Глава 62. Марина снова подошла к окну, чтобы отодвинуть занавесь и в который раз взглянуть на парадный подъезд к дому

Марина снова подошла к окну, чтобы отодвинуть занавесь и в который раз взглянуть на парадный подъезд к дому.
Никого, кроме дворника, что сейчас зажигал дверные фонари, аккуратно поправляя фитиль толстой свечи. Впрочем, она и не надеялась кого-либо увидеть там, ведь стук подков или звук каретных колес она бы непременно услышала сквозь распахнутые настежь окна. Откуда-то сверху, со второго этажа донесся глухой звук, будто что-то тяжелое уронили на пол, а затем послышался визг, такой громкий, что Марина ясно различила его сквозь стены.

Катиш, вздохнула тяжело Марина и отошла от окна. Истерика той, что началась пару часов назад никак не шла на убыль, и она подумала, не вызвать ли доктора, чтобы тот помог ее золовке укротить свои эмоции, плещущие ныне через край. А потом она вспомнила причину этой истерики и нервно сжала руки. О Господи, почему ты снова привнес горесть в жизнь Марины?! И это теперь, когда она наконец смогла стать счастливой, ну или, если говорить правду, смогла усмирить свои страсти и внести покой и лад в свою жизнь.

И Марина не кривила душой, когда думала об этом. После того, как Анатоль забрал ее сразу же после воскресенья Светлой седмицы, жизнь супругов вошла в ту колею, какой и следовала до внезапного возвращения князя Загорского: тиха, спокойна, полная гармонии, что бывает у людей, понимающих друг друга с полуслова, успевших притереться друг к другу за прожитые годы.

Они в тот же вечер заехали к тетушкам Гоголевым, что несказанно обрадовались их визиту. Те не навещали Марину в монастыре, как бы ни хотели, ведь та категорически отрезала свои связи с внешним миром, стремясь найти то, что так отчаянно искала все это время.
Тут же накрыли ужин, принесли из погребов наливки и вина. Каждая из тетушек села подле племянника, ведь они не видели его несколько лет, с тех пор, как в 1835 году тот вернулся из своего заграничного путешествия. Тогда Анатоль спешно заехал поприветствовать пожилых родственниц и отбыл на службу в Петербург, ведь именно тогда началась его карьера флигель-адъютанта. Только Катиш, казалось, не разделяла всеобщего веселья, что охватило собравшихся за столом – они шутили, смеялись во весь голос, когда тетушки рассказывали о детских шалостях своего неугомонного племянника, смело обсуждали последние губернские новости.

Настроение Катиш не поднялось и тогда, когда Воронины заехали в Завидово, где решили провести пару недель, что сумел выкроить Анатоль из своего напряженного служебного времени. Марина решила, что недовольство золовки вызвано отсрочкой переезда в столицу, где увеселений было гораздо больше, чем здесь, в деревне.
Зато Марина чувствовала себя тут, в Завидово, обновленной, полной сил и какого-то странного оживления, что не давало ей усидеть долго на месте. Они вместе с Анатолем выезжали в поля, где наблюдали первые всходы урожая этого года. Кроме этого, их весьма заинтересовало, как взошла та новая культура для полей имения – несколько десятин пахотных земель по настоянию Марины и снисхождению Анатоля к ее просьбе все же засеяли картофелем. Теперь маленькие, едва различимые в темной земле всходы вызвали в Марине такой восторг, что та не смогла удержаться и захлопала в ладоши.

- О, мой ангел, надеюсь, мы также будем радоваться и по осени, когда придет пора собирать урожай, - заметил ей скептически Анатоль, оглядев маленькие ростки. – Не уверен, что он сумеет оправдать наши надежды. Даже пшеница в прошлом году уродилась дурно, куда тут этой заграничной новинке?

Какими же Марине показались счастливыми эти дни, проведенные в Завидово! Больше не было ссор или непониманий меж ней и Анатолем, никаких слез и споров. Только благоденствие и лад наполняли их дом. Даже хмурое настроение Катиш не могло испортить атмосферу тишины и семейного покоя, что установилось в Завидово.
Анатоль старался проводить с Мариной почти каждую свободную минуту, да и Леночка не отставала от них. Так и провели они эти недели втроем, неразлучно почти, расставаясь только на ночной сон (разумеется, супруги и ночи проводили совместно): либо в салоне, где каждый был занят своим делом, либо на прогулке в парке или в ближайшем лесу, куда Марина уговорила выехать за ранними весенними цветами. Леночка еще тогда углядела зайца на лесной опушке и долго отказывалась уезжать, пока ей не пообещал Анатоль, что ей «обязательно принесут зайчика второго или третьего дня».

Совместно с супругом Марина нанесла визиты многочисленным соседям по округе. Многих Анатоль помнил смутно, либо не помнил вовсе, и пришлось снова возобновлять знакомства. В имении их ближайших соседей, где супругов радостно встретили Авдотья Михайловна с мужем, вдруг открылись чудесные новости.
- Наша Дарьюшка-то под венец пойдет после Петрова поста, - вещала хозяйка, столь быстро кивая в подтверждение своим словам головой, что кружева на ее чепце слегка колыхались. Марина скосила глаза в сторону Долли, что ушла от гостей к клавикордам в углу гостиной и что-то тихо наигрывала. Та, бледная, но яркими нервическими пятнами на скулах и шее, как могла, старалась не смотреть в сторону Анатоля, что, закинув ногу на ногу (хозяева были ниже его по статусу, и он мог позволить себе такую вольность), сидел в кресле подле жены и иногда проводил рукой по ее кисти на подлокотнике кресла. Казалось, он даже не замечает волнения Долли, полностью сосредоточившись на ухаживании за супругой в этой чайной трапезе, что была предложена гостям.
- За господина Клюева Петра Михайловича, что из Сосенок, - продолжала Авдотья Михайловна, предлагая Анатолю розетку со смородиновым вареньем. Тот положил немного лакомства на тарелочку жены, а потом на свою.
- Петра Михайловича? – переспросил Анатоль. – Это Михаила Львовича-то сын? Из Нижних Сосенок?
- Совершенно верно, - кивнула, улыбаясь, хозяйка. – В отставку вышел прошлой осенью и в родное имение воротился. На Рождественском балу в Нижнем мы знакомство возобновили, а уж на Пасху предложение нашей Дарьюшке сделал. Вот, после Петрова и сыграем свадебку-то.
- Что ж, примите наши поздравления, - поспешил сказать Анатоль, улыбаясь Авдотье Михайловне. Затем он вдруг встал с места и прошел к клавикордам, где взял в руки ладонь Долли и вежливо коснулся ее губами. – Позвольте пожелать вам счастья, Дарья Матвеевна. Надеюсь, ваш брак с господином Клюевым будет таким же благостным, как наш с Мариной Александровной.

Дарья вырвала свою ладонь из его рук и спешно поднялась из-за клавикордов, отошла к матери. Анатоль же, усмехнувшись, вернулся на свое место подле жены. Более темы о предстоящем замужестве Долли во время визита не поднимали.
- Зачем ты это сделал? – задумчиво обратилась Марина к своему супругу, когда они возвращались в Завидово. – Ты ведь знаешь, что она влюблена в тебя.
- Знаю, оттого и напомнил ей, что я уже благополучно женат вот уже несколько лет, - отмахнулся от нее Анатоль, обозревая окрестные поля с еле заметными всходами. Казалось, они интересовали его в этот момент более темы разговора.
- Но это все равно жестоко по отношению к ней, дорогой, - мягко урезонила его Марина. – Долли – прекрасная девушка и могла бы составить твое счастье.
- Да, но оно возможно только с тобой, мой ангел, - парировал ей Анатоль, целуя ее руки. – Только с тобой и никак иначе.

Спустя несколько дней Воронины всем семейством вернулись в Петербург, где их жизнь снова вернулась в прежнее русло: Анатоль пропадал по делам службы, Марина целиком погрузилась в домашние заботы. Правда, здесь, в городе их было гораздо меньше, чем в Завидово, и вскоре она заскучала. Выезжать и посещать театр ей было нельзя по причине траура по умершему в конце прошлого года ребенку, совершать визиты ей не особо хотелось – в городе у нее так и не появилось близких знакомых за это время, а Жюли по-прежнему жила в деревне.

Марина стала вывозить каждое утро Леночку в парк, чтобы хотя бы на эти часы почувствовать себя в деревне. Она не хотела возвращаться в город, но Анатоль сумел настоять на своем, обещая, что непременно увезет их обратно в деревню в конце мая или вообще выправит бумаги и увезет заграницу. Потому только эта зелень, едва раскрывшаяся на ветвях парковых деревьев, поднимала ей настроение. Она предлагала Катиш присоединиться к ней на прогулках, но та выехала только несколько раз, а после отказалась, утверждая, что неугомонная Элен не способствует тихому променаду, к которому Катиш привыкла.

Подозрительная, влекомая своим странным внутренним беспокойством, Марина приказала домашним слугам незаметно следить за Катиш, и те исправно делали ей доклады, что барышня редко выезжает без сопровождения, исключительно в церковь вместе со своей горничной. Да и то теперь она совершила подобные поездки только пару раз по возвращении в столицу и более не покидала дома, предпочитая проводить время в саду или в гостиной.

Марина хотела, чтобы Катиш посещала театр в сопровождении графини Строгановой и ее сына, но Катиш вдруг заявила, что намерена соблюдать срок траура до конца и желает его носить столь долго, как это будет делать Марина.
- К чему вам это? – щурила глаза Марина. Поведение золовки настораживало ее, беспокоило. Она прекрасно помнила и о переписке, что так бурно велась с Покрова, и о стремлении Катиш во что бы ни стало заполучить фон Шеля в супруги.
- Разве это не благочестиво? Ведь покойный младенчик был мне родней, - грустно вздыхала Катиш, и Анатоль спешил погладить ее по руке в знак ободрения. Марина же видела эту фальшивую игру насквозь и не могла не задаваться вопросом, что происходит ныне за спиной у ее супруга. Она попыталась было разузнать, в городе ли барон и не отлучался ли куда. Фон Шель был в городе и исправно нес службу и выезжал в свет, и подобное охлаждение между золовкой и кавалергардом только порадовало Марину. Видно, у них произошла какая-то размолвка, невольно радовалась она, а значит, грозовая туча, что недавно висела над их домом, миновала.

Нельзя было сказать, что Марина, наладив свой тихий семейный лад, никогда более не вспоминала князя Загорского, не воскресала в памяти благостные для нее моменты. Но это произошло всего в паре случаев, остальные порывы сердца вернуться в прошлое разум гасил на корню.

Первый раз это произошло еще в Завидово, когда Игнат передал хозяйке шкатулку, что нашел в вещах покойной Агнешки, и ключ, который сняли с ее шеи перед тем, как положить покойницу в гроб.
- Сама так велела, - коротко сказал дворецкий, отдавая Марине тайное сокровище нянечки, что та бережно укрывала от посторонних глаз.
На следующий день только Марина сумела открыть эту заветную шкатулку с памятными для нее вещицами, когда Анатоль выехал проверить поля и должен был вернуться только к обеду.

Ее маленькие сокровища. Пачка писем, уже пожелтевшая немного за давностью лет, перевязанная тонкой лентой, засушенные маленькие цвета, некогда бывшие белыми, серебряное венчальное колечко и пара зарисовок – картины Кавказа и портрет.
Сергей на склоне гор Кавказа. Еще нет маленьких морщинок около глаз, нет горьких складок у рта и нет этого страшного шрама. Еще полон надежд на счастливое и безмятежное будущее с той, кого несколько месяцев назад повел к алтарю. Открыто смотрит вдаль, не зная, как жестоко обойдется с ним судьба.
А эти письма… Марина зачем-то прочла все до единого, хоть каждое из них и отдавалось тупой болью в сердце. «Моя любовь, моя душа, мое сердце…», - словно долетало до нее из той жизни, когда молодой офицер кружил на цветущем лугу заливисто смеющуюся девушку в легком батистовом платье. Они думали, что у них впереди вся жизнь, а им было отмеряно судьбой только эти несколько дней.

Сперва Марина хотела сжечь все это – письма, сухие цветы, рисунки, но потом поняла, что не имеет права уничтожать следы былой любви. Она сказала когда-то Агнешке, что придет день, и если она решит открыть своей дочери правду, то эти сокровища из этой большой шкатулки с незатейливой резьбой несомненно ей пригодятся в этот момент. И она убрала эту шкатулку глубоко в гардеробную, за многочисленные шляпные коробки, чтобы у нее не возникло соблазна снова открыть ее крышку и погрузиться в прошлое.

Второй раз Маринино сердце забилось чаще, а во рту стало так горько, что захотелось плакать, когда она, выходя из Гостиного двора, заметила открытую коляску, в которой сидела пара: офицер, глубоко погруженный в свои мысли, и статная женщина в легком платье и шляпке с пышными страусиными перьями, выкрашенными в нежно-голубой цвет. Варенька мило и несмело улыбалась встречным знакомым, Сергей же, казалось, не замечает никого вокруг, напустив на себя холодно-презрительный вид, что был его неизменным спутником в последнее время.

Да, он никак не мог заметить Марину, но она вдруг отшатнулась назад, под своды Гостиного двора, лишь бы не быть узнанной этой парочкой в проезжающей мимо коляске. Она наступила при этом на подол своей горничной, что шла чуть позади нее, и если бы ее не поддержала рука лакея, что нес покупки, Марина непременно упала бы тут, на глазах у посетителей торговых рядов. Может быть, то, что едва не оконфузилась при многочисленных знакомых, заставляло ее сердце сейчас так колотиться в груди, а ладони дрожать мелкой дрожью. Но почему вдруг так резко захотелось плакать?
Я ведь забыла, шептали губы Марины, пока она возвращалась домой из Гостиного двора, я забыла, и более мне нет никакого дела до князя Загорского и его супруги. Но почему тогда она отказалась нанести вместе с Анатолем визит молодоженам по возвращении из Завидова? И почему ее так страшит срок окончания траура, когда ей волей-неволей придется возвращаться в светское общество?

Но Марина предпочла не думать об этом, полностью сосредоточившись на своем маленьком мирке, ограниченном ее семейным кругом. Когда время минет, то и будет думать о тех сложностях, что ей предстоят.
Нынче же она будет наслаждаться громким смехом дочери и мужа, когда они играют в лошадки или в лапту в саду особняка, теми вечерами, что они проводили вместе с Анатолем и Катиш в салоне за игрой в вист. Катиш научила ее мухлевать (и откуда только у девицы из пансиона такие способности?), и они на пару обыгрывали Анатоля, заставляя выполнять свои желания, ведь именно они стояли на кону. Когда же их жульничество открылось, Анатоль сумел наказать их достойно: поймал своих женщин и защекотал до тех пор, пока они не взмолились о пощаде. Молила только Марина – Катиш сумела вовремя убежать из салона, а потому наказание получила в двойном размере только жена Анатоля.

Тихие семейные дни, где они теперь, вздохнула Марина, снова взглянув на циферблат часов, что стояли на каминной полке. Совсем недавно пробило десять, скоро на город опустится ночь. Вот так и в ее жизни, вдруг подумалось ей, после ясного волшебного дня вдруг опустилась непроглядная темнота, и кажется, что утро не вернется более.

Все началось неожиданно, в это прекрасное солнечное майское утро, когда вся семья по обычаю собралась за столом на завтрак, кроме Элен – та ела вместе с бонной в детской. Таков был негласный порядок – в деревне девочка могла сидеть за столом наравне с взрослыми, но в городе Анатоль этого допустить никак не мог.

Трапеза уже подходила к концу, как вдруг в столовую вошел дворецкий и сообщил, что барина желает видеть офицер, и он не знает, что делать, ведь этот офицер… он…
Анатоль сначала не понял, почему так мнется дворецкий, а когда понял, побледнел, как полотно, и устремил взгляд на сестру, что принялась усердно пить чай маленькими глотками, не отводя взгляда от чашки. Марина насторожилась, заметив накалившуюся обстановку за столом, и поспешила спросить у растерянного дворецкого:
- А господин офицер не сказал, по какому вопросу он желает поговорить с барином?
- Сказал, по сугубо личному. Что барину лучше принять его, - ответил дворецкий, почти трясясь от волнения. Он видел, как яростно Анатоль сжимает и разжимает столовый нож в ладони, как дергается веко его правого глаза.
- Вон! Вон и еще раз вон! – отрывисто бросил он, и дворецкий поспешил убраться вон из столовой, где ясно чувствовала надвигающаяся ссора.
- Ты не можешь выгнать его, Анатоль! – вдруг вскинулась Катиш, отставив чашку в сторону. – Ты должен выслушать его.
- Неужели? – поднял одну бровь Анатоль и вдруг потянулся за булкой, хотя уже закончил завтрак, принялся намазывать на нее джем. – Я должен?
- Он прибыл сюда по личному вопросу, и я настаиваю на том, чтобы ты его выслушал, - не унималась Катиш. Марина же сидела молча, наблюдая за тем, как медленно разрастается ярость в супруге. Неужели Катиш не понимает, что брат доведен до точки, и ей следует оставить его на время в покое, не давить на него? Признаться по правде, Марина видела Анатоля в такой ярости всего один раз – когда он был так предательски спокоен и тих – в их первую брачную ночь. И сейчас ей стало страшно от того, что может произойти сейчас здесь, страшно так, что затряслись руки, но она нашла в себе силы остаться. Ведь уйди она сейчас, в столовую не зайдет никто из слуг, что бы тут ни происходило.
- Быть может, вам следует обсудить этот вопрос позднее? – мягко, стараясь не выдать голосом свою дрожь, предложила Марина, но Анатоль оборвал ее, откусывая большой кусок булки.
- Нет уж, мы выясним это здесь и сейчас, - проговорил он с набитым ртом, и Марина поняла, что дело совсем плохо, раз уж он пренебрег манерами и собственным воспитанием. – Раз и навсегда мы решим. Никогда! Никогда! Не сметь даже говорить об этом со мной более! – проревел он, когда прожевал кусок булки. – Ты никогда не станешь его женой! Никогда!
- Я уже стала ею, - вдруг запальчиво выкрикнула Катиш, и Марина помертвела от ужаса.

О Боже! Боже! Боже! Сделай так, чтобы ничего этого не было! Чтобы Катиш не произносила этих слов, а Анатоль не слышал их.
Но Господь был глух к ее мольбам. И эти слова были все же произнесены, судя по тому, как яростно прищурил глаза Анатоль, как побледнела Катиш, заметив в них неприкрытый ничем бешеный гнев.

- Поистине это становится дурным тоном в нашей семье, - медленно проговорил Анатоль таким тоном, что у женщин кровь застыла в жилах. – Будто зараза распространяется в воздухе. Не иначе. Это болезнь такая? Сначала вы, мадам, затем ваша сестра. Теперь вот Катерина Михайловна утверждает, что венчалась с этим… этим… даже слово допустимое при моих глубокоуважаемых дамах не могу подобрать! Где и когда, моя милая, ты пошла под венец?
Слова были сказаны предательски вкрадчивым и спокойным тоном, но они хлестали, будто кнут сидевших за столом. Катиш несмело подняла глаза на брата, едва сдерживая рыдание, что так и норовило сорваться с губ.
- Я пока не венчана с ним.
- Тогда что означают ваши слова, сударыня? – Марина вздрогнула от той жуткой улыбки, в которую раздвинулись губы Анатоля, а Катиш вдруг разрыдалась, закрывая лицо руками, испугавшись реакции брата, впервые осознав, что натворила. Они ничего не произнесла в ответ, и Анатоль, безуспешно пытаясь дождаться его отвел взгляд от сестры. А потом вдруг резко, перепугав до смерти Марину, со всего размаху всадил нож, что держал в руке в столешницу. Разумеется, он не смог вонзить его глубоко – нож был столовый, с закругленным концом лезвия, но по тому, как порвалась скатерть и по выбоине в дереве, видневшейся в прореху, Марина поняла, что удар была довольно силен.

Затем он отбросил приборы в сторону и, быстро, с шумом отодвинув стул, вышел из-за стола и шагнул к Катиш. Он подошел к ней и положил свои ладони на ее голову, видимо, легко сжал ее, так как Катиш отняла руки от лица, и Марина увидела в ее глазах ужас, ничем не прикрытый страх перед братом.
- Что означают ваши слова, сударыня? – снова вкрадчиво повторил Анатоль, усиливая зажим. Катиш стало больно, она прямо выгнулась на стуле вслед рукам брата, сжимающим ее голову, но не произнесла ни слова. Анатоль сдавил во второй раз и снова задал свой вопрос, и Марина вскочила из-за стола, подбежала к ним.
- Умоляю тебя, дорогой, - она попыталась отнять его ладони от головы Катиш, но безрезультатно. – Умоляю!
- Отойди! – глухо сказал Анатоль жене, не отрывая взгляда от какой-то точки на противоположной стене столовой, куда по-прежнему был направлен его обманчиво хладнокровный взгляд. – Уйди лучше прочь, ибо я не ручаюсь!
- Нет, отпусти ее! - дерзко покачала головой Марина и схватилась снова за его локоть, пытаясь отнять его руку от головы сестры. Тем временем, Анатоль в очередной раз сдавил, и Катиш завизжала во весь голос, а потом заверещала тонко, наполняя душу Марины таким ужасом при своих словах, коего она испытывала уже давно:
- Я ездила к нему на квартиру! На квартиру! Я была с ним!

Анатоль тут же отпустил ее и резко сорвался с места, при этом едва не сбив Марину с ног, стоявшую у него на пути к дверям столовой и по-прежнему удерживающую его локоть. Она еле выправилась, ухватившись за стул, и сейчас стояла, устремив взгляд в окно сквозь легкие занавеси. Будто окаменела, стояла. Хотя это и было правдой – слова Катиш заставили ее помертветь, ведь они несли в себе потерю того, что таким трудом было построено Мариной за последние месяцы - ее благоденствия, ее спокойствия, ее маленького уютного мирка.

Катиш же громко рыдала, упав головой на свои скрещенные руки на столе. С надрывом, протяжно, что так резало слух Марине сейчас.
- Что нынче будет? – вдруг повернула она свое покрасневшее от слез лицо к Марине. – Что будет?
- Будет смерть, - глухо отрезала та. Она не желала жалеть эту глупую девицу, принесшую в дом такую страшную беду. Хотела сделать ей больно, заставить понять, к каким последствиям привело ее неудержимое стремление к запретному. – Смерть. Умрет ваш брат или фон Шель. Кто-то из них, потому что такое не прощают, Катиш. Вы этого хотели? Этого?

Катиш вдруг в едином порыве спустилась со стула к ногам невестки, обхватила колени той сквозь юбки руками. Это было так неожиданно для золовки, что Марина даже не успела отстраниться.
- Умоляю вас, пойдите к брату! Умолите его не вызывать Николя! Умоляю вас! Я ведь просто хотела, чтобы Анатоль смирился с моим выбором, как смирились Мещерские!

Марина отшатнулась от нее, услышав это. Значит, Катиш все слышала тогда, когда Марина слушала последние светские сплетни из уст графини Строгановой. Слышала и придумала этот шаг, эту западню для своего брата, которая могла позволить ей пойти под венец с тем, кого сама выбрала. В которую сама же и угодила ныне.
- Вы сошли с ума, Катиш, - ответила ей Марина, пытаясь оторвать от себя руки золовки, но та вцепилась в ее юбки. – Негоже приписывать разным натурам и нравам одинаковые поступки и решения. Ваш брат никогда не уступит. Тем паче, теперь, когда вы попытались принудить его. Он скорее умрет, чем пойдет на это.
- Нет! Нет! – Катиш схватила руку Марины и поднесла ее к губам. – Умоляю вас! Умоляю!

Где-то в доме раздались крики, что-то глухо упало, и Марину вдруг повлекло туда, будто только она могла уберечь своего супруга ныне. Она хотела двинуться с места, но не смогла потому, как Катиш вцепилась в ее юбки смертельной хваткой. Не сумев оторвать ее ладони от ткани, не сумев вразумить ее тихими увещеваниями (хотя Марина и не очень старалась, всей душой стремясь прочь из этой столовой), Марина размахнулась и залепила рыдающей золовке оплеуху. Такую сильную, что заболела ладонь. С тайнам наслаждением в душе, в котором она не признается никому, только себе.

Катиш заверещала и отпустила невестку, прижав руки к щеке, ярко-красной от удара, а Марина, свободная в своих движениях, чуть ли не побежала прочь из комнаты, путаясь в юбках. В дверях она столкнулась с дворецким, что видно, спешил к ней.
- Барыня, ой, барыня! – запричитал он тихо. – Барин все крушит в своем кабинете. Не смог найти пистоли, вот и мечется, как безумный, простите, барыня. А давеча вон по улице бегал, искал кого-то… Ваше сиятельство, это что же то творится в нашем доме? И за что нам такие напасти-то?

Они быстро поднялись по лестнице в половину Анатоля, у дверей которых уже столпилось немало слуг, наблюдавших за тем, как барин крушит свой кабинет. Изнутри комнаты до Марины донесся какой-то глухой удар и после тихий шелест – это Анатоль перевернул полку с книгами.

- А ну, разойтись! – громко и твердо приказала Марина, оставив подле только дворецкого и несколько лакеев. А затем смело вошла в кабинет, где Анатоль стоял спиной к ней, устремив взгляд в окно, сжимая и разжимая кулаки в безуспешной попытке успокоиться.
- Мой дорогой…, - несмело начала Марина, но муж только качнул головой.
- Уйди! – прохрипел он, не поворачиваясь, но она не послушалась его, а пересекла комнату и положила ладонь на его легко подрагивающее от напряжения плечо. Он не скинул ее руку, даже не пошевелился. – Я должен убить его. Собака, убежал раньше, чем я вышел из столовой… Не смог найти его. Но он никуда от меня не денется! Я задушу его, как пса собственными руками, ибо он не заслуживает дуэли честных правил! Поступил как собака и как пес - сдохнет!
- Что ты задумал, Анатоль? Ты пугаешь меня, - прошептала Марина. Затем она прижалась аккуратно лбом к его спине, сомкнула руки у него на груди, обхватив в объятии. – Он же офицер! Это немыслимо!
- Ты права, дуэль и только, - глухо ответил муж, положив свою большую ладонь на руки жены на своей груди. – Я же человек чести, в отличие от него. О Господи, как он мог! Как она могла! Где были наши с тобой глаза?
- Я прошу тебя, одумайся, - умоляла тихо Марина. – Мы можем все скрыть, сохранить в тайне. Неужто ничего не придумаем? Анатоль, ты же в стольких интригах побывал, неужели не придумаешь ничего?
- Я уже придумал. Я решил, и ничего не изменить.

Марина поняла, что Анатоль твердо намерен стреляться с кавалергардом. Мысли ее заметались в голове, но столь желанное бескровное решение этой трудности, что создала Катиш, никак не приходило в ее голову.

Тем временем, Анатоль отстранился от жены, кликнул комердина, чтобы переменить платье. Заметив, что он облачается в мундир, хотя ныне был свободный от службы день, Марина встревожилась.
- Куда ты? Куда ты едешь? – она метнулась к нему, ухватилась за ткань мундира, пытаясь удержать его, но Анатоль легко оторвал ее руки от себя, а потом отбросил слегка в сторону со своего пути. Но она снова бросилась ему наперерез, что вызвало в нем только раздражение.
- Неужели ты не понимаешь! Неужели не понимаешь! – вдруг разрыдалась она, пытаясь схватить его за рукава, за грудки, только бы удержать подле себя. Ведь только если он останется нынче рядом, она будет покойна на счет поспешных и столь горячих его порывов.
- Это ты не понимаешь, - вдруг с горечью произнес Анатоль и толкнул с силой так, что она упала на ковер. – От судьбы не убежать… не убежать!

Он ушел, и Марина осталась одна. Она слышала, как он выехал со двора и погнал куда-то своего коня прочь от дома по брусчатке мостовой, и в тот же миг будто ее тело покинули силы. Она так и лежала там, среди всего беспорядка, устроенного супругом, ни о чем не думая.

Потом вдруг поднялась, позвонила дворецкому, полная решимости отвернуть от своего дома эту нежданную страшную беду. Она послала человека следить за своим супругом, и ежели тот вдруг решит нынче направиться в сторону казарм Кавалергардского полка или на Мойку, где фон Шель снимал квартиру, немедля сообщить барыне. Тот вернулся, сообщив, что Анатоль уехал в клуб, и Марина перевела дыхание, радуясь этой нежданной передышке, ведь то, что фон Шель может появиться в клубе, было исключено полностью.
Марина также приказала отправить людей на квартиру фон Шеля и в казармы, пусть немедля прибудет сюда, на Фонтанку, ибо барыня желает с ним поговорить. Хотя нет, лучше встретиться где-нибудь на нейтральной территории, например, в Летнем парке. Не приведи Господь, узнает Анатоль, что фон Шель приезжал снова в его дом! Она хотела выяснить, насколько ощутим тот урон, что был нанесен репутации Катиш, и ведает ли об этом кто-либо еще, кроме самого фон Шеля. Ведь только от этого зависело, как можно поправить то, что сотворено. От Катиш она не смогла добиться ни слова – та тут же начинала заливаться слезами.

Затем она написала к Арсеньеву в Киреевку, умоляя приехать в Петербург. Марина не стала писать подробности дела, просто упомянула о том, что все весьма серьезно, и может случиться непоправимое. Сначала она хотела написать и к Сергею, но затем испугалась, что в своем гневе Анатоль не поймет этого ее поступка. Более писать она никому не могла – горесть, что вошла в их дом, была чересчур интимная, чтобы посвящать в нее кого-либо.

Но к Загорскому она все же написала. Вечером, доведенная до полного отчаянья долгим отсутствием мужа и мучительной неизвестностью, находясь почти на грани истерики.

Весь день Марина напряженно ждала возвращения мужа или возвращения слуг, посланных с поручениями по городу. Человек, посланный на розыски фон Шеля, того не нашел. Сказал, что никто не ведает, куда вдруг так неожиданно пропал кавалергард, и Марина нервно рассмеялась. Трусость фон Шеля была здесь ей только на пользу – не смогла найти она, не сможет найти и Анатоль.

Около пяти часов вечера вернулся и дворовый, что следил за барином. На его щеке красовался след от хлыста, и Марина поняла, что слежка была раскрыта. Да, подтвердил человек, барин заметил его, когда выезжал из клуба. Шибко ругался и на него, и на барыню, а затем сел на коня и уехал. Куда, лакей не знал потому, как Анатоль вдруг развернулся и ударил его, когда заметил, что слуга следует за ним. Пригрозил, что выпорет до смерти, если тот продолжит свое занятие.
Марина разослала слуг по всем ресторациям, по клубам, где только мог появиться ее супруг, но ответ был всегда одинаков – не приезжал, не был. Уж пробило время ужина, но в доме его так и не сервировали: Марине сейчас и крошка в горло бы не полезла, а Катиш снова закатила истерику, узнав, что Анатоль не возвращался с самого утра, и никто не ведает о его местопололожении.

Вдруг за окном раздался стук копыт по брусчатке, и Марина метнулась к окну, отодвинула занавесь, чтобы взглянуть на прибывшего. Это был он, тот человек, который смог помочь ей сейчас. Только он и никто иной.

Сергей переступил порог салона, и она едва смогла удержать слезы, что так и норовили вдруг пролиться, как она только увидела его широкоплечую фигуру в дверном проеме.
- Благодарю, - метнулась она навстречу и легко пожала его руку. – Благодарю, что откликнулся на мою просьбу.
Марина вдруг заметила, насколько темно в комнате из-за сгустившихся сумерек, и подала знак лакею за спиной Загорского зажечь света в салоне. Сама же прошла к софе, по-прежнему не выпуская его руки из своей ладони, увлекла присесть, заглянула с надеждой в его серые глаза, наполненные нынче беспокойством за нее.
- Я умоляю тебя помочь мне, - начала она, когда лакей покинул комнату, и поведала ему все от начала и до конца, зная, что этому человеку, сидящему подле нее на софе и с тревогой вглядывающемуся в ее заплаканное лицо, она может открыть все начистоту.
- Она в тягости? – коротко спросил Сергей, когда Марина замолкла. Она покачала головой, ничуть не смущаясь подобного вопроса из его уст.
- Я не знаю. Девки говорят, что нет, судя… судя по белью. Но когда я носила Эл…, когда был в тягости в первый раз, я не сразу обнаружила это и не по этому признаку. Что нам делать? Как поступить? – Марина снова вдруг залилась слезами, не в силах удержаться. Она хотела, чтобы он утешил ее, обнял, но оба знали, что подобное невозможно ныне. Он только мог гладить ее ладонь, терзаясь той болью, что слышал в ее словах. – Я не переживу очередной потери. Только не сейчас! Я не смогу!
- Я сделаю все, чтобы этого не случилось! – твердо сказал Сергей, и она несмело улыбнулась ему сквозь слезы, а затем вдруг подняла ладонь и коснулась его щеки. Он не в силах противиться своему желанию, что тут же вспыхнуло в нем, повернул голову и нежно коснулся губами ее руки. Они смотрели друг другу в глаза, пораженные тем, что видят в них.

Ничего не изменилось. Ничего. Они были связаны узами с другими людьми, но их сердца по-прежнему стремились друг к другу, как и прежде. И этого не изменить. Никак не выходит.

Где-то на втором этаже дома что-то глухо стукнуло, и этот звук вернул их обоих на грешную землю, вырвав из того дурмана, что закружил вдруг головы, заставил бешено забиться сердца. Маринина рука упала ей на колени, и Сергей не стал удерживать ее. Разве он мог? Тем паче, сейчас, когда вновь ее глаза наполнились тревогой и горем…

- Есть ли шанс? – спросила она глухо, с едва скрываемой надеждой. – Есть ли шанс уберечь его от этого шага?
- Есть, - кивнул Сергей. Он знал, что сейчас сделает все, чтобы она не страдала более так, как мучилась сейчас, как мучилась до того. Он хотел, чтобы ее глаза горели только тем огнем ничем не прикрытого счастья как тогда, в Летнем парке, на прогулке с их дочерью. – Я должен ехать. Нужно найти Анатоля прежде, чем он отыщет фон Шеля.

Марина не стала его удерживать, только взглянула снизу вверх на него, когда он, поднявшись со своего места подле нее, ждал, когда она с ним попрощается. О, эти дивные зеленые глаза! Ради таких мужчины готовы свернуть горы, улыбнулся невольно он.
- Не провожай меня, - вдруг сказал Сергей. Потом протянул руку и легко, одним мимолетным касанием стер слезинку с ее щеки, которая тут же обожгла ему палец. Она не была настолько горячей, нет. Она просто была Ее слезой, и потому ему стало больно от нее.

Анатоля он нашел в том самом трактире, где они еще несколько лет назад так любили проводить вечера. Куда там ресторации monsieur Talon до этого места? Только здесь щедро разливалась водка, чистейшая, как слеза, легко уводившая с собой в хмельные грезы. Только здесь громко билась посуда и звенели стекла бокалов и оконные от быстрых песен цыган да топота каблуков. Только здесь было можно выпустить пар, задев кого-то из приказчиков или купцов, что тоже любили захаживать в этот трактир, а после подраться на кулаках, по-мужичьи, выпуская дурь из шальной головы.

Вот и сейчас Анатоль пошел именно туда, желая захмелеть и нарваться на какого-нибудь торгаша, чтобы с удовольствием выпустить на него всю злобу, что разрывала душу. В клубе его хмель никак не брал, а постоянно подходившие к его столику знакомые только раздражали. И тогда он вспомнил об это трактире, где когда-то бился в кровь со здоровым бугаем-купцом с пудовыми кулаками, и не подоспей на выручку тогда друзья Анатоля, неизвестно чем закончилась бы эта потасовка.

Он ничуть не удивился, когда место напротив него вдруг оказалось занятым Сергеем, что сейчас расстегивал ворот мундира и разливал им по стопкам водку из стеклянного графина.
- Она тебе сказала, - утвердительно произнес Анатоль, перекрикивая цыганку, что в своей веселой быстрой песне взяла верхние ноты. – Она всегда стремилась к тебе за помощью.
- А еще она писала к Павлу, ведь мы твои друзья, - парировал Сергей. – Тут нет ничего предосудительного. Давай поговорим о том, что случилось и как нам теперь быть.
- Не хочу. Лучше расскажи мне, как твоя жизнь. Как твоя очаровательная женушка? - осклабился Анатоль, чокаясь с ним стопкой, а после опрокидывая в себя ее содержимое. Сергей молча выпил водку вслед за ним, а потом вдруг сжал его руку с такой силой, что у него побелели костяшки.
- Моя жена не предмет разговора за штофом водки. Равно как и твоя! – он дождался короткого кивка согласия со своими словами от Анатоля, а потом отпустил его руку, повернулся к закончившей свою песню цыганке и присоединился к многочисленным хлопкам в трактирном зале. Затем, когда она начала новый романс, повернулся к своему приятелю и снова разлил водку по стопкам.

- Ну, давай продолжим? – они выпили, и Сергей продолжил. – Что ты намерен делать?
- Я намерен убить. Assassiner. Erschieß en. Uccidere•, - Анатоль каждый раз стучал по столу в такт своих слова. – Я хочу крови, ибо только она способна погасить ту злость в моей душе, что пожирает меня изнутри нынче! Разве можно спустить такое оскорбление своей фамилии, своему роду?

Они замолчали, каждый погруженный в свои мысли. Цыганка тем временем продолжала романс, мелодично повествуя слушателям о своей несчастной любви, о той боли, что раздирает ей грудь, о том, что ее красота была отдана другому, чужому, но сердцем она по-прежнему стремится обратно в былые дни счастья. Эти слова рвали каждому за этим столом душу, отдаваясь тупой болью и странной тоской.

- Ты не можешь так рисковать своей жизнью, - вдруг сказал Сергей, не поворачивая к Анатолю головы. – Подумай о своей жене, о ребенке, о сестре, наконец.
- Я хочу убить его, - упрямо мотнул головой Анатоль, едва при том не завалившись на стол, так он был уже пьян. – Только его смерть может решить это дело. Только она. Так что, когда я найду его, то ему не миновать моего вызова.
- Фон Шель неплохо стреляет, - проговорили задумчиво Сергей. – Твои результаты против его… Я бы на тебя не поставил, извини. Но ты ведь хочешь его смерти, а вот важно ли для тебя, от чьей руки она произойдет?
- Я тебя не понимаю, - ответил Анатоль, нахмурясь. – Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что стреляю гораздо лучше тебя, а при вызове фон Шель непременно выберет пистолеты. Потому я кину ему вызов, и именно от моей руки падет фон Шель. Как тебе такой вариант развития событий?

Анатоль вдруг в момент слегка протрезвел от тона, которым были сказаны эти слова – хладнокровным, рассудительным. Он прищурил глаза и внимательно посмотрел на Загорского, что казался сейчас полностью поглощенным пением певицы. Он вдруг осознал, что тот говорит факты – фон Шель кадровый офицер, у которого каждый год маневры и стрельбы, а он, Анатоль, полностью погружен в дела канцелярии. Тренировки были полностью заброшены им в последнее время, оружие он держал в руках еще до Рождества, в тот бой с Сергеем в фехтовальной студии. Получается, что шансов выйти к барьеру с фон Шелем у него много, а вот уйти оттуда живым – самая малость, почти ничего.

- Зачем тебе это? – тихо проговорил Анатоль, даже не рассчитывая, что Сергей его услышит, но тот повернулся к нему, грустно улыбнулся. – Что, если ты получишь смертельный удар?
- Значит, такова судьба. Поверь, я многое передумал, пока ехал сюда. У тебя есть жена и дочь (не перебивай меня сейчас!), твоя семейная жизнь наладилась в эти месяцы, - он помолчал немного, а потом добавил, так медленно проговаривая слова, словно каждое давалось ему с большим трудом. – Девочка любит тебя и почитает как отца, и я хочу, чтобы ты вырастил ее такой счастливой, каковой она заслуживает быть. А моя жизнь… Моя жизнь – просто существование и только! Я знаю, что не должен был вернуться, что мне было уготовано остаться там, в горах. Так что ж, почему бы не взять на себя этот удар? Я найду фон Шеля и вызову его, а далее, как судьба распорядится… Что скажешь, mon ami?

• Убить (фр., нем., ит.)