Последний визит на Фагерё

Наступила осень: ветер гонит сердитые пенные волны к пристани Тунхамна, рвет редеющие кроны берез. Мертвые желтые листья пляшут на паромном причале, выброшенный кем-то бумажный пакет кружится в воздухе, шнур флагштока хлещет по трубе: так-так-так. Небо — сплошные перекаты рваных, серых туч. Стая турпанов проносится над заливом Норфьерден, они летят на юг, выстроившись одной линией, ветер в спину, исчезают из виду за Грохаруклэппеном.

Теперь паром «Архипелаг» переправляет через залив только местных жителей, знакомых — и нас, автора и читателя.

В кафетерии парома мы встречаем Гиту Сааринен. Она взяла творческий отпуск и работает с недавно образованной правозащитной организацией, которая документирует исчезновения людей на родине и за рубежом, а также старается призвать к ответу виновных. В начале недели она вернулась из очередной поездки на юг, где с помощью местных активистов-правозащитников исследовала ряд необъяснимых исчезновений людей, произошедших за последние годы. Осень она посвятит подготовке большого доклада на основании обнаруженных фактов.

Больше мы ничего не успели узнать: «Архипелаг» причалил в Тунхамне, Гита поспешила к своей машине.

Она едет в Стурбю, к старому полицмейстерскому дому. Теперь ее маленький белый «нисан-микра» проводит почти каждые выходные рядом с домом Риггерта фон Хаартмана в компании полноприводного «вольво».

Мы продолжаем прогулку по Фагерё — маленькому счастливому острову в море, жить на котором — все равно что выиграть в лотерею.

По крайней мере, так думают жители Фагерё.

Девочка, которая у Юдит, бесследно пропавшая, все еще не нашлась, и особой надежды когда-нибудь узнать, что с ней случилось, нет.

Юдит пришлось нелегко. Она горевала.

Под конец лета она стала захаживать в «Америкэн бар». Нет, она не искала утешения в выпивке. Она приходила рано, едва Коробейник успевал открыть заведение. В пустом зале она бросала монетки в джук-бокс и слушала пластинки с хитами шестидесятых. Коробейник угощал ее чашкой кофе. Больше она ничего не хотела и никогда особо не задерживалась. Во время последнего визита она слушала «Girl, You’ll be a Woman soon».

They never get tired of puttin me down

And I never know when I come around

What I’m gonna find

Girl, You’ll be a woman soon

Please come take my hand^[11].

Юдит проиграла пластинку раз, другой, третий. Затем поднялась из-за столика рядом с джук-боксом, кивнула Коробейнику, стоявшему за стойкой бара, и вышла.

О чем она думала, никто не знает.

В четвертое воскресенье августа, солнечным, но довольно прохладным днем с перистыми облаками, размазанными по бледно-голубому небу, пастор Лёкстрём вновь стоял за кафедрой церкви Фагерё — впервые после злополучной проповеди незадолго до дня летнего солнцестояния.

Богослужение было торжественнее обычного, церковь заполнена до отказа: службу отправлял сам епископ, посетивший приход Фагерё, он же читал проповедь, начав ее со слов апостола Павла: «Подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван» (1 Тим. 6: 12).

Пастора Лёкстрёма не было видно в церкви, пока не пропели псалом, под который принято обходить паству с кружкой для сбора подаяний. Только тогда он вышел из сакристии и отправился к кафедре.

Его появление удивило всех: по имевшимся данным, он все еще пребывал в отпуске по болезни. Лёкстрём был очень бледен; сидевшим в первых рядах показалось, что в глазах его блестели слезы.

Из тесной клетушки кафедры Лёкстрём видел лоскуток синего моря, вотивный кораблик, подвешенный к сводам церкви, сами своды, выкрашенные белой известью, и орган. Он видел лица сидящих на церковных лавках, обращенные к нему в удивлении.

В первом ряду, опустив голову, сидела его жена.

Он потер глаза, крепче ухватился за перила, сглотнул. Глотка пересохла, казалась шершавой, как мешковина.

— Дорогие друзья… — Ему пришлось повторить первые слова: — Дорогие друзья… Я должен сделать признание.

Это решение далось ему непросто. Ночь за ночью он бессонно бродил по пасторской усадьбе, пытаясь молиться, с отчаянными криками обращаясь к Богу; он выплакал все слезы. Епископ прервал отпуск, чтобы побеседовать с ним.

Не помогли ни размышления, ни молитвы, на слова епископа.

— Перед епископом, настоятелем собора, прочими членами соборного капитула и всеми вами я хочу сказать… — начал пастор Лёкстрём. — Когда смерть пришла на наш остров, я предал вас. Я…

Голос снова подвел, пришлось несколько раз сглотнуть.

— Перед вами признаю… Меня испугали эти мертвые незнакомцы, которых море вынесло на наш берег. Я отверг этих людей. В великом страхе я не нашел в себе того милосердия, которого они были достойны. Слова, которые я произносил над ними, были пустыми звуками и больше ничем.

Он снова сглотнул.

— На средневековых картинах, изображающих ужасы чумы, мертвые говорят еще живым такие слова: «Мы были как вы, вы станете как мы». Перед лицом смерти все люди равны, смерть ждет каждого из нас, откуда бы мы ни были родом, каков бы ни был цвет нашей кожи, на каком бы языке мы ни говорили. У всех нас есть право на равное обращение, живы мы или мертвы. Но в страхе и ужасе я видел этих мертвых иными, чем мы.

Пастор Лёкстрём обвел взглядом собравшихся.

— Я предал этих незнакомцев. Я предал вас — я не смог дать вам ту помощь и то утешение, какие вы можете требовать от того, кто называет себя вашим пастырем. Я предал и себя. Во мне больше нет веры.

Он завел руки за голову и расстегнул белый воротничок.

— Я принял решение оставить службу и приход. Я прошу вас — простите меня.

Он сошел с кафедры, медленно направился к выходу под перекрестным огнем взглядов, сошел с паперти. В абсолютной тишине церкви было слышно, как скрипнули дверные петли и звякнул замок, когда он закрыл за собой дверь.

В начале сентября в университетской больнице от последствий инфаркта скончался капитан Ярл Энрус. На похоронах присутствовали все жители Фагерё.

Абрахамсон возложил на могилу два венка: один от себя и жены, другой от «Фагерё-Шиппинг». Наклонившись и скрестив на животе большие морщинистые руки, он смотрел на цветы и венки, на трепещущие от ветра ленты.

— Не должен был я требовать, чтоб ты не говорил никому про трупы, Ялле… — пробормотал Абрахамсон.

«Калева» словно поняла, что ее капитан ушел навсегда. Что-то произошло с ней: она будто враз постарела, превратилась в дряхлое, изношенное судно, которое больше никуда не стремится.

Скрепя сердце Абрахамсон решил наконец пустить ее под топор.

Буксирное судно прибыло в гавань, чтобы забрать «Калеву».

Но у «Калевы» еще осталось немного гордости: она не желала прощаться с жизнью на стапелях, на Большой земле; она хотела умереть в море. «Калева» оторвалась от буксира — неожиданный шквал ветра взволновал море — и налетела на скалы Стура-Пунгё, не успел экипаж буксира закинуть новый трос. Обшивка лопнула, и «Калева» опустилась на глубину восьми метров: над поверхностью воды виднелась лишь верхушка самой длинной мачты.

Воистину, кеч «Калева» с Фагерё совершил самоубийство, отправившись в последнее плавание.

Акционерное общество «Лосось Фагерё» было объявлено банкротом на заседании суда 18 сентября. По данным кредиторов, долг фирмы составил 1 141 920 евро и 50 центов. Цеха и оборудование выставил на торги «Банк юго-западного архипелага».

По Фагерё поползли слухи о том, что лососевую ферму хочет купить Коробейник. Впрочем, подтверждения слухам пока не нашлось.

Еще до объявления банкротства Ко-Дэ Матсон заявил, что снимает с себя все муниципальные полномочия.

Дверь «Америкэн бар» открыта нараспашку. Окно, выходящее на летнюю террасу, затянуто строительной пленкой, хлопающей на ветру; часть крыши, где сорван утеплитель, покрыта брезентом.

Через окно, с которого сняли строительную пленку, Санкт-Улоф передает Санкт-Эрику куски почерневшего шпона, а тот бросает их в контейнер, предназначенный для крупного мусора. Контейнер почти заполнен обуглившимися досками, черной от сажи мебелью, испорченным кухонным оборудованием и останками сгоревшего джук-бокса марки «Вурлицер-Америкэна 1300». Еще различим резкий запах остывшего пожарища. Сыновья Коробейника работают молча, сцепив зубы.

Пожар разгорелся под утро, через несколько часов после закрытия бара. К счастью, Коробейника разбудила сигнализация, и он с сыновьями в ожидании прибытия пожарной команды смог локализовать пожар с помощью пенных огнетушителей. Однако заведение, пострадавшее от огня и воды, не сможет вновь начать работать без серьезного ремонта.

Криминалисты не исключают, что пожар мог произойти вследствие поджога.

Полиция пока не задержала подозреваемых.

Население Фагерё в один голос заявляет, что никто из местных жителей не может быть виновником происшествия.

Осенним вечером на кладбище Чёркбрант прибывает бригада рабочих на грузовиках и экскаваторе. Сперва они устанавливают осветительные прожекторы. Затем ковш экскаватора начинает копать землю. Дело спорится, земля еще рыхлая. Дальше роют вручную. Рабочие в комбинезонах и сапогах спускаются в могилы и обхватывают гробы цепями. Гидравлические краны грузовиков поднимают гробы из могил.

Гробы, облепленные землей, качаются в холодном свете прожекторов, затем крановщик подводит их к грузовикам и осторожно опускает в кузовы.

Янне Почтальон каждый день везет почту в Сёдер-Карлбю, потом в Стурбю, ведь почта должна быть доставлена адресату, что бы ни происходило в мире. Янне ловко опускает письма и газеты в почтовые ящики, хлопая жестяными крышками вдоль Ольскугсвэген, Ласфульвэген, Чюрквэген и Тунхамнсвэген. Он пунктуален, и не было еще случая, чтобы газета или письмо угодили не в тот ящик. Разумеется, чтобы дотянуться до ящиков с водительского сиденья оранжевой «Лады», он едет по встречной, но об этом знают все жители Фагерё, и ни разу еще Янне Почтальон не устроил аварии на дороге.

Микаэла из Улара едет на пароме «Архипелаг» в Эрсунд. В кафетерии на верхней палубе в это время года народу немного. Залив Норфьерден сегодня неспокоен, мелкие волны чмокают борт. Микаэла отправилась в областную больницу проведать отца. У стойки кафетерия она наливает себе чашку кофе, берет тарелку и тянется за венской слойкой, но останавливается на полпути. Вздохнув, она ставит на место тарелку, кладет щипцы и расплачивается за кофе. Бросив в чашку пару таблеток подсластителя, она старается не думать о том, как чудесно хрустит слоеный край, как сладок бывает ванильный крем в серединке.

Фриде расхаживает с воздушной пушкой, сдувая опавшую листву перед зданием муниципалитета. Желтые мертвые листья взвиваются перед длинным рылом пушки, Фриде сгоняет листья в кучи, которыми займется через пару минут; воет мотор. Мимо проезжает Скугстер с молочной цистерной на прицепе, Фриде поднимает руку в знак приветствия, Скугстер отвечает тем же.

Эльна Исаксон, владелица «Бухгалтерского бюро юго-западного архипелага», отвлеклась от изучения расчетного листа на экране компьютера, сдвинула очки на лоб, потерла переносицу большим и указательным пальцами. Некоторое время эта худая узколицая женщина в брючном костюме и с проседью в волосах сидела и смотрела в окно, за которым гудела воздушная пушка. Эльна вспомнила, что забыла забрать почту, которую Янне уже давно принес. Она повторила про себя, что вечером надо позвонить Микаэле и справиться о здоровье ее отца: Микаэла рассказывала, что он проходит курс химиотерапии.

«Вот она, жизнь, — подумала Эльна. — Вот как все сложилось».

Она вернулась к документу на экране компьютера, чтобы закончить работу с бухгалтерией Петтерсона, а после наградить себя чашкой послеобеденного кофе.

На хуторе Клос в третью субботу сентября устроили традиционный осенний праздник, одновременно отмечая сорок восьмой день рождения Бедды Густавсон. Вдоль берега и на пирсе горели плоские факелы, пламя которых отражалось в черной воде. В доме светились все окна. На веранде накрыли шведский стол, гости выпивали, пели застольные песни. Было очень весело. Голоса и смех далеко разносились в тишине теплого осеннего вечера.