Все пойдем

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 33Следующая ⇒

В стороне от железной дороги, в тайге, кипела своя жизнь. Партизаныспешно укрепляли Пчелино. Густой туман сырым, серым одеялом закутывал пустыеулицы, дворы. Острые железные лопаты со скрипом рвали мягкий зеленыйтравяной ковер, разостланный вокруг всего села. Говорили шепотом. Вырытуюземлю осторожно накладывали длинным, черным валом. Дозоры подозрительнощупали мокрую траву, раздвигали кусты, тыкались о деревья. Красное знамя, потемнев, тяжелыми складками повисло над входом в школу.В большом классе на кафедре горел жировик. Пятна света налипли на лицоГригория Жаркова. Вместо глаз у него темнели впадины. Подбородок стал шире.У секретаря волосы торчали спутанной кучей. За партами стеснилось собраниепредставителей боевых отрядов, местных крестьян и шахтеров изСветлоозерного. Жировик красноватыми клиньями распарывал комнату. Глаза, щеки, носы, освещенные на мгновенье, наливались кровью и снова чернели.Говорил бородатый шахтер Мотыгин. -- Товарищи, ток што мы кончили германску войну, поспихали к чертямвсех бар, как они к нам с новой войной лезут. Сказано было, чтобы безаннексиев и контрибуциев, а им не по нутру. Видишь ли ты, долги старыеполучить захотелось. Поперек горла, значит, им советская-то власть встала.Не хотится им, чтобы рабочие и крестьяне сами собой управляли, охотаповластвовать, барскую свою спесь показать. Собрание слушало. Шахтер вспыхнул, загорелся, заговорил часто исбивчиво. -- Нет, не быть тому! Не дадимся, товарищи! Отстоим советскую власть, -- Не дадимся! Отстоим! -- Они хотят, товарищи, опять нас в окопы, опять стравить с кем-нибудь, чтобы нашими руками жар загребать. -- Не пойдем! Не желаем! Долой войну! -- Коли не желаем, товарищи, так всем надо, всем, как одному, за оружиебраться. -- Все! Все пойдем! С вилами! С кулаками! -- У белых гадов оружия хватит -- отымем. Мотыгин замолчал. В классе стало тихо. Красноватые клинья резали толпу. -- А, мож, есть промеж нас, товарищи, трусы? Мож, кому бела властьлучше кажется? Клинья погасли. Жировик замигал тускло, с дрожью. Голова шахтера темнымкомом расплылась, пропала в темноте. Темнота загрохотала. -- Не дело говоришь, Мотыгин. Говори, да не завирайся! Бела власть! Широкое спалили! Дочку изнасиловали! Нас разорили! Попадью с ребенкомзарубили! Жену прикололи. Все Медвежье перепороли! Девок всех опозорили! Нистарому, ни малому от них пощады нет! Бела власть! Бела власть! Грабеж! Убийство! Хуже старого режима! Где жить будем? Жить как? Унистожить! Унистожить гадов! Шомполами порют. Вешают! Унистожить всех до единого! Пощады никому не давать! Унистожить! Унистожить! Унистожить! Все пойдем! Винтовки стучали тяжелыми прикладами. Пол и парты скрипели. Сталосовсем тесно. Мотыгин сел. Старик Чубуков вышел из толпы. -- Товарищи, нечего нам тут сумлеваться, есть промеж нас трусы или нет. Шум прекратился. -- Мы все знаем, что с белыми гадами жить нельзя. Теперь все знаем.Неделю тому назад я не знал еще, я думал, коли я никого не трогаю, так именя никто не тронет, ан вышло совсем не то. Дочь родную...-- старикзатрясся, побледнел, -- дочь родную на глазах у матери, у отца, у мужаизнасильничали. Все мы были дома. Слышали, видели, а сделать ничего немогли, потому их сила. Что мы двое с зятем можем? У зятя, окромя того, в туже ночь сестренку Машу, четырнадцатилетнюю девочку, замучили звери. Теперьмы вот оба здесь, и старуха с нами. Дочки-то нет: замучили изверги. Теперь яговорю, что и силен Колчак, а мир сильней его. Миром мы не одного такогоуберем. Мир -- сила. Мир все может. Надо только всем крестьянам пояснять какследует. Пусть слепых не будет. Пусть все узнают, что белые банды вытворяют, что они сделают с нами, коли власть свою удержат. -- Правильно! Правильно! Чубукова сменил бывший священник из Широкого Иван Воскресенский. Он былбез рясы, коротко острижен, с шомпольной одностволкой за плечами. Собраниесмотрело на него, немного недоумевая. Воскресенский почувствовал это. -- Дорогие товарищи, не удивляйтесь, что ваш пастырь духовный крестсменил на ружье. Когда-то Христос, кроткий и любвеобильный, взял плеть, чтобы изгнать торгующих из храма. Я простой, грешный человек и большетерпеть не могу. Не могу я больше говорить о смирении, о всепрощающей любви. Темнота застыла. Каплями масла на раскаленную плиту падали словаВоскресенского. Чад острой ненависти к белым застилал глаза, захватывалдыхание. Бывший священник был наружно спокоен, но говорил со сдержаннымволнением и силой. -- Не могу, когда вижу, как телом и кровью Христа отцы Кипарисовыторгуют, как они его именем истязают и распинают целые села. Палачи жену моюи ребенка шашками зарубили за то, что осмелилась противиться поджогу. Даразве я могу после этого оставаться там служить молебны о даровании побед имноголетия убийцам моего ребенка и жены? Разве я могу смириться? Нет, я хочумстить. Я думаю, что моя месть -- святая месть. Моя месть пусть сольется свашей. Я все силы свои, все знания отдам на общее дело борьбы. Мы все здесьсошлись одинаковые -- у каждого есть замученные, убитые родные, близкие.Товарищи, клянусь вам, что я не выпущу из рук оружия до тех пор, пока небудет уничтожен последний из этих гадов. Поклянемся все, товарищи, что мыбудем мстить до конца, до победы. Терпеть больше нельзя. Если мы не положимпредела бесчинствам этих вампиров, они в крови утопят всех трудящихся, загонят нас в кабалу темного рабства. Не будем рабами, не дадимся в когтиновоявленным рабовладельцам! -- Не дадимся! Клянемся! Все клянемся! Черные руки трясли винтовками, шомполами и берданами. -- Клянемся! -- кое-кто поднимал пальцы, сложенные как для присяги. -- Клянемся! Сердца слились в один огненный комок. Зубы заскрипели. -- Наступать надо! Нечего дожидаться! Вперед! Бить их, гадов! Наступать! Чего ждать! Наступать! Наступать! Председатель встал, стукнул кулаком. -- Товарищи, внимание! Жировик стал тухнуть. Черная толпа затихла. -- Всем галдеть зря нечего. Сейчас товарищ Суровцев обскажет вам все, что нужно. Прочтет приказ Военно-Революционного районного штаба, тогдаувидите, как и кому нужно действовать. Высокий, сутуловатый Суровцев с копной густых кудрявых волос длиннойтемной тенью заслонил гаснущий огонек жировика. -- Товарищи, я думаю, нам нечего говорить о том, что мы согласны или несогласны воевать с белыми. Я думаю, что каждому из нас ясно и понятно, чтовопрос борьбы с этими палачами есть вопрос жизни и смерти. Мы живем и будемжить постольку, поскольку ведем и будем вести борьбу. Теперь не может бытьречи о какой-нибудь капитуляции, мире. -- Мир будет, когда этих гадов не будет! -- Товарищи, к порядку! Жарков привстал со стула. Винтовки сердито стукнули. -- Борьба может закончиться только поражением одной из сторон, поражением, а следовательно, и ее полным уничтожением. И на самом деле, какя могу помириться с негодяем, изнасиловавшим мою сестру, засекшим мою мать, заколовшим мою жену, повесившим моего брата, расстрелявшим моих детей. Мирабыть не может. -- Смерть гадам! -- Товарищи! -- Жарков покачал головой.-- Мы должны бороться, боремся ибудем бороться. -- До конца! До победы! Осиновый кол им, гадам, в могилу! -- И вот районный штаб поставил своей ближайшей задачей организоватьборьбу более правильно, планомерно, в больших размерах, в более широкоммасштабе. Силы живой, бойцов, у нас хоть отбавляй. Мы получаем подкреплениякаждый день. Каждая новая расправа красильниковцев, их новый налет накакую-нибудь деревню, село гонит оттуда в наши ряды десятки лучших людей.Сегодня перед вами выступал старик Чубуков, он будет активным борцом, онтолько что понял, что нейтральным в этой борьбе остаться нельзя, что нужнопримкнуть либо к людям, либо к человекоподобным зверям. Нет сомнения, чтоскоро все крестьяне нашего уезда решат вопрос о войне точно так же, какрешил его Чубуков. Итак, нам нужно позаботиться, чтобы влить в определенныеформы, рамки разрастающееся восстание против золотопогонных убийц имародеров. Нужно позаботиться, чтобы семьи бойцов, которые вынужденыследовать за нашими отрядами, были поставлены в хорошие условия, чтобы имбыли обеспечены и хлеб, и кров. Наконец, нужно позаботиться, чтобы и всянаша армия ни в чем не нуждалась, и в первую голову в оружии и патронах. -- Вот это дело! Правильно! Темнота всколыхнулась. Суровцев, народный учитель-самоучка, бывшийполитический каторжанин, пользовался среди партизан большой популярностью иавторитетом. -- Районный штаб, товарищи, в своем последнем приказе по войскамТаежного повстанческого района предлагает в целях, только что мноюуказанных, следующее... Суровцев говорил спокойно, твердо, отчеканивая каждое слово, каждуюбукву: -- Первое. Батальонам Мотыгина и Черепкова развернуться в полкитрехбатальонного состава и именоваться: первому -- 1-м Таежным полком, второму -- 2-м Медвежинским; командирами остаются командиры батальонов.Отрядам Сапранкова, Силантьева и Вавилова слиться в 3-й Пчелинский полк подкомандой товарища Силантьева. Конные отряды Ватюкова и Кренца свести вотдельный кавалерийский дивизион. Командование возлагается на товарищаКренца. Комендантской команде штаба развернуться в запасный учебныйбатальон, выделив из своего состава новую комендантскую команду, командусвязи и саперную команду. Командование возлагается на товарища Гагина. Извсех не имеющих оружия и небоеспособных беженцев составить рабочую дружинупод начальством товарища Неизвестных. Второе. Выделить немедленно из действующих частей всех специалистов --слесарей, токарей, механиков -- и поручить им организацию мастерской длялитья и точки пуль, снаряжения патронов, изготовления ручных гранат ипочинки оружия. Третье. Создать при штабе агитационный отдел, на который возложитьпомимо устной агитации в нашей армии, среди местного населения и в рядахпротивника, в его тылу, издание листовок и газеты, использовав для этогоимеющиеся две пишущие машинки. Руководство отделом поручить товарищамСуровцеву и Воскресенскому. Четвертое. Создать Совет Народного Хозяйства, в распоряжение которогопередать все запасы обмундирования, снаряжения, вооружения, продовольствия иперевозочные средства. На него же возлагается обязанность снабжения армиивсем необходимым, вплоть до огнеприпасов. Ему поручается открытие полевогогоспиталя и летучки и устройство и обеспечение семей бойцов и беженцев.Председателем Совета Народного Хозяйства назначается товарищ Говориков. Жировик потух. Запахло горелым салом и копотью. Тень Суровцева пропалав темноте. Суровцев продолжал развивать планы штаба. Перед собраниемразвертывалась картина стройной, большой, крепкой организации. За селом дозоры наткнулись на противника. В тайге коротко вспыхнули изашумели выстрелы. Тра! Трах! Та! Та! Трах! Бух! Бах! -- ответили дробовики партизан. Трах! Та! Та! Та! Та! Трах! Партизаны замолчали, залегли, послали в село донесение... Белые дальшеидти не решились, окопались, подтянули цепи почти на линию дозоров. Из школымолча, быстро лился широкий живой поток. Наскоро строились. Тревожно чернелидлинные стволы шомполок, острые стрелки штыков. Беззвучно прошли по мягкому, пыльному, длинному половику, затоптали зеленый ковер, залегли за чернымвалом. Без выстрела, широко раскрытыми глазами искали в потемках других, неизвестных, волнующих своей близостью и молчанием. На заре у белых за цепью громыхнуло. Снаряд провизжал в свежем туманномвоздухе и ткнулся в землю не разорвавшись. Жарков верхом на лошади стоял украйней избы, разглядывал тонкую линию окопчиков противника. Выдвигающиймеханизм работал плохо, в одной половине бинокля стекла были выбиты пулей.Жарков, зажмуривая глаз, морщился. Пчелино с трех сторон густыми цепямиохватывали чехи, румыны и итальянцы. Партизан смотрел в бинокль и непонимал, почему белые нарядились в широкополые мягкие шляпы. В патронныедвуколки у итальянцев были впряжены ослы. Жарков засмеялся. -- Ну, на ишаках(*) да в шляпах в бой заехали -- много не навоюют. (* Ишак -- осел) Подъехали Кренц и Мотыгин. -- Смотрите-ка, друзья, белые-то как принарядились. Бинокль перешел кКренцу. -- Это итальянцы, -- сказал он. -- Ага, союзнички, значит, пожаловали, -- мрачно улыбнулся Мотыгин. -- Ну что ж, милости просим. Не обессудьте, господа хорошие. Чембогаты, тем и рады. Встретим, как можем. -- Вот что, Кренц, -- Жарков повернулся к командиру конного дивизиона, -- заехай-ка ты им в тыл да пугни как следует, посчитай шляпы у этой ишачейкоманды. У белых опять громыхнуло. Легкое облачко шрапнели, крутясь, со свистом, серым кудрявым барашком повисло над краем села.

7. " ПАПАНЯ ПЛЯСИТ И ДЛАЗНИТСЯ"

Борьба разгоралась. Красные партизаны от неорганизованных, разрозненныхвыступлений и набегов маленькими отрядами перешли к действиям крупнымибоевыми соединениями, вели планомерные наступления, маневры, захватывалистанции железных дорог, портили пути сообщения в глубоком тылу у врага, спускали под откос воинские поезда противника, устойчиво держали фронт, занимая подолгу целые волости, близко подходили к городам. Многочисленные, но трусливые отряды русских и иностранных белогвардейцев преследовалипартизан нерешительно, в тайгу далеко заходить боялись, предпочитая срыватьсвою злобу на мирном населении, старались запугать всех свирепыми приказами, дикими расправами и массовыми публичными казнями беззащитных, безоружныхлюдей. На улицах Медвежьего был расклеен приказ атамана Красильникова: " За последнее время в деревнях и селах губернии большевики усилили своюпреступную деятельность, пытаясь подорвать в народе веру в великое будущееРоссии, стараясь склонить население на сторону предавшей родину советскойвласти. Безобразные факты, чинимые большевиками, -- крушение поездов, убийство лиц администрации--все это заставляет отвергнуть те общие моральныепринципы, которые применимы к врагу на войне. Тюрьмы полны вожаками исемьями этих убийц. Начальникам гарнизонов вверенного мне района приказываюсодержащихся в тюрьмах большевиков, разбойников и ихних родственниковсчитать заложниками. О каждом факте, подобном вышеуказанным, доносить мне иза каждое преступление, совершенное в данном районе, расстреливать изместных заложников от 3-х до 20-ти человек. Все села и деревни, независимоот величины и количества населения, в коих будут обнаружены большевики, будут сожжены и уничтожены, имущество конфисковано. Села и деревни, в коихнаселение само выступит против большевиков и будет их изгонять, будут нетронуты. В сожженных селах и деревнях женщины, дети и старики, неспособныеносить оружие, получат правительственную помощь и приют. Медвежинцы, проходя мимо белых лоскутков бумаги, косились со страхом, угрюмо роняли головы. В селе, кроме отряда полковника Орлова, стоялиитальянцы, румыны и чехи. В итальянском штабе было два представителяфранцузских войск -- красивый, седоусый полковник и молоденький, почтимальчик, лейтенант. В день боя под Пчелиным Орлов сидел на квартире у француза полковника.Офицеры пили кофе. Француз хвалил Сибирь, говорил, что она нравится емусвоеобразной, суровой, дикой красотой, уверял, что если Франция вздумаетприслать сюда свои дивизии, то он первый изъявит желание служить в одной изних, никогда не подумает о переводе на родину. Орлов, хорошо владевшийфранцузским языком, отвечал, что в Сибири действительно много своеобразнойпрелести, но находил ее страной некультурной, населенной темными, невежественными крестьянами, живя с которыми изо дня в день вместе можноогрубеть. Кофе было крепкое, сливки густые и свежие. Белые калачи и шаньгиблагоухали на столе запахом только что испеченного хлеба. Собеседники ели саппетитом. Разговор с Сибири перешел па сибирских женщин. Француз спрашивалОрлова, правда ли, что, по рассказам русских же, в Сибири птицы без голоса иженщины без сердца. Орлов смеялся и рассказывал о своих многочисленныхромантических интрижках с сибирячками, уверял, что сибирские женщины гораздоинтереснее российских. Француз жадно посматривал на полное, раскрасневшеесялицо хозяйской дочери Кати, возившейся у русской печки, намекал Орлову, чтосегодня дома из хозяев никого, кроме девушки, нет, что он очень этимдоволен. Орлов не понимал деликатных намеков коллеги, продолжал беспечноболтать. Француз нервно дергал длинные седые усы. Глаза его, большие, черные, с пушистыми ресницами, со скукой останавливались на лопате бородыОрлова, покрываясь влажным блеском, скользили по крепкой фигуре Кати. -- Она прекрасна, эта дикарка. Француз встал, возбужденно прошелся по комнате, круто, решительноповернулся на каблуках, остановился перед Орловым. -- Полковник, оставьте меня с ней вдвоем. Вы понимаете... Выпонимаете... Я хочу, я хочу... Это ничего, я думаю? -- француз дрожал. --Ведь она же настоящая дикарка. Вы понимаете, я хочу, я хочу... Это ничего, янадеюсь. Я очень извиняюсь... Но... Орлов вскочил со стула, угодливо заулыбался, затряс бородой: -- Пожалуйста, пожалуйста, полковник. Ради бога, не извиняйтесь. Будьтекак дома. Оба полковника щелкали шпорами, раскланивались. -- Мы, русские, на это смотрим проще, без всякой философии. Желаюуспеха. До свидания. Вас никто не побеспокоит. Орлов скрылся за дверью. Француз подошел к Кате, схватил ее за талию.Девушка сердито отшвырнула его руку. -- Ну, ты, мусью, не балуй у меня! Глаза офицера стали совсем маслеными, прищурились, рот полураскрылся, скрасной нижней губы потянулась блестящая, тонкая, вонючая нитка слюны. -- Прелестная дикарка, ты понимаешь, я хочу тебя поцеловать. Катя подняла к самому носу француза круглый, полный кулак. -- Только сунься, старый черт, образина басурманская! Француз обеими руками обнял девушку. -- Прелестная дикарка, я хочу... Твердый как камень кулак ткнулполковника в глаз, в губы, в ухо. В голове француза зашумело, из носапотекла кровь. Катя со злобой совала кремнистый кулак в гладкую, холенуюфизиономию. Полковник Орлов шел к себе в школу. На главной улице, перед домомКузьмы Незнамова, толпился народ. Во дворе громко плакали ребятишки, с воемрыдали женщины. Чехи вытаскивали от Незнамовых столы, стулья, шубы, сундуки, грузили на высокие зеленые фуры. Вся семья Кузьмы -- жена, двое ребятишек истаруха мать, всхлипывая, дрожали на крыльце. Сам Кузьма стоял на дворебледный, без шапки, с иссеченным в кровь лицом. Чешский офицер показывалплеткой на заржавленную берданку, найденную в подполье, и кричал: -- Сознайсь, ты есть большевик? Сознайсь, все равно повесим. -- Вот хоть сейчас убейте, не большевик я. Берданку, это точно --спрятал, но для охоты, а не для чего-нибудь такого. Чех поднял руку, плеть изогнулась. Кривой, кровавый рубец вспыхнул налице Кузьмы. -- На вот тебе, сволочь. -- Хоть убейте, не большевик я. -- Сволочь! Лицо вспухло, окровянилось. Незнамов упал на землю. Жена плакаланавзрыд. Старуха тряслась, как в лихорадке, по лицу у нее текли крупныеслезы. Трехлетний Петя и пятилетняя Маша смотрели широко раскрытымиглазенками. Два чеха солдата стали привязывать короткую петлю к колодезномужуравлю. Десяток любопытных со страхом жались в воротах. Глаза, округленныебоязнью, чернели неподвижными зрачками. Корнет Полозов и французскийлейтенант спокойно наблюдали за истязанием. Лейтенант, играя моноклем, говорил Полозову: -- Мы не разрушаем, не идем против русских народных обычаев. Ведьнагайка и виселица -- это в русском духе. Конечно, во Франции это могло быпоказаться устарелым, но здесь таковы нравы, таковы обычаи. С русскими нужнобороться по-русски. Корнет любезно улыбнулся и спешил уверить лейтенанта: - О да, вы правы, лейтенант. С большевиками, с этими дикими зверями, можно говорить только их языком. Обессилевшего Кузьму подвели к журавлю, надели на шею петлю. КостяЖестиков, случайно бывший во дворе, подбежал к виселице. -- Стойте, господа, я провожу его на тот свет. Доброволец прыгнул наспину Незнамову, ухватился за шею. Чехи со смехом быстро подняли обоих навоздух. Кузьма высунул огромный синий язык, вытаращил глаза, лицо у негопочернело, ноги задрыгали, руки схватились за веревку. Жестиков, повернув кзрителям покрасневшее от напряжения лицо, кричал: -- Последний крик моды, господа, танец повешенного. Спешите видеть, господа. Жена зашаталась, упала на колени. -- Палачи, будьте вы прокляты! Голос женщины с отчаянием разрезал онемевший двор. Петя показывалмаленькой ручонкой на страшную пару, качающуюся в воздухе, и, улыбаясь, говорил Маше: -- Папаня плясит и длазнится. Маша смотрела серьезно и не могла понять, что делает отец и почемуплачет мать. -- Всыпать ей! -- крикнул офицер. Женщину стащили с высокого крыльца, ткнули лицом в землю. Один чех селей на голову, двое схватили за ноги. Толстый, с широким, тупым подбородкомунтер-офицер жирными белыми пальцами брезгливо поднял у женщины юбку. Дварослых солдата в новеньких гимнастерках и кепи, похожих на петушиныегребешки, с двух сторон рванули нагайками женское тело. Кровь брызнула спервых ударов. Нагайки стучали, как цепы. Голоса у Незнамовой не было. Онаглухо хрипела. Ребятишки плакали. Старуха стояла, разинув рот, слезы у нейбежали непрерывно. Лейтенант подошел ближе, нагнулся немного, взглянул вмонокль на окровавленный, вздрагивающий зад женщины. -- Я думаю, что если бы мы привезли сюда гильотину, то русский народвозмутился бы, подумал бы, что мы навязываем ему силой свою культуру.Национальное самолюбие было бы оскорблено этим. Но мы же ведь ничего неделаем здесь такого, что не соответствовало бы русскому духу, обычаям, нравам. Правда, корнет? -- О да, о да, действия иностранных войск безупречны. Полозов почтительно изгибался, заискивающе смотрел в глаза лейтенанту.Черный, кудрявый пудель француза крутился под ногами, вилял хвостом, взвизгивал. Незнамова вынули из петли. Костя ткнул его шашкой в висок. -- Чтобы не раздышался, мерзавец. Жестиков вытер шашку о брюки повешенного. С соседнего двора привелиженщину с серым лицом и черными губами. Чех конвоир что-то забормоталофицеру. Офицер выслушал, махнул рукой. Женщину подвели к петле. ТоварищЖестикова, Ника Пестиков, в беленькой рубашке с красными погонамивольноопределяющегося, подошел к приговоренной. -- Теперь моя очередь кататься, -- засмеялся он Косте. Костя улыбнулся. -- Валяй. Новая пара поднялась вверх. У женщины лопнули связки шейных позвонков.Она умерла мгновенно. Пестиков кричал сверху: -- Снимай, эта не пляшет. Не из веселых попалась. Зрачки десятков глазнеподвижно застыли. Лица стали каменными, их точно покрыли штукатуркой.Незнамова потеряла сознание. Ее все пороли. Кусочек запекшейся густой кровиупал на белый, крахмальный обшлаг сорочки лейтенанта. Француз скривил гладковыбритую губу, длинным, заостренным ногтем стал соскабливать красное пятно.Пятно расплылось шире. Офицер запачкал палец, раздраженно дернул маленькойголовой в высоком кепи, повернулся, пошел со двора, кивнул корнету. -- Троцкий, Троцкий, поди сюда! Поди сюда! -- позвал француз своюсобаку. -- Поди сюда, Троцкий, скверный пес! Поди сюда, скверное животное! Пудель вилял хвостом, прыгал на задних лапах. -- Троцкий, ты не убежишь к своим в тайгу? Нет, Троцкий? Собака терлась о сапоги, визжала, мешала офицеру. -- Пойдем, пойдем! По улице ехали зеленые фуры, нагруженные доверху крестьянским скарбом.Чехи вывозили в город конфискованное имущество большевиков и ихродственников, заподозренных в большевизме. Медвежинцы молча смотрели изокон. С другого конца села навстречу чешским фурам скрипели телеги сранеными итальянцами из-под Пчелина.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒

Данная страница нарушает авторские права?

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал