Глава 5. Роль аналитика в психоаналитическом процессе.

Основная задача аналитика — помочь пациенту понять себя и переориентировать свою жизнь в той мере, в какой он сам считает это необходимым. Чтобы получить более четкое представление о том, что аналитик делает для достижения этой цели, целесообразно разделить его работу на категории и рассмотреть каждую из них в отдельности. В его работе условно можно выделить пять основных разделов: наблюдение, понимание, интерпретацию, помощь в преодолении сопротивления, обычную человеческую помощь.

Наблюдения аналитика в чем-то не отличаются от наблюдений любого внимательного человека, но в чем-то имеют специфический характер. Как и любой другой человек, аналитик будет наблюдать некоторые общие черты поведения пациента, как-то: отчужденность, теплота, ригидность, спонтанность, неповиновение, угодливость, подозрительность, уверенность, самоуверенность, робость, жестокость, чувствительность. Уже и процессе выслушивания пациента аналитик без специальных усилий получит общее о нем представление: способен ли он дать волю своим чувствам или держится напряженно и скованно; излагает ли он свои мысли упорядоченно, контролируя себя, или же перескакивает с одной мысли на другую и рассеян; делает ли он абстрактные обобщения или приводит конкретные детали; высказывается ли он пространно или по существу; говорит ли он спонтанно или же предоставляет инициативу аналитику; повторяет ли он общепринятые мнения или выражает то, что действительно думает и чувствует.

При более прицельном наблюдении аналитик, во-первых, извлекает информацию из того, что рассказывает ему пациент о своих переживаниях, прошлых и настоящих, об отношении к себе и взаимоотношениях с другими, о своих планах, желаниях, страхах, мыслях. Во-вторых, он получает информацию, наблюдая за поведением пациента в своем кабинете, ибо каждый пациент по-своему реагирует на договоренности об оплате, времени приема, на обязанность лежать на кушетке и прочие объективные условия анализа. И каждый пациент реагирует по-разному на то, что его подвергают анализу. Один пациент считает анализ интересным интеллектуальным занятием, но отвергает мысль, что действительно в нем нуждается; другой относится к нему как к унизительной процедуре; третий же гордится им как некой особой привилегией. Кроме того, пациенты проявляют самое разное отношение к самому аналитику, с таким же разнообразием индивидуальных оттенков, как в прочих человеческих отношениях. Наконец, пациенты проявляют нерешительность в своих реакциях — от едва заметной до значительной; уже сама по себе эта нерешительность может говорить о многом. Оба источника информации — сообщения пациента о себе и непосредственное наблюдение за его поведением — дополняют друг друга точно так же, как это происходит в любых взаимоотношениях. Даже если мы хорошо знаем историю жизни человека и все особенности его нынешних отношений с друзьями, женщинами, его деловые качества и политические взгляды, наше представление о нем станет намного полнее и яснее, если мы встретим его лично и увидим его в действии. Необходимы оба источника — и каждый из них одинаково важен.

Как и любое другое, наблюдение аналитика несет на себе печать специфики его интереса. Продавщица заметит иные качества покупателя, чем работник социального обеспечения у обратившегося за помощью клиента. Наниматель, беседующий с претендентом на место, сосредоточится на инициативности, умении адаптироваться, надежности, в то время как священника, беседующего с прихожанином, будут больше интересовать вопросы нравственного поведения и религиозной веры последнего. Интерес аналитика не сосредоточен на какой-то одной стороне личности пациента, даже той, что нарушена, а обязательно охватывает личность в целом. Поскольку он хочет понять структуру целиком и поскольку он не знает заранее, что более важно, а что — менее, его внимание должно поглотить как можно больше факторов.

Специфические наблюдения аналитика проистекают из его цели — распознать и понять бессознательные мотивы пациента. В этом заключается их основное отличие от обычных наблюдений. В последних мы тоже можем ощущать определенные скрытые тенденции, но такие впечатления остаются более или менее предположительными и даже не формулируются; мы также, как правило, не заботимся о том, чтобы выяснить, обусловлены ли эти впечатления нашими собственными психическими особенностями или же особенностями наблюдаемого человека. Специфические наблюдения психоаналитика, однако, составляют обязательную часть аналитического процесса. Они представляют собой систематическое изучение бессознательных сил, которые обнаруживают себя в свободных ассоциациях пациента. Эти ассоциации аналитик внимательно выслушивает, стараясь не отбирать преждевременно какой-либо один элемент, но проявлять одинаковый интерес к каждой детали.

Некоторые из наблюдений аналитика тут же выстраиваются в один ряд. Точно так же, как мы различаем в тумане неясный контур дома или дерева, аналитик без особого труда узнает ту или иную общую черту характера. Но большей частью его наблюдения представляют собой мозаику из разрозненных на первый взгляд элементов. Как же тогда аналитик достигает понимания?

В некотором смысле его работу можно сравнить с работой детектива в расследовании загадочных происшествий. Стоит, однако, подчеркнуть, что если детектив хочет обнаружить преступника, то аналитик отнюдь не стремится выявить, что в пациенте плохо, а пытается понять его в целом, включая и хорошее, и плохое. Кроме того, он имеет дело не с несколькими подозреваемыми, а с множеством движущих сил в одном человеке, которые находятся под подозрением, но не из-за того, что они предосудительны, а как возможные источники его проблем. Благодаря сосредоточенному наблюдению и обдумыванию каждой детали он подбирает ключи к ним, видит тут и там возможные связи и составляет гипотетическую картину; он не слишком легко принимает на веру свои выводы, а еще и еще раз подвергает их проверке, чтобы убедиться, действительно ли они учитывают все моменты. При раскрытии загадочных происшествий с детективом работают несколько человек, причем некоторые создают только видимость такой работы, а на самом деле втайне ей вредят; другие же вполне определенно хотят скрыться и становятся агрессивными, если чувствуют для себя угрозу. Подобное имеет место и при анализе: «часть» пациента сотрудничает с аналитиком — это является необходимым условием лечения; другая «часть» ожидает, что аналитик проделает всю работу сам; а третья «часть» использует всю свою энергию на то, чтобы затаиться или ввести аналитика в заблуждение, она начинает паниковать и становится враждебной, когда ей грозит разоблачение.

Как уже отмечалось в предыдущей главе, аналитик черпает свое понимание бессознательных побуждений и реакций пациента главным образом из его свободных ассоциаций. Пациент обычно не сознает смысла того, что он сообщает аналитику. Поэтому аналитик, чтобы составить связную картину из множества противоположных элементов, должен не только воспринять их явное содержание, но и постараться понять, что же на самом деле пациент хочет этим выразить. Он старается уловить и понять ту красную нить, которая проходит через аморфную на первый взгляд массу материала. Если объем неизвестного материала слишком велик, аналитик может потерпеть неудачу. Иногда контекст говорит чуть ли не сам за себя. Последующие примеры выбраны из-за их простоты.

Пациент говорит мне, что прошлой ночью плохо спал и чувствует себя более подавленным, чем обычно. Его секретарша заболела гриппом, и это не только расстроило его деловые встречи, но и вывело из душевного равновесия из-за страха инфекции. Потом он говорит об ужасной несправедливости по отношению к небольшим европейским государствам. Затем он думает о враче, который вызвал у него досаду тем, что не дал четкую информацию о составе лекарства. После этого ему вспомнился портной, который не доставил ему домой пальто, как обещал.

Главной темой была досада на неблагоприятные события. На эгоцентрический характер его огорчений указывает то, что он упомянул о болезни секретарши в одном ряду с ненадежностью портного, словно то и другое нанесло ему личное оскорбление. То, что грипп секретарши вызвал у него страх инфекции, не привел его к мысли о необходимости преодолеть этот страх. Вместо этого он полагает, что мир должен быть устроен так, чтобы не вызывать в нем страхов. Мир должен заботиться о его нуждах. И здесь возникает тема несправедливости: как несправедливо, что другие не обращают внимания на его ожидания. Раз он боится инфекции, то никто из его окружения не должен болеть. Так другие становятся ответственными за его трудности. Он столь же бессилен против них, как небольшие европейские страны против вторжения агрессора (на самом деле он беспомощен из-за того, что находится в тисках своих собственных ожиданий). Ассоциация, касающаяся врача, в этом контексте приобретает особый смысл. Она также подразумевает ожидания, которые не были исполнены, и, кроме того, выражает его обиду на то, что я не предлагаю ему ясного решения его проблем, а вместо этого хожу вокруг да около и ожидаю от него сотрудничества.

Другой простой пример. Молоденькая девушка рассказывает мне, что у нее случился приступ сердцебиения в магазине. Сердце иногда беспокоило ее, но она не понимала, почему посещение магазина так на нее подействовало, если часами могла танцевать без всякого для себя вреда. Она также не видела никаких психологических причин для такого приступа. Пациентка купила в подарок к дню рождения старшей сестры красивую блузку и была довольна своим выбором. Она заранее предвкушала, как будет радоваться и восхищаться ее подарком сестра. У нее было мало денег, потому что она отдала все свои долги или, во всяком случае, договорилась, что расплатится в течение нескольких месяцев. Девушка рассказывала об этом, явно восхищаясь собой. А блузка была такая чудесная, что она и сама была бы не прочь иметь такую. Затем, оставив эту тему, она вдруг переключилась на сестру и высказала множество обид в ее адрес. Она горько жаловалась, что сестра вмешиалась в ее дела, предъявляла нелепые упреки. Эти обиды пациентка перемежала нелестными замечаниями, ставя сестру значительно ниже себя.

[Академия Знакомств [Soblaznenie.Ru] - это практические тренинги знакомства и соблазнения в реальных условиях - от первого взгляда до гармоничных отношений. Это спецоборудование для поднятия уверенности, инструктажа и коррекции в " горячем режиме". Это индивидуальный подход и работа до положительного результата! ]

Уже с первого взгляда видно, что эта непреднамеренная последовательность эмоций указывает на противоречивые чувства к сестре: с одной стороны, желание завоевать ее любовь, с другой — обида. И при посещении магазина этот конфликт обострился. Любящая сторона утверждала себя покупкой подарка, обида же на время была подавлена; тем громче она заявила о себе после. Как результат — приступ сердцебиения. Такие столкновения противоречивых чувств не всегда вызывают тревогу. Обычно одно из несовместимых чувств вытесняется или же оба объединяются в некотором компромиссном решении. Здесь же, как показывают ассоциации, ни одна из сторон конфликта не была вытеснена. Вместо этого любовь и обида — два осознанных чувства — оказались словно на качелях. Когда одно чувство поднималось вверх, в сознание, другое опускалось.

При более тщательном исследорании ассоциаций обнаружились и другие детали. Тема самолюбования, очевидная в первом ряду ассоциаций, косвенно повторилась во втором. Нелестные замечания в адрес сестры не только выражали общую враждебность, но и использовались пациенткой, чтобы продемонстрировать свое превосходство на фоне сестры. Тенденция ставить себя выше сестры проявляется в ассоциациях в том, что она постоянно, хотя и ненамеренно, противопоставляла собственную щедрость и самоотверженную любовь дурному поведению сестры. Тесная связь между самолюбованием и соперничеством с сестрой указывала на возможность того, что потребность быть выше сестры являлась важным фактором в развитии и закреплении этой ее черты. Это предположение позволяло также увидеть в ином свете конфликт, происшедший в магазине. Побуждение купить дорогую блузку представляло собой не только, так сказать, героическую решимость разрешить конфликт, но и желание утвердить собственное превосходство над сестрой, с одной стороны, заставив ее восхищаться собой, а с другой — показав себя более любящей, снисходительной и самоотверженной. Кроме того, отдавая сестре более красивую блузку, чем та, которую носила сама, она действительно ставила ее в позицию «превосходства». Чтобы понять значение этого момента, следует упомянуть, что вопрос, кто лучше одет, играл важную роль в их соперничестве; пациентка, например, часто присваивала себе платья сестры.

В этих примерах процесс понимания сравнительно прост, но они ясно показывают, что ни к одному наблюдению нельзя относиться как несущественному. Подобно тому, как пациент должен безоговорочно высказывать все, что приходит ему в голову, точно так же аналитик обязан относиться к каждой детали как потенциально наполненной смыслом. Ему не следует заранее отвергать то или иное замечание как не относящееся к делу, но он должен всерьез отнестись ко всем без исключения наблюдениям.

Более того, он должен постоянно себя спрашивать: почему данное чувство или мысль пациента возникли именно теперь? Что они означают в данном контексте? В одном, например, контексте дружеское чувство к аналитику может служить выражением истинной благодарности за помощь и понимание, в другом — означать возросшую потребность пациента в любви и привязанности из-за тревоги, вызванной обсуждением новой проблемы на предыдущем сеансе; в следующем контексте оно может быть выражением желания самому завладеть телом и душой аналитика, поскольку был раскрыт конфликт, который, как надеется пациент, разрешит «любовь». В примере из предыдущей главы аналитика сравнивали с грабителем или вымогателем не из-за какой-то постоянной обиды на него, а по той конкретной причине, что на предыдущем сеансе была задета гордость пациента. Ассоциация по поводу несправедливого обращения с небольшими европейскими государствами в определенном контексте может иметь и другое значение, например симпатию к угнетенным. Только в сочетании с досадой пациента на болезнь секретарши и с другими его ассоциациями удалось обнаружить, сколь остро он переживал несправедливость, когда его ожидания не оправдывались. Неудача в исследовании точных связей ассоциаций с предыдущими и последующими переживаниями может не только вести к неправильным интерпретациям, но также лишить аналитика возможности узнать что-либо о реакциях пациента на то или иное событие.

Цепочка ассоциаций, которая позволяет выявить связь, не обязательно должна быть длинной. Иногда последовательность всего из двух замечаний, при условии, что второе из них возникло спонтанно, а не является порождением ума, открывает путь к пониманию. Например, пациент пришел на очередной сеанс, чувствуя усталость и беспокойство, и его первые ассоциации оказались непродуктивны. Прошлым вечером он употреблял спиртное. Я спросила его, было ли у него похмелье, на что он ответил отрицательно. Предыдущий сеанс был весьма продуктивным, поскольку высветил тот факт, что пациент боялся брать на себя ответственность, боясь возможной неудачи. Тогда я спросила его, не хочет ли он теперь почивать на лаврах. При этом у него возникло воспоминание, как мать таскала его по музеям, а он скучал и злился. Эта была единственная, но разоблачающая ассоциация. Отчасти она явилась ответом на мое замечание о почивании им на лаврах. Подталкивая его от одной проблемы к другой, я была такой же плохой, как его мать. (Такая реакция была характерна для него, крайне чувствительного ко всему, что имело хоть малейшее сходство с принуждением, и в то же самое время противившегося браться за решение проблем по собственной инициативе.) Осознав свое раздражение на меня и активное нежелание продвигаться дальше, он почувствовал себя свободным выразить другое чувство. Оно сводилось к тому, что психоанализ еще хуже, чем посещение музея, потому что означает раскапывание одной неудачи за другой. Этой ассоциацией он невольно подхватил нить предыдущего сеанса, который и обнаружил его чрезмерную чувствительность к неудаче. Это уточняло предыдущие данные, поскольку свидетельствовало, что для пациента любая особенность его личности, мешавшая ему действовать эффективно и беспрепятственно, означала «неудачу». Тем самым он раскрыл одну из основных причин своего сопротивления психоанализу.

Тот же пациент пришел в другой раз, чувствуя себя подавленным. Накануне вечером он встретил друга, который рассказал ему о своем восхождении на гору Пиц-Палу в Швейцарии. Этот рассказ пробудил в нем воспоминания о Швейцарии. Когда-то и он мечтал взобраться на эту гору, но она была постоянно окутана туманом. Ему пришлось отказаться от своей затеи. Тогда он был взбешен, и прошлой ночью почувствовал, как прежняя ярость вновь поднимается в нем. Несколько часов он пролежал без сна, строя планы, как все же осуществить это свое желание, как преодолеть все преграды, связанные с войной, нехваткой денег и времени. Даже во сне его ум продолжал бороться с препятствиями, стоящими на его пути и он проснулся подавленным. В процессе анализа ему пришла на ум вроде бы не относившаяся к делу картина предместий небольшого городка на Среднем Западе, который был для него воплощением серости, однообразия и запущенности. Этот образ выражал чувства, которые в тот момент он испытывал к жизни. Но какая здесь была связь? Неужели жизнь казалась ему пустой, потому что он не мог взобраться на Пиц-Палу? Действительно, когда он был в Швейцарии, он был решительно настроен взобраться на гору, но фрустрация этого желания едва ли могла быть достаточным объяснением. Альпинизм не был его страстью. Очевидно, что не Пиц-Палу беспокоила его. Успокоившись, он понял, что даже не будет пытаться взойти на гору. Пробуждение этого швейцарского переживания означало что-то намного более острое. Оно поколебало его иллюзорную веру в то. что если он направит всю свою волю на достижение цели, то непременно ее добьется. Любое непреодолимое препятствие означало для него фрустрацию его воли, даже если оно никак от него не зависело, подобно тому туману в горах. Ассоциации, касавшиеся заброшенных окраин провинциального городка на Среднем Западе, указывали на непомерное значение, которое он придавал своей вере в абсолютную силу воли. Они означали, что жизнь без такой его веры не является для него полноценной.

Повторяющиеся темы или последовательности в предоставляемом пациентом материале особенно важны для понимания. Если ассоциации всегда заканчиваются подразумеваемым доказательством того, что пациент превосходит других интеллектом или здравым смыслом или вообще является незаурядной личностью, аналитик начинает понимать, что вера пациента в обладание всеми этими качествами имеет для него особую эмоциональную ценность. Пациент, не упускающий возможности продемонстрировать вред, причиненный ему анализом, подведет аналитика к гипотезам, отличным от тех, которые он выдвигает в том случае, если пациент не упускает возможности подчеркнуть свое улучшение. Если бы в предыдущем примере демонстрации ухудшения сопровождались постоянными сообщениями о том, что с ним несправедливо обошлись, обидели или сделали жертвой, аналитик начал бы наблюдать за теми его особенностями, которые могли бы объяснить, почему он воспринимает значительную часть жизни именно таким образом, а также за последствиями этой его установки. Повторяющиеся темы, выявляя типичные реакции, дают также ключ к пониманию того, почему переживания пациента зачастую следуют определенной стереотипной схеме: почему, например, он часто с энтузиазмом начинает какое-то дело, но вскоре его бросает; или почему его частые ссоры с друзьями так похожи.

Аналитик найдет также ценные ключи к пониманию внутренних противоречий пациента, многие из которых проявляются как особенности структуры пациента. То же самое относится и к преувеличениям — реакциям благодарности, стыда, подозрительности, явно несоразмерным вызвавшему их событию. Подобный избыток аффекта всегда сигнализирует о скрытой проблеме, побуждая аналитика искать то эмоциональное значение, которое это событие имеет для пациента.

Сновидения и фантазии также представляют огромную ценность как средства достижения понимания. Являясь относительно прямым выражением бессознательных чувств и стремлений, они могут открыть пути к пониманию, которые иначе едва ли можно увидеть. Некоторые сновидения довольно прозрачны, но, как правило, они говорят таинственным языком, который можно понять только с помощью свободных ассоциаций.

Конкретный момент, когда пациент переходит от сотрудничества к тем или иным защитным маневрам, также способствует пониманию. Постепенно раскрывая причины сопротивления, аналитик достигает более полного понимания особенностей пациента. Иногда тот факт, что пациент уклоняется от борьбы или в нее вступает, и непосредственная причина, по которой он это делает, вполне очевидны. И все же гораздо чаще обнаружить наличие блока удается только благодаря проницательному наблюдению, а чтобы понять его причины, необходима помощь — свободные ассоциации пациента. Если аналитик преуспеет в понимании сопротивления, он обретет более полное знание о тех факторах, которые ранят или пугают пациента, и лучше поймет природу вызываемых ими реакций.

Точно так же о многом говорят и темы, которые пациент пытается опустить или от которых быстро уходит, едва их затронув. Аналитик обретет ключ к разгадке, если, например, пациент упорно избегает выражения критических мыслей по поводу аналитика, хотя в остальном необычайно точен и критичен. Другим примером такого рода является неспособность пациента рассказать о произошедшем накануне случае, который его расстроил.

Все эти ключи помогают аналитику постепенно построить связную картину жизни пациента, в настоящем и прошлом, и сил, действующих в его личности. Но эти ключи помогут ему также понять те факторы, которые влияют на отношение пациента к аналитику и аналитической ситуации. По разным причинам это отношение важно понять как можно точнее. Во-первых, оно полностью блокирует анализ, если, например, скрытая обида на аналитика так и остается невыявленной. Пациент, даже имея лучшие намерения, не сможет выражать себя свободно и спонтанно, если питает в своем сердце тайную обиду на человека, которому себя открывает. Во-вторых, поскольку чувства и реакции пациента в отношении аналитика не могут отличаться от чувств и реакций по отношению к другим людям, в процессе анализа он бессознательно обнаруживает те же иррациональные эмоциональные факторы, те же стремления и реакции, которые он проявляет в других взаимоотношениях. Поэтому совместное изучение этих факторов позволяет аналитику понять, какие нарушения в отношениях с другими людьми присущи пациенту, а эти нарушения, как мы видели, являются узловым пунктом всего невроза.

Ключей, способных помочь постепенно понять структуру личности пациента, в действительности бесконечное множество. Важно, однако, отметить, что аналитик использует эти ключи не только путем тщательного обдумывания, но и непосредственно, то есть интуитивно. Другими словами, аналитик не всегда может точно объяснить, как он приходит к своему предположению. В моей собственной работе, например, я иногда приходила к пониманию с помощью собственных свободных ассоциаций. Слушая пациента, я могла вспомнить тот или иной эпизод, о котором мне много раньше рассказывал пациент, и я не могла знать заранее, какое значение этот случай будет иметь для нынешней ситуации. Или же мне могло прийти в голову объяснение, относящееся к другому пациенту. Я научилась никогда не отбрасывать таких ассоциаций, и очень часто при серьезном рассмотрении они оказывались полезными.

После того как аналитик выявил некоторую возможную связь, когда он получил определенное представление о бессознательных факторах, которые могут действовать только в определенном контексте, он может, если сочтет это целесообразным, сообщить пациенту свою интерпретацию. Поскольку данная работа не является трактатом по психоаналитической технике и так как искусство выбора времени и границ интерпретации не относится к самоанализу, пожалуй, здесь будет достаточно сказать, что аналитик предлагает пациенту свою интерпретацию тогда, когда сочтет, что тот сможет принять ее и использовать.

Интерпретации — это предположения о возможных значениях. Они носят пробный характер, и реакции пациента на них различны. Если интерпретация по сути верна, она может попасть в цель и вызвать ассоциации, уточняющие ее значение. Или же пациент может подвергнуть ее проверке и постепенно оценить. Даже если интерпретация верна лишь отчасти, она может дать новое направление мыслям, при условии, что пациент нацелен на сотрудничество. Но интерпретация может вызвать также тревогу или защитные реакции. Здесь уместно вспомнить о реакциях пациента на инсайт, которые обсуждались в предыдущей главе. Каковы бы ни были реакции, задача аналитика — понять их и извлечь из них информацию.

По самой своей природе психоанализ — это совместная работа; и пациент, и аналитик нацелены на понимание проблем пациента. Пациент старается раскрыть себя перед аналитиком а аналитик, как мы видели, наблюдает, стремится понять и, если считает это уместным, сообщает свою интерпретацию пациенту. Затем он делает предположения о возможном значении полученного материала, и они оба стараются проверить обоснованность этих предположений. Они пытаются понять, например, верна ли данная интерпретация только в определенном контексте или же имеет универсальное значение, следует ли ее смягчить или же она правомерна только при определенных условиях. До тех пор пока преобладает такой дух сотрудничества, аналитику сравнительно легко понимать пациента и сообщать ему свои открытия.

Настоящие трудности возникают тогда, когда, выражаясь техническим языком, у пациента развивается «сопротивление». Тогда явными или неявными способами он отказывается от сотрудничества. Он опаздывает или забывает о времени сеанса. Он делает перерыв на несколько дней или недель. Он теряет интерес к совместной работе и жаждет главным образом любви и дружбы аналитика. Его ассоциации становятся поверхностными, непродуктивными, уклончивыми. Вместо того чтобы исследовать предположения аналитика, он отвергает их или воспринимает как нападки, испытывает обиду от того, что его неправильно поняли, унизили. Он может отвергнуть все попытки помочь ему, чувствуя при этом полную безнадежность и тщетность любых усилий. В сущности, причиной такого безвыходного положения является неприемлемость для пациента определенных инсайтов; они слишком болезненны, слишком его пугают и разрушают иллюзии, которые он лелеял и от которых просто не в силах отказаться. Поэтому он отбивается от них тем или иным способом, не подозревая, что просто пытается отвратить болезненные переживания. Единственные мысли в его голове — это те, что его неправильно понимают, или унижают, или что эта работа напрасна.

До этого момента аналитик в целом следует за пациентом. Разумеется, каждое предложение — новая точка зрения, подсказываемая интерпретацией, поднимаемый вопрос, высказанное сомнение — означает определенное руководство. Но инициатива все же исходит в основном от пациента. Если же развивается сопротивление, интерпретационная работа и косвенное руководство могут оказаться недостаточны, и тогда аналитик, без сомнения, должен взять руководство на себя. В такие периоды его задачей является, во-первых, распознать сопротивление как таковое и, во-вторых, помочь распознать его пациенту. Он должен не только помочь пациенту увидеть, что тот занят защитной борьбой, но также выяснить — с помощью пациента или без, — что именно пытается отвратить последний. Он делает это, мысленно возвращаясь к предыдущим сеансам и пытаясь обнаружить, что именно могло задеть пациента перед сеансом, на котором впервые проявилось сопротивление.

Иногда это сделать легко, иногда крайне трудно. Начало сопротивления может оказаться незаметным. Аналитик пока еще может не знать уязвимых мест пациента. Но если он узнает о наличии сопротивления и убеждает пациента в том, что оно действует, то благодаря совместным усилиям источник сопротивления может быть легко обнаружен. В результате такого открытия расчищается путь для дальнейшей работы, но кроме того, понимание источников сопротивления дает аналитику важную информацию о тех факторах, которые пациент стремится сохранить в тайне.

Активное руководство со стороны аналитика, пожалуй, особенно необходимо, когда пациент достигает инсайта, имеющего далеко идущие последствия, например когда пациенту удалось увидеть невротическую наклонность и распознать в ней первичную движущую силу. Это может случиться тогда, когда многие прежние находки выстроились в единую линию и стали понятными дальнейшие ответвления. Но вместо этого именно в такой момент пациент нередко развивает сопротивление и пытается уйти разными способами. Например, он может автоматически подыскать какое-либо находящееся под рукой объяснение. Или же более или менее искусным образом принизить значение выявленного. Он может отреагировать твердой решимостью обуздать наклонность при помощи одной силы воли. Наконец, он может преждевременно поднять вопрос, почему эта наклонность получила такую власть над ним, начинает углубляться в изучение своего детства и сообщает некие сведения, которые в лучшем случае помогут понять истоки этой наклонности, на самом деле используя погружение в прошлое, чтобы уйти от осознания того, что выявленная наклонность значит для него в нынешней жизни.

И эти попытки избежать осознания вполне понятны. Человеку трудно смириться с тем, что всю свою энергию он тратил на погоню за призраком. Еще важнее, что такой инсайт ставит его перед необходимостью радикального изменения. Совершенно естественно, что он стремится не видеть этой необходимости, которая нарушает все его душевное равновесие. Но факт остается фактом: своим поспешным отступлением он препятствует «погружению внутрь» и тем самым лишает себя преимуществ, которые оно могло бы ему принести. Помощь, которую может здесь оказать аналитик, заключается в том, чтобы взять на себя руководство, показать пациенту его тактику отступления и подтолкнуть к детальной проработке всех последствий, которые эта наклонность имеет для его жизни. Как уже отмечалось, с наклонностью можно справиться лишь в том случае, если ее степень, интенсивность и значение полностью ясны пациенту.

Активное руководство со стороны аналитика может стать необходимым и в том случае, если пациент бессознательно уклоняется от честного признания конфликта в себе противоположных стремлений. И здесь тоже его тенденция сохранить во что бы то ни стало статус-кво может блокировать всякий прогресс. Его ассоциации могут оказаться бесполезным шатанием от одного аспекта конфликта к другому. Он будет говорить о своей потребности заставлять других помогать ему, возбуждая в них жалость, и тут же — о своей гордости, не позволяющей принять чью-либо помощь. И как только аналитик начинает комментировать один аспект, он моментально переходит к другому. Эту бессознательную стратегию бывает трудно распознать, поскольку, даже следуя ей, пациент может давать ценный материал. Тем не менее задача аналитика — распознать уклончивые маневры пациента и направить его активность на осознание существующего конфликта.

Следовательно, на более поздних стадиях анализа, имея дело с сопротивлением, аналитику иногда необходимо брать руководство на себя. Он может быть поражен тем, что, несмотря на большую проделанную работу, несмотря на достигнутый инсайт, пациент никак не меняется. В таких случаях он должен оставить свою роль интерпретатора и открыто заявить пациенту о расхождении между инсайтом и изменением, поднимая, возможно, вопрос о бессознательных «заповедных зонах» у пациента, из-за наличия которых ни один инсайт по-настоящему его не затрагивает.

До сих пор работа аналитика носит интеллектуальный характер: он отдает все свои знания на службу пациенту. Но его помощь выходит за пределы того, что он может непосредственно дать как специалист, даже если сам он при этом не сознает, что предлагает нечто большее, чем просто свои технические приемы.

Во-первых, самим своим присутствием он предоставляет пациенту уникальную возможность осознать свое поведение по отношению к людям. В общении с окружающими пациент, вероятнее всего, сосредоточивает свои мысли в первую очередь на особенностях других людей, на их несправедливости, эгоизме, недобросовестности, ненадежности, враждебности. Даже если он и сознает собственные реакции, то все равно склонен считать, что они спровоцированы другими. В анализе, однако, подобного рода проблемы практически отсутствуют, причем не только потому, что аналитик ранее подвергался анализу и продолжает анализировать себя, но также и потому, что жизнь аналитика не пересекается с жизнью пациента. Эта беспристрастность помогает отделить особенности пациента от вносящих неясность обстоятельств, которые обычно их окружают.

Во-вторых, своим дружеским интересом аналитик оказывает пациенту то, что можно назвать обычной человеческой помощью. В какой-то мере она неотделима от помощи интеллектуальной. Так, сам факт, что аналитик хочет понять пациента, подразумевает, что он принимает пациента всерьез. А это уже само по себе является эмоциональной поддержкой первостепенной важности, особенно в то время, когда пациента тревожат страхи и сомнения, когда покачнулись его хрупкие опоры, подвергается ударам гордость и подорваны иллюзии, ибо зачастую пациент слишком отчужден от себя, чтобы принимать себя всерьез. Это утверждение, возможно, звучит неправдоподобно, потому что большинство невротиков имеют завышенное представление о собственной важности, уникальных способностях, уникальных потребностях. Но думать о себе как о самом важном — это нечто в корне отличное от того, чтобы принимать себя всерьез. Первое проистекает из раздутого образа «я»; второе относится к реальному «я» и его развитию. Невротик часто рационализирует отсутствие серьезного отношения к себе, объясняя это «бескорыстием» или утверждая, что нелепо или самонадеянно много о себе думать. Такая фундаментальная незаинтересованность в себе является одной из наиболее серьезных трудностей в самоанализе. И наоборот, одно из огромных преимуществ профессионального анализа состоит в том, что он предполагает работу с человеком, который своим отношением вселяет в пациента мужество, которое позволяет ему быть в ладах с собой.

Человеческая поддержка является особенно ценной, когда пациент находится в тисках растущей тревоги. В таких ситуациях аналитику сложно успокоить пациента непосредственно. Но то, что над его тревогой бьются как над конкретной проблемой, которая в конечном счете разрешима, ослабляет страх перед неизвестным, независимо от содержания интерпретации. Если же пациент потерял надежду и склонен прекратить борьбу, аналитик пытается не просто дать интерпретацию, а понять эту установку как результат конфликта, что является куда большей поддержкой для пациента, чем «похлопывание по плечу» или многоречивые попытки его ободрить.

Бывают также периоды, когда фиктивные основания, на которые опирается гордость пациента, становятся шаткими и он сам начинает в них сомневаться. Прекрасно, когда пациент утрачивает вредные иллюзии о себе. Но мы не должны забывать, что во всех неврозах настоящая уверенность в себе очень ослаблена. Ее замешают фиктивные представления о собственном превосходстве. Пациент же в разгар своей борьбы не может провести различие между ними. Подрыв его раздутых представлений о себе означает разрушение веры в себя. Он сознает, что является далеко не таким праведным, любящим, могущественным, независимым, как думал раньше, но не может принять себя, лишенного ореола. И в этот момент ему как никогда нужен кто-то, кто не теряет веры в него, даже если сам он ее потерял.

Говоря общими словами, человеческая помощь, оказываемая аналитиком пациенту, похожа на то, что человек может дать своему другу: эмоциональную поддержку, ободрение, заинтересованность в его счастье. Это может стать у пациента первым опытом возможности человеческого понимания, первым случаем, когда другой человек видит в нем не только зависть, подозрительность, цинизм, претенциозность, лживость, но, отдавая себе полный отчет в этих наклонностях, по-прежнему относится к нему с симпатией и уважает его за борьбу и стремление измениться. И если аналитик доказал, что он надежный друг, то подобный положительный опыт способен также помочь пациенту вернуть веру в других людей.

Поскольку нас здесь интересует возможность самоанализа, пожалуй, будет уместно обсудить функции аналитика и посмотреть, в какой мере их может взять на себя пациент, работающий самостоятельно.

Нет сомнений в том, что наблюдения, сделанные извне опытным наблюдателем, будут более точными, чем наше самонаблюдение, в частности потому, что в отношении самих себя мы весьма далеки от беспристрастности. Однако такому недостатку противостоит уже обсуждавшийся факт, что мы знаем себя гораздо лучше, чем любой посторонний человек. Опыт психоаналитической терапии, безусловно, показывает, что пациенты, пришедшие к твердому решению понять собственные проблемы, могут развить поразительную способность тонкого самонаблюдения.

Понимание и интерпретация в самоанализе являются единым процессом. Специалист благодаря своему опыту быстрее поймет возможный смысл и значение наблюдений, чем это может сделать человек, работающий самостоятельно, точно так же, как хороший механик быстрее найдет неисправность в машине, чем автомобилист-любитель. Как правило, его понимание будет также более полным, потому что он лучше улавливает многозначность внутренних подтекстов и легче выявляет их взаимосвязи с уже выявленными факторами. Психологические знания пациента будут здесь некоторой помощью, хотя, разумеется, они не могут заменить опыта, полученного в ежедневной работе над психологическими проблемами. Однако, без всякого сомнения, он может уловить смысл собственных наблюдений, как это будет показано на примере в 8-й главе. Конечно, он будет продвигаться более медленно и с меньшей точностью, но следует помнить, что и в профессиональном анализе темп процесса определяется главным образом не способностью аналитика к пониманию, а способностью пациента к принятию инсайтов. Здесь уместно напомнить о словах утешения, которые адресовал Фрейд начинающим аналитикам. Он подчеркивал, что им не нужно слишком беспокоиться о своей способности оценивать ассоциации. Реальная трудность в психоанализе заключается не в интеллектуальном понимании, а в том, как справиться с сопротивлениями пациента. На мой взгляд, это в полной мере относится и к самоанализу.

Может ли человек преодолеть собственные сопротивления? От ответа на этот вопрос зависит сама возможность самоанализа. Однако сравнение с человеком, подстегивающим себя ремнем, которое порой приводят, представляется все же необоснованным, поскольку остается фактом, что имеется некая часть «я», стремящаяся идти вперед. Может ли быть проделана эта работа, в такой же степени зависит от интенсивности сопротивлений, как и от силы побудительного мотива преодолеть их. Но более важный вопрос — и я не буду пытаться отвечать на него вплоть до следующей главы — заключается и том, в какой степени может быть проделана эта работа, а не в том, может ли она быть проделана вообще.

Никуда не уйти от того, что аналитик — это не просто голос, высказывающий интерпретации. Аналитик — это такой же человек, и его человеческие отношения с пациентом представляются важным фактором терапевтического процесса. Два аспекта этих отношений нами уже рассматривались. Первый заключается в том, что они открывают для пациента уникальную возможность, наблюдая вместе с аналитиком за своим поведением, исследовать свое типичное поведение по отношению к другим людям. Это преимущество может быть полностью возмещено, если пациент научится наблюдать за собой в своих повседневных взаимоотношениях: ожидания, желания, страхи, уязвимые места и внутреннее сопротивление, которые он проявляет в своей работе с аналитиком, по сути не отличаются от тех, что он проявляет в своих отношениях с друзьями, с любимой девушкой, женой, детьми, начальником, коллегами или прислугой. Если он всерьез намерен понять, как его особенности сказываются на всех этих отношениях, уже в силу самого факта, что он — существо социальное, ему открыты широкие возможности для самопознания.

Но использует ли он полностью эти источники информации — вопрос, конечно, иной. Пытаясь оценить свою роль в напряженных отношениях между собой и другими людьми, несомненно, он сталкивается с трудной задачей. И эта задача куда более трудна, чем аналогичная задача в психоаналитической ситуации, когда поправка на личные особенности аналитика незначительна, и поэтому пациенту легче видеть те трудности, которые он сам создает. В обычном общении, где другие люди имеют массу собственных особенностей, он может быть склонен — даже если полон самых искренних намерений наблюдать за собой объективно — возлагать ответственность за возникающие проблемы или конфликты на других, считать себя невинной жертвой или, в лучшем случае, считать, что его реакция на их неблагоразумные действия оправданна. Совсем необязательно, что он будет лишен проницательности, чтобы потакать своим желаниям высказывать явные обвинения. Например; он может признать, причем исключительно на уровне разума, что был раздражен, зол, несправедлив, даже вероломен, но в душе своей считать это вполне оправданными и адекватными реакциями на оскорбления, нанесенные ему другими. Чем тяжелее ему признаваться в собственных слабостях и чем сильнее его раздражение на других, тем больше опасность, что он в результате лишит себя той выгоды, которую мог бы извлечь из осознания своей роли. Точно такая же опасность возникает, если он склонен обелять других и очернять себя.

Здесь имеется еще один фактор, благодаря которому человеку легче понять свои особенности в общении с аналитиком, чем в отношениях с другими людьми. Черты характера, с которыми связана его проблема — неуверенность в себе, зависимость, высокомерие, мстительность, склонность реагировать отчуждением и холодностью при малейших обидах, — или какие-либо иные черты всегда противоречат его собственным интересам не только потому, что они делают его общение с другими менее удовлетворительным, но также и потому, что они делают его недовольным самим собой. Этот факт, однако, часто бывает затушеван в его повседневных отношениях с другими людьми. Он чувствует, что чего-то достигнет, оставаясь зависимым или стремясь к мести и торжеству над другими, и поэтому его желание сознавать, что он делает, пропадает. Те же черты проявляются и в аналитической работе — они настолько явно противоречат его собственным интересам, что он не может не видеть их пагубности, а потому его побуждение закрыть на них глаза существенно ослабевает.

Но как бы ни было сложно, человек вполне способен преодолеть эмоциональные трудности, с которыми связано исследование его поведения по отношению к другим людям. Как будет видно из приведенного в 8-й главе примера самоанализа, Клэр анализировала запутанную проблему болезненной зависимости, внимательно изучая свои отношения с любимым человеком. И она преуспела в этом, несмотря на то, что обе упомянутые проблемы были крайне выражены: личностные нарушения у ее друга были, во всяком случае, не меньшими, чем у нее; и конечно же, она была жизненно заинтересована — с точки зрения своих невротических ожиданий и страхов — не осознавать, что ее «любовь» в действительности представляла собой потребность в зависимости.

Другим аспектом отношений с аналитиком является человеческая поддержка, которую аналитик явно или неявно оказывает пациенту. Если иные формы оказываемой им помощи в большей или меньшей степени можно восполнить, то в самоанализе простая человеческая поддержка — по самому определению — отсутствует. Если человеку, который работает самостоятельно, повезло найти понимающего друга, с которым он может обсудить все, что открывает в себе, или если время от времени он может проверять свои открытия вместе с аналитиком, то в такой своей работе он будет чувствовать себя менее одиноким. Но никакие приемы не могут полностью заменить всех неявных, но бесценных преимуществ проработки своих проблем в тесном сотрудничестве с другим человеком. Отсутствие такой помощи является одним из факторов, которые делают самоанализ непростым испытанием.