Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Marian 10.03.2011 16:34 » Глава 63 Глава 63






В ту ночь Марина спала плохо. Когда она поднималась к себе (а было уже около полуночи), Анатоль еще не вернулся, и на сердце у нее было совсем неспокойно. Отыскал ли Сергей ее супруга? Переговорил ли с ним? Убедил ли в том, что дуэль вовсе не спасет нынешнее положение? Она думала и думала, ворочаясь в постели, глядя на полную луну, что светила в ее окно, искала пути разрешения этой ситуации.

Где-то около трех пополуночи в половине Анатоля раздались голоса, и Марина тут же вскочила с постели, прошла в его комнаты. Там, в спальне, положив почти бесчувственного хозяина на кровать, Федор стаскивал с его ног сапоги, что-то бормоча себе под нос. Марина метнулась к Анатолю и положила ему на руку на лоб, испуганная его состоянием – болен ли он, ранен ли. Но тут она почувствовала резкий запах перегара, и муж зашевелился под ее ладонью, открывая мутные глаза, пытаясь сфокусироваться на склоненном на ним лице.

- Милая моя, - улыбнулся он и прижал ее ладонь к губам. – Мой ангел, я так тебя люблю!
- Где ты был, Анатоль? Что произошло? – пытала его жена, а он только улыбнулся ей в ответ безмятежно и снова откинулся на подушки, пиная попутно под зад ступней своего комердина в шутку, смешную сейчас только ему одному.
- Я ужинал в трактире, мой ангел, и слегка перебрал. Не казните меня за это, не надо, дорогая, - его глаза стали снова закрываться, он широко зевнул, и Марина поняла, что он засыпает. Она слегка встряхнула его за ворот рубахи, чтобы он посмотрел на нее.
- Что вы решили? Что решили? Был ли вызов?
- Вызов? – удивленно переспросил ее Анатоль, а потом вспомнил, о чем она ведет речь, и опять улыбнулся ей, гладя ее по щеке. – Успокойтесь, моя дорогая, я стреляться не намерен.

Марина облегченно вздохнула и отпустила его рубаху, позволяя мужу вернуться на подушки, что тот и сделал, прошептав при этом едва слышно: «По крайней мере, нынче убежден в том!». Она не стала более вслушиваться в его пьяную, бессвязную речь и, слегка улыбнувшись Федору, что стягивал с барина второй сапог, вышла из спальни супруга.

За завтраком Марина была одна – Анатоль еще не проснулся, а Катиш сказалась больной и отказалась наотрез покидать свою комнату, заперев дверь изнутри и не допуская к себе даже собственную горничную. Марина послушала немного под дверью, как та ходит по комнате, что-то бормочет неразборчиво, плачет то во весь голос, то тихо. Но требовать, чтобы Катиш открыла дверь, она не стала, предоставив эту прерогативу своему супругу. Ей казалось, что ныне золовке лучше побыть наедине с собственными мыслями, и даже на благо той, что Анатоль так загулял прошлой ночью.

Какое-то странное спокойствие вдруг снизошло на Марину в это время. Она вспомнила слова Анатоля, что он не будет стреляться в фон Шелем и мысленно благодарила Господа, что тот вразумил ее супруга. Но ее благодушие исчезло без следа к вечеру, когда в их дом прибыли Арсеньев и Сергей. Анатоль заперся с ними в кабинете, откуда по истечении некоторого времени стали доноситься возбужденные громкие голоса.
- Dé mence! C'est de la dé mence! • – горячился Арсеньев. – Нет, я решительно отказываюсь ….

Далее он понизил голос, и до Марины, напряженно прислушивающейся к голосам в кабинете в своей комнате, не донеслось более ни звука. Она нервно сжимала руки, борясь с огромным желанием подослать к дверям горничную, чтобы разузнать, что происходит там, внутри кабинета, что замышляют господа.
- … обстоятельства дела…, - донеслось до нее снова. Этот громкий голос уже принадлежал Сергею. – Без этого никак! Ты обязан…

Вскоре приоткрылась дверь кабинета. Посланный лакей, минуя комнаты барыни, шепнул ей, что зовут барышню. Даже не зовут, а требуют, ибо барин пригрозил, что силком приведет ее в случае отказа. Но на Катиш угроза не подействовала – она передала, что испытывает страшнейший приступ мигрени, сожалеет весьма, но из комнаты не выйдет. Это вывело Анатоля из себя. Марина видела через распахнутые створки дверей, как он пронесся мимо ее половины к спальне Катиш и забарабанил в дверь кулаком, так и сыпля угрозами в адрес сестры. Она поспешила подойти к мужу и положить ему руку на плечо.
- Дорогой, успокойтесь, дорогой мой! В доме люди, - а потом тихо добавила. – Я сама переговорю с ней. Женщина скорее откроется женщине, чем разъяренному мужчине.

Анатоль признал ее правоту, слегка пожав ее руку, улыбнулся ей немного нервно. А потом шагнул в кабинет, и Марина последовала за ним, твердо убежденная узнать наконец, что происходит там, за закрытыми дверями. Арсеньев тут же поспешил к ней поприветствовать ее, забросал ее вопросами о ее здравии и о ее дочери, выглядел при этом таким беспечным, словно дело, по которому он прибыл сюда из Киреевки, был сущим пустяком и вовсе не тревожил его. А вот взгляд Сергея, как она не пыталась поймать его, был неуловим для нее – он то и дело отводил его в сторону, едва Марина поднимала глаза на него. Значит, дело все же серьезное. Значит, от ее что-то скрывают. Сердце Марины вновь сжалось в каком-то странном предчувствии.

- Вы ведь зайдете ко мне? – попросила она Анатоля, прежде чем удалиться в свои комнаты. – Мне нужно кое-что обсудить с вами.
- Непременно, мой ангел, - заверил ее муж, легко касаясь губами ее лба. Марина стремилась всеми силами не смотреть в этот миг супружеской ласки на Сергея, зная, что ему невыносимо тяжело присутствовать при этом сейчас.

Она прождала мужа еще пару часов, пока мужчины заканчивали свой произвольный совет, готовила речь и обдумывала, как лучше преподнести Анатолю те пути бескровного разрешения этой ситуации, что пришли к ней прошлой ночью.
Но переговорить им так и не удалось – едва Анатоль переступил порог спальни жены, в комнаты Марины прибежала переполошенная нянька их дочери с дурной вестью - у Леночки, набегавшейся нынче на солнцепеке в саду вдруг поднялся жар. Обеспокоенные родители поспешили в детскую, где девочка никак не могла уснуть из-за того, что кровь в ее теле была столь горяча.

Марина едва сдержала слезы, заметив, как безвольно Леночка сидит в своей кровати, прислонившись спиной к стене, как слушает вполуха сказку, что читала бонна. Она нервно сжала руки, пребольно ущипнув себя за кожу тыльной стороны ладони, чтобы не разрыдаться во весь голос, так ей вдруг стало страшно. За что, Господи? За что мне такие напасти?
Но она взяла себя в руки, присела рядом с дочерью и крепко обняла ее. А после сама обтирала ее холодной водой, сбивая жар, аккуратно гладя ее нежную кожу мокрой тряпицей. Приехавший по вызову доктор никаких признаков опасных болезней не нашел и заверил охваченных тревогой родителей, что если завтра жар спадет, то это явное последствие долгого пребывания на жарком солнце, только и всего. Он одобрил обтирания водой, чтобы сбить жар, пожиравший тело малышки изнутри, прописал обильное питье («Лучше всего клюквенный морс, мадам. У вас ведь осталась засушенная клюква? Или слабый кислый лимонад!») и покинул дом Ворониных.

Марина и Анатоль всю ночь просидели у кроватки своей маленькой дочери. Она обтирала ее тряпицей, а он носил ее на руках, легко покачивая, когда Леночка начинала капризничать из-за своего плохого самочувствия. Марина смотрела на его силуэт у окна, на фоне розовеющего света рассвета, и ощущала внутри себя какое-то огромное чувство теплоты и признательности к этому мужчине, держащему спящего ребенка на руках. Быть может, со временем в их жизни все наладится, ведь он уже близок ей, как никогда ранее…

Она медленно приблизилась к нему и обняла за плечи. Анатоль даже не повернул голову в ее сторону, только коснулся губами ее пальчиков на своем плече, не отрывая взгляда от личика спящей дочери.
- Она так красива, - прошептал он, словно не веря своим глазам. – Я убежден, будет немало кавалеров обивать порог в надежде получить ее расположение. Я уже ревную ее к ним.
- O-la-la, et puis aprè s? •- пошутила Марина, но он даже не улыбнулся. Так и смотрел на Леночку, словно не мог наглядеться на нее, словно видел в последний раз. Марина похолодела от собственных мыслей и сильнее сжала плечи супруга.
- Все решено? – прошептала она тревожно. – Надеюсь, ты оставил свою мысль о том, чтобы пустить кровь кавалергарду? Умоляю тебя, откажись от своего намерения… Ведь мы так счастливы ныне! Не разрушай же наше счастье!

Анатоль ничего не ответил ей, только легко погладил кончиком пальца нежную кожу на щечке Леночки. Потом развернулся и прошел к кроватке дочери, в которую аккуратно положил ребенка, накрыл легким одеяльцем. Легко поцеловал ее в лобик, а потом направился к дверям и поманил за собой жену. Та последовала за ним в соседнюю игровую, тоже коснувшись губами пухленькой щечки дочери.

- Жар спал, - радостно заметил Анатоль в игровой, потирая пальцами воспаленные от бессонной ночи глаза. – Слава Богу, сбылись слова доктора. Я еду в Царское на два дня. Если что пойдет не так, пошли ко мне немедля! – он заметил, каким взглядом она смотрит на него, и разозлился, легко обнаружив подозрение в ее глазах. – Я еду в Царское! На службу! Не смотри на меня так! Я не буду преследовать фон Шеля по всему Петербургу нынче, обещаю тебе.
- Прости меня, - Марина виновато потупила голову, почувствовав, как слезы навернулись на глаза. – Просто эти дни… Они сделали меня такой подозрительной… И мне просто спокойнее, когда ты рядом, в доме. У меня на виду. Когда я знаю, что с тобой ничего дурного не произойдет.

Анатоль вдруг сорвался с места, приблизился к ней и крепко обнял, прижавшись подбородком к ее светловолосой макушке. Эти слова нежданно тронули его до глубины души, даже руки задрожали мелкой дрожью от волнения.
- О мой ангел! Как бы я хотел, чтобы любовь к тебе победила всех демонов, терзающих ныне мою несчастную душу! – глухо прошептал он. – Быть может, если бы она была ответна, это удалось бы, а так… Нет, я не обвиняю тебя, не смею… Только Господь волен решать, кому даровать ее. Но, видит Бог, я бы сумел победить этот ад, что у меня внутри!
- Умоляю тебя, не преследуй фон Шеля, - проговорила тихо Марина, чувствуя, что ныне тот самый момент, когда она сумеет донести свои мысли до супруга. – Мы ведь можем уладить это дело миром.
- Отчего ж тогда твой фон Шель скрывается словно загнанный заяц, коли желает уладить это дело миром? – усмехнулся Анатоль. – Отчего не напишет ко мне? Я бы на его месте за эти два дня уже все пальцы исписал бы или вывез бы тайно возлюбленную и обвенчался бы с ней тайно. Ведь никто не хранит ее нынче, заметь! Все в доме заполошены. Но нет, затаился где-то и сидит в норе! Почему он не венчался с ней тогда, когда она пришла к нему? Да потому что не имеет он такого намерения, видать! И не она ему была нужна, а ее состояние. А значит, только мое согласие хочет. Знаю я такую птицу… Вон скольких перевидал за свою службу. Потому и хочу наказать его. Чтобы не трогал чужое, не ломал то, что не следует.
- Прошу тебя…, - начала Марина, но Анатоль вдруг склонил голову и крепко поцеловал ее, прерывая ее речь. А потом устало улыбнулся и попросил:
- Не сейчас. После обсудим все, после. Я подумаю над твоими словами, обещаю. Ныне же мне ехать надо. Помни же – напиши ко мне, если что случится, обещаешь? Вот и славно.

Анатоль уехал из дома, и женщины остались совершенно одни. Марина сделала очередную попытку достучаться до своей золовки, умоляла ее открыть и переговорить, ведь только зная все подробности можно было уладить дело. Но Катиш будто оглохла – она не открывала дверь и не забирала подносы с едой, стоявшие у порога ее спальни, только что-то бормотала в тишине своей комнаты и тихо плакала.

Это начинало уже беспокоить Марину. Грешным делом, она подумала, уж не тронулась ли Катиш умом от подобных тревог и волнений. Посланная подглядеть за золовкой в скважину замка, Таня вернулась и поведала барыне, что молодая барышня что-то пишет и пишет за бюро, а потом рвет письма в клочки и плакать начинает. Правда, однажды вроде бы, как показалось Тане, одно из писем в окно открытое барышня выкинула, но Таня не могла сказать точно – привиделось ли ей это или нет.

Марина решила было проверить слова горничной и поискать в саду по окнами спальни золовки – кто знает, а вдруг? Но тут в ее комнаты опять пришла нянька из детской – у маленькой барышни вновь поднялся жар. И снова повторилась прошлая ночь – прохладная вода в фарфоровом тазике, капризный плач ребенка, визит доктора, страхи и слезы Марины. Теперь же она была одна, без поддержки супруга, и только нынче осознала, как слаба она перед тревогами и заботами в одиночестве, без крепкого мужского плеча. Пусть меж ними было многое – и дурное, и ссоры, и даже рукоприкладство. Но ведь и были другие моменты, когда безграничное спокойствие наполняло душу, когда благодать разливалась в сердце… Ее тихий семейный мирок, выстраданный ею до конца. Неужели все это будет отнято в один миг?

Под утро, когда жар у Леночки спал, и она забылась спокойным сном, Марина долго молилась у образов в своей спальне, умоляя Господа помочь ей в это нелегкое для нее время полное тревог и напастей.
- Счастья хочу, Господи! – шептали настойчиво ее губы. – Неужто недостойна я счастья? Столько боли и слез… столько горя! Счастья, Создатель! Прошу тебя, счастливой быть хочу…

Последствия нескольких бессонных ночей и столь короткого отдыха после них не могли не сказаться - Марина забылась тяжелым сном, как только ее голова коснулась подушки, и смогла открыть глаза с трудом только к вечеру, когда за распахнутым в сад окном глухо грохотали раскаты приближающейся к Петербургу грозы.
- Барыня! – кинулась к ней тут же заплаканная Таня, и Марина резко села в постели, чувствуя, как сердце бешено заколотилось в груди от тревоги.
- Что? Что-то с барышней? Снова жар? – заволновалась она и спустила ноги с постели, готовая бежать в детскую. Но Таня остановила ее, качая головой.
- Нет, слава Господу, с ней все в порядке. В игровой она. А вот Катерина Михайловна…! Мы вас будили, будили и никак добудиться не могли. Ну, будто в летархии вы были! Хотели уже к барину посылать.
Марина подала знак, что одеваться хочет да лицо умыть, и Таня забегала по спальне, не прерывая своего тревожного рассказа.
- Принесли барышне молодой обед в четыре пополудни, а дверь-то настежь. Комната пуста. Нету барышни. Куда делась, никто не ведает. Стали допытывать дворника, он сказал, как благовест зазвонили, ушла наша барышня из дома-то.
- Как ушла? – так и села Марина на постель, чувствуя, как ослабели ноги при этой вести. – Куда? С кем ушла?
- Одна, барыня. Поймала извозчика почти у ворот дома и уехала. Куда ее понесло-то, барыня? – вдруг заплакала Таня, вытирая слезы концом своего передника. – Одну? Без стремянных или лакеев? Без защиты? А вдруг люди худые? Их-то в городе пруд пруди!
- Ой, типун тебе на язык! – прикрикнула Марина. Она метнулась к бюро, достала лист бумаги и открыла чернильницу, но вдруг остановилась, замерла на месте, напряженно обдумывая случившееся. Ежели Катиш сговорилась об этого побеге с фон Шелем, вполне может быть, что они решили бежать и венчаться без благословения Анатоля. Это было бы наилучшим выходом в этом деле, ведь не будет же Анатоль стрелять собственного родственника. Или будет?

Марина потерла виски пальцами, будто это движение могло заставить верную мысль тут же прийти в голову. Если она напишет сейчас к супругу, то у беглецов останется совсем мало времени – часы только пробили семь, а это означало, что Катиш не было в доме уже более четырех-пяти часов. Значит, Анатоль без труда сможет найти их до таинства. Быть может, дать им этот шанс? Дать им возможность стать супругами, раз уж они ими стали еще до объявления их таковыми под сводами храма? Глядишь, и дело уладится тут же.

И она решилась умолчать о том, что Катиш убежала из дома, беря на собственную душу этот грех. Написала к Анатолю только о том, что ночью у Леночки был снова жар, но ныне она в полном здравии, что не хотела его волновать. Что в доме все покойно и тихо, умоляя мысленно о прощении за эту ложь.
К ужину весь дом будто затаился, словно выжидая что-то. Стало тихо и за окнами. На Петербург спустились густые сумерки из-за темных грозовых туч, что затянули небосвод. Воцарилась такая духота, что казалось, воздух можно было резать ножом. Такая атмосфера несказанно давила на нервы, заставляла голову идти кругом, и Марина не находила себе места в доме, то и дело переходя из комнаты в комнату. Она уже была и в детской, проверяя здравие дочери (слава Пречистой, жара не было!), и в салоне коснулась клавиш фортепьяно, и пробовала почитать в своей половине. Даже в сад выходила, стремясь найти хотя бы немного покоя своей измученной этой томительной неизвестностью душе. Но его не было…

Завтра к полудню вернется в дом Анатоль, и Марина с ужасом представляла, каков будет его гнев, на чьи головы он может пасть. Быть может, еще до завтрашнего дня Катиш все же даст о себе весточку, чтобы домашние не переживали так за ее здравие и ее жизнь.

Но Марина узнала о состоянии Катиш еще ранее завтрашнего дня. Часы пробили восемь ударов, как в передней вдруг засуетились с шумом, заставив Марину сорваться с места в салоне и побежать к дверям. Она успела заметить, как в холл вошли лакеи, поддерживающие с обеих сторон Катиш, буквально висевшую на их руках. Шляпка ее сбилась вбок, локоны растрепались. Ее глаза были закрыты, она явно была не в себе.
- В спальню ее! И принести туда воды и уксуса, – приказала Марина, едва коснувшись горячего, как печь, лба золовки. Ох, что за напасть такая! Теперь Катиш больна… Но почему она одна? И где фон Шель? И если она была не у него, то где? Куда ездила ее золовка?

Марина сама ухаживала за своей золовкой весь вечер. Она помогала протирать ее лицо и тело водой с уксусом, чтобы сбить жар, держала таз перед постелью, пока Катиш было дурно.
- Я не идиот! Не идиот! – бредила девушка, мечась в постели в бреду. – Сломала жизнь! Я сломала ее! Нет, нет! Я же люблю тебя, - хватала она Марину за руки, всматриваясь в ее лицо, явно видя перед собой вовсе не невестку. – Я хочу быть с тобой, слышишь? Почему? Почему?! – кричала она в никуда, и от ее криков у Марины кровь стыла в жилах. А потом вдруг Катиш приподнялась в постели и, глядя куда-то в противоположную стену, расхохоталась диким страшным смехом, от которого Марина похолодела. – Он убьет тебя! Убьет!

К полуночи жар немного спал, и Катиш вдруг успокоилась, затихла в подушках, вся мокрая от пота. Марина приказала переменить простыни и сорочку больной, а сама решила уйти к себе, еле передвигая от усталости ноги. Ей казалось, что такой усталой как ныне, она еще никогда ранее не была.
Прежде чем идти к себе, Марина заглянула к дочери, чтобы проверить ее. Лобик Леночки был холодным и мокрым. Она сбросила с себя одеяльце, и Марина не стала снова укрывать ее, ведь в комнате было невыносимо душно в предверии дождя, что проливался где-то сейчас. Она ясно видела, как где-то вдалеке поблескивает зарницы отдаленных молний.
Марина не стала звать Таню, не хотела беспокоить ее в такой поздний час. Да и видеть она никого не желала ныне, признаться по правде. Хотелось лечь сразу в постель, упасть на покрывало, даже не сняв домашнего платья, и забыться беспробудным сном. Но ей это не удалось, потому как в комнате ее ждали.

Анатоль. Она стоял у распахнутого окна, заложив руки за спину, и смотрел куда-то напряженно вдаль, на зарницы, что мигали то и дело в темном небе. Видимо, он прибыл вечером из Царского Села, подумала Марина. Только вот почему ей не сообщили?
Она медленно подошла к нему, и он, не поворачиваясь к ней, вдруг поймал ее за кисти рук, привлек к своей спине, заставляя обхватить его в объятии. Марина вдруг сама прижалась щекой к его спине, обтянутой батистом рубахи, признаваясь себе с удивлением, что безмерно рада его видеть сейчас, что ныне она не будет одна в этом доме, полном болезней и горестей.
- Как Катиш? – спросил Анатоль тихо, перебирая тонкие пальчики своей жены у себя на груди.
- Вполне сносно. Жар почти сбили, - Марина помолчала, а потом все же добавила. – Я думаю, это у нее нервное. Столько перенесла в последние дни!
- Немудрено! – с горечью произнес Анатоль, а потом вдруг резко развернулся и прижал пальцы Марины к своим губам. – Я так люблю тебя. Я люблю тебя и Элен так сильно! Вы и только вы в моем сердце, и этого ничто не изменит!

Он взял ее лицо в ладони и коснулся ее губ легким нежным поцелуем, на который она ответила, изголодавшись по ласке и нежности. Потому не стала сопротивляться, когда он увлек ее к постели. Анатоль медленно расстегнул все крючки на ее платье, а потом легко стянул его вниз на пол, помог ей снять корсет, оставив жену только в сорочке.
Затем Марина помогла ему снять высокие сапоги, ведь это было невозможно сделать без посторонней помощи. Она едва управилась с ними, недоумевая, как это делает Федор, и ее озадаченное лицо вызвало улыбку на лице Анатоля. Он протянул руку и потянул ее к себе, откидываясь на постель. Затем аккуратно устроил рядом, накрыв своей сильной рукой ее талию.

Так они и лежали почти всю ночь – лицо к лицу, глаза в глаза. Словно не могли насмотреться друг на друга. Нынче им почему-то не хотелось страсти, только нежности, только легкой ласки, убаюкивающей, успокаивающей.
- Ты был прав, - проговорила Марина, гладя мужа по лицу кончиками пальцев. – Я думаю, фон Шель не желает делать предложения Катиш, убей Бог не могу понять отчего.
- Я всегда прав, - лениво ответил ей Анатоль, изо всех борясь со сном, желая всю ночь смотреть вот на свою маленькую жену в его объятиях. Марина не стала с ним спорить, прекрасно зная, к чему это приведет. Только улыбнулась в ответ, а потом вдруг предложила:
- Я долго думала над тем, как нам следует поступить. Ныне я знаю. Нам просто надо покинуть Петербург, чтобы никто и никогда не узнал о том, что произошло. Увезем Катиш на время прочь. Я согласна прожить с ней где-нибудь в отдаленном имении, если вдруг… если она тяжела.
Анатоль напрягся под ее руками, и она замолчала на миг, но потом, так и не получив возражений, продолжила:
- Вдали от ушей и глаз она разродится. Мы скроем этого ребенка от всех. Объявим его нашим воспитанником, ежели ты так решишь, ежели не позволишь признать его сестре. Да-да, я знаю, какой это позор признать ребенка! Но вспомни про господина Грибоедова. Он ведь тоже…
- Давай подумаем об этом после, - прервал ее Анатоль. Не грубо и резко, как ранее делал это, а тихо и спокойно. – Но план мне твой нравится. Очень. Моя маленькая умненькая женушка.

Они немного помолчали, каждый погруженный в свои собственные мысли, а потом вдруг Анатоль в который раз коснулся губами ее пальцев и сказал:
- А давай лучше уедем не в отдаленный уезд империи, а в Европу? Я же обещал тебе показать Рим и Флоренск•, Париж и Карлсбад, - Марина подняла на него сияющие таким счастьем глаза, что у него перехватило дыхание, и он привлек ее к себе, спрятал ее лицо у себя на груди. – Море. Мы поедем в Неаполь, и я покажу тебе море. Оно такое огромное и шумное, такое волнующе прекрасное… Мы будем вдвоем – ты и я. Только вдвоем. И море… А потом спустя год или два вернемся в Завидово и заживем тихой скучной деревенской жизнью. Будем растить детей наших и собак выращивать на псарне…
- Фу, как это неромантично! – фыркнула Марина ему в грудь, и он улыбнулся сквозь слезы, что навернулись на глаза при той идиллической картинке, что предстала у него перед глазами. – Давай уж лучше детей отдельно, а собак отдельно обговорим… Два года? Я не могу на столько разлучиться с Леночкой! – вдруг напряглась она в его руках.
- Я тоже не могу, - ответил он. – И потому мы возьмем ее с собой. Пусть это безумие! Пусть о нас говорят: «Quels fou, cette famille de Voronin! •», мы увезем ее с собой в Европу! Найдем ей лучших учителей рисования. Я слышал итальянская школа живописи самая лучшая, так что заберем из Европы именно итальянца.
- Ей еще рано обучаться живописи, она едва держит грифель в руке, - возразила ему Марина.
- Не спорь с мужем! Она у нас fillette de talent•, потому будем с детства способствовать ее таланту, - он снова прижал ее к себе и стал гладить по волосам, нежно, убаюкивающе, чувствуя, как постепенно расслабляется ее тело, и она погружается в сон. – Мы найдем самого лучшего учителя рисования и увезем его с собой в Россию. Поселимся в Завидово. Навсегда. Я выйду в отставку и стану скучным помещиком, интересующимся только охотой, собаками, сельскими заботами. А еще своей женой, да, милая? Ты спишь уже, мой ангел? Спи, моя радость, спи…

Так и лежал Анатоль до самого утра, слушая тихое шуршание ливня, которым пролились на землю тяжелые тучи, ходившие с вечера. Гладил ее по волосам, по плечам, ласково прикасался губами к виску, с наслаждением вдыхал слабый аромат ее духов.
Этот дивный цветочный аромат…Он на что угодно готов поспорить, что Серж до сих пор вспоминает его, когда начинают в садах цвести эти маленькие беленькие цветочки. Ведь забыть такую прелесть невозможно. И даже смерть неспособна стереть память о ней…

Когда за окном принялись за работу дворовые, что метлами убирали лужи во дворе перед домом, а дом пробудился и стал готовиться к наступившему дню, Анатоль аккуратно переложил жену со своей груди на подушки кровати, стараясь не пробудить ее от тех грез, что вызвали у нее на губах такую дивную улыбку. Но Марина приоткрыла глаза при этом, заметила, что он уходит.

- Куда ты? – спросила она сквозь сон, и он поспешил поймать ее руку, прикоснуться к ней губами успокаивающе.
- Надо ехать, - честно сказал он. – Ведь до того, как задуманное ночью стало явью, надо кое-что уладить.
- А! – улыбнулась Марина, закрывая глаза. – Бумаги выправить…
- Можно сказать и так, - согласился он, протянув руку и коснувшись ее волос, таких мягких, таких воздушных. Она выглядела ныне утром такой безмятежно счастливой, так улыбалась во сне, что у него заныло сердце. Он присел у ее постели на корточки, взял ее руку в свою ладонь и долго гладил, не в силах уйти из этой комнаты, от этой женщины, которой жило его сердце.
- Я люблю тебя, мой ангел, - прошептал он ей прямо в губы, когда коснулся их легким поцелуем, и быстро, не оглядываясь покинул спальню жены, а после того, как привел себя в порядок и навестил дочь и сестру, и особняк.

Марина же поднялась только к полудню, когда за окном ударили колокола на ближайшей церкви к дому Ворониных. Она позвонила Тане, чтобы та помогла ей с утренним туалетом, а после спустилась к завтраку в малую столовую. Почти все окна в доме были распахнуты настежь, чтобы впустить ту свежесть, что пролилась на землю с ночным дождем. Вместе с ней дом наполнялся щебетанием птичек, что сидели на ветвях в саду и радостным пением благословляли этот солнечный день, а также наполняли душу Марины какой-то безмерной благостью.

Почта, что разобрала Марина после завтрака, тоже принесла хорошие вести. Письмо из Ольховки, добравшись в Петербург через сотни верст, рассказало словами Анны Степановны, что папенька Марины пошел на поправку, уже вполне самостоятелен – и пищу принимает, и ходит с трудом, но сам уже, без помощи слуги. Правда, писать пока он не в состоянии, плохо сгибаются пальцы, но шлет дочери свое родительское благословение и теплое объятие.
Переезд в Ольховку пошел на пользу и Софи. Она встретила на губернском балу одного шляхтича из Варшавской губернии и прониклась к нему теплыми чувствами, равно как и он к ней, судя по частоте его визитов в Ольховку. Знатная фамилия Польши, скромное, но все же состояние и свой замок («notamment châ teau, jugez de ma surprise! •»), потому Анна Степановна с радостью готова дать свое благословение этому браку.
А вот младшая Оленька не так радует мать. Несколько лет до дебютного возраста, а она твердо заявляет матери, что хочет стать доктором («Dieu m'en garde! •»), а не матерью и женой. Разве сие возможно, чтобы женщина занялась мужским делом? Совсем забила голову этими книгами. А ведь Анна Степановна всегда знала, что от этих книг одни неприятности, и вот каков результат!
Далее в письме шли одни возмущения поведением младшей из сестер Ольховских, напоминания о дебюте следующей сестры Ксении, что должно быть через два года, плохо скрытые намеки на денежную помощь родственникам любящим зятем. Марина с улыбкой отложила письмо в сторону, перечитав его дважды, настолько порадовала ее весточка из далекого родного прошлого. Она словно воочию увидела Ольховку с ее яблоневым садом позади старого деревянного усадебного дома, папеньку с трубкой у камина в единственной гостиной, маменьку и сестру с рукоделием рядом, а Оленьку за книгой где-нибудь в укромном уголке. Как же она соскучилась по своим родным! Быть может, по дороге в Европу Анатоль разрешит завернуть в этот скромный уголок ее прошлого, чтобы повидаться?

Где-то вдруг с шумом захлопнулось окно, за ним следующее. Марина вздрогнула от неожиданности этого резкого звука так неожиданно вырвавшего ее из приятных мыслей. Она перевела взгляд за окно кабинета и заметила, как нежданно переменилась погода. Ветви деревьев в саду чуть ли не окно бились под порывами ветра, что гнул их со страшной силой. Гроза что ли снова надвигается?
Марина слышала, как бегают лакеи, закрывая распахнутые утром окна, чтобы уберечь дорогое стекло, ведь где-то внутри дома уже послышался звук удара оконной створки о стену, а затем звон разбившегося стекла. На счастье, это на счастье, убеждала себя Марина, пытаясь собраться с мыслями, чтобы взяться за почту, которую не разбирала уже несколько дней.

Почерк следующего письма оказался ей незнаком, такой аккуратный, с тщательно выписанными буковками, и оттого сердце Марины вдруг сжалось в каком-то предчувствии. Она быстро взглянула на адресата и похолодела. Княгиня Загорская Варвара Васильевна. Что нужно ей от Марины? Неужто вдруг решила отношения наладить, как меж женами приятелей? Нет, Марине вовсе не нужно этого. Она никогда не станет приятельницей той, что каждую ночь делит постель с тем, кто еще недавно принадлежал Марине. Никогда не будет меж ними приязни!

Но Марина не успела вскрыть письмо. Пока она раздумывала, пока решалась на этот шаг, в дверь кабинета стукнули, и лакей, появившийся на пороге, сообщил, что молодая барышня к себе просят барыню придти. И Марина с легким сердцем отложила это тревожащее ее письмо, направилась к золовке в спальню, радуясь, что та пришла в себя, а значит, нервная горячка отступила, не стала долго мучить ее, как когда-то едва не убила саму Марину.

Катиш была так бледна, что по цвету равнялась с подушками, на которых покоилась ее голова. Она встретила Марину встревожено, протянула к ней руки, восклицая:
- Ах, успокойте меня! Где мой брат? Где Анатоль? Он не в доме, я знаю это!
- Моя дорогая, не волнуйтесь, - поспешила взять ее за ладони Марина, присаживаясь на край ее постели. – Анатоль отбыл по делам. Мы нынче ночью решились на путешествие в Европу, вот он и уехал выправить бумаги.
- Слава Богу! – быстро перекрестилась Катиш, а после вдруг отчаянно заплакала, хватаясь за руки невестки, как за опору в ее горе и боли, что сейчас терзали ее сердце. – Ах, Марина Александровна! Я так виновата! Перед вами, перед братом! Мне нет прощения…
- Ну, что вы, все образуется, - ласково проговорила Марина, гладя эту бледную плачущую девочку по волосам. – Мы все решим. Вам нет нужды беспокоиться о своем будущем, мы не оставим вас в вашем положении.
- В моем положении? – переспросила Катиш. – Нет, я не в тягости, Марина Александровна, я знаю это доподлинно. Я ведь думала, что от поцелуев возможно… возможно… Но вчера мне открыли глаза на истинное положение вещей, - она отстранилась от невестки, взглянула той в глаза. – Я знаю, вы будете ненавидеть меня, но я не могла иначе. Я так любила его! Так любила! Он казался мне таким… таким… beau comme un dieu•, умен, успешен, так красиво говорит, так поет… Разве я могла устоять? Он был моим кумиром! Моим божеством! Я была готова на все, лишь быть с ним всегда, стать его супругой. Но вчера… вчера… Les dieux s'en vont•, и давеча рухнул мой!

Это было сказано с таким неприкрытым горем в голосе, что сердце Марины дрогнуло в сочувствии к этой боли разочарования в том, кого недавно Катиш боготворила.

- Я так хотела быть с ним. А Анатоль… он запретил даже думать об этом. Ну что с того, что Николя небогат и незнатен, что с того, что нет титула? А я? Разве я виновата, что я дочь графа? К чему мне это, когда я не могу быть счастлива с тем, кого люблю? А потом вы увезли меня в Нижний. А он перестал писать. Ни одного письма за эти месяцы! И я поняла, что потеряю его, если не сделаю что-нибудь. Я пошла к нему на квартиру, едва мы прибыли в Петербург, ведь он не ответил на мои письма. Я думала, что у него нет возможности писать ко мне более. А он сказал, что нам надо прекратить наше знакомство, раз мы не можем быть вместе, раз нам не суждено любить друг друга открыто. Прекратить! Я долго думала, как обойти это нелепое решение, как подтолкнуть его на то, чтобы он увез меня. И написала, что расскажу брату, что была у Николя на квартире, ежели он оставит меня.

Катиш снова разрыдалась да так сильно, что Марине пришлось дать ей успокоительного, чтобы хотя бы немного привести ее в чувство и снизить тот накал эмоций, что бурлил в девушке сейчас. Она хотела оставить золовку, чтобы та отдохнула, но она не дала ей этого сделать, ухватившись за подол платья невестки.

- Нет, не уходите! Я хочу открыть вам все! – и когда Марина снова присела на край ее постели, продолжила со вздохом. – Вот так низко я пала! Чтобы удержать его рядом, чтобы он остался со мной. И он пришел сюда. Просил моей руки. Нелепо! Я ведь писала, что все нужно сделать тайно! А потом эта ссора… и эта мысль Анатоля, что он должен непременно смыть кровью этот позор. Но какой позор?! Его ведь нет. Я девственна и не жду ребенка, хотя недавно сама думала об этом. А Николя вдруг пропал… и я боялась… Боялась за него… за брата… А потом вспомнила, где он может быть. В его старой квартире, где он иногда бывает, по словам его комердина. И я разузнала адрес и поехала туда, к нему. А он…Он был так груб, так язвителен. Сказал, что я сломала его жизнь своей нелепой любовью! Что он был идиотом, что связался со мной! И много другого… Разве можно так говорить человеку, которого любишь? Разве можно?
- Ах, милая моя девочка, не думайте более об том! Этот человек, он недостоин ваших слез, - Марина была так рада, что последствий этой истории нет и быть не может, что готова была расцеловать золовку в обе щеки. – Но все поправимо. Мы можем поехать в Европу все вместе, раз нет необходимости вам…эээ… оставаться в России. Вы поправите свое душевное здоровье, и вот увидите, счастье снова вернется в вашу жизнь. Никто не знает об этой истории, а значит, ваша репутация не пострадала. А ваше чувство… оно уйдет. Вы должны забыть об этом человеке. Вот и все… Все непременно будет хорошо!
- Нет, вы не понимаете! – возразила Катиш. – Я сделала страшную глупость! Я просто была так зла на Николя за его слова! О Господи!
- Я понимаю, - мягко возразила Марина, укрывая ее одеялом, делая знак, чтобы та поспала немного и набралась сил. – Но нам нужно забыть о ней. И жить дальше. Et voilà tout! •
- Значит, мой брат уехал по делам? Это точно? – не унималась Катиш, останавливая ее прямо у дверей своим вопросом.
- C'est justement cela•, - подтвердила Марина, покидая комнату золовки. – Лучше отдохните, Катиш. Набирайтесь сил. Вам они еще потребуются.

К почте, а точнее, к тому злосчастному письму Марина возвращаться не желала пока. До обеда еще было время, судя по циферблату часиков, что были приколоты к ее корсажу, а на улице все еще царствовала непогода, потому она решила пройти в свою половину и заняться рукоделием, закончить ту вышивку, что начала еще несколько месяцев назад, когда ходила второй и такой несчастливой тягостью.
Это был лик всех святых на гобелене, ведь отдельного лика святителя Анатолия не было, и он изображался обычно на общей иконе Всех Святых. Подарок ее супругу, который планировался еще к его именинам, только вот не успела она совсем закончить его к сроку. Что ж, самое время за него взяться!

Спустя некоторое время, когда Марина уже сидела за вышивкой и подбирала тон нитей для лика одного из святых, в ее комнату прибежала Леночка, желая посидеть подле матери. Но смирно усидеть у ее юбок она не смогла долго и попросилась к окну, поглядеть на прохожих и проезжающие мимо экипажи, что виднелись на набережной слегка в отдалении от дома за оградой особняка. Лошадки всегда вызывали у нее восторг, и каждый экипаж или всадника Элен встречала бурными хлопками в ладоши, радостно смеясь. Скоро Марина привыкла к этому выражению восторга дочери, и потому уже не вздрагивала каждый раз, когда та начинала громко хлопать в тишине комнаты. Вот и ныне она не обратила бы ровным счетом никакого внимания на заливистый смех Элен и ее хлопки, если бы не слова, что прозвучали за ними.

Такие страшные для Марины слова, резанувшие ее слух, заставившие ее окаменеть на месте, а руки похолодеть от ужаса, что сковал ее душу.

- Снег! Снег! – вскрикнула вдруг Леночка, показывая куда-то за окно нянечке, что придерживала ее у окна. – Снег!

Марина подорвалась с места и подбежала к окну, перепугав няньку. Ветер, рвавший ветви деревьев, что стояли в цвету, подхватил играючи сотни маленьких белых лепестков и понес их с собой, рассыпая их нынче с высоты на землю и на прохожих, словно хлопья белого снега.

«…. Одно скажу тебе – опасайся белого человека, когда снег будет падать в мае. Прости ему его поступки, прими его слова. Он будет искренен. Есть два пути в твоей жизни. Выберешь прощение – жизнь сохранишь. Выберешь гнев – погибнешь…»

- Это невозможно, - прохрипела Марина, хватаясь за вырез платья, что вдруг сдавил ее грудь, мешая дышать. – Невозможно!
Она подхватила юбки и побежала прочь из своей половины, натыкаясь на мебель на своем пути, будто ослепла вмиг. Она бежала по коридору и кричала во весь голос, призывая к себе дворецкого, чувствуя, как от ужаса, плещущегося в душе, идет кругом голова, и подгибаются колени.
С дворецким Марина столкнулась прямо на последних ступеньках лестницы, едва не сбив его, поднимающегося на хозяйский этаж, ярко-красного от спешки и волнения. Она схватила его за плечи, такая маленькая и хрупкая, ныне с силой вжимая пальцы в его ливрею, что он слегка поморщился.
- Барин! – выкрикнула она ему в лицо. – Куда поехал барин? Что сказал?
- Не ведаю, барыня, уж простить прошу меня покорно. Не докладывались они!

И Марина отпустила его, вдруг осознав, как выглядит со стороны ее неожиданный порыв. Прислонилась устало к стене.
- Иди и отправь людей. Пусть к Загорским идут, к Львовым или в дом Арсеньевых. В ресторации. В офицерскую в Зимнем. Пусть везде про барина спрашивают. Мол, домой его кличут, барыне худо.

Получив это распоряжение, старый дворецкий, словно мячик перекатываясь, поспешил по ступенькам вниз отдать приказы дворовым. Уже когда его нога ступила на пол холла, в тишине дома вдруг громом прозвенел звонок в передней. Звякнул и замолк, чтобы потом опять зазвенеть долго и протяжно, будто с каким-то надрывом.

Марина вздрогнула, услышав его пронзительный звук, но от стены так и не смогла оторваться, потому как только она была ей опорой сейчас, когда ноги вовсе не держали ее. Она наблюдала, как быстро просеменил в переднюю дворецкий, услышала, как он вскрикнул громко там, в этой небольшой комнатке. А потом вдруг в передней все зашумело, будто туда рой пчел залетел.

А после двери из нее распахнулись, и в холл вошли несколько лакеев, что несли что-то на плаще, одна пола которого ехала с тихим шуршанием по паркету холла, оставляя за собой темно-бурый след на полу. За широкими спинами в ливреях не было видно, что именно у них руках, но по напряженным плечам можно было догадаться, что это нечто тяжелое. Они быстро прошли в комнаты на первом этаже дома, миновав холл.
Марина в ужасе прижалась в стену, словно желая слиться с ней воедино, чтобы не видеть того, что сейчас видела на полу холла. Кровь… О Господи, кровь!

За лакеями внутрь дома быстро прошел Арсеньев, выкрикивая: «Быстрее! Быстрее!», тяня за собой какого-то маленького человечка в сером сюртуке и с большим черным саквояжем в руке. Он не заметил на Марину, ведь та стояла на самом верху лестницы, на ее последних ступеньках, почти слившись со стеной холла. Да и признаться, было видно, что ему вовсе не до того, чтобы оглядываться по сторонам.

Затем в холл ступил Сергей. Медленно, тяжело ступая по паркету. Будто каждый шаг давался ему с трудом. Он не должен был заметить ее на лестнице, ведь его взгляд был прикован к фуражке, что он нервно вертел в руках. Но будто движимый каким-то шестым чувством Сергей вдруг перевел взгляд наверх, прямо на помертвевшую Марину. В его глазах Марина без особого труда прочитала ответ на свой немой вопрос и прикрыла веки, словно не в силах более выдерживать этот тяжелый сочувствующий взгляд.
В мгновение ока Сергей буквально взлетел по ступеням, чтобы поддержать ее, вмиг пошатнувшуюся под сильным напором боли, не дать ей упасть с лестницы. Она распахнула глаза и взглянула в его стальные. Он сам вдруг потерял способность дышать на миг, заметив какое неприкрытое горе плескалось в этой изумрудной глубине.

- Il…? •- совсем тихо прошептала она, так тихо, что он едва расслышал ее.
- Он ранен, - ответил ей Сергей. – В бедро.

Марина вдруг шатнулась к нему, прижалась всем телом. Он на миг опешил от этого резкого движения и едва удержал равновесие, а потом легко обнял ее, успокаивая. Он чувствовал, как трясет мелкой дрожью ее тело и не сразу сумел понять, что Марина смеется каким-то нервным смехом. Она вдруг отстранилась от него, показывая знаком, что все в порядке, что она уже пришла в себя, и ее можно отпустить.
- Она ошиблась! – прошептала Марина, подавив очередной смешок. – Ошиблась, понимаешь? Старая цыганка ошиблась…

• Безумие! Это безумие! (фр.)
• О-ля-ля, что же будет дальше? (фр.)
• так иногда в те времена называли Флоренцию
• Каковы безумцы, эта семья Ворониных! (фр.)
• талантливая девочка (фр.)
• именно замок, вообрази себе мое удивление! (фр.)
• Избави Бог! (фр.)
• красив, как бог (фр.)
• Кумиры рушатся (фр.)
• Вот и все! (фр.)
• Так и есть (фр.)
• Он…? (фр.)


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.016 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал