Любовь к воде.

Лев Додин отказался от традиционного названия этой чеховской пьесы по имени главного героя Платонова и озаглавил свой спектакль так, как, заключив эти три слова в квадратные " филологические" кавычки, называют раннюю незаконченную пьесу в академических томах - " Пьеса без названия". А герой - так и хочется добавить - без свойств.

Постановка Льва Додина. После мало кем на родине принятой " Клаустрофобии", после мало кому понравившегося там " Вишнёвого сада", после " Гаудеамуса" по калединскому " Стройбату" и " Бесов" по Достоевскому эта " Пьеса без названия" кажется и вдруг, и как-то даже ни к чему. Без биографии, можно сказать.

Додин и в пьесе делает некоторые сокращения, лишая кого-то из героев родителей, а кого-то - детей; переставляет сцены, сгущая время. Что касается пространства, то в сценографии Алексея Порай-Кошица не предусмотрены переходы из гостиной в сад, из сада с беседкой - в кабинет. Горизонталям русского пространства он предпочел какую-то сказочно-мистериальную вертикаль. С тесного песчаного пятачка перед маленькой запрудой есть только две дороги - вверх по дощатым мосткам или в воду. За бесконечными разговорами, за поначалу скучными, едва теплящимися романчиками и страстишками, то вверх - ступенька за ступенькой, то вниз - бу-у-ултых! - истекает время. Темная с прозеленью вода не остужает, жара - не морит. На песке - шахматная доска с отложенной партией, здесь - скорее, как знак, как привет от Чехова, у которого в пьесе философствуют и строят планы на грядущий обед за шахматной игрой. У Додина - почти не играют. То есть не то, чтобы вовсе не берут в руки шахмат, - берут, и в самой первой сцене от нечего делать Платонов двигает фигурки и, когда жена его вдруг поминает покойного его отца, даже крестится, кажется, ферзём. Но главенствуют всё же игры иного толка. Более жёсткие, я бы сказал. Жестокие игры.

Додин выбросил напрочь неспешную интродукцию, где с подробностью, которой бы позавидовал романист девятнадцатого века, устами одного из героев Чехов излагает свой взгляд на Платонова: " лучший выразитель современной неопределенности... наш умнейший Платонов". А неопределенность каким-то удивительным образом сохранил и сумел передать.

Невнимание к одним деталям, пренебрежение ремарками с описаниями усадебных уголков и вымарывание отдельных персонажей, которые отсутствуют даже в чьем-либо полуслучайном упоминании, конечно, не компенсируется, но находится в причудливом соседстве с предельной скрупулезностью в подборе иных мелочей. Разные музыкальные инструменты, которые так часто поминаются в " Пьесе без названия", Додин и Порай-Кошиц " выудили" на поверхность, собрали на сцене и обучили актеров игре на них. Ритм спектакля, прерывистый, дробный, в каждую следующую минуту готов откликнуться и приноровиться к новой музыке или к новому ритму старой мелодии, а сюжет - пуститься в собственные " импровизации" на манер витиевато развивающейся темы.

Актеры Додина, кажется, все до одного, освоили игру на саксофоне, ударных, трубе, фортепьяно, Сергей Козырев, который играет Абрама Абрамовича Венгеровича, и Мария Никифорова (Саша) бесстрашно берут в руки скрипку и смычок. Каждая сцена строится как музыкальная пьеса. Как джазовая импровизация, что как будто оправдано незаконченностью пьесы, ее непрописанностью, а значит - и готовностью к дальнейшему расшатыванию и складыванию заново перемешанных диалогов и сцен в новую мозаику.

Точно повинуясь неожиданному повороту развивающейся музыки, Платонов (Сергей Курышев) бросается то в одну, то в другую сторону, не думая про то, каким еще и когда ещё будет финал. " Где обещанное тобой счастье? " - строго спрашивает его однажды Софья (Ирина Тычинина). И наивно, становясь вдруг смешной (сходясь с Платоновым, все женщины кажутся глупыми и смешными, в то время, как он, бессмысленный и неопределенный человек, сохраняет почти трагическую серьезность). Она бы, вероятно, не шутя, бросилась бы в омут, если бы в эту минуту узнала, что была лишь удачной нотой, которая встретилась на пути платоновских " импровизаций". Когда же она понимает это или не это, а другое, она уже не сводит счеты с жизнью, а убивает того, с кем совсем не так давно готова была бежать куда угодно, позабыв про мужа. Муж вряд ли бы это пережил. Не позабылось, как он встречал ее, когда впервые Софья выплывала на люди. Под целый духовой оркестр. И Войницев (Олег Дмитриев), торжественным взглядом окинув собравшихся, объявил: " Софья! " - и она медленно стала подниматься из воды в сером, такого же цвета, что и у него, купальном костюме. А он в это время уже отирал ей плечи, ноги, нежнейшими касаниями промокая капли на ее теле, и накрывал ее простыней. Он ведь и сам собирался убить Михаила Васильевича, и даже держал уже в руках пистолет, и с женской перчаткой, заткнутой за пояс, шёл вызывать его на дуэль.

В какие-то минуты спектакль становится безумно, ослепительно красивым, как бывает безо всякого смысла красив стремительный взлет вверх по нотам или такая же, ни к чему не обязывающая прогулка по двум-трем октавам вниз в исполнении совсем уж отвязавшегося саксофониста. Осязаемая жара первой сцены, когда " солнечные" блики, раскачиваясь на воде, слепят глаза и, как избавление, слышишь плескание первой купальщицы, Анны Петровны (Татьяна Шестакова). Домашний праздник с цветными гирляндами и фейерверком. Ночное купание Платонова и Софьи, когда он кружится с нею, откинувшейся на спину. Долго, пока не услышит шагов вдовы-генеральши...

Дома, усадебного, деревянного, может быть, на каменном фундаменте, с гостиной и стеклянной дверью в сад, с мебелью старого и нового фасона, нет и не может быть еще и потому, что первая реплика спектакля - слова Платонова (хочется сказать: Иванова или Войницкого, так отзывчивы эти " ранние" реплики в поздних чеховских героях). " Пожапуйте! Вот мы и не дома, наконец! " - и спускается по ступенькам на уже изрядно (до начала спектакля - зрителями) истоптанный желтый песок. И Анна Петровна приехала накануне; Погода хорошая, место хорошее, в одной из южных губерний, - не сидеть же в самом деле в дому. Тем более что, как замечает Платонов, " рождены для счастья". Эти слова хором договаривают с Платоновым и Анна Петровна с другими гостями. Отчего же не предаваться этому самому счастью, - и вот, наверху, становится под летний душ рыжебородый купец Тимофей Гордеевич Бугров (Александр Завьялов).

Первая сцена - почти комическая: " Батюшки, как пополнела! " - дивится Войницев, оглядывая внушительные формы Александры Ивановны (Саши). Экзальтированная девица Марья Ефимовна Грекова (Наталья Кромина), прежде чем спуститься к остальным, " объявляет" себя ударом в барабаны, и медь тарелок заключает ее барабанную дробь. " Я слышал, что вы добываете из клопов эфир", - не спеша произносит Платонов, невзначай проводя пальцем по поручню деревянной скамьи, точно давит клопа между прочим.

Но что-то с самого начала мешает с улыбкой принимать этот легкомысленный трёп. Может быть, напряжение слушающих, которые в этот момент молчат или молчат по преимуществу, как Саша или Порфирий Семенович Глагольев (Игорь Иванов). И она, " располневшая" толстушка, искоса приглядывающая за мужем, в вечном поиске и обнаружении новых поводов для своей ревности, очаровательная наивность, и он, на закате жизни влюбившийся в молодую вдову Анну Петровну и чуть не погибающий взаправду - оттого, что верит сыну, который будто бы за деньги смог купить ее любовь, падает, сраженный ударом. Оба они, не вписываясь в бушующий здесь пир невысоких страстей (но не любовей), - фигуры комические, забавные, в страдании своем смешные.

Но и она, и он отвоевывают право на драматический поступок. Он, тихо сбиваемый с ног апоплексическим ударом, - без причитаний, вообще без слов. Поскольку всю силу своего негодования и, как оказалось теперь, вообще все силы вложил прежде в брошенный сыну бумажник, - чтобы тот смог расплатиться за любовь. Она, когда принимает страшное решение и пишет на заборе " Миша, люби сына, как я тебя" - и, перекрестившись и причитая: " Не хочу я больше жить, не хочу! " - кидается с мостков в воду.

Брызги летят во все стороны, а за то время, что она летит, успеваешь испугаться, что вода выйдет из берегов, но даже это " недраматическое" сомнение уже не может вычеркнуть ее минутной трагедии и нашего ей искреннего, лишенного иронического остранения, сопереживания. Их жалко. Потому что в них - человеческое. Они не станут подползать, как Анна Петровна к Платонову, точно пьяная нимфа, обезумевшая от вдруг охватившего ее желанья. Со словами, в которых можно распознать вкус этой дамы к " нежным" романам: " Выкури меня, как сигарету". Точно смеясь над будущими " гамлетовскими" муками Иванова, Войницев раскладывает среди хозяев и гостей роли " Гамлета". Числом выходит. Хотя трупов в финале заметно недостает - ведь погибает один Платонов, падая в воду, но так и оставаясь лежать на поверхности - в растянутых для просушки сетях, в которых однажды ему уже довелось запутаться на горе подвыпившим рыболовам - Войницеву, Тимофею Бугрову...

В новом спектакле Додина, может быть, даже слишком много воды. Слишком часто кто ни появится, тут же ныряет в омут. И Осип, который обозначен в программке " малым лет 30", а у Чехова он еще и " конокрад", чтобы поцеловать ручку Анны Петровны, идет прямехонько через воду, взбирается на причал, целует и хочет вернуться тем же путем, между прочим, омывшись в душе. Все это - в одежде, некоторыми своими деталями намекающими на фрачную принадлежность. Другие плавают, раздеваясь догола.

Купание в жаркую погоду - это ли не счастье! В другой ситуации могло быть и так. Оказываясь единственной его ипостасью, здесь оно скорее смахивает на прощальное омовение, с некоторого времени поставленное на поток. " Что у вас болит? " - спрашивают у него, у простого сельского учителя. " Платонов болит", - отвечает. " Платонов, говорите, болит? Вырезать будем", - принял бы решение ко всему привычный земский врач. Но в " Пьесе без названия" еще нет никакого врача. И некому отпустить циничную фразу, и цинизм потому разлит в воздухе. И пьянство будущего Чебутыкина, и неожиданная любовь Астрова. И сочувствие Дорна. Чего-то больше, чего-то меньше. Чего-то нет вообще.

Очень много говорят о любви (" Тебя не ненавидеть нужно, а не любить", - патетично обращается Софья к Платонову и произносит целый монолог с тоской по любви и по работе, который потом откликнется в речах о деятельной любви Саши, которая ободряет Иванова и в тоске по труде Тузенбаха), а удовлетворения ищут в холодноватых выплесках страсти. Когда техническое мастерство важнее чувства. Что касается техники, то она, как известно, у актеров Льва Додина достигает почти совершенства.