Две жизни. Оккультый роман, весьма популярный в кругу людей, интересующихся идеями

К. Антарова.

1. (Часть 1, том 1)

Оккультый роман, весьма популярный в кругу людей, интересующихся идеями

Теософии и Учения Живой Этики. Герои романа - великие души, завершившие свою

духовную эволюцию на Земле, но оставшиеся здесь, чтобы помогать людям в их

духовном восхождении. По свидетельству автора - известной оперной певицы,

ученицы К.С.Станиславского, солистки Большого театра К.Е.Антаровой

(1886-1959) - книга писалась ею под диктовку и была начата во время второй

мировой войны.

Книга " Две жизни" записана Конкордией Евгеньевной Антаровой через общение

с действительным Автором посредством яснослышания - способом, которым

записали книги " Живой Этики" Е.И.Рерих и Н.К.Рерих, " Тайную Доктрину" -

Е.П.Блаватская. Единство Источника этих книг вполне очевидно для лиц, их

прочитавших. Учение, изложенное в книгах " Живой Этики", как бы

проиллюстрировано судьбами героев книги " Две жизни". Это тот же Источник

Единой Истины, из которого вышли Учения Гаутамы Будды, Иисуса Христа и

других Великих Учителей.

Впервые в книге, предназначенной для широкого круга читателей, даются

яркие и глубокие Образы Великих Учителей, выписанные с огромной любовью,

показан Их самоотверженный труд по раскрытию Духа человека.

Книга, первоначально предназначавшаяся для очень узкого круга учеников,

получавших через К.Е.Антарову руководство Великих Учителей

ОБ АВТОРЕ

Перед Вами, читатель, оккультный роман, который впервые выходит в свет

спустя почти 35 лет после смерти автора. Он принадлежит перу К.Е.Антаровой,

одной из тех самоотверженных русских женщин, чья жизнь была служением

красоте и знанию.

Кора (Конкордия) Евгеньевна Антарова родилась 13 апреля 1886 года, в то

счастливое для творческих натур время, когда занимался серебряный век

русской культуры. А природа щедро наделила её талантами - в том числе

прекрасным голосом, контральто редкого обаяния. Поэтому одновременно с

занятиями на историко-филологическом факультете Высших женских курсов

(знаменитых Бестужевских курсов), она оканчивает Петербургскую

консерваторию, берёт уроки пения у И. П. Прянишникова - организатора и

руководителя первого в России оперного товарищества; в 1908 г. её принимают

в труппу Большого театра. На этой известной всему миру сцене К.Е. Антарова

проработала почти тридцать лет.

Мы можем только догадываться, насколько важную роль в её жизни сыграла

встреча с К. С. Станиславским: в течение нескольких лет он преподавал

актёрское мастерство в музыкальной студии Большого театра, ни на минуту не

забывая о главной своей цели - расширять сознание учеников, пробуждая в них

духовность. Прямое свидетельство тому - книга " Беседы К. С. Станиславского в

Студии Большого театра в 19181922 гг. Записаны заслуженной артисткой РСФСР

К.Е.Антаровой". Конечно, когда молодая ученица гениального режиссёра от раза

к разу кропотливо и благоговейно вела стенографическую запись занятий,

подготовив потом на их основе книгу, впервые увидевшую свет в 1939 г. и

выдержавшую несколько изданий, у К.Е.Антаровой не было ещё никаких

артистических званий. Но она обладала истинной культурой духа, сердце имела

чистое и вдохновенное, благодаря чему только и могла стать учеником в

подлинном смысле слова.

Главные действующие лица романа " Две жизни" - великие души, завершившие

свою духовную эволюцию на Земле, но оставшиеся здесь, чтобы помогать людям в

их духовном восхождении, - пришли к К.Е.Антаровой, когда бушевала вторая

мировая война, и этот контакт продолжался многие годы.

К.Е.Антарова умерла в 1959 г., затем рукопись хранилась у Елены Федоровны

Тер-Арутюновой (Москва), считающей её своей духовной наставницей.

Хранительница рукописи никогда не теряла надежды увидеть роман

опубликованным, а до той поры знакомила с ним всех, кого находила возможным.

И потому можно сказать, что этим романом зачитывалось уже не одно поколение

читателей.

Мы сердечно благодарим Е.Ф.Тер-Арутюнову, которая предоставила рукопись

романа в распоряжение Латвийского общества Рериха, за доброе напутствие

книге, начинающей свою новую жизнь.

ГЛАВА I

У МОЕГО БРАТА

События, о которых я сейчас вспоминаю, относятся к давно минувшим дням, к

моей далёкой юности.

Уже больше двух десятков лет зовут меня " дедушкой", но я совсем не ощущаю

себя старым; мой внешний облик, заставляющий уступать мне место, поднимать

оброненную мною вещь, так не гармонирует с моей внутренней бодростью, что я

конфужусь всякий раз, когда люди выказывают такое почтение моей седой

бороде.

Было мне лет двадцать, когда я приехал в среднеазиатский большой торговый

город погостить к брату, капитану М-ского полка. Жара, ясное синее небо,

дотоле мною невиданное; широкие улицы с тенистыми аллеями из высочайших

развесистых деревьев посередине поразили меня своей тишиной. Изредка проедет

шагом на осле купец на базар. Пройдёт группа женщин, укутанных в чёрные

сетки и белые или тёмные покрывала, подобно плащу скрадывающие формы тела.

Улица, на которой жил брат, была не из главных; от базара далеко, и

тишина на ней стояла почти абсолютная. Брат снимал небольшой дом с садом;

жил в нём один со своим денщиком и пользовался лишь двумя комнатами, а три

остальные поступили всецело в моё распоряжение.

Окна одной из комнат брата выходили на улицу; туда же смотрели два окна

той комнаты, что я облюбовал себе как спальню и которая носила громкое

название " зала".

Брат мой был человеком очень образованным. Стены комнат снизу доверху

были заставлены полками и шкафами с книгами. Библиотека была прекрасно

подобрана, расставлена в полном порядке и, судя по каталогу, составленному

братом, обещала много радостей в новой для меня, уединённой жизни.

Первые дни брат водил меня по городу, базару, мечетям; временами я бродил

один в огромных торговых галереях с расписными столбами и маленькими

восточными ресторанами-кухнями на перекрёстках; в толпе снующей, говорливой,

пёстро одетой в разноцветные халаты я словно бы оказался в Багдаде и всё

воображал, что где-то совсем рядом проходит Алладин с волшебной своей лампой

или бродит никем неузнаваемый Гарун-аль-Рашид. И восточные люди, с их

величавым спокойствием, или же, наоборот, повышенной экзальтированностью,

казались мне загадочными и манящими.

Однажды, бродя рассеянно от лавки к лавке, я вздрогнул, как от удара

электрического тока, и невольно оглянулся. На меня пристально смотрели

совершенно чёрные глаза очень высокого, средних лет человека, с густой

короткой чёрной бородой. А рядом с ним стоял юноша необычайной красоты, и

его синие, почти фиолетовые глаза также пристально разглядывали меня.

Высокий брюнет и юноша, оба были в белых чалмах и пёстрых шёлковых

халатах. Их осанка и манеры резко отличались от всего окружающего; многие из

прохожих подобострастно им кланялись.

Оба они уже давно двинулись к выходу, а я всё стоял, как заворожённый, не

в силах победить впечатление от этих чудесных глаз.

Опомнившись, я бросился за ними, но подбежал к выходу из галереи в тот

самый момент, когда столь поразившие меня незнакомцы уже были в пролётке и

отъезжали от базара. Молодой сидел с моей стороны. Оглянувшись, он чуть

улыбнулся и сказал что-то старшему. Но густая пыль, которую подняли три

осла, закрыла всё, я больше ничего не мог видеть, да и стоять под отвесными

лучами палящего солнца был больше не в силах.

" Кто бы это мог быть? " - думал я, возвращаясь туда, где их встретил. Я

несколько раз прошёл мимо лавки и, наконец, решился спросить хозяина:

- Скажите, пожалуйста, кто эти люди, которые только что были у вас?

- Люди? Люди много ходила сегодня мой лавка, - хитро улыбаясь, сказал он.

- Только твой, верно, не люди хочет знать, а один высокий чёрный люди?

- Да, да, - поспешил я согласиться. - Я видел высокого брюнета и с ним

красавца юношу: Кто они такие? - Они наша большой, богатый помещики.

Виноградники, - оуяй, - виноградник! Ба-а-льшой торговля ведёт с Англия.

- Но как же его зовут? - продолжал я. - Ой-я, - засмеялся хозяин. - Вся

горишь, знакомиться хочешь? Он - Мохаммед Али. А молодой - Махмуд Али. - Вот

как, оба Магометы?

- Нет, нет, Мохаммед только дядя, а племянник - Махмуд. - Они здесь

живут? - продолжал я спрашивать, рассматривая шелка на полках и соображая,

что бы такое купить, чтоб только выиграть время и выведать ещё что-нибудь о

поразивших меня незнакомцах.

- Что смотришь? Халат хочешь? - подметив мой парящий взгляд, спросил

хозяин.

- Да, да, - обрадовался я предлогу. - Покажите, пожалуйста, мне халат. Я

хочу сделать подарок брату. - А кто твой брат? Какой ему вкус?

Я понятия не имел, какие халаты могут нравиться брату, так как ни в чём

другом, как в кителе или пижаме, пока ещё не видел его.

- Мой брат - капитан Т., - сказал я. - Капитан Т.? - вскричал с восточным

азартом купец. - Я его хорошо знай. Ему уже есть семь халатов. На что ему

ещё?

Я был смущён, но, скрыв своё замешательство, храбро сказал: - Он их все

раздарил.

- Вот как! Наверное, друзьям в Петербурге посылал. Ха-а-роший халаты

покупал! Вот, смотри, Мохаммед Али для своя племянница велел прислать. Ой-я,

халат!

И купец достал из-под прилавка чудесный розового тона халат с

серовато-лиловыми матовыми разводами. - Такой мне не подойдёт, - сказал я.

Купец весело рассмеялся.

- Конечно, не подойдёт; это женская халат. Я тебе дам вот, - синий.

И с этими словами он развернул на прилавке великолепный фиолетовый халат.

Халат был несколько пестроват; но тон его, тёплый и мягкий, мог понравиться

брату.

- Не бойся, бери. Я всех знаю, Твой брат -приятель Али Мохаммед. Мы не

можем продавать его приятелю плохо. Твой брат - ха-а-роший человек! Сам Али

Мохаммед его почитает.

- Да кто же он, этот Али?

- Я же сказал, - большая важная купец. Персия торгует и Россия тоже, -

ответил хозяин.

- Не похоже, чтобы он был купец. Он, наверное, учёный, - возразил я.

- Ой-я, учёный! Учёный он есть такой, что и у твоя брат все книги знает.

Твоя брат тоже ба-а-льшой учёный. - А где живёт Али, вы не знаете? Купец

бесцеремонно ударил меня по плечу и сказал: - Ты, видать, здесь мало живёшь.

Али дом - напротив твой брат дом.

- Напротив дома брата очень большой сад, обнесённый высокой кирпичной

стеной. Там всегда мёртвая тишина, и даже ворота никогда не открываются, -

сказал я.

- Тишина-то тишина. А вот сегодня будет не тишина. Приедет сестра Али

Махмуд. Будет сговор, пойдёт замуж. Если ты сказал, Али Махмуд красавец, -

ой-я! Сестра - звезда с неба! Косы до пола, а глаза - ух Купец развёл руками

и даже захлебнулся. - Как же вы могли видеть её? Ведь по вашему закону

покрывала нельзя снимать перед мужчинами?

- Улица нельзя. У нас и в дом нельзя. А у Али Мохаммед все женщины дома

ходит открыта. Мулла много раз говорил, да перестал. Али сказал: " Уеду". Ну,

мулла и молчит пока.

Я простился с купцом, взял покупку и пошёл домой. Шёл я долго; где-то

свернул не в ту сторону и с большим трудом отыскал, наконец, свою улицу.

Мысли о богатом купце и его племяннике путались с мыслями о небесной

красоте девушки, и я не мог решить, какие же у неё глаза: чёрные, как у

дяди, или фиолетовые, как у брата?

Я шёл, глядя под ноги, и внезапно услыхал: " Левушка, да где же ты

пропадал? Я уже собирался было тебя искать".

Милый голос брата, заменявшего мне всю жизнь и мать, и отца, и семью, был

полон юмора, как и его сверкающие глаза. На слегка загорелом, гладко

выбритом лице блестели белые зубы, а ещё яркие, красиво очерченные губы,

золотые вьющиеся волосы, тёмные брови... Я впервые разглядел, как красив он,

мой брат. Я гордился и восхищался им всегда; а сейчас, точно маленький, ни с

того ни с сего бросился ему на шею, расцеловал в обе щёки и сунул ему в руки

халат.

- Это тебе халат. А твой Али причиной, что я совсем оторопел и

заблудился, - сказал я со смехом. - Какой халат? Какой Али? - с удивлением

спросил брат. - Халат номер 8, который я тебе купил в подарок. А Али номер

1, твой друг, - ответил я, всё продолжая смеяться.

- Ты напоминаешь маленького упрямца Левушку, который любил всех

озадачивать. Вижу, что любовь к загадкам всё ещё жива в тебе, - улыбаясь

своей широкой улыбкой, необычайно изменявшей его лицо, сказал брат. - Ну,

пойдём домой, не век же нам стоять тут. Хотя никого и нет, но я не поручусь,

что где-нибудь тайком, из-за края занавески, на нас не смотрит любопытный

девичий глаз.

Мы двинулись было домой. Но внезапно чуткое ухо брата различило вдали

цоканье конских копыт. - Подожди, - сказал он, - едут.

Я ничего не слышал. Брат взял меня за руку и заставил остановиться под

огромным деревом, как раз напротив закрытых ворот того тихого дома, в

котором, по словам купца из торговых рядов, жил Али Мохаммед.

- Возможно, что сейчас ты увидишь нечто поразительное, - сказал мне брат.

- Только стой так, чтобы нас не было видно ни из дома, ни со стороны дороги.

Мы стояли за огромным деревом, где могли бы укрыться ещё два-три

человека. Теперь уже и я различал топот нескольких лошадей и шум колёс на

мягкой немощёной дороге.

Через несколько минут распахнулись настежь ворота дома Али, и дворник

вышел на дорогу. Оглядевшись, он махнул кому-то в сад и остановился в

ожидании.

Первой шла простая телега. В ней сидели две укутанные женские фигуры и

трое детей. Все они утопали в массе узлов и картонок, а сзади был привязан

небольшой сундук.

Вслед за ними, в какой-то старой бричке, ехал старик с двумя элегантными

чемоданами.

И, наконец, на довольно большом расстоянии, очевидно оберегаясь от

дорожной пыли, двигался экипаж, который пока нельзя было рассмотреть. Между

тем, телега и бричка въехали в ворота и исчезли в саду.

- Смотри внимательно, но молчи и не двигайся, чтобы нас не заметили, -

шепнул мне брат.

Экипаж приближался. Это была изящная пролётка, запряжённая прекрасным

вороным конём, и в ней сидели две женщины с закрытыми чёрной сеткой лицами.

Из ворот дома вышел Али Мохаммед, в белом, и за ним, в такой же длинной

белой одежде Али Махмуд. Глаза Али старшего, почудилось мне, пронзили

насквозь дерево, за которым мы спрятались, и мне даже показалось, что по

губам его скользнула едва уловимая усмешка. Меня даже в жар бросило; я

прикоснулся к брату, желая сказать: " мы открыты", но он приложил палец к

губам и продолжал пристально смотреть на приблизившийся и остановившийся

экипаж.

Ещё через мгновение Али старший подошёл к экипажу, и.. маленькая белая

очаровательная женская ручка подняла покрывало с лица. Я видел женщин,

признанных красавиц, на сцене и в жизни, но сейчас впервые понял, что такое

женская красота.

Другая фигура что-то визгливо выговаривала Али старческим голосом, а

девушка смущённо улыбалась и уже готова была вновь опустить на лицо

покрывало. Но Али сам небрежно сбросил его ей на плечи, и, к великому

негодованию старухи, на свет показались тёмные кольца непослушных волос. Не

обращая внимания на визгливые выговоры, Али поднял бросившуюся ему на шею

девушку и, как ребёнка, понёс её в дом.

Между тем Али молодой почтительно высаживал всё ещё ворчавшую старуху.

Серебристый смех девушки доносился из открытых ворот. Уже и старуха с

молодым Али скрылись, и пролётка въехала в ворота, и ворота закрылись... А

мы всё ещё стояли, забыв место, время, забыв, что хотелось есть, жару и все

приличия.

Обернувшись к брату, чтобы поделиться с ним своим восторгом, я был просто

потрясён. Всегда улыбающееся лицо его было совсем бледно, серьёзно и даже

сурово. Его синие глаза как-то потемнели. Это было лицо совершенно

незнакомого мне человека. Даже брови изменили свою обычную форму и были

строго сдвинуты в почти сплошную прямую линию.

Я не мог опомниться всё смотрел на этого чужого, незнакомого мне

человека.

- Ну что же, понравилась ли вам моя племянница Наль? - вдруг услышал я

над собой незнакомый металлический голос.

Я вздрогнул, - от неожиданности не понял даже вопроса, - и увидел перед

собою высоченную фигуру Али старшего, который, смеясь, протягивал мне руку.

Машинально я взял эту руку и почувствовал какое-то облегчение; даже из груди

у меня вырвался вздох, и по руке побежала тёплая струя энергии.

Я молчал. Мне казалось, что ещё никогда не держал я в своей руке такой

ладони. С усилием оторвались мои глаза от прожигающих глаз Али Мохаммеда, и

я посмотрел на его руки.

Они были белы и нежны, точно к ним не мог пристать загар. Длинные, тонкие

пальцы кончались овальными, выпуклыми, розовыми ногтями. Вся рука, узкая и

тонкая, артистически прекрасная, всё же говорила об огромной физической

силе. Казалось, глаза, мечущие искры железной воли, находились в полной

гармонии с этими руками. Можно было легко представить, что в любую минуту,

стоит Али Мохаммеду сбросить мягкую белую одежду, взять меч в руку, - и

увидишь воина, разящего насмерть.

Я забыл, где мы, зачем мы стоим посреди улицы, и не могу сейчас сказать,

как долго держал Али мою руку. Я точно стоя заснул.

- Ну, пойдём же домой, Левушка. Отчего ты не благодаришь Али Мохаммеда за

приглашение? - услышал я голос брата.

Я опять не понял, о каком приглашении говорит мне брат, и пролепетал

какое-то невнятное прощальное приветствие улыбающемуся мне высокому и

стройному Али.

Брат взял меня под руку, я невольно двинулся в ногу с ним. Робко взглянув

на него, я снова увидел родное, близкое, с детства знакомое лицо любимого

брата Николая, а не того чужого человека под деревом, вид которого так меня

поразил и глубоко расстроил.

Привычка с детства, привычка видеть опору, помощь и покровительство в

брате, привычка, создавшаяся в те дни, когда я рос только в его обществе,

обращаться со всеми жалобами, огорчениями и недоразумениями к братуотцу,

как-то вдруг выскочила из глубины моего сердца, и я сказал жалобным тоном:

- Как мне хочется спать; как я устал, точно прошёл вёрст двадцать!

- Очень хорошо, сейчас пообедаем и можешь лечь часа на два. А потом

пойдём в гости к Али Мохаммеду. Он здесь почти единственный ведёт

европейский образ жизни. Дом его прекрасно и с большим вкусом обставлен.

Очень элегантная смесь Азии и Европы. Женщины его семьи образованны и ходят

дома без паранджи, и это целая революция для здешних мест. Много уж раз ему

угрожали муллы и другие высокопоставленные религиозные фанатики за нарушение

местных обычаев всяческими гонениями. Но он всё так же ведёт свою линию.

Все, до последнего слуги, в его доме грамотны. Слугам предоставляются часы

полного отдыха и свободы среди дня. Это здесь тоже революция. И я слышал,

что против него теперь собираются поднять религиозный поход. А в здешних

диких краях это вещь страшная.

Разговаривая, мы пришли к себе, умылись в ванной комнате, устроенной

прямо в саду из циновок и брезента, и уселись у давно накрытого стола

обедать.

Хороший освежающий душ и вкусный обед вернули мне бодрость.

Брат весело смеялся, журил меня за рассеянность и рассказывал

всевозможные комические сценки, которые ему приходилось наблюдать в здешнем

быту, восхищался сметливостью русского солдата и его остроумием. Редко

восточная хитрость торжествовала над их проницательностью, восточный

торговец зачастую расплачивался за свой обман. Солдаты придумывали такие

трюки, чтобы наказать обманщика, такой смешной фарс разыгрывался над

торговцем, совершенно уверенным в своей безнаказанности, что любой режиссёр

мог бы позавидовать их фантазии.

Надо сказать, что злых шуток солдаты никогда не проделывали, но

комические положения, в которые попадал обманщик, надолго отучали его от

привычки к надувательству.

Так незаметно мы кончили обедать, и желание поспать у меня улетучилось.

Мне вздумалось попросить брата примерить подаренный ему халат.

Сбросив китель, брат надел халат. Глубокий фиолетовый тон как нельзя

больше шёл к его золотым волосам и загорелому лицу. Я им невольно

залюбовался. Где-то в глубине мелькнула завистливая мысль - " а мне никогда

красавцем не бывать".

- Как удачно ты это купил, - сказал брат. - Халатов у меня, правда,

много, но их я уже надевал, этот же мне нравится особенно. Ни на ком такого

не видел. Непременно надену вечером, когда пойдём в гости к соседу. Кстати,

заглянем-ка в " туалетную", как важно зовёт денщик гардеробную, и выберем для

тебя халат.

- Как, - вскричал я с удивлением, - разве мы пойдём туда ряжеными?

- Ну зачем же " ряжеными"? Мы просто оденемся так, как будут одеты все,

чтобы не бросаться в глаза. Сегодня у Али будут не только друзья, но и

немалое количество врагов. Не станем же дразнить их европейским платьем.

Однако когда брат открыл большой шкаф, в нём оказалось не восемь, а

десятка два всевозможных халатов из разных материй. Я даже вскрикнул от

удивления.

- Тебя поражает это количество? Но ведь здесь носят сразу семь халатов,

начиная с ситцевого и кончая шёлковым. Кто богаче, носят тричетыре шёлковых;

кто беден, только ситцевые, но непременно надевают сразу несколько, друг на

друга.

- Мой Бог, - сказал я, - да ведь в этакую жарищу, напялив несколько

халатов, можно почувствовать себя в жерле Везувия.

- Это только так кажется. Тонкая материя не тяжела, а надетая одна на

другую не даёт возможности солнечным лучам сжигать тело. Вот попробуй

облачиться в эти два халата. Ты увидишь, что они невесомы и даже холодят, -

сказал брат, протягивая мне два белых, очень тонких шёлковых халата. - Очень

уж истово, как полагается по здешнему обряду, мы одеваться не будем. Но по

четыре халата наденем. Я очень тебя прошу, надень и походи, попривыкни. А

то, пожалуй, вечером, по своей рассеянности, ты действительно будешь

казаться " ряженым" и сконфузишь нас обоих, - продолжал брат, видя, что я всё

ещё держу в нерешительности поданные мне халаты в руках.

Не особенно горя желанием облачиться в восточный наряд, но никак не желая

огорчить любимого брата, я быстро разделся и стал натягивать халаты.

- Но они узки, какие же это халаты? Это нелепые перчатки, - закричал я,

начиная раздражаться.

- Их надо застегнуть, вот здесь крючок, а здесь пуговица, - сказал

спокойно брат и лёгкими, гибкими пальцами сам застегнул на мне халаты.

- Теперь, Левушка, успокойся и надень этот зелёный халат; он пошире, его

тоже надо застегнуть, В нём есть и карманы. А сверху надень ещё этот

широкий, серый с красными разводами, - и опять очень ловко он помог мне

одеться.

- Да, и обувь ещё, - сказал он. - У Али принят полуазиатский туалет, так

что и мы с тобой можем явиться в европейских туфлях, но сверх них надо

надеть кожаные калоши, которые оставляются у дверей. Иначе придется идти в

одних чулках. Ни в мечеть, ни в дом не входят в уличной обуви.

Мы выбрали калоши мне по ноге, их тоже оказалось у брата несколько пар.

- Пройдём в спальню, там выберем тебе чалму. - Как чалму? На кого же я

буду похож? Я и так-то красой не блещу! Помилуй, Николушка, иди уж лучше

один, - взмолился я. Брат расхохотался:

- Да ведь покорять сердце прелестной племянницы Али ты не собираешься? А

из твоих приятельниц или приятелей никто тебя не увидит. Чего же тебе

огорчаться, если восточный туалет тебя не украсит? Впрочем, - прибавил он,

подумав, - если хочешь, я смогу сделать тебя неузнаваемым. Я тебе приклею

длинную седую бороду, и ты сможешь сойти за важного купца.

- Ещё того чище! - воскликнул я. - Да этак, пожалуй, мне придется

вспомнить, что меня считают неплохим любителем-актёром!

- Если ты сумеешь сегодня сыграть роль хромого старика, ты, пожалуй,

увидишь очень интересные и не совсем обычные вещи. Но вот жаль, у меня нет

второй белой чалмы, чтобы сделать тебе белый тюрбан.

В эту минуту раздался лёгкий стук в дверь. Брат подошёл к двери, и я

услышал его приятно удивлённое восклицание:

- Это вы, Махмуд! Войдите. Я как раз занят нарядом брата к вечеру. Хочу

сотворить из него старого купца с седой бородой.

- А я принёс белую чалму и камень. Дядя просит вашего брата принять их

как подарок от Наль в день её совершеннолетия, и он подал мне свёрток и

футляр.

- А это вам от Наль, и он подал брату два свёртка и два футляра. - Не

забудьте, что вам нужно хромать на левую ногу и крепко опираться на палку

правой рукой. А левой почаще гладить бороду, если вы хотите сыграть роль

старого купца. У меня есть такой знакомый в Б. очень важный человек/ -

говорил мне Али молодой. Он улыбался, алые прелестные губы обнажали чудные

зубы, а фиолетовые его глаза пристально не по летам серьёзно - смотрели на

меня.

Кивнув нам головой и приложив, по восточному обычаю, руку ко лбу и

сердцу, Али так же бесшумно скрылся, как и вошёл.

Я развернул свой свёрток, и оттуда выпал кусок тончайшей белой материи.

Любопытство моё было так возбуждено, что, даже не подобрав упавшего шёлка, я

раскрыл футляр, и у меня вырвалось восклицание восторга и удивления.

Прекрасной работы брошь с крупным выпуклым рубином и несколькими

бриллиантами, перевитая змеей из тёмного золота и жемчуга, сверкала в

полутёмной комнате, и я не мог оторвать от неё глаз.

Брат поднял оброненную мною материю и, рассматривая булавку вместе со

мною, сказал:

- Али старший посылает тебе от имени племянницы белую чалму - эмблему

силы; и красный рубин - эмблему любви. Этим он причисляет тебя к своим

друзьям. - А что же тебе посылает он? - полюбопытствовал я. Брат развернул

свёрток побольше, и в нём оказался тончайший белый халат из никогда

невиданной мною материи, похожей на белую замшу, но по тонкости равной

папиросной бумаге. К нему была приложена записка на арабском языке, которую

брат спрятал не читая в карман. Во втором свёртке была такая же чалма, как

моя, только в самом её начале синим шёлком, арабскими буквами, была выткана

во всю ширину чалмы - а она была чрезвычайно широка - какая-то фраза. Я мало

обратил внимания и на записку и на арабскую фразу; мне хотелось скорее

увидеть содержимое футляров брата.

" Если мне он шлёт привет силы и любви, то что же он посылает Николушке? "

- думал я.

Наконец, брат свернул осторожно свою чалму, спрятал её в ящик бюро и

открыл футляр побольше. Оттуда сверкнули крупные бриллианты в форме

треугольника, внутри которого овальной формы выпуклый изумруд сиял

голубовато-зелёным светом.

В маленьком футляре оказался перстень с таким же овальным выпуклым

изумрудом в простой платиновой оправе.

- Вот так совершеннолетие Наль! - почти закричал я. - Если всем своим

друзьям Али рассылает в этот день такие подарки, то уж наверное половину

своего виноградника, который так расхваливал мне купец в торговых рядах, он

раздаст сегодня. И зачем мужчинам эти брошки? Это чудесные украшения для

женщин, но ведь Али знает, что мы с тобой не женаты.

- Этими булавками мы заколем наши чалмы над самым лбом. Огромная честь

получить такую булавку в подарок; и её далеко не всем оказывают на Востоке,

- ответил брат. - Али живёт здесь лет десять; сам он родом откуда-то из

глубин Гималаев, и все восточные обычаи гостеприимства и уважения к дружбе

чтятся в его доме.

Время быстро летело. Сумерки уже сгущались, и вскоре должна была

наступить мгновенно опускающаяся здесь ночь.

- Пора начинать твой грим, а то мы можем оказаться невежливыми и

опоздать.

С этими словами брат выдвинул ящик бюро, и.. я ещё раз обмер от

удивления.

- Ну и ну, - сказал я. - Почему же ты ни разу не писал мне, что играешь в

любительских спектаклях?

Весь ящик был полон всяческого грима, бород, усов и даже париков.

- Нельзя же всё написать, а ещё менее возможно всё рассказать в несколько

дней, - усмехаясь, ответил брат.

Он посадил меня в кресло и, как заправский гримёр, приклеит мне бороду и

усы, протерев предварительно всё лицо какой-то бесцветной жидкостью с очень

приятным запахом, освежившей моё горевшее от непривычного солнца лицо.

Коричневым карандашом он провёл под моими глазами два-три лёгких штриха.

Какой-то жидкостью перламутрового цвета прикоснулся к моим густым тёмным

бровям. Смазал каким-то кремом губы и сказал:

- А теперь чуть-чуть подравняю твои кудри, чтобы чёрные волосы не

выбились из-под чалмы. Садись сюда. - И с этими словами он усадил меня на

табурет.

Мне, признаться, жаль было моих вьющихся волос, которые я справедливо

считал единственным своим козырем. Но в жару так приятно иметь коротко

остриженную голову, что я сам попросил остричь меня под машинку. Вскоре

голова была острижена, и я хотел встать с табурета. - Нет, нет, сиди,

Левушка. Я сейчас обовью твою голову чалмой.

Я остался сидеть, брат развернул чалму, оказавшуюся длиннее, чем я

предполагал, беспощадно стал скручивать её жгутом и довольно быстро, ловко,

крепко, но без малейшего давления где-либо замотал всю мою голову.

- Голова готова; теперь ноги. Надевай эти длинные чулки и туфли, - сказал

он, достав мне из картона в углу белые чулки и довольно простоватые на вид

туфли.

Я всё это надел и встал на ноги; но сразу почувствовал какую-то

неловкость в левой туфле. Невольно я как-то припал на левую ногу, а брат

услужливо сунул мне в правую руку палку.

- Теперь ты именно тот немой, глухой и хромой старик, которого тебе надо

изобразить, - засмеялся брат.

Я разозлился. От непривычной бороды мне было жарко; жидкость, которой

было смазано моё лицо, - вначале такая приятная, - сейчас отвратительно

стягивала кожу; ноге было неудобно и, вдобавок ко всему, я ещё, оказывается,

немой и глухой.

Со свойственным мне нетерпением я хотел раскричаться и заявить, что

никуда не пойду; и уже приготовился сорвать бороду и чалму, как дверь

беззвучно отворилась, и в ней появилась высоченная фигура Али старшего.

Два агатовых глаза положительно парализовали меня. Чалма так плотно

прикрывала мне уши, что я ровно ничего не слышал, о чём говорил он с братом.

На нём был надет почти чёрный, - так густ был синий цвет, - халат; а под

ним сверкал другой, яркий малиновый, плотно прилегавший к телу. На голове

белая чалма и большая бриллиантовая брошь, изображавшая павлина с

распущенным хвостом...

Приветливо и ласково улыбаясь, он подошёл ко мне с протянутой рукой.

Когда я подал ему руку, он пожал её; и опять по всему моему телу пробежал

ток теплоты и на этот раз не сонной лени, а какой-то радости.

Али снял со своего пальца кольцо с красным камнем, на котором был вырезан

лев в обрамлении каких-то иероглифов. Наклонившись к самому моему уху, он

сказал:

- Это кольцо откроет вам сегодня все двери моего дома, куда бы вы ни

захотели пройти. И оно же поможет вам, если когда-нибудь в жизни вы будете

ранены и рана будет кровоточить.

Увлекшись кольцом, я не заметил, как рядом с Али выросла другая стройная,

высокая фигура. Я даже не сразу понял, что в подаренном мною сегодня

фиолетовом халате именно брат и стоит возле Али.

Я видел стройного восточного человека с сильно загорелым лицом, со

светлой бородой и усами, на белой чалме которого сиял треугольник из

бриллиантов и изумруда. Высок был мой брат. Но рядом с высоченным Али он

казался среднего роста.

- Посмотри на себя в зеркало, Левушка. Я уверен, что себя ты не узнаешь

ещё определеннее, - со смехом обратился ко мне брат, очевидно заметив моё

полное недоумение.

Я двинулся к зеркалу, совершенно естественно хромая в своей неудобной

левой туфле.

- Вы отличный артист, - едва улыбнувшись, сказал Али. Но вся его фигура

выражала такой заразительный юмор, что я расхохотался.

Смеясь, я вдруг увидел в зеркале очень смуглого, чуть-что не чёрного

хромающего старика. Я оглянулся и вдруг услышал такой взрыв весёлого,

раскатистого хохота Али и брата, что невольно обернулся и с удивлением

посмотрел на них. Хохот их ещё усилился; между тем я случайно ещё раз

взглянул в зеркало и снова увидел в нём смуглого араба-старика. С трудом я

осознал, что этот чёрный - я.

Я поднёс руку к глазам, убедился, что не сплю, и спросил брата, почему же

я такой чёрный Как это могло случиться? На мой вопрос он мне ответил:

- Это, Левушка, жидкость сделала своё дело. Но не тревожься. Завтра же ты

будешь снова бел, ещё белее, чем всегда. Другая, такая же приятная жидкость

смоет всю черноту с твоего лица.

- А теперь не забудьте, друг, что на весь этот вечер вы хромы, немы и

глухи, - сказал, смеясь, Али. С этими словами он поправил на мне чалму,

нахлобучив ее так, что теперь я уж и в самом деле не мог ничего слышать, но

понял, что он предлагает мне взять его руку и идти с ним. Я посмотрел на

брата, который успел привести комнату в полный порядок, он кивнул мне, и мы

вышли на улицу.

ГЛАВА II

ПИР У АЛИ

На улице Али шёл впереди, я в середине и брат мой сзади. Моё состояние от

удушливой жары, непривычной одежды, бороды, которую я всё трогал, проверяя,

крепко ли она сидит на месте, неудобной левой туфли и тяжёлой палки стало

каким-то отупелым. В голове было пусто, говорить совсем не хотелось, и я был

доволен, что по роли этого вечера я нем и глух. Языка я всё равно не

понимаю, и теперь мне ничто не будет мешать наблюдать новую незнакомую

жизнь.

Мы перешли улицу, миновали ворота, по обыкновению крепко запертые,

завернули за угол и через железную калитку, которую открыл и закрыл сам Али,

вошли в сад.

Я был поражен обилием прекрасных цветов, издававших сильный, но не

одуряющий аромат.

По довольно широкой аллее мы двинулись в глубину сада, теперь уже рядом,

и подошли к освещенному дому. Окна были открыты настежь, и в большой длинной

зале были расставлены небольшие, низкие круглые столики, придвинутые к

низким же широким диванам, тянувшимся по обеим сторонам зала. Подле каждого

столика стояло ещё по два низких широких пуфа, как бы из двух сложенных

крест-накрест огромных подушек. На каждом пуфе - при желании - можно было

усесться повосточному, поджав под себя ноги.

Весь дом освещался электричеством, о котором тогда едва знали и в

столицах. Али был яростным его пропагандистом, выписал машину из Англии и

старался присоединить к своей, довольно мощной, сети своих друзей.

Но даже самые близкие друзья не решались на такое новшество, только один

мой брат да два доктора с радостью осветили свои дома электричеством.

Пока мы проходили по аллее, навстречу нам быстро вышел Али молодой, а за

ним Наль в роскошном розовом халате, который я тотчас узнал, с откинутым

назад богатейшим покрывалом.

Не виданный мною прежде затканный жемчугом и камнями женский головной

убор, перевитые жемчугом же тёмные косы лежавшие на плечах и спускавшиеся

почти до полу; улыбающиеся алые губы, быстро говорившие что-то Али... Я

хотел сдвинуть чалму, чтобы услышать голос девушки, но быстрый взгляд Али

как бы напомнил мне: " Вы глухи и немы, погладьте бороду".

Я злился, но старался ничем не выказать своего раздражения и медленно

стал гладить бороду, радуясь, что я хотя бы не слеп, по виду стар и могу

рассматривать красавицу, любуясь ею безо всякой помехи. Девушка не обращала

на меня никакого внимания. Но не требовалось быть тонким физиогномистом,

чтобы понять, как занято её внимание моим братом.

Теперь мы стояли на большой, со всех сторон обвитой незнакомой мне

цветущей зеленью террасе. Яркая люстра светила как днём, так, что даже

рисунок драгоценного ковра, в котором утопали ноги, был ясно виден.

Девушка Среднего роста, тоненькая, гибкая! Крошечные белые ручки с

тонкими длинными пальцами держали две большие красные розы, которые она

часто нюхала. Но мне казалось, что она старается таким образом скрыть своё

замешательство. Её глаза, громадные, миндалевидные зелёные глаза, не похожи

были на глаза земного существа. Можно было представить, что где-то, у

каких-нибудь высших существ, у ангелов или гениев, могут быть такие глаза.

Но с представлением об обыкновенной женщине не вязались ни эти глаза, ни их

выражение.

Али предложил мне сесть на мягкий диван, а девушка и Али молодой сели

напротив нас на большом мягком пуфе.

Я всё смотрел не отрываясь на лицо Наль. И не один я смотрел на это лицо,

меняющее своё выражение подобно волне под напором ветра. Глаза всех трёх

мужчин были устремлены на неё. И какое разное было их выражение!

Молодой Али сверкал своими фиолетовыми глазами, и в них светилась

преданность до обожания.

Я подумал, что умереть за неё, без колебаний, он готов каждую минуту. Оба

были очень похожи. Тот же тонко вырезанный нос, чуть с горбинкой, тот же

алый рот и продолговатый овал лица. Но Али - жгучий брюнет, и чувствовалось,

что темперамент в нём тигра. Что мысль его может быть едкой, слово и рука

ранящими.

А в лице Наль всё было так мягко и гармонично; всё дышало добротой и

чистотой, и казалось, жизнь простого серого дня, с его унынием и скорбями не

для неё. Она не может сказать горького слова; не может причинить боль; может

быть только миром, утешением и радостью тем, кто будет счастлив её

встретить.

Дядя смотрел на неё своими пронзающими агатовыми глазами пристально и с

такой добротой, какой я никак не мог в нём предполагать. Глаза его казались

бездонными, и из них лились на Наль потоки ласки. Но мне всё чудилось, что

за этими потоками любви был глубоко укрыт ураган беспокойства и

неуверенности в счастливой судьбе девушки. Последним я стал наблюдать брата.

Он тоже пристально смотрел на Наль. Брови его снова, - как под деревом, -

были слиты в одну прямую линию; глаза от расширенных зрачков стали совсем

тёмными. Весь он держался прямо. Казалось, все его чувства и мысли были

натянуты, как тетива лука. Огромная воля, из-под власти которой он не мог

позволить непроизвольно вырваться ни одному слову, ни единому движению,

точно панцирь укрывала его. И я почти физически ощущал железное кольцо этой

воли.

Девушка чаще всего взглядывала на него. Казалось, в её представлении нет

места мысли, что она женщина, что вокруг неё сидят мужчины. Она, точно

ребёнок, выражала все свои чувства прямо, легко и радостно.

Несколько раз я уловил взгляд обожания, который она посылала брату; но

это было опять-таки обожание ребёнка, в котором чистая любовь лишена

малейших женских чувств.

Я понял вдруг огромную драму этих двух сердец, разделённых предрассудками

воспитания, религии, обычаев...

Али старший взглянул на меня, и в его, таких добрых сейчас, глазах я

увидел мудрость старца, точно он хотел мне сказать:

" Видишь, друг, как прекрасна жизнь! Как легко должны бы жить люди, любя

друг друга; и как горестно разделяют их предрассудки. И во что выливается

религия, зовя к Богу, а на деле разрывая скорбью, мукой и даже смертью жизни

любящих людей".

В моём сердце раскрылось вдруг понимание свободы и независимости

человека. Мне стало жаль, так глубоко жаль брата и Наль! Я увидел, как

безнадёжна была бы их борьба за любовь! И оценил волю брата, не дававшего

пробиться ни единому живому слову, но державшемуся в рамках почтительного

рыцарского воспитания в своём разговоре с Наль.

Вначале такая детски весёлая, девушка становилась заметно грустней, и её

глаза всё чаще смотрели на дядю с мольбой и недоумением.

Али старший взял её ручку в свою длинную, тонкую и что-то спросил, чего я

расслышать не смог. Но из жеста девушки, каким она быстро вырвала свою руку,

поднесла розы к зардевшемуся лицу, я понял, что вопрос был о цветке.

Али снова ей что-то сказало и девушка, вся пунцовая, сияя своими

огромными зелёными глазами, поднесла одну из роз к губам и сердцу и

протянула её моему брату.

- Возьми, - сказал Али так четко, что я всё расслышал. - В день

совершеннолетия женщина нашей страны даёт цветок самому близкому и дорогому

другу. Брат взял цветок и пожал протянувшую его ручку. Али молодой вскочил,

как тигр, со своего места. Из глаз его буквально посыпались искры. Казалось,

что он тут же бросится на брата и задушит его.

Али старший только взглянул на него и провёл указательным пальцем сверху

вниз, - и Али молодой сел со вздохом на прежнее место, словно вконец

обессилев.

Девушка побледнела. Брови её сморщились, и всё лицо отразило душевную

муку, почти физическую боль. Её глаза скорбно смотрели то в глаза дяди, то

на опустившего голову двоюродного брата.

Али Мохаммед снова взял её руку, ласково погладил по голове, потом взял

руку моего брата, соединил их вместе, и сказал:

- Сегодня тебе 16 лет. По восточным понятиям ты уже старушка. По

европейским - ты дитя. По моим же понятиям ты уже человек и должна вступить

в жизнь. Не бывать дикому сговору, который так глупо затеяла твоя тётка. Ты

хорошо образованна. Ты поедешь в Париж, там будешь учиться, а когда окончишь

медицинский факультет, поедешь со мной в Индию, в моё поместье. Там,

доктором, ты будешь служить человечеству лучше, чем выйдя замуж за здешнего

фанатика.

Мой и твой друг, капитан Т.. не откажет нам в своей рыцарской помощи и

поможет тебе бежать отсюда. Обменяйся с ним кольцами, как христиане меняются

крестами.

Мне было странно, что, не разбирая ни одного слова девушки, я четко

слышал каждое слово Али.

На мизинце брат носил кольцо нашей матери, которой я совсем не помнил.

Старинное кольцо и" золота и синей эмали с крупным алмазом, тонкой, изящной

работы.

Ни мгновения не раздумывая, брат снял своё кольцо и надел его на средний

палец правой руки Наль. Она же, в свою очередь, сняла с висевшей у пояса

цепочки перстень-змею, в открытой пасти которой покоился мутный, бесцветный

камень, и надела его на безымянный палец левой руки брата.

Не успел я подумать: " Какой безобразный! Такой же урод, как и держащая

его в пасти толстая змея", - как вдруг едва не вскрикнул от изумления:

камень, похожий на стекляшку, вдруг засверкал всеми цветами радуги. Никогда,

ни один бриллиант самой чудесной воды и огранки не мог бросать таких длинных

радужных лучей, сверкавших как луч солнца, преломленный в хрустальной

пирамиде.

У Али молодого вырвался стон, почти крик. И снова взгляд дяди заставил

его успокоиться, снова он опустил голову на грудь.

- Это камень жизни, - сказал Али старший. - Он оживает, принимая в себя

электричество из организма человека. Ты, друг Николай, сейчас в полном

расцвете сил и сердце твоё чисто. Вот камень и сверкает ослепительно. Чем

старше ты будешь становиться, тем тусклее будут лучи камня, если только

мудрость и сила духа не придут к тебе на смену физических сил. Ты отдал моей

племяннице самое дорогое, что имел, - любовь матери, закованную в это

кольцо. Наль отдала тебе дар мудрецапрадеда, завещавшего ей передать кольцо

тому, кого будет любить так сильно и верно, что и на смерть пойдёт за него.

Я нечаянно взглянул на молодого Махмуда. Не цветущий юноша сидел напротив

меня. Сидело привидение с прозрачным мертвенным лицом, с тусклыми, ничего не

видящими глазами. Я подумал, что он в обмороке и только держится в сидячем

положении, случайно найдя устойчивую позу.

- Сегодня, - продолжал Али Мохаммед, - должна совершиться та великая

перемена в твоей жизни, о которой я тебе говорил месяц назад, моя Наль, и к

которой я готовил тебя более пяти лет. Капитан Т. отведёт тебя и двух твоих

преданных слуг к себе домой. Али же пойдёт с тобой. Там ты найдёшь

европейское платье для себя и слуг, переоденешься, отдашь свой халат и

покрывало Али, и вместе с капитаном Т. вы все уедете на станцию железной

дороги. Али же вернётся сюда. Доверься чести и любви капитана. Он отвезёт

тебя в такой город и в такое место, где ты будешь в полной безопасности

ждать меня или моего посла. Ни о чём не беспокойся. Храни только верность

единственному закону, закону мира. Будь мужественна и жди меня без страха и

волнений. Раньше или позже, - но я приеду. Повинуйся во всём капитану Т. и

не бойся оставаться без него. Если он временно тебя покинет, - значит, так

будет необходимо. Но он оставит тебя под охраной верных друзей, если бы

случилась такая необходимость. А теперь выйдем в сад все вместе.

Мы вышли в сад. Али молодой подал мне руку, чтобы помочь сойти со

ступенек террасы. Внезапно весь дом погрузился во тьму, где-то перегорели

пробки.

Пользуясь полным мраком, брат, Наль, Али и ещё две фигуры тихо вышли из

сада через калитку. Али старший что-то шепнул племяннику, и тот Согласно

кивнул головой.

В темноте бегали какие-то фигуры, слуги зажгли кое-где свечи, отчего тьма

показалась ещё гуще. Так прошло с четверть часа. Мне померещилось, что я

снова увидел Наль в том же розовом халате, с опущенным на лицо покрывалом.

Как будто даже Али Мохаммед обнял её за плечи; но среди пёстрых впечатлений

этого дня я уже не мог отдать себе ясный отчёт ни в чем и подумал, что мне

просто привиделась та, красота которой точно врезалась в моё сознание.

Между тем свет вдруг ярко вспыхнул, ещё три раза мигнул и полился ровно.

- Настал час съезда, - четко сказал Али Мохаммед, и я опять его понимал.

- Не забудьте - вы хромаете на левую ногу, вы глухи и немы. Вам будут много

и почтительно кланяться. Не отвечайте никому на поклоны, только мулле едва

кивнёте. Не ешьте ничего с общего стола. Кушайте только то, что вам будет

подано с моего. К концу ужина настанет час выхода Наль. Она будет укутана в

драгоценные покрывала. Всеобщее внимание будет приковано к условному

похищению Наль женихом. К вам подойдёт мой друг и проведёт вас к задней

калитке сада. Там будет стоять сторож. Вы ему покажете кольцо, что я вам

дал, вас выпустят, и вы пройдёте другой дорогой к себе домой. Дома вы

найдёте письмо брата. Вы снимете свою одежду, спрячете всё, как вам будет

сказано в письме. Придется вам немало поработать, чтобы привести в порядок

дом. Надо, чтобы денщик ничего особенного не обнаружил, когда станет убирать

комнаты.

С этими словами Али оставил меня и пошёл навстречу группе гостей; им

открыли калитку возле ворот, которой я раньше не заметил.

Высокая фигура хозяина выделялась на целую голову над пёстрой группой

гостей. Некоторым он важно отвечал на поклон, и они проходили дальше. Другие

задерживались подле, и он жал им по-европейски руки.

Гости всё подходили, и вскоре вся аллея и веранда были густо усеяны

живописными фигурами. Говор, смех и напряжённое ожидание вкусного угощения,

какие-то, очевидно весёлые рассказы - всё создавало приподнятое настроение.

Но, приглядываясь, я заметил, что гости держатся обособленными кучками.

Те, что были одеты не совсем по-азиатски, держались особняком. А остальные

всё поглядывали на муллу, как музыканты на дирижёра.

Я поневоле пристально присматривался ко всем, думая обнаружить, не

загримированы ли чьи-либо лица подобно моему, искусственную бороду на

котором я так важно поглаживал.

Время незаметно шло, гости входили теперь реже, где-то заиграла восточная

музыка, и из дома вышло несколько слуг, приглашая гостей в зал.

В самой глубине зала, у дверей в соседнюю комнату стоял Али Мохаммед с

ещё не виденным мною очень высоким человеком в белой одежде и такой же

чалме. Золотистая борода, огромные тёмно-зелёные прекрасные глаза, слегка

загорелое лицо. Очень стройный, человек этот был молод, лет 28-30, и

бросался в глаза своей незаурядной красотой. Ростом он был чуть ниже Али, но

много шире в плечах, необычайно пропорционален, - настоящий средневековый

рыцарь. Я невольно представил его себе в одеждах Лоэнгрина.

Хозяин приветствовал входивших в зал глубоким поклоном. Гости

рассаживались на диваны и пуфы, соблюдая всё тот же порядок и держась

отдельными кучками.

Прибывшие оставляли туфли или кожаные калоши у входа, где их подбирали

слуги и ставили на полки. Среди гостей не было ни одной женщины.

Я стоял, наблюдая, как проходят и усаживаются гости, и не представлял,

куда я могу сесть. Я уже хотел было скрыться в сад, как почувствовал на себе

взгляд Али. Он сказал что-то мальчику-слуге, и тот быстро направился ко мне.

Почтительно поклонившись, он пригласил меня следовать за собой и повёл к

столу, находившемуся неподалёку от стола хозяина.

За этим столом уже сидело двое мужчин средних лет в цветных чалмах и

пёстрых халатах. Они сидели по-европейски, обуты были в европейскую обувь, а

сверх европейских костюмов имели только по одному шёлковому халату. Они

почтительно поклонились мне глубоким восточным поклоном. Я же, помня

наставление Али, даже не кивнул им, а просто сел на указанное мне место.

Только когда все гости расселись, заняли свои места Али и высокий

красавец. Музыка заиграла ближе и громче, и одновременно слуги стали вносить

дымящиеся блюда. Мальчики разносили фарфоровые китайские пиалы и серебряные

ложки, подавая их каждому гостю.

Но не все гости накладывали жирный, дымящийся плов, в пиалы и ели его

ложками. Большинство запускали руки прямо в общее блюдо и ели плов руками,

что вызывало во мне чувство отвращения, близкое к тошноте. Хотелось убежать,

хотя никогда прежде не виденная мною толпа представляла зрелище красок и

нравов чрезвычайно интересное.

На наш стол тоже подали блюдо плова, но я не прикасался к нему, помня

наставление Али и ожидая специального кушанья. И действительно, от его стола

отделилась высокая фигура поразившего меня красавца, и он подал мне

серебряную пиалу с небольшой золотой ложкой.

Очевидно, честь, оказанная мне, считалась по здешним обычаям очень

высокой, потому что на мгновение в зале умолк говор и шум, и вслед за

наставшей тишиной пронеслись удивлённые восклицания.

Гости, судя по жестам и мимике, спрашивали друг друга, кто я такой.

Многие очень серьёзно поглядывали на меня, что-то говорили своим соседям, и

те удовлетворённо кивали головой. Но в это мгновение внесли новые ароматные

блюда, и всеобщее внимание отвлеклось от меня.

Я невольно встал перед державшим мою чашу красавцем. Он улыбнулся мне,

поставил пиалу на стол и поклонился по-восточному. От его улыбки, от добрых

его глаз, от какой-то чистоты, которой веяло от него, меня наполнила такая

радость, как будто я увидел старого, верного друга. Я отдал ему глубокий

восточный поклон.

Мои соседи по столу задавали мне какие-то вопросы, которых я не понял и

не расслышал, а видел только их шевелящиеся губы и вопрошающие глаза. Меня

выручил мальчик, сказавший им что-то, показывая на рот и уши. Сотрапезники

мои покачали головами и, сострадательно поглядев на меня, принялись кушать с

аппетитом свой плов, слава Богу, накладывая его ложками в пиалы. Я поглядел

на содержимое моей серебряной пиалы и несказанно удивился. Там, по виду, был

компот из фруктов, а у меня уже разыгрался аппетит, и я с удовольствием поел

бы чего-нибудь более существенного.

Я разочарованно взглянул на Али Мохаммеда, он встретил мой взгляд, как бы

зная заранее, что я буду разочарован.

В его руках была точно такая же пиала, как моя, он её приподнял, словно

желая чокнуться со мной, и ласково улыбнулся. Чтобы не показаться невежливым

и невоспитанным гостем, я взял и проглотил небольшой кусочек неизвестного

мне плода, плавающего в соку, напоминавшем красное вино.

И в тот же миг улетучилось всё желание более основательной пищи. Чудесный

вкус, аромат, вроде ананаса, и сок, бодрящий, прохлаждающий. Я ел с таким

удовольствием, что даже перестал наблюдать за происходящим. А между тем,

наблюдать было что.

Оба моих соседа сняли свои халаты и пиджаки и остались в одних шёлковых

рубашках и широких чёрных поясах, заменявших жилеты. Влияние жары и на

других более европеизированных гостей также ощущалось.

Правоверные же, обливаясь потом, стирая его рукавами с лоснящихся лиц,

усердно ели, нередко пятная свои драгоценные халаты, но никто не снимал

ничего из своей одежды. Жара и тяжёлые яства доводили гостей до изнеможения.

Позы становились вольнее, голоса громче, затевались споры, очень

напоминающие ссору.

Компот, поданный мне красавцем, обладал, очевидно, каким-то волшебным

свойством. Мне перестало быть жарко, уже не хотелось содрать с себя чалму, я

был бодр и ощущал свежесть во всём теле. Мне казалось, что я могу легко

пройти сейчас вёрст десять, словно бы не было вовсе утомления и волнений

дня. Мысль моя обострилась, я стал внимательно наблюдать за всеми.

Полное спокойствие и самообладание, уверенность в самом себе и какая-то

новая сила взрослого мужчины, которой я ещё ни разу не испытывал, появилась

во мне и удивила. Я вспомнил брата, Наль и Али молодого. Почему-то у меня не

было ни малейшего беспокойства за тех двоих, но Али молодого я стал

беспокойно искать глазами по всему залу. Мне пришла на память фигура в

розовом халате Наль, которую я заметил в темноте сада.

Я продолжал искать двоюродного брата Наль, но найти его не мог. Случайно

мой взгляд встретился со взглядом хозяина, и я точно прочел в нём: " Храните

самообладание и помните, когда вам уйти и что делать дома".

Волна какого-то беспокойства пробежала по мне, точно порыв ветра,

заставляющий мигать пламя свечи, - и снова я вернулся к полному

самообладанию.

Между тем блюда сменились много раз, уже были расставлены всюду горы

фруктов и сластей. Мои соседи ели сравнительно мало, зато дыни поглощали в

несметном количестве, посыпая их перцем.

Снова отделилась от стола Али великолепная фигура золотоволосого

красавца, и он подал мне чашу с какими-то другими фруктами, напоминавшими по

внешнему виду зёрна риса в меду.

Нагнувшись, он незаметно сунул мне в руку записку, опять низко поклонился

и отошёл. Я хотел отдать ему поклон, но не мог встать, мне не повиновались

ноги. При свойственной мне смешливости, я расхохотался бы во всё горло, если

бы не стягивала так сильно щёки борода. Я развернул записку, там было

написано по-английски: " Сначала съешьте то, что я вам сейчас принёс. Не

пытайтесь встать, пока не съедите этого кушанья. Вам непривычны наши пряные

блюда, от них ноги - как от некоторых сортов вин - вам не повинуются. Но

через некоторое время, после новой пищи, всё будет в порядке. Не забудьте, в

конце пира вам надо уйти, я сам отведу вас к калитке. Когда подымется шум,

встаньте и немедленно идите к столу хозяина, я вам подам руку, и мы сойдём в

сад".

Я не хотел раздумывать над сотней таинственных и непонятных мне вещей. Но

стать вновь хозяином своих ног я очень желал, а потому поторопился съесть

содержимое чаши. Было очень похоже на маленькие катышки сладкой каши в соусе

из меда, вина, ванили и ещё каких-то ароматных вещей. Мои соседи уже давно

перестали обращать на меня внимание. Они следили, казалось мне, с

возрастающим беспокойством за усиливающимся шумом и возбуждением гостей.

Я попробовал теперь двинуть ногой, привстал, как бы поправляя халат, -

ура! ноги мои тверды и гибки. Шум в зале стал напоминать воскресный гул

базарной площади. Кое-где за столиками шли ожесточённые споры, гости

размахивали руками и, со свойственной Востоку экспрессией, выкрикивали

визгливыми голосами какие-то слова. Мне показалось, что я уловил " Наль" и

" Аллах". Шум в зале всё усиливался. И тут я вспомнил, что мне пора вставать

и двигаться к столу Али. Я хотел быстро подняться, но неловкость в левом

башмаке сразу же заставила меня образумиться и войти в роль хромого. Я отдал

должное уму и наблюдательности брата. Не будь этого неудобного башмака,

толстой чалмы и склеивающей движение губ неуклюжей бороды, я бы уже сто раз

забыл, что должен играть роль глухого, немого и хромого.

Взглянув на Али, я увидел, что мой красавец уже поднялся и двинулся

навстречу.

С огромным трудом я вылез из-за стола, оставив свои пиалы и ложку.

Заметив моё затруднение, золотоволосый великан в один миг очутился возле

меня; а мальчик, подскочив с листом мягкой белой бумаги, в один миг завернул

обе мои серебряные чаши и ложку и подал мне их, что-то лопоча с глубоким

поклоном. Видя, что я удивлённо смотрю на него и не беру свёрток, он стал

почтительно совать мне его в свободную от палки левую руку.

- Возьмите, - услышал я над собой голос. - Таков обычай. Возьмите скорее,

чтобы никому не пришло в голову, что вы не знаете местных обычаев. Мальчик

так усердно кланяется вам, потому что думает, что вы очень важная персона и

недовольны столь малым подарком в день совершеннолетия. Пойдёмте, пора, -

закончил он свою английскую фразу и поддержал меня под левую руку.

Я едва шёл, неудобный башмак так жал мне ногу, что я почти подпрыгивал и,

пожалуй, без помощи красавца-гиганта не смог бы сойти с невысокой, но крутой

лесенки в сад.

Едва мы сделали несколько шагов по аллее, как потух свет, В зале раздался

рёв не то радости, не то озорства и негодования. Возле нас мелькнула чья-то

тень и набросила на моего провожатого какое-то лёгкое плотное покрывало,

которое задело и меня. Мой проводник схватил меня, как малого ребёнка, на

руки и бросился в гущу сада. Добежав до калитки, мы столкнулись со сторожем,

которому я показал перстень, данный мне Али Мохаммедом, и он беспрекословно

пропустил нас на улицу. Мой спутник сказал ему несколько слов, он

почтительно поклонился и закрыл калитку.

Мы очутились на пустынной улице. Глаза попривыкли к темноте, из сада

нёсся шум, но больше ничего не нарушало ночной тишины. Небо сияло звёздами.

Мой спутник опустил меня на землю, снял неудобную туфлю. Наклоняясь ко мне,

он стащил с меня и чалму и, пристально глядя мне в глаза, сказал:

- Не теряйте времени. Жизнь вашего брата, Наль и ваша зависит во многом

от вас. Если вы в точности выполните всё, как указано в письме, что лежит на

подушке вашего дивана, - всё будет хорошо. Забудьте теперь, что вы были

хромы, глухи и немы; но помните всю жизнь, как вы играли роль старика на

восточном пире. Будьте здоровы, завтра утром я вас навещу. А сегодня, что бы

вы ни услышали, - ни в коем случае не покидайте дом и даже не выходите во

двор.

Сказав мне всё это по-английски, он пожал мне руку и исчез во тьме.

Когда я отворял дверь нашего дома, то увидел, что свет в саду Али снова

вспыхнул. " Значит, горит и у нас", - подумал я. Обнаружив небольшую полоску

света из-под двери кабинета, я пошёл туда и поразился беспорядку, царившему

там, при щепетильной аккуратности брата.

Очевидно, здесь несколько