовала несколько раз в механическом писании с помощью планшетки, причем получались такие банальности, которые не вызывали в ней никакого интереса. Позднее, в присутствии одной медиумистичной личности, она пробовала несколько раз автоматическое письмо, но не заинтересовалась им и не придала этим записям никакого значения. Была много лет тому назад, по настоянию друзей, на спиритических сеансах, но осталась совершенно равнодушной к этой области психических исследований. За несколько месяцев до появления посмертных писем «X.», её попросили участвовать в механическом письме с помощью планшетки. Содержанием письма было предсказание пожара в доме, где она жила, которое с точностью и исполнилось. В этих мимолетных впечатлениях — если не считать ряда видений пророческого характера, которые автор называет «hypnagogic visions», — такие бывали, наверное, у большинства образованных людей нашего времени — заключался весь спиритуалистический опыт автора книги. Это обстоятельство придает ей особое значение и интерес.

В первый раз повелительное побуждение взять карандаш и писать появилось у г-жи Баркер за год до издания этой книги, в Париже. Повинуясь импульсу, она начала писать механически, и получилось известие совершенно личного характера, очень интересное для неё, подписанное буквой «X.». Показав на другой день интересное сообщение своей приятельнице, она была очень удивлена, узнав от неё, что так называли друзья г-на **, которого г-жа Баркер знала хорошо. Но г-н ** был в это время в Америке, в числе живых, а сообщение шло из потустороннего мира. Вскоре за тем пришло известие, что г-н ** умер в одном из западных Штатов Северной Америки, за несколько дней до появления сообщения, подписанного «X.». Далее я буду продолжать подлинными словами г-жи Э. Баркер.

«Вскоре после получения известия из Америки о смерти г-на **, я сидела вечером с той подругой, которая сообщила мне, кого при жизни называли условным знаком «X.»; она стала просить меня попробовать — не придёт ли новое сообщение от него, и я согласилась, больше для того, чтобы доставить ей удовольствие, чем из личного интереса. Тогда-то и явилось первое сообщение, начинающееся словами: «Я здесь, не бойтесь ошибки...» Оно писалось с паузами и промежутками между отдельными фразами, большими и неправильными буквами, но совершенно автоматически, как и в первый раз. Писала я с таким напряжением, что моя правая рука была почти парализована на другой день.

Несколько писем с подписью «X.» были мной автоматически записаны в течение следующих недель; но вместо того, чтобы увлечься этими сообщениями, я почувствовала скорее предубеждение против такого занятия, и только настояние моей подруги, которая видела в них желание «X.» вступить в сношение с земным миром, заставило меня преодолеть себя.

«X.» не был обыкновенным человеком. Он был очень известным юристом, глубоко изучившим философию, автором многих книг, человеком, высокие идеалы и чистый энтузиазм которого являлись вдохновением для всех, знавших его. Ему было 70 лет. Жил он очень далеко от меня, и я виделась с ним лишь через долгие промежутки. Насколько я вспоминаю, мы с ним никогда не говорили о посмертном сознании.

Постепенно, по мере того как преодолевалось моё предубеждение против автоматического писания, я начала чувствовать интерес к тому, что «X.» сообщал относительно потусторонней жизни. Я ничего не читала по этому поводу, не читала даже и всем известные «Письма Джулии», и поэтому у меня не было предвзятых идей.

С течением времени болезненное ощущение в руке прекратилось, и самый почерк улучшился, хотя очень ясным он не был никогда.

В первое время письма писались в присутствии моей подруги; но позднее «X.» появлялся только, когда я была одна. Это было то в Париже, то в Лондоне, так как я постоянно переезжала из одного города в другой. Иногда он появлялся несколько раз в неделю; иногда же проходил целый месяц, и я не чувствовала его присутствия. Я никогда не звала его и очень мало думала о нём в промежутках между его появлениями, так как и мое время, и мысли, и перо были заняты совсем другими задачами.

Записывая эти сообщения, я была, по большей части, в полубессознательном состоянии, так что перед прочтением написанного у меня было лишь смутное представление о его содержании. А несколько раз я была так близка к полной потере сознания, что, кладя карандаш, не имела ни малейшего представления о том, что писала.

Когда речь зашла впервые об издании этих писем, мысль эта была для меня неприятна. Написав несколько книг, более или менее известных, я не была чужда некоторого тщеславия в смысле литературной репутации, и мне вовсе не хотелось прослыть за фантазерку. По настоянию моей подруги я согласилась написать предисловие к книге, в котором было бы сказано, что письма были написаны в моем присутствии. Это обещание удовлетворило мою подругу, но не меня.

Внутри меня шла такая работа. Если я издам эти письма, думала я, совсем без предисловия, они будут приняты за фикцию, и всё важное, заключающееся в них, потеряет всю свою ценность в смысле указания на посмертное состояние человека. Если же я напишу, что они сообщались посредством автоматического письма в моём присутствии, непременно возникает вопрос, чьей же рукой делались эти сообщения, и я буду принуждена уклоняться от правды. Если же я откровенно признаюсь, что сообщения записывались моей рукой и сообщу факты так, как они происходили, тогда возможны будут только две гипотезы: или, что письма эти — подлинные сообщения развоплощённого человека; или же, что они — измышления моего собственного подсознания. Но последняя гипотеза не объясняет первого письма «X.», появившегося раньше, чем я узнала о его смерти, если только не допустить, что подсознанию каждого человека известно всё. Но в таком случае, почему мое подсознание выбрало этот путь длительной мистификации моего бодрствующего сознания и притом без всякого предварительного внушения с моей или с чьей бы то ни было стороны? Ведь ни я и никто из окружающих меня не знали о смерти «X.».

Чтобы кто-нибудь мог обвинить меня в преднамеренном обмане и сочинительстве в таком серьёзном деле, такого я не допускала и теперь считаю невероятным ввиду полной возможности для меня иметь иной, законный исход для моего воображения в произведениях поэзии и романа.

Около трёх четвертей всех писем было уже написано, когда я окончательно решила этот вопрос. Я решила или совсем не издавать их, или же обнародовать с предисловием, в котором будут откровенно изложены все обстоятельства возникновения этих писем.

Когда же издание было решено, возник вопрос: печатать ли их целиком или делать сокращения? Я решила не выпускать ничего, кроме указаний на личные дела самого «X.», на мои и на моих друзей. Я ничего не прибавляла и только изредка, когда построение фразы было слишком неудачным или попадались повторения, я позволяла себе внешнюю поправку.

Среди утверждений, касающихся будущей жизни, встречаются такие, которые составляют совершенную противоположность моим собственным представлениям о том же вопросе. Я их сохранила такими, как они были написаны. Некоторые из его философских положений были совершенно новы для меня; иногда я улавливала всю их глубину только после прошествия нескольких месяцев.

Если у кого-нибудь возникнет вопрос, что думаю я сама об этих письмах, считаю ли я их подлинными сообщениями из невидимого мира, я отвечу утвердительно. В выпущенных местах, касающихся моей личной жизни, было много намёков и указаний на обстоятельства, которые мне лично были неизвестны, и все, которые мне удалось проверить, оказались безошибочны. Если предположить излюбленную телепатическую теорию современных психологов, то чья же телепатия проявилась в этих письмах? Подруга, о которой я упоминала, не могла этого сделать, так как содержание писем было и для нее такой же неожиданностью, как и для меня.

Но я всё же считаю необходимым упомянуть, что не имею никаких претензий на научное значение этой книги, так как для этого требовались бы научно обставленные доказательства. За исключением первого письма, подписанного «X.» и сообщённого мне прежде, чем я узнала, что г-н ** умер, все остальные были написаны вне «научно-испытательных условий», как их понимает учёный психолог нашего времени. Как доказательство существования души после телесной смерти, содержание этих писем должно быть или принято или отвергнуто каждым сообразно его личным особенностям, внутреннему опыту и собственной интуиции.

Должна прибавить, что если бы не моё полное доверие к источнику этих писем и не такое же доверие моих друзей ко мне, книга эта совсем не могла бы возникнуть. Ибо сомнение в невидимом авторе или в видимом посреднике парализовало бы обоих в такой мере, что их работа не могла бы осуществиться.

Что касается лично меня, то эти письма содействовали окончательному уничтожению во мне всякого страха смерти, они укрепили мою веру в бессмертие и они же превратили для моего сознания потустороннее существование в такое же жизненное и реальное, как и наша жизнь на земле. Если они дадут хотя бы одному читателю такое же радостное чувство бессмертия, какое они дали мне, то я буду вполне вознаграждена за свой труд.

Тем же, кто склонен порицать меня за обнародование этой книги, я могу сказать только одно: я всегда стремилась отдать миру всё самое лучшее во мне, а эти письма, — думается мне, — может быть, самое лучшее из всего, что я могу отдать».

Предисловие автора к изданию 1919 года

Однажды вечером в Париже (это было в прошлом году) я вдруг почувствовала, как что-то настойчиво побуждает меня взять в руки карандаш и писать, хотя я не имела абсолютно никакого представления о чём именно. Подчиняясь этому, поступающему как будто извне, импульсу, моя рука скользила по бумаге, и вскоре передо мной появилось замечательное послание личного характера за подписью «X.».

Смысл послания был очевиден, но меня удивила подпись.

На следующий день я показала его приятельнице и спросила, не знает ли она, кто такой «X.».

«Ну как же, — ответила она, — разве ты не знаешь, что за этой подписью обычно скрывается наш знакомый, м-р **».

Об этом я не знала.

В это время м-р ** находился за шесть тысяч миль от Парижа и, как мы обе считали, — в мире живых. Но через день или два из Америки пришло письмо, в котором сообщалось, что м-р **, находившийся на западе Соединённых Штатов, умер за несколько дней до того, как я получила в Париже записанное автоматическим способом письмо-послание за подписью «X.»

Насколько мне известно, в Европе я была первым человеком, узнавшим эту печальную новость, и я немедленно сообщила своей приятельнице о смерти «X.» Её это не удивило; более того, она сказала мне, что подобное предчувствие появилось у неё уже несколько дней назад, когда я показала ей письмо «X.», но тогда она решила промолчать.

Нет нужды говорить, что этот необычный инцидент произвёл на меня сильное впечатление...

Но при этом к вопросу возможности общения между двумя мирами я продолжала относиться на удивление равнодушно. Спиритуализм никогда не вызывал у меня особого интереса, и я не читала даже самых общеизвестных работ на эту тему...

В течение нескольких последующих недель таким же автоматическим письмом были записаны ещё несколько писем за подписью «X.», но вместо того, чтобы ощущать положенный в таких случаях энтузиазм, я со всё большей неохотой подчинялась необходимости записывать письма, и только моя приятельница смогла убедить меня в том, что я должна продолжать этим заниматься и что если «X.» действительно хочет что-то поведать миру, то я должна рассматривать записи как редкую привилегию, как предоставляющийся мне шанс помочь ему...

Постепенно, по мере того как я преодолевала своё предубеждённое отношение к автоматическому письму, я находила всё больший интерес в том, что «X.» сообщал мне о жизни вне Земли...

Когда мне впервые предложили опубликовать эти письма с моим собственным предисловием, я отнеслась к этой идее без особого энтузиазма. К тому времени я уже написала несколько книг, более или менее известных, и прочность моей литературной репутации уже была для меня предметом некоторого тщеславия. И мне вовсе не хотелось прослыть эксцентричной, или, что называется, женщиной «со странностями». Я согласилась указать в предисловии, что письма были записаны мной методом автоматического письма, что, в общем-то, было правдой, хотя и не всей правдой. Такая формулировка удовлетворила мою приятельницу, но с течением времени она перестала удовлетворять меня. Она показалась мне не до конца искренней.

Я долго ломала голову над этой проблемой... Окончательно этот вопрос разрешился, когда уже примерно две трети писем было записано; я решила, что если я вообще опубликую когда-либо эти письма, то опубликую их с предельно откровенным вступлением, в котором изложу все обстоятельства их получения.

Надо сказать, что интерес, который вызвали «Письма Живого Усопшего», изданные одновременно в Лондоне и Нью-Йорке, меня поразил. Начали поступать просьбы о предоставлении права на перевод, я оказалась буквально завалена письмами, поступающими со всех концов земного шара. Я написала множество ответов, но ответить на все письма было просто невозможно.

В первой книге я не сообщала о том, кто автор этих писем, так как чувствовала, что не вправе этого делать без согласия его семьи; но летом 1914 года, когда я ещё жила в Европе, в «New York Sunday Word» появилось довольно пространное интервью с м-ром Брюсом Хэтчем, в котором он выразил уверенность в том, что «Письма» являются подлинными посланиями его отца — покойного судьи Дэвида П. Хэтча из Лос-Анджелеса (штат Калифорния)...

После того, как письма в 1913 году прекратили поступать, в течение почти двух последующих лет я ощущала присутствие «X.» только два или три раза, когда он передал мне несколько кратких советов, касавшихся моих личных дел.

4-го февраля 1915 года в Нью-Йорке я неожиданно почувствовала, что «X.» стоит в комнате, и ощутила желание писать, но, как это бывало и раньше (за исключением одного-двух случаев), я не имела ни малейшего представления о том, что он собирается сказать. Моей рукой он написал следующее: «Когда я вернусь и поведаю вам историю этой войны так, как видна она с этой стороны, вы будете знать о ней больше, чем все правительства воюющих стран вместе взятые».

Это письмо я показала двум своим друзьям, проявившим большой интерес к предыдущей книге, — м-ру и м-с Вэнс Томпсон. И с любезного разрешения «X.» мы договорились, что супруги Томпсон один раз в неделю будут присутствовать на сеансах автоматического письма для достижения лучшей «концентрации». Их искренняя вера очень помогла мне в моей нелёгкой работе над первой половиной этой книги.

Запись сообщений «X.», конечно же, не ограничивается теми сеансами, что мы провели вместе, но примерно треть первой половины книги была написана в присутствии м-ра и м-с Томпсон, и к тому же — в их доме. После этого они уехали в Калифорнию, и я продолжила работу одна.

Читателю, вероятно, будет небезынтересно побольше узнать о самом процессе автоматического письма. Процесс этот постепенно изменялся от жесткого и чисто механического воздействия на мою руку извне (в начале работы над первой книгой) до деликатного обращения непосредственно к моему разуму[3].

Если читатель потрудится представить себе присутствие своего друга, образ которого ярко запечатлен в его памяти, затем вычтет из него то, что он видит своим физическим зрением, оставив лишь тончайшие мыслительные вибрации, позволяющие ощущать его присутствие, а после добавит недоступное описанию «внутреннее зрение», то, возможно, сможет понять, каким образом мне удавалось чувствовать присутствие «X.» в моей комнате.

Очевидно, точно так же Хелен Келлер догадывается о приближении своих друзей, отличая одного от другого, хотя ничего не видит и не слышит.

Когда я начинала ощущать присутствие «X.», то сразу же бралась за карандаш и записную книжку, как и подобает личному секретарю, а затем усилием воли замедляла деятельность своего объективного разума до тех пор, пока в нём не оставалось ни единой мысли или даже намёка на мысль. И тогда непосредственно в моём мозгу начинали звучать слова, всё так же без помощи сознания приводя в движение мою руку. Всё было в точности так, как будто я слушала диктант, только не ушами, а каким-то небольшим, но сверхчувствительным участком своего мозга.

В первое время, начиная писать предложение, я не могла даже приблизительно предположить, как оно закончится. Я не знала, будет ли оно последним или же за ним последует ещё пара тысяч слов. Я просто писала и писала, находясь в состоянии добровольного самоотрицания, до тех пор, пока вышеописанное ощущение присутствия вдруг само собой не пропадало. И всё, больше не поступало ни единого слова, процесс автоматического письма заканчивался.

Вполне естественно, что у скептически настроенного читателя (как было, впрочем, поначалу и у меня самой) возникнет вопрос: а не моё ли собственное подсознание продиктовало мне все эти «Письма Живого Усопшего о войне», дабы хоть как-то объяснить причины этой всемирной трагедии, ещё пару лет назад казавшейся невозможной.

Однако, опираясь на свой большой опыт автоматического письма под диктовку «X.» и на тот факт, что в течение двух лет я получила от него всего лишь два или три не очень важных сообщения, хотя и довольно часто думала о нём, а также на свою привычку подвергать самому скрупулёзному анализу все феномены, носящие паранормальный характер, я могу теперь со всей уверенностью заявить, что мне вполне по силам отличить подлинное присутствие «X.» от моих собственных мыслей и воспоминаний о нём, и даже от воспоминаний, внушённых мне кем-то другим.

Более того, по моему мнению, вряд ли найдётся человек, пусть даже не обладающий и сотой долей моего оккультного опыта, который был бы более скептически настроен по отношению к моим письмам, нежели я сама. Я готова с радостью принять любые логические аргументы в пользу того, что эти письма вовсе не являются тем, чем я их провозгласила. Но, сравнивая все «за» и «против», я прихожу к выводу, что доказательств подлинности этих писем гораздо больше, нежели доказательств обратного, и потому поневоле соглашаюсь с оккультным характером их происхождения.

К сожалению, эти свидетельства, по большей части, слишком сложны и носят слишком личный характер, чтобы можно было бы просто упомянуть о них в этом предисловии, хотя я могла бы привести целую дюжину примеров, подобных тому, что описан в «Письме 36», продиктованном мне через час после того, как затонула «Лузитания», и за девять часов до того, как я сама об этом узнала. Возможно, это только любопытное совпадение, но когда я ещё только начала работу над второй книгой, сразу три ученика-оккультиста из разных стран написали мне, что ощутили возвращение «X.», который продолжит писать свои письма с моей помощью. После этого ещё несколько человек устно или письменно сообщали мне то же самое.

Многие события этой войны я сама смогла наблюдать воочию в момент их происхождения, находясь в это время в астральном теле. Таким образом, мне удалось стать свидетельницей высадки британских войск на континенте, о чём я сообщила одному британскому офицеру в Англии ещё до того, как поступило официальное сообщение об этом. Впоследствии этот рассказ подтвердил один мой французский друг, который привёз мне из Парижа газету с соответствующим сообщением.

Будучи в Нью-Йорке, я наблюдала обстрел Скарборо как раз в то время, когда это происходило, и рассказала затем об этом своему другу, хотя тогда я ещё не знала, какой именно портовый английский город подвергся нападению. Лишь впоследствии я узнала об этом из газет.

Однако сама я никогда не могла читать мысли «X.», даже когда явственно ощущала его присутствие в комнате. Я знала только то, что он мне диктовал, не имея ни малейшего представления о том, что ему на самом деле известно. В одном из писем он сообщал мне, что будет время от времени диктовать то, что сам сочтёт нужным.

Только в одном случае я позволяла себе не соглашаться с мнением «X.». Иногда, когда он говорит, что немцы сделали то-то и то-то, будь я сама автором этих писем, я бы писала вместо «немцы» — «пруссаки». У меня много друзей среди немцев, и я никого из них персонально не могу винить в том, что их правительство ввергло весь мир в столь бедственное положение.

И потому считаю нужным подчеркнуть, что и сама я не могу нести никакой ответственности за то, что пишет «X.», но лишь точно передаю его собственные слова.

Лишь спустя несколько дней после того, как 28 июля он продиктовал мне своё последнее письмо, я заметила, что он закончил эту книгу о войне как раз в день годовщины объявления Австрией войны Сербии, а также оглашения Римским Папой его великого призыва к миру.

В своих предыдущих письмах, которые я начала получать ещё три с лишним года назад, «X.» просил меня никогда не пытаться его вызывать, а впоследствии советовал не задавать ему никаких вопросов. Идя навстречу его пожеланиям, я никогда не делала ни того, ни другого, хотя порою испытывала сильнейшее искушение спросить его о том, чем же всё-таки закончится эта война, оставившая глубокий след в моей душе. Но я понимала, что хотя подобное любопытство и может дать дополнительную пищу для моего объективного разума, в то же время может притупить мою собственную интуицию. Недавно я полностью отказалась от поиска ответов подобным способом, даже через свои гипнологические видения, дабы не увидеть в них ничего такого, что впоследствии могло бы помешать мне полностью избавляться от своих собственных мыслей во время сеансов телепатического письма.

Полагаю, этот опыт раз и навсегда излечил меня от любопытства. Я научилась чувствовать себя независимой и бесстрастной, как комета. А ещё — почти столь же одинокой и способной отстоять и впредь своё одиночество и независимость. Но вот что странно: по мере того как моя ненависть ко всем жестокостям этой войны становилась всё сильнее и сильнее, я проникалась всё большей и большей любовью ко всем этим борющимся человеческим душам, находящимся по обе стороны линии фронта, пока, наконец, не стала воспринимать их всех, проливающих кровь на полях сражений, как своих собственных друзей и братьев. Поистине, любовь есть чудо, которое, соприкасаясь с жестокой прозой жизни, возвышает её до уровня Божественного.

В письме № 4 данной книги от 10 марта «X.» говорит, что Силы Добра уже одержали верх над Силами Зла и что на Земле скоро вновь воцарится мир, хотя он и не уточнял — когда именно. Ещё до того, как было объявлено о гибели «Лузитании», но уже через час после того, как это действительно произошло, он написал мне, что демоны, которых Светлые Силы иного мира благополучно разогнали, вновь собрались с силами и вернулись, чтобы отомстить, и что ему самому следовало бы догадаться, что, повинуясь Закону ритма, они неизбежно должны были восстановить свои силы и напасть снова.

В свете упомянутого Закона это письмо представляется мне наиболее интересной частью всей книги. Оно поясняет часто повторяемые в письмах слова о том, что даже Живые Усопшие не могут знать всего, в то же время зная несравнимо больше живых, поскольку обладают более совершенным видением и гораздо более полной информацией.

По поводу этого повторного нападения Сил Тьмы интересно заметить, что как раз перед тем письмом, в котором говорилось о гибели «Лузитании», «X.» описывал свою встречу с Мрачным Существом.

Можно заметить, что все рассказы «X.» в данной книге пронизывают две основные идеи: тайна Добра и Зла (Любви и Ненависти) и идея братства людей.

Заглядывая в свою собственную душу и выявляя в ней извечный конфликт между добром и злом, человек может научиться защищать себя как от внешнего зла, так и от зла, таящегося в нём самом.

Для того чтобы нагляднее пояснить мне это, «X.» поделился со мной некоторыми тайнами, ещё не привлекшими к себе в достаточной мере внимание обычного, среднего человека.

О существовании Астрального Мира, пронизывающего Мир плотной материи и выходящего далеко за пределы последнего, уже не раз говорилось в теософской и иной литературе, и «X.» тоже обращает внимание читателя на этот факт. Астральный Мир называют миром чувств и желаний, и человек может действовать этом мире, находясь в своём астральном теле (оно же — чувственное тело, или тело желания), состоящем из тонкой материи особого рода, неразличимой обычным зрением.

Астральный Мир, в свою очередь, пронизан Миром Мысли, опять-таки выходящим далеко за пределы первого. И человек, как утверждают, имеет, помимо астрального тела, ещё и тело мысли — ментальное тело, с помощью которого он может поддерживать контакт с миром Мысли и действовать в нём. И так далее — уровень за уровнем — человек приближается к не имеющему формы универсальному состоянию, или, как ещё говорят, к чистой божественности.

Описываемые «X.» злобные астральные существа являются постоянными обитателями Астрального Мира.

Некоторые из них вообще не имеют физических тел, необходимых для деятельности в Материальном Мире. Прочие же представляют собой более или менее независимые астральные сущности людей, которые во время сна бродят по невидимому для наших глаз миру. Они принимали самое активное участие в этой войне.

Говорят также об элементальных сущностях, относящихся к земле, воздуху, огню или воде. Они развиваются в направлении, отличном от того, в котором развивается человек. Некоторые из них — добрые, другие — полны злобы. Об этих элементалах много сказано в сочинениях Парацельса. Они тоже активно вмешивались в ход войны.

Прочие, вышестоящие, Существа, могут действовать на всех трёх уровнях: физическом, астральном и ментальном, а также в ещё более высоких Мирах, недоступных нашему пониманию. Если бы не благотворная деятельность некоторых из Них, человечество давно бы уничтожило самое себя или было бы уничтожено.

«X.» говорит, что ненависть и страдания, порождённые великой войной, превратили Астральный Мир в место малоприятное для проживания. Описанное им место посмертных испытаний в точности напоминает римско-католическое Чистилище. Видимо, Церковь и в самом деле обладает большим знанием.

Добро и зло можно назвать противоположными и в тоже время взаимно дополняющими друг друга силами: первое действует в гармонии с Законом Вселенной (иначе именуемым Волей Бога), а второе — противодействует Закону.

Некоторых читателей, возможно, шокирует то, что «X.» говорит о чёрной магии. Однако он отнюдь не стремился вызвать шок своими заявлениями, но лишь предостеречь и просветить человечество на этот счёт. Суеверие названо тёмной стороной религии, но от суеверия нельзя просто отмахнуться с презрительным видом знатока. Его необходимо понять. Все вещи требуют от нас понимания. Даже великие психологи и учёные теперь не считают, что подобные вещи не заслуживают их интереса. Взять хотя бы профессора Уильяма Джеймса, сэра Оливера Лоджа или д-ра Барадюка. А если попытаться вспомнить всех известных учёных, ныне занимающихся исследованием оккультных феноменов, то полученное число исследователей будет достойно целого справочника. Так что когда я признаюсь, что веду поиск Невидимого Мира, я всего лишь присоединяю свою скромную персону к довольно неплохой компании.

«X.» говорит также о Мрачном Существе, вдохновлявшем Ф. Ницше на то, чтобы сбивать с толку молодую Германию. Вероятно, за каждым могущественным человеком, чьи деяния оставили след в этом мире, также стоял Некто невидимый — светлый или тёмный. Этот вопрос имеет как теоретический, так и практический интерес. Вдохновение, так же как и магия, может быть либо чёрным, либо белым.

Те голоса, которые слышала Жанна д'Арк, в наши дни назвали бы феноменами яснослышания. История свидетельствует, что они призвали её стать ни более, ни менее как спасительницей Франции. Мартин Лютер однажды запустил чернильницей в «дьявола», но Реформация, тем не менее, совсем не пострадала от того, что его иногда посещали видения. Саул из Тарса (Саул Тарсиец), если верить хронистам, тоже имел видения.

«X.» упоминает своего собственного Учителя. Когда я сравниваю того калифорнийского судью, которого я знала, с большинством известных мне мужчин и женщин, с которыми мне приходилось вести пустопорожние разговоры, мне начинает казаться совершенно естественным, что кто-либо из людей может продвинуться в своём развитии ещё дальше, чем «X.», если проявит достаточно решимости. Если «X.» смог стать тем, кем он стал, за неполные семьдесят лет своей жизни, значит, есть надежда и для нас — тех, кто смотрит в вечность.

Другой основной идеей, заложенной в этих «Письмах о войне», является, на мой взгляд, братство всех людей.

До сих пор развитие мира протекало в форме чередования отчётливо выраженных периодов, определяемых сменяющими друг друга господствующими расами, которые придают своим эпохам собственный неповторимый облик. «X.» говорит о новой, так называемой Шестой Расе, которая вскоре появится в Соединённых Штатах Америки.

Если Америка воспримет эту идею как рабочую гипотезу, а не как повторение лозунга «Deutschland uber Alles», но, скажем, как «Америка для всех» (а не превыше всего), она сможет создать свою «машину мира» в противовес «военной машине», созданной Германией. Если Америка отнесётся к пропаганде идеи БРАТСТВА так же серьёзно, как Германия к пропаганде идеи мирового господства, то этой новой человеческой Расы. Процесс смешения рас на территории Америки открыл пред нею необозримые просторы для экспериментирования в духовной сфере. И Европа, и Азия с интересом смотрят на неё. Англия, Германия, Франция и даже Япония, которая лишь внешне кажется погрязшей в материализме, но внутри — глубоко духовна, но более всего, пожалуй, Россия отнеслись бы с уважением к этой благородной цели. Возможно, мир достаточно настрадается за эту войну, чтобы с готовностью воспринять идею ВСЕЛЕНСКОГО БРАТСТВА.

В Америке уже существуют движения, объективно направленные на реализацию этой идеи. «X.» упоминает движение «Друзей леса» (Woodcraft) — общественную организацию, насчитывающую, вероятно, до сотни тысяч мужчин и подростков (женщин в ней — всего лишь несколько), которые всё свободное время отдают «возвращению в Природу», походному костру, чтобы испытать то братское чувство, которое не в силах дать городская жизнь.

«X.» говорит также, что в будущем ему предстоит сделать ещё одно дело. Я не знаю, что это за дело, поскольку сама не имею к нему никакого отношения, но я совсем не удивлюсь, если в один прекрасный день он объявит мне, что оно связано с теми целями, которые ставит перед собой движение «Друзей леса».

Третья книга — последняя из серии книг о Живом Усопшем — была написана между февралем 1917 г. и февралем 1918 г. После этого я утратила свою способность, или, если хотите — склонность к автоматическому письму.

Эта третья рукопись оказалась короче двух предыдущих, и потому я предполагала, что она так и останется незаконченной и вряд ли будет когда-либо дописана до конца; и только после того, как мой издатель убедил меня опубликовать эту рукопись в её нынешнем (незавершенном) виде, я, наконец, впервые прочла её всю — от начала до конца — и пришла к выводу, что она действительно представляет собой законченное сочинение, органическое целое.

«Возможно, — говорила я себе, всё ещё не совсем доверяя своим чувствам, — и в самом деле существует какая-то божественность, направляющая наши действия». Поскольку, будь эта книга опубликована сразу лее после её написания, она показалась бы преждевременной; а теперь большая часть её содержания выглядит так же злободневно, как передовицы сегодняшних газет.

Я рада тому, что эти «Последние письма Живого Усопшего» призывают к мужеству, выдержке, к вере в великое и упорядоченное будущее Америки и всей планеты в целом, призывают обратиться ко всем тем положительным качествам, которые нам сейчас так нужны для восстановления Мира.

Я не верю в то, что большевизм или какая-либо другая форма психоза сможет пустить глубокие корни в Соединённых Штатах.

У страны со всеобщим избирательным правом — и для мужчин и для женщин — нет причин бросаться в бездну бездумного разрушения. Во время последней предвыборной кампании я с интересом наблюдала за отношением женщин к этой своей обязанности и одновременно — привилегии. Я наблюдала за действиями только одной партии — демократов, но уверена, что примерно та же картина имела место повсюду. С каким необычайным достоинством они держались, чувствуя на себе эту новую ответственность; и в отношениях между мужчинами и женщинами царили подчёркнутая вежливость и уважение. А проходившие в то же время кампания Четвёртого добровольного займа и публикация списков потерь придали этому событию ещё большую важность. Нет, эти уравновешенные, чувствующие свою гражданскую ответственность женщины никогда не будут втянуты в пучину коллективного безумия; и поскольку возвращающиеся с фронта мужчины возвращаются именно к этим женщинам — своим матерям, жёнам и сёстрам, я не думаю, что во время мира мы потеряем то, что приобрели во время войны.

А теперь мне остаётся лишь предложить вам прочесть эти «Последние письма Живого Усопшего», не забывая о том, что написаны они были между февралем 1917 и февралем 1918 года.

Эльза Баркер.

Написано в День Пасхи, 1919 год,

Нью-Йорк.