Marian 11.04.2011 17:18 » Глава 70 Глава 70

Марина в последний раз проверила спальни для гостей, что собирались прибыть через несколько дней на празднование ее именин. Ничего такого грандиозного, как любил устраивать в этот день Анатоль. Просто приедут Арсеньевы и ее сестра Лиза с супругом, которого недавно повысили в звании. Будут также соседи – Авдотья Михайловна с мужем и сыном, прибывшим в отпуск из Рязани, где проходил службу, дочерью Долли и зятем, что в это время гостили у них в имении, а еще предводитель уездного дворянства господин Спицын с семейством (ну, куда же без него?).

Марина писала еще Матвею Сергеевичу приглашение, но тот сослался на нездоровье и прислал свои извинения. Но она предполагала получить такой ответ: старому князю категорически не нравилось ее знакомство с Андреем Петровичем, который также был приглашен на именины. Разумеется, Матвей Сергеевич ничего не сказал Марине прямо, но она ясно видела его вдруг вспыхнувшую неприязнь к Раеву-Волынскому, видела, как презрительно и холодно он с тем обращается. Именно такого князя Загорского Марина всегда побаивалась, но все же нашла в себе смелость не отказать соседу в гостеприимстве, когда тот приехал поздравить ее с Рождеством, пригласила его разделить с ними праздничный обед после службы, на который были приглашены ближайшие соседи, что остались в свои имениях в эти дни.

И не было ни единого дня, когда она пожалела о том, что продолжила свое знакомство с Андреем Петровичем. Впервые она чувствовала себя с мужчиной так легко и непринужденно. С Анатолем ей частенько приходилось следить за каждым своим словом и жестом, чтобы ненароком не вызвать его неудовольствие или ревность. Присутствие Сергея волновало ее настолько, что она почти всегда забывалась, терялась в пространстве и времени. С Раевым-Волынским было совсем другое общение – приятельское, легкое. Ей с ним было комфортно, а его обожание, что она ясно видела в его глазах, льстило ей и заставляло почувствовать себя красивой женщиной.

Да, впрочем, что уж там – заставляло почувствовать именно женщиной, ведь Андрей Петрович умел угождать всем – от Авдотьи Михайловны, что вскоре просто-напросто очаровалась им, до ее Марининой дочери, Элен, что неизменно вовлекала нового знакомого в свои игры, и тот с готовностью шел ей навстречу. Правда, последнее, вызывало в Марине легкую досаду. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее дочь привязывалась к мужчине, заменяя в своем мирке дорогого друга, что ушел от них так рано – Анатоля. Потому она редко позволяла Раеву-Волынскому и дочери встречаться, и едва звенели колокольца на санях, что подвозили гостя к подъезду усадебного дома, отсылала Элен в детскую.

А Раев-Волынский стал бывать в Завидово очень часто. Сначала он привлек на свою сторону пожилую Авдотью Михайловну, настаивая на том, что негоже оставлять так часто в одиночестве их соседку-вдову наедине со своим горем. Предложил той почаще приезжать к ней с визитами. А чтобы не составлять дополнительных трудов, Андрей Петрович готов сам приезжать за Авдотьей Михайловной и отвозить ее в Завидово и обратно. Так и повелось отныне – раз в три дня Марина принимала гостей в Завидово с визитами, довольная тем, что они разделяют ее скучное бытие зимой, когда день был так короток, а занять его было почти нечем.

Андрей Петрович нечасто, но уезжал в Москву, где проверял дом, что сдавал, намереваясь поселиться в деревне окончательно, или в Нижний Новгород, откуда привозил Марине книги и журналы, а иногда перехватывал и почту, что направлялась в Завидово. Началось все с того, что он заметил как-то в церкви, что хозяйка Завидово ставит свечки после службы не только за упокой и здравие близких, но и часто задерживается у иконы Сергия Радонежского, где неизменно просит того о чем-то. Или о ком-то…

А потом, несколько раз заехав на станцию и захватив почту в Завидово, Раев-Волынский понял, что к Марине кто-то пишет и делает это часто. Он не был глуп и легко умел сопоставлять факты, анализировать. Вот и тогда он быстро все свел воедино: свечки перед иконой святого Сергия, письма, написанные мужской рукой, сплетни, ходившие ранее в свете, о неуемной ревности покойного супруга Марины и к кому – к Сергею Загорскому. Визит Матвея Сергеевича в Завидово на Рождество только укрепил его в подозрениях. Но на этом он не успокоился. Он доподлинно знал, что Марина не отвечает на эти письма, но вот каковы ее истинные чувства к этому человеку?

Раев-Волынский нацелился заполучить хозяйку Завидово, не только ее благосостояние, как намеревался вначале, но и теперь, когда он знал ее лично, - ее сердце, ее душу. Впервые его столь сильно привлекала не просто женская красота, а нрав, что скрывался за ней. Это удивляло, будоражило, бросало ему вызов, который он не преминул принять. Она должна быть его. И он пойдет на многое, чтобы добиться ее.

А потом, когда после рождественского обеда гости пили кофе в гостиной подле елки, Раев-Волынский вдруг нечаянно заметил, насколько схожи профили старого князя и девочки, что сидела у его ног на ковре и открывала подарки. Вот оно! Вот почему ребенка не отослали прочь, вот почему к девочке так благосклонен старый Загорский!

O-la-la, adultè re, est il possible? • В таком случае, все меняется кардинально! Значит, меж князем и хозяйкой Завидово не просто случайный флирт, не просто случайная связь. И еще это означало, что у Раева-Волынского всего лишь чуть более года осталось, чтобы направить ветер судьбы в свою сторону. А в том, что это было возможно, у Андрея Петровича не было сомнений – он умел очаровывать женщин, умел влюблять их в себя. Дело было только в выбранной тактике и времени, только и всего. А тут должна быть тщательно выверенная стратегия, ведь Марина слишком умна, а его противник обладал множеством преимуществ, за исключением одного – он был слишком далеко от Марины, а вот Раев-Волынский - подле нее.

И тогда, после долгих раздумий Раев-Волынский разработал план. Он станет близким другом для Марины. Настолько близким, что она привыкнет к тому, что он постоянно подле нее, всегда готов поддержать и развеселить, если это будет нужно. Без лишних намеков на страсть, что он питает к ней, чтобы не спугнуть ее ранее намеченного времени. Но с маленькими знаками внимания, легкими прикосновениями и намеками. И она сама, в конце концов, потянется к нему. Иного и быть не может. Всем вдовам по истечении времени хочется почувствовать себя желанными и красивыми, Марина не должна быть исключением. И когда настанет это пора, он непременно будет рядом, чтобы наконец получить то, чего так страстно желал.

И Марина постепенно привыкала к присутствию Раева-Волынского в ее жизни. Ей нравилось, что она может всегда обратиться к нему за советом, когда она не знала, как поступить в хозяйственных делах. Нравилось обсуждать с ним прочитанные книги, что он привозил ей. Нравилось, когда он глядел на нее украдкой со странной нежностью в глазах, нравилось, когда он ласково касался ее ладони, будто случайно, когда она переворачивала ноты, играя на фортепьяно гостям. А их неспешные прогулки по рыхлому снегу после службы, когда он провожал ее в усадебный дом? Да, ей действительно было спокойно с ним и легко!

Казалось, ее жизнь наконец-то наладилась. Ушла та боль, что терзала ее после кончины Анатоля, оставив после себя только легкую грусть и сожаление по тому, что могло бы быть, но так и не случилось. Марина стала сама себе хозяйкой – своему положению, своим чувствам. Теперь ей не надо было принимать решения с оглядкой на кого-либо, кроме себя. Теперь она была вольна поступать так, как ей хочется, словно ту птицу, которой она когда-то себя чувствовала в браке с Анатолем, наконец-то выпустили из золоченой клетки на свободу, сладкий аромат которого так кружил голову Марине ныне.

Оттого-то появились и сомнения. Они вошли незаметно и поселились в душе Марины, постепенно разрастаясь, принимая просто громадные размеры. Она поймала себя на том, что редко вспоминает Сергея ныне, лишь в церкви, когда приходит время вознести молитвы за здравие и упокой. Да по ночам, когда ее тело-предатель напоминает ей, как давно не касалась ее ласкающая рука мужчины, как давно ее губ не касались другие уста.

Неужто она забыла его, одурманенная новизной и прелестью ее нынешней жизни? Ведь ей было так отрадно, так спокойно сейчас. Марина вспомнила, как было собралась написать к нему тогда, под Рождество, когда узнала о разводе, о его переводе на Кавказ. Хотела и было села за бюро, обмакнула перо в чернильницу, но и не смогла написать ни единой строчки, ни единого слова. Она просто вдруг поняла, что не знает о чем писать ему. Просто-напросто не находит слов. Она тогда просидела за бюро до самых сумерек, когда пришло время зажигать свечи, перед пустым листом бумаги, просто устремив взгляд в никуда, ощущая странную пустоту внутри себя.

А после, когда за окном уже откружили зимние метели, а с крыши закапало вовсю, когда на полях появились большие проталины, и в воздухе запахло весной, в музыкальном салоне Завидово состоялся разговор, увеличивший количество душевных метаний Марины. К ней тогда по обыкновению прибыли Авдотья Михайловна и Андрей Петрович. В этот раз с ними прибыла и Долли, что хотела остаться в имении матери от Пасхи, что была не за горами, и до самого Покрова, ведь дом в имении ее супруга перестраивался ныне и был совершенно непригоден для жилья. С ее вполне обыденного вопроса и начался этот разговор. Она углядела на одном из столиков книгу в простом зеленом переплете и заинтересовалась ею.

- Что за книга, Марина Александровна? Новая? Писатель мне не совсем знаком. Немец? – спросила она, вертя в руках книгу, Марину, которая сейчас сидела у окна и вышивала небольшую картину.
- Эту книгу привез мне давеча Андрей Петрович, - кивнула Марина на что-то тихо поигрывавшего на фортепьяно Раева-Волынского. Тот легко кивнул в ответ. – Это новый писатель, из Дании. Андерсен. Ежели вы не читали его еще, то я с большим удовольствием одолжу вам эту книгу.
- Die Mä rchen•, - с трудом прочла Долли и отложила книгу. – К сожалению, я плохо читаю на этом языке. Это сказки?
- Сказки для взрослых, - ответил вместо Марины Раев-Волынский. – Андерсен превосходно пишет о любви.
- О любви? – насторожилась тут же почти дремавшая в кресле у огня Авдотья Михайловна. – Что ж за сказки-то такие?
- Печальные, весьма, - улыбнулась Марина грустно, будто погрузившись в свои мысли. Она вспомнила, как плакала над этой книгой, что так разбередила ей душу. – Но о такой прекрасной любви… пусть и с трагичным финалом.

- Ах, расскажите же мне! – воскликнула Долли, и Раев-Волынский пересказал ей несколько историй, написанных рукой датчанина, растрогав ту чуть ли не до слез.
- Ah, c'est trè s bien… et c'est triste! • – прошептала она, утирая глаза платком, когда Андрей Петрович закончил пересказ сказки о Русалочке.
- Печально? Это глупо! – рассмеялся тот. – Вы просто не видите очевидного за ширмой сказки о прекрасной любви.
- И что же вы хотите этим сказать, Андрей Петрович? – спросила Марина, не отрываясь от своей работы. – Что любить без взаимности – глупо? Или глупо отдать жизнь за любимого человека? Подарить ему счастье ценой собственной жизни?
- Глупо, Марина Александровна, полагать, что любовь, пришедшая в юношеских годах, способна длиться всю жизнь, что эта наивная влюбленность и есть то самое великое чувство, о которых слагают поэмы и романсы. Voici un exemple tout trouvé •. Die Nixe… Любила ли она вообще? Разве возможно увидеть только раз и влюбиться на всю жизнь? – Марина тут же при этих словах вспомнила сад Смольного и офицера, что перепрыгнул через ограду, перепугав ее, юную институтку, до полусмерти. Он ворвался столь нежданно в ее уединение тогда, равно как и в ее жизнь. – Нет, говорю вам я, нельзя! Можно влюбиться в образ, что мы создаем в своем разуме, но это только образ и ничего более. Зато мы лелеем и ласкаем свою влюбленность к тому, что выдумали сами, с превеликим удовольствием. Так что это - любовь или увлеченность? И если любовь – то ее предмет: не сама ли любовь, часом?

- Вы не правы, Андрей Петрович. Иначе как же тогда творятся браки в нашей империи? Ведь есть же и те, что были заключены по любви, - возразила ему Марина.
- По любви? А сколько длится истинное счастье любви в этих браках? Когда приходится жить не с тем человеком, которого себе придумал, а с тем, каковым он является на самом деле, то разве не приходит на смену той увлеченности острое разочарование? Женщины вступают в брак при этом будто с завязанными глазами, повязка с коих падает со временем. Нет-нет, я категорически отрицаю вступление в брак таких молоденьких влюбленных дурочек! Уж лучше по сговору родителей. Те-то более умудрены опытом и подберут такую пару, какая и составит истинное счастье в дальнейшем, когда придет опыт и свойственная ему мудрость.
- Да-да, - кивнула, соглашаясь с ним, Авдотья Михайловна, и Марина прикусила губу раздосадовано. Но сдаваться в этом споре она отнюдь не собиралась и, собравшись с духом, снова ринулась в него.
- Хорошо. Допустим, любовь с первого взгляда и в юном возрасте не любовь, а всего лишь влюбленность, допустим, позднее приходит разочарование. Но неужели вы отрицаете, что все же есть такая слепая безрассудная любовь, когда и жизнь не жалко отдать за любимого? Когда устраняют преграды, лишь бы быть вместе?
- Ну, отчего же, - пожал плечами Андрей. – Пожалуйста, и про преграды: он и она встретили друг друга на каком-нибудь балу и пришлись друг другу по нраву. Но между ними множество препон – против их союза семьи, против него общество или другие обстоятельства, не важно. И вот они сражаются с ними – уговаривают родных или венчаются тайно. Но! Вот проходит время, и они уже в браке, и с ужасом понимают, что они любили больше не друг друга, а само чувство борьбы за любовь, за химеру счастья, что маячила вдали. Но уж поздно, они скованны узами брака. Такова уж людская натура. Особенно мужская. Нам, мужчинам, по нраву завоевать трофей, но вот что с ним делать далее? Оттого-то и происходят эти интрижки и тому подобное. Il est plus difficile d'ê tre fidè le à sa maî tresse quand on est heureux que quand on en est maltraité •. Но и женщины тоже хороши бывают. Как сказал некий француз (и я, пожалуй, с ним соглашусь): Les femmes croient souvent aimer encore quelles n'aiment pas. L'occupation d'une intrigue, l'é motion d'esprit que donne la galanterie, la pente naturelle au plaisir d'ê tre aimé es, et la peine de refuser, leur persuadent quelles ont de la passion lorsqu'elles n'ont que de…•

Раев-Волынский замолчал и пожал плечами, снова принялся наигрывать легкую мелодию, а Марина вдруг задумалась, перевела взгляд в окно. Разве возможно это? Разве возможно ошибаться в своих чувствах, принимая за любовь то, чем она и вовсе не является? Но ведь она пронесла в себе чувство к Сергею столько лет, разве это не любовь?
- А как же пары, что преданно любят друг друга столь длительным сроком? – спросила со своего места Долли, будто прочитав мысли Марины, и она невольно прислушалась, чтобы услышать ответ ее собеседника.
- L'accoutumance, - раздался голос Раева-Волынского прямо у Марины над ухом, заставляя ее вздрогнуть от неожиданности. Оказалось, пока она погрузилась в свои мысли, он подошел и принялся разглядывать через ее плечо вышивку у нее под руками. – Всего лишь привычка, только-то. Люди становятся спокойнее друг к другу, равнодушнее. Уже не так бьются сердца, совсем не так.
- Неужто нет ее? Любви нет, по-вашему? – повернулась к нему Марина, тихо шепча свой вопрос. Но он услышал ее, склонился к самому уху и также прошептал едва слышно:
- Она есть. Истинная любовь есть. Но ее так легко спутать с чем-то иным…

Марина вспомнила, как проводив тогда гостей, ушла к себе в половину, как достала из-под кровати коробку с письмами Сергея и прочла их. Все. Все до единого. До последней строчки.
Прочла, надеясь на то, что ее сердце дрогнет, как ранее, что душа тихо запоет внутри от осознания того, что она любима по-прежнему. Но ничего не случилось. Это были просто письма в ее руках, и хоть они были полны тем самым чувством, что она искала, ответа, которого она ждала в себе, она так и не получила. Неужели ее молитвы, ее просьбы забрать из ее сердца эту любовь, что причиняла ей столько мук, были наконец услышаны? Неужто она забыла…?

А потом прошла Пасха, великий праздник, полный весеннего света и звонкого перезвона колоколов, вселяющий в сердца прихожан радость и отраду, надежду на лучшие времена, и наступила пора пахоты, а после и сева. Вновь каждый день Марины стал полон хлопот, как ранее, вновь у нее не стало времени на размышления о своей судьбе и своем будущем. Да и она более не хотела думать об том – ей было так отрадно и покойно ныне.

Когда уже полностью сошел лед с Хладки, запустили мельничное колесо, что со скрипом опустилось в воду и, медленно набирая обороты, пустилось за работу. Марина с улыбкой повернулась к Раеву-Волынскому, что пожелал быть с ней при этом событии – открытии мельничной работы в этом сезоне, воскрешая в памяти их спор по поводу этой мельницы и этой речушки. Он тоже перевел взгляд на нее и улыбнулся широко, а после, когда они уже в коляске возвращались в Завидово, поднес ее ладонь к своим губам, коснулся их так страстно, что у Марины голова пошла кругом.
- Я не могу даже выразить, насколько я благодарен Провидению и этой речке, и этой мельнице! О, Марина Александровна, как же я рад, что тогда моему управляющему пришла в голову эта идея! Пожалуй, стоит выписать ему премию в этом квартале…

Она ничего не ответила ему. Только аккуратно выпростала ладонь из его рук, отвернулась неловко, отводя глаза. Простое прикосновение, но его страсть и его сила, мужской запах сидевшего подле нее вдруг пробудили в ней доселе дремлющее желание. Будто Марина спала вместе с природой вплоть до весны, но пришло солнце, растопило этот лед, и в ней снова проснулось женское начало.

Как же так? Возможно ли это? Марина думала об этом весь день после своего спешного прощания на крыльце усадебного дома Завидово. Ей было странно, что подобное чувство вдруг проснулось совсем к другому мужчине. И пусть он был схож фигурой и волосами с Загорским, но он был другим, чужим… Как же так? Неужели она и вправду разлюбила Сергея?

Ах, как же он был нужен ей тут, в Завидово! Что за странная горячность, вечно толкающая его в какие-то авантюры? Чего Сергей добился, отбыв на Кавказ? Она прекрасно понимала, что даже теперь, когда уже было вынесено решение о расторжении брака четы Загорских, ей не следовало даже намека давать на свое увлечение, но это странное желание, что так взбудоражило ее ныне! Разве это возможно, когда ты уверена, что любишь другого человека? О, она бы тотчас поехала бы в Загорское, перепуганная в эту минуту тем, как бешено бьется ее сердце. О Господи, о чем она думает?!

Раев-Волынский сразу же понял, что едва не потерял, так неосторожно позволив своим чувствам взять вверх. Марина с того дня сократила с ним общение до минимума, отклоняя его визиты и отменив ту привилегию, которой он с таким трудом добился – обучить ее управлению новой двуколкой, что она приобрела, едва сошел снег, будто подтверждение своей нынешней независимости и свободы. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть то расположение, что было утеряно им, снова подняться с той низшей точки, куда он попал из-за этого происшествия. Но, разумеется, ныне Андрей попал туда совсем на других условиях – вскоре Марина откровенно заскучала без его общества, и сама написала к нему, приглашая на обед, что давала в день Вознесения Господня для ближайших соседей.

- Ежели вам так неприятно мое общество, Марина Александровна, я готов удалиться от вас, - доказывал ей Раев-Волынский, когда хозяйка с гостями прогуливались в парке после трапезы, разбившись попарно. – Я сделаю это, даже если мое собственное сердце разобьется на сотни осколков, но ведь таково будет ваше желание. А моя жизнь отныне посвящена только этому – служить вашим желаниям. И только! Да, признаюсь вам, я покорен вашей красотой, вашим умом. Я люблю вас безумно! Но я вижу, что вы не желаете моей любви, и потому я предлагаю вам только свою руку, руку дружбы. Примете ли вы ее, Марина Александровна? Или отвергнете меня от своего дома? Я клянусь, что приму любое ваше решение, и клянусь вам, что никогда более не заговорю с вами о любви, ежели вы сами не дадите мне позволения на то.
Марина ничего не сказала, только легко сжала его локоть, на сгибе которого лежала ее ладонь, и он понял, что она простила его. О, эти женщины! Как они легковерны!

А вскоре Андрей уговорил ее переменить строгий траур на тона полутраура, умоляя ее не скрываться более под этим черным шелком. Он знал, что ее покойный супруг не хотел, чтобы она носила траур более года, она сама рассказывала ему об этом, и напомнил Марине эти слова, как только минула седмица от того срока. Да признаться, и Марина сама уже была готова сделать это – черный шелк вовсе не та ткань, что захочется носить летом, которое судя по маю, должно быть жарким.

А с цветными красками, пусть и не такими яркими, как бы ей хотелось (лиловый, жемчужно-серый и белый), в ее жизнь вошла какая-то радость, какая-то странная благодать, что заставляла ее так гнать свою двуколку меж полей с маленькими, но уже явными всходами пшеницы и ржи, гречихи и овса, что ленты на ее шляпке развевались, словно флаг. И именно это чувство вдруг толкнуло ее на легкий флирт с Раевым-Волынским, что незаметно стал все чаще и чаще проскальзывать в их отношениях. Она была еще молода и красива. И ей так нравилось поддразнивать его, вызывать в его глазах тот огонь, что вспыхивал в последнее время все чаще и чаще. Так отчего же нет?

Марина не могла объяснить, зачем она дразнит своего соседа. Быть может, оттого что аромат сирени, пышно цветущей за окном, так кружил голову? А может быть и оттого, что Сергей вдруг нежданно перестал присылать те заветные письма, что она так бережно хранила? Будто почувствовал, что она перестала их ждать. Хотя перестала ли или сама убедила себя в том, что не ждет их более? Ведь отчего так сжимается сердце, когда в очередной раз ей кладут почту на стол в кабинете или когда стремянной, ездивший на станцию, показывается на аллее, ведущей к усадебному дому?

- Писал ли он к вам? – был тем самым вопросом Марины, что так и рвался с языка, едва Арсеньевы вышли из своей комнаты, отдохнув с дороги. Она могла откровенно говорить с Жюли ныне, ведь остальные гости, что должны были прибыть ко дню ее именин, еще не прибыли, а Павел Григорьевич, верный своей страсти к охоте, удалился на псарни, и женщины рука об руку направились к террасе на обрыве. – Он перестал писать мне еще с Пасхи, и я не ведаю по какой причине. Здоров ли он, как его служба?
- Сергей Кириллович писал Paul’ю, но ты же знаешь моего супруга – ни слова из него не вытянуть. Я знаю, видимо, то же, что ты – что служит в крепости где-то на Кавказской линии, что ему осталось служить более года, пока не минет срок наказания. Вот и все, моя милая. Но могу сказать определенно одно – последнее письмо от него мы получили в начале лета. Прости, дорогая, но это так. Ежели желаешь, я могу выведать, отчего он перестал писать к тебе…

Но Марина только покачала головой. Нет, она не желала вымаливать к себе внимания. Либо он сам возобновит, либо никак. По-иному она не хотела.
Она вспомнила свои сомнения, что захватили ее весной и не отпускали до сей поры, и вдруг подумала, а что если и Сергей стал забывать ее. Не оттого ли писем нет?

- Мне давеча заявили прелюбопытную вещь. Что люди могут жить много лет бок о бок и заблуждаться, принимая привычку за любовь. Вы женаты столько лет с Павлом Григорьевичем. Отчего ты уверена, что до сих пор любишь его? – решилась спросить Марина подругу. Та заливисто рассмеялась в ответ.
- Что за вопрос, милая? Я просто знаю это, - и когда Марина сделала знак рукой, что недовольна этим ответом, что он недостаточен, продолжила. – Да, верно, сердце более не стучит так часто, как раньше, и не дрожат колени, едва я вижу его. Но вот заболеет он, как нынешней зимой, горячкой, я с ума сойду от беспокойства и сделаю все, чтобы поставить его на ноги. Вот в такие моменты и понимаешь, что жить без этого человека невозможно для тебя. Когда есть риск потерять его. Навсегда. Тогда и обнажаются души, открывая все, что скрывалось глубоко внутри. И не прав твой собеседник в том разговоре. Да, сердца бьются не так, но любовь никуда не уходит из них. Она просто меняется.

Марина еще многое хотела спросить у подруги, но прибежал лакей и сообщил ей, что прибывают приглашенные гости, и женщины поспешили обратно к дому. Она подумала тогда, что переговорит с ней после обеда, когда всем захотелось выйти из душного нагретого ярким июльским солнцем дома на свежий воздух и спуститься к реке на прогулку, но и это ей не удалось. Молодежь вдруг стала уговаривать взять с собой биты для лапты, настаивая, что погода стоит нынче чудная, и солнце уже не так бьет в глаза. К ним неожиданно присоединились и Арсеньев с Раевым-Волынским, а так как мужчин было мало для того, чтобы играть (предводитель уездного дворянства и муж Авдотьи Михайловны уже успели задремать, расположившись в креслах подле дома в парке), то было решено, что и женщины войдут в команды, за исключением незамужних дочерей господина Спицына.

Сначала женщины смущались, особенно Долли, но потом и Марина, и Жюли вошли в азарт, бегая по импровизированной площадке для игры, подобрав юбки, или отбивая мяч с силой, на которую были только способны. Они частенько играли в нее, когда еще учились в Смольном, и теперь с наслаждением окунулись с головой в лапту.

Марина в очередной раз легко кинула мяч, который отбила Жюли, но отбила его так слабо, что не успела она пробежать и пары шагов, как тот был подобран с травы братом Долли, что был в команде Марины, и пущен в сторону Жюли, «осалив» ее. Долли даже запрыгала от радости, что они получили еще одно очко.

Марина не успела отойти с позиции, как к ней подошел Раев-Волынский, сменяющий ее на месте подающего. Она повернулась к нему, улыбаясь так широко, что у него вдруг замерло сердце. Он сам не осознавал, где находится и что должен делать, просто вдруг пошел на поводу у своего желания – поднял руку и заправил Марине за ухо выскользнувший из прически локон. А она вдруг не отпрянула от него, как делала это обычно, едва он приближался к ней на такое близкое расстояние, а просто вдруг сменила характер улыбки – теперь она улыбалась слегка лукаво, с каким-то озорством в глазах. И он улыбнулся в ответ, осознавая, что вот он, тот момент, когда можно будет уже вести себя настойчивее, когда она уже почти готова принять его.

- Барыня, барыня! – ворвалось вдруг в их невольное уединение на виду у всех, и Марина вдруг вспомнила, где она находится и что происходит вокруг, Андрей сразу заметил это по ее глазам. Она смутилась, метнула быстрый взгляд за спину Раева-Волынского, где застыла удивленная Жюли. Но подруга смотрела в сторону лакея, что звал Марину, и она с облегчением перевела дух. Быть может, никто и не заметил этой невольной вспышки, что ныне промелькнула меж ней и Раевым-Волынским?

Она быстро постаралась взять в себя в руки и перевела сбившееся дыхание. Потом повернулась к лакею, что стоял немного выше их импровизированной площадки на самом склоне и замерла.
- К вам гость, ваше сиятельство, - проговорил лакей, но Марина уже видела это сама.

Чуть позади лакея, на этом пригорке, с которого все играющие были видны ему, как на ладони, стоял Загорский и, слегка наклонив голову, внимательно рассматривал вмиг замерших игроков и тех, кто просто наблюдал за игрой. Марина даже не сразу заметила, что его левая рука висит на перевязи – черной широкой полосе ткани, что удивительно, ведь это так бросалось в глаза. Зато она даже с такого расстояния увидела, какой опасный огонь вспыхнул на миг в его серых глазах и погас, а потом как медленно пополз вверх правый уголок рта в такой до боли знакомой усмешке.

Это действительно был Сергей.
Он вернулся.

• О-ля-ля, прелюбодеяние, возможно ли? (фр.)
• Сказки (нем.)
• Ах, это так прекрасно… и так печально! (фр.)
• За примером недалеко ходить (фр.)
• Труднее хранить верность той женщине, которая дарит счастье, нежели той, которая причиняет мучения (фр.)
• Нередко женщины, нисколько не любя, все же воображают, будто они любят: увлечение интригой, естественное желание быть любимой, подъем душевных сил, вызванный приключением, и боязнь обидеть отказом – все это приводит их к мысли, что они страстно влюблены, хотя в действительности всего лишь … (фр.)