Вторая схизма

Октавиан, в безумии каком

Навлек на Рим ты вечное проклятие?

Как соблазнили тебя

Разорвать тунику Христа?

Ты тоже будешь падать вновь и вновь;

Пока ты жив, но завтра ты умрешь.

Бритто, римский пимфлетист

Когда в конце 1166 г. Фридрих Барбаросса вел свою ог­ромную армию на юг для новой кампании, перед ним сто­яли три разные задачи. Во-первых, он намеревался ликви- дировать неофициальный аванпост византийцев в Анконе; затем он собирался пойти на Рим и заменить папу на пре­столе святого Петра своим ставленником, а под конец, как всегда, планировал стереть с лица земли нормандское ко­ролевство в Сицилии. Хотя три цели, на которые Фридрих собирался направить удар, имели мало общего, причины, ко­торые заставляли императора их атаковать, были тесно вза­имосвязаны; чтобы понять их, мы должны бросить ретро­спективный взгляд на развитие отношений между империей и папством в течение семи лет, прошедших со дня смерти папы Адриана, — ив особенности на печальный фарс, ко­торым сопровождалось избрание его преемника.

Надо вспомнить, что незадолго до смерти Адриана кар­диналы просицилийской партии собрались в Ананьи и до­говорились избрать следующего папу из своей среды — при этом их предводитель, кардинал Роланд, казался наиболее предпочтительным кандидатом. Поскольку в эту группу вхо­дило примерно две трети выборной коллегии, можно было надеяться, что выборы пройдут достаточно спокойно — что и произошло бы, если бы не присутствие проимперской оп­позиции в лице кардинала Октавиана из монастыря Святой Цецилии. Этот прелат уже дважды появлялся в нашей ис­тории: первый раз — когда в качестве папского легата вы слушал от Рожера II, к которому он был послан, известие о смерти папы и, соответственно, об окончании его собствен­ных полномочий, а второй — когда, явившись в роли по­сланца к Конраду Гогенштауфену, своим поведением вызвал насмешки Иоанна Солсберийского. В обоих этих случаях, как и во многих других, он выглядел достаточно нелепо, но теперь превзошел сам себя[105].

5 сентября 1159 г. через день после того, как тело Ад­риана упокоилось в склепе собора Святого Петра, три­дцать кардиналов собрались на конклав за алтарем базилики[106] два дня спустя все, кроме троих, отдали голоса карди­налу Роланду, которого в результате признали избранным — надо заметить, в полном соответствии с каноническим пра­вом. Принесли алую папскую мантию, и Роланд, по обычаю изобразив сначала нежелание, затем склонил голову, по­зволив надеть на себя одеяние. Неожиданно Октавиан бро­сился на него, схватил мантию и попытался надеть ее сам. Последовала потасовка, во время которой мантию у него от­няли, но его капеллан тут же передал ему другую — пре­дусмотрительно принесенную как раз для такого случая, — которую Октавиан на сей раз успел на себя водрузить, прав­да задом наперед.

Последовало всеобщее замешательство. Вырвавшись из рук разъяренных сторонников Роланда, которые старались ста­щить с него мантию, Октавиан — чьи отчаянные попытки перевернуть ее правильно привели только к тому, что кай­ма обвилась вокруг его шеи, — подбежал к папскому трону, уселся на него и провозгласил себя папой Виктором IV[107]. Он затем обыскал собор Святого Петра, обнаружил группу млад­ших клириков, приказал им провозгласить его папой — что, увидев внезапно распахнувшиеся двери и банду головорезов, ворвавшуюся в церковь, они поспешно сделали. На время оппозиция замолкла; Роланд и его приверженцы укрылись в башне Святого Петра, находившейся в надежных руках кар­динала Босо. Под присмотром головорезов Октавиан был воз­веден на папский престол несколько более официально, чем в предыдущий раз, и препровожден с триумфом в Латеран — предварительно, как нам сообщают, приведя в порядок свое одеяние.

Теперь стало ясно, что эта узурпация — при всей ее по­зорной нелепости — была тщательно и умело спланирована; уровень исполнения не оставлял сомнений в том, что импе­рия к этому причастна. Октавиан не скрывал своих проим-перских симпатий, и два посла Фридриха в Риме сразу же признали его избрание, одновременно объявив войну Роланду. Вновь германское золото свободно потекло в кошельки и карманы тех римлян — дворян, сенаторов, простолюдинов, которые открыто поддерживали Виктора IV. Роланд и вер­ные ему кардиналы были заперты в башне Святого Петра.

Но почти сразу же Октавиан — или Виктор, как мы дол­жны его теперь называть, — обнаружил, что почва уходит у него из-под ног. История о его поведении на выборах стала известна в городе и, можно не сомневаться, ничего не поте­ряла в пересказе; в результате многие римляне обратили свои взоры к Роланду, как к законно избранному папе. Вокруг башни Святого Петра собралась толпа, гневно требовавшая его освобождения. Через неделю Роланда перевезли в более надежное место в Трастевере, но возмущение людей только росло. На улицах на Виктора шикали; ему вслед распевали на­смешливые вирши. Ночью 16 сентября он бежал из Рима; а на следующий день законный понтифик ко всеобщей радос­ти появился в столице.

Но Роланд знал, что не может остаться в городе. Послы императора по-прежнему находились в Риме, и их сундуки с деньгами не опустели. Кроме того, род Виктора — Кресченти — числился среди самых богатых и влиятельных римских семейств. Задержавшись только для того, чтобы собрать по­добающую свиту, папа 20 сентября отбыл на юг в Нинфу, процветающий небольшой город, принадлежавший его дру­зьям Франджипани, и здесь, в церкви Святой Марии Маджоре, наконец состоялось его официальное посвящение под именем Александр III[108]. Первым делом он, разумеется, отлу­чил антипапу — который вскоре, столь же предсказуемо, от­лучил его. Второй раз за тридцать лет в римской церкви на­чался раскол.

Избрание на папство его старого друга кардинала Роланда стало последней большой дипломатической победой Майо Барийского; но фактически оно принесло Сицилийскому королев­ству даже больше выгод, чем Майо мог предположить, благо­даря, как ни странно, Фридриху Барбароссе. Если бы Фридрих смирился с неизбежным и признал Александра в качестве за­конного папы, каковым тот, безусловно, являлся, они впол­не могли бы договориться. Вместо этого на совете в Павии в феврале 1160 г. император официально признал смехотворно­го Виктора и тем самым заставил Александра — чьи права вско­ре были признаны всеми другими правителями Европы — всту­пить в еще более тесный союз с Вильгельмом I, а также взял на себя самого новые ненужные обязательства, которые полити­чески связывали его по рукам и ногам в последующее двадца­тилетие. Не будь этих обязательств, Фридрих мог бы восполь­зоваться сицилийским кризисом 1161—1162 гг.[109], что, как мы знаем, он и собирался проделать, и нормандское королевство Сицилии закончило бы свое существование даже быстрее и трагичнее, чем это реально произошло.

Этот кризис подтолкнул Александра к тому, чтобы пред­принять конкретные действия против императора. Он отлу­чил Фридриха еще в марте 1160 г. — после Павии ему ниче­го другого не оставалось — и освободил всех подданных им­ператора от их обязательств по отношению к нему; вплоть до конца следующего года он жил попеременно — не счи­тая краткой и неудачной попытки вернуться в Рим — в Тер-рачине и Ананьи, двух папских городах, расположенных в удобной близости к границам Сицилийского королевства, ко­торое он рассматривал как военное прикрытие и источник денежных субсидий, в которых он отчаянно нуждался. Со­бытия 1161 г., начавшиеся с восстания в Палермо и закон­чившиеся тем, что вся южная Италия поднялась против ко­роля, все изменили. Папа понял, что Вильгельм Сицилийский не сумеет обеспечить ему поддержку в крайней ситуации; требовались другие союзники. Он отплыл из Террачины на сицилийском корабле в последние дни 1161 г. и в апреле высадился близ Монпелье.

Следующие три с половиной года Александр жил в изгна­нии во Франции — главным образом в Сансе, где за четверть века до этого Петр Абеляр пал жертвой речей святого Бернара, — занимаясь созданием большой общеевропейской лиги, включавшей в себя Англию, Францию, Сицилию, Венгрию, ломбардские города и Византию, против Фридриха Барбарос­сы. Он, как и следовало ожидать, потерпел неудачу. Резуль­татом его долгих бесед с королями Англии и Франции яви­лись разнообразные договоренности, сердечное выражение поддержки и — что более важно — дальнейшие крупные субсидии; но не союз. Наибольшие сомнения вызывал Ген­рих II. В первые дни схизмы он был надежным другом; в 1160 г., рассказывает Арнульф из Лизьё, «король принимал все обращения Александра с уважением и не дотрагивался до писем Октавиана руками, но, подцепив их щепкой, откиды­вал за спину как можно дальше». Но в 1163 г. у Генриха возникли сложности с Томасом Беккетом, а в следующем го­ду провозглашение Кларендонских статутов — увеличивавших власть короля над английской церковью за счет папы — при­вело к охлаждению англо-папских отношений.

С Вильгельмом Сицилийским тоже имелись проблемы. У Александра не было более верного друга, у Барбароссы — бо­лее убежденного противника. Вильгельм поддерживал хоро­шие отношения с Англией, Францией, Венгрией и городами Ломбардии и стремился найти общий язык с Венецией. Но Византия — другое дело. В 1158 г. по настоянию папы Ад­риана он заключил мир с Мануилом Комнином — и на дос­таточно легких для Византии условиях, при том что он на­нес сокрушительное поражение Мануилу двумя годами рань­ше. Уже тогда он знал, что этот мир непрочен: Византия, похоже, не собиралась отказываться от своих давних амби­ций в Италии. Дальнейшие события показали, что он был прав. Через пару лет Мануил вернул себе прежние позиции не только в Анконе, своем бывшем форпосте, но во всех крупных городах Ломбардии, не говоря о Генуе и Пизе; его посланцы трудились повсюду, подогревая антиимперские чув­ства и щедрой рукой раздавая деньги. Поскольку эта поли­тика была направлена против Барбароссы, Вильгельм мог ее только приветствовать, но он имел достаточный опыт обще­ния с греками, чтобы знать, что их присутствие где-либо к западу от Адриатики прямо или косвенно представляет угрозу Сицилии. Кроме того, если Мапунл намеревался играть чест­но, почему он по-прежнему давал у себя приют сицилийским мятежникам? Он был ничем не лучше Фридриха. Вильгельм ответил на предложения папы единственным возможным образом — он никогда добровольно не допустит византийские войска на свою территорию.

Но Александр, вероятно, забыл о своей дипломатической неудаче, когда в начале 1165 г. он получил приглашение от римского сената вернуться в город. Его соперник, антипапа Виктор, которому тоже пришлось провести последние годы изгнании, умер годом раньше в бедствиях и нужде в Лукке, где он жил на доходы от не очень удачного разбоя и где местные власти даже не дозволили похоронить его в стенах города. Фридрих, упрямый, как всегда, немедленно одобрил избрание двумя послушными ему кардиналами преемника Виктора IV под именем Пасхалий III. Но в результате он вместе со своим антипапой стал всеобщим посмешищем, и, вероятно, волна возмущения по поводу нелепого раскола и тупоголовости императора, сопровождавшая эти события, привела наконец римлян в чувство. Кроме того, поток паломников существенно уменьшился. Без папы существование Рима теряло смысл.

При всем том путешествие домой оказалось нелегким. Фридрих делал все, что мог, чтобы помешать папе вернуться в Рим, даже нанял пиратов, чтобы они напали на папский корабль и сопровождавшие его суда в открытом море. Затем он послал армию в Италию, которая водворила злополучного Пасхалия в Витербо и опустошила всю римскую Кампанию, пока Жильбер Гравинский, наконец, оправдав свое существование, не пришел с сицилийскими войсками и не прогнал их назад в Тоскану. Но Александр преодолел все эти препоны. Чтобы спастись от пизянских, генуэзских и провансальских кораблей, которые, он знал, его ожидали, он избрал кружной путь и высадился в сентябре 1165 г. в Мессине. Вильгельм I не явился лично его приветствовать; к тому времени он настолько погряз в лени и удовольствиях, что даже ради римского понтифика не стал нарушать привычного распорядка жизни. Но он повелел, чтобы его почтенного гостя приняли как «повелителя и отца» и снабдили деньгами и войсками в том размере, в какой понадобится; в результате 23 ноября папа достиг Рима и, сопровождаемый сенаторами, знатью, духовенством и простыми горожанами, несущими олив­ковые ветви, торжественно проследовал в Латеран.

Хотя ко времени визита Александра королю Вильгельму оставалось жить всего несколько месяцев, это не было по­следним случаем, когда он проявил щедрость к папе, чьим ближайшим союзником он никогда не переставал быть. Уже лежа на смертном одре, он послал Александру в дар сорок тысяч флоринов, чтобы тот мог продолжать свою борьбу про­тив императора. Его поступок не был ни проявлением альт­руизма, ни эгоистической попыткой заручиться поддержкой Бога в будущей жизни. Это была последняя дань умирающе­го короля политической реальности; Вильгельм знал, что, если папа Александр проиграет императору, Сицилийское коро­левство не просуществует долго.

Армия Фридриха Барбароссы пересекла Ломбардскую до­лину в начале 1167 г.; затем она разделилась на две части. Меньшая находилась под объединенным командованием ар­хиепископа Кельнского, Райнальда Дассельского, который был также канцлером и правой рукой императора — и другого воинственного священнослужителя, архиепископа Христиана Майнцского. Им было приказано двигаться к Риму, утверж­дая по пути императорскую власть, и обеспечить безопасный проезд в столицу для антипапы Пасхалия, тревожно ожидав­шего вестей в Тоскане. По дороге им предстояло остановить ся в Пизе, чтобы окончательно договориться об участии пи занского флота в следующей военной операции того же года, когда вся мощь империи обрушится на Сицилию. Тем вре­менем сам Фридрих с основными силами своей армии направился к Анконе, оплоту византийского влияния в Италии.

Фридрих был даже более сердит на греческого императора, нежели на папу Александра. В течение десяти лет Мл нуил Комнин сеял смуты в Венеции и Ломбардии. Его прислужники рассматривали Анкону — город, стоящий на территории Западной империи, — чуть ли не как византийскую колонию. Кроме того, он постарался извлечь выгоду из папской схизмы, выступив как покровитель Александра. Мануил, похоже, забыл, что сам — отлучен. Но ему придется вспомнить об этом и о многом другом, когда германская армия достигнет Анконы.

Барбаросса негодовал бы еще больше, если бы представ­лял себе размеры амбиций восточного императора; Мануил видел в расколе шанс воплотить в жизнь давнюю мечту сво­его отца — воссоединение христианской церкви под властью папы в обмен на воссоединение Римской империи под властью константинопольского императора. Наблюдая за действиями Фридриха, Мануил понял, что пришло время предпринять конкретные шаги, и весной 1167 г. — возможно, в тот самый момент, когда императорские войска шли к Анконе, — византийский посол в лице себастоса Иордана, сына Роберта Капуанского, прибыл в Рим, чтобы предложить Александру людей и деньги, «достаточные, — как он указал, — чтобы подчинить всю Италию власти папы, если тот поддержитплан».

Мануил хорошо знал, что папа не захочет ссориться с королем Сицилии, особенно теперь, и ясно представлял себе отношение сицилийцев к его вмешательству в итальянские дела. Но даже эту проблему, как он считал, можно было разрешить. Хотя эшло уже шесть лет с тех пор, как он заключил свой брак, кенившись на красавице Марии Антиохийской, у них не было гей; наследницей империи оставалась его дочь от Берты-Ирины, девочка по имени Мария, которой к тому времени испол­нилось пятнадцать лет[110]. Хотя теоретически она была обручена с принцем Белой Венгерским, он теперь предложил ее в жены юному Вильгельму Сицилийскому; как только мальчик окажется ближайшим наследником константинопольского престола, византийские амбиции будут представляться ему совсем в другом свете. Это был смелый и хитрый план, и Мануил официально сообщил о своих намерениях королеве немедленно после смерти ее мужа. Сицилийцы, однако, отнеслись к его предложениям с подозрением, и император все еще ожидал определенного ответа.

Фридрих Барбаросса, приближавшийся к Анконе, по-видимому, ни о чем таком не знал. Но он и без этого не любил греков настолько, чтобы решительно взяться за исполнение сто­ящей пред ним задачи, и, как только его армия разбила лагерь, осада города началась. Жители стойко сопротивлялись. Город­ские укрепления были прочны и поддерживались в хорошем состоянии, а горожане не хотели отказываться от союза с гре­ками, который всем им принес такие прибыли. Кроме всего прочего, им повезло. Сперва императора отвлекло появление на побережье сицилийских войск под командованием Жильбера Гравинского, а вскоре после возвращения он получил известие, которое заставило его снять осаду и тотчас отправиться в Рим. Анконцы были спасены.

Римляне, со своей стороны, находились в безнадежно про­игрышном положении. В Духов день, 29 мая, возле Тускула большая, но недисциплинированная римская армия атаковала германцев и тускуланцев под командованием Христиана Майнцского и, невзирая на численное превосходство, была полно­стью разбита. Из тридцати тысяч вступивших в бой в живых осталась едва ли треть. Прежде чем последние уцелевшие вои­ны покинули поле битвы, гонцы уже спешили к Фридриху с новостями. Сам Рим, докладывали они, еще держится, но без крупных подкреплений ему не выстоять долго; еще меньше шансов, что он сможет противостоять атаке всей германской армии. Услыхав эту новость, император возликовал. Что значит Анкона в сравнении с Римом? Греками он займется позже. Хотя войска архиепископа Христиана теперь пополнились ополченцами нескольких соседних городов, решившихся отомстить за долгие годы унижения и угнетения, город мужественно со­противлялся. Прибытие императора, однако, решило судьбу Ватикана. Германцы одним стремительным и яростным натиском снесли ворота, но, ворвавшись внутрь, обнаружили, что сама базилика Святого Петра окружена укреплениями и поспешно вырытыми траншеями. Еще восемь дней, как сообщает очевидец, Ачерб Морена, церковь выдерживала все атаки; только когда осаждавшие развели огонь при входе, разрушив сперва главный портик, столь тщательно восстановленный Иннокентием II, затем очаровательную маленькую, украшенную мозаи кой молельню Святой Марии в Турри и, наконец, разбив внушительные порталы самой базилики, оборонявшийся гарнизон сдался. Никогда еще величайшая святыня Европы не подвергалась такому надругательству. Даже сарацинские пираты в IX в. ограничились тем, что сорвали с дверей серебряные накладки; они не входили внутрь. На этот раз, как сообщает другой со­временник событий (Оттон из монастыря Святого Власия), на мраморном мозаичном полу нефа лежали мертвые и умираю­щие, и сам главный алтарь был залит кровью. На сей раз это совершили не неверные, а властители западной христианской империи.

29 июля 1167 г. пала базилика Святого Петра. На следу­ющий день в том же главном алтаре антипапа Пасхалий от­служил мессу и возложил на голову Фридриха золотой об­руч — регалию римского патриция, намеренно бросая тем самым вызов сенату и народу Рима. Еще двумя днями позже он руководил имперской коронацией императрицы Беатри­сы, при этом ее муж, которого папа Адриан короновал две­надцатью годами ранее, стоял рядом. Этот день был днем ве­личайшего торжества Фридриха. Он заставил римлян подчи­ниться, поставив им условия, которые, хотя и не были очень суровыми, обеспечивали их покорность в будущем. Он воз­вел своего ставленника на престол святого Петра. Северная Италия подчинилась; и теперь, с армией, по-прежнему бое­способной и могучей, и пизанскими кораблями, уже прича­ленными на Тибре, он собирался уничтожить Сицилийское королевство. Это не представляло труда. Сицилийцами управ­ляли — если можно употребить такое слово — женщина, ре­бенок и некий француз, сам почти мальчик. Вскоре они все трое падут в ноги императору, и его амбиции наконец, спу­стя пятнадцать лет, будут удовлетворены.

Бедный Фридрих — он не мог предвидеть катастрофы, ко­торая вскоре его постигнет и менее чем за неделю нанесет его гордой армии урон, которого ей не мог бы нанести ни один земной враг. В памятный день 1 августа небеса были ясны и солнце озаряло картину величайшего триумфа Фридриха. 2 августа большая черная туча неожиданно спустилась в долину с Монте-Марио; начался дождь, за которым последовала удушающая жара. 3-го пришла чума. Поветрие рас­пространилось в императорском лагере с небывалой быстро­той и размахом, и его жертвы чаще всего умирали. Через не­сколько дней негде стало хоронить мертвых: и от горы тел, разлагающихся в жаре римского августа, распространялись болезнетворное зловоние и ужас. Фридрих, в отчаянии видя, что цвет его армии мертв или умирает, приказал свернуть ла­герь; и на вторую неделю августа император, «подобный баш­не, объятой пламенем», по описанию Иоанна Солсберийского, и его молчаливая призрачная свита двинулись в обратный путь через Тоскану. Чума шла с ними. Райнальд Дассельский, канцлер-архиепископ, скончался 14-го[111], и примерно тогда же умер Фридрих Ротенбургский, сын Конрада III и, соответ­ственно, двоюродный брат императора, ответственный за раз­рушение дверей собора Святого Петра; подобная же участь постигла епископа Даниила Пражского, историка Ачербу Мо­рену и две тысячи других.

Но кошмар не закончился. Вести о чуме распространились по Ломбардии, и города один за другим закрывали ворота пе­ред императором и его людьми. В конце концов они с тру­дом добрались до императорской штаб-квартиры в Павии, и там Фридриху пришлось остановиться. В бессильном отчая­нии он узнал, что 1 декабря пятнадцать крупнейших горо­дов Ломбардии образовали расширенную Ломбардскую лигу, на основе соглашений, которые были заключены в Ананьи за восемь лет до того. Для императора это было последним ве­личайшим унижением, его итальянские подданные настоль­ко презирали его, что даже не захотели подождать, пока он снова перейдет Альпы, прежде чем столь явно выказывать свое непокорство. Когда наконец пришла весна и снег начал таять, император понял, что даже на этом последнем этапе его путешествия домой его ждут проблемы; все перевалы на­ходились в руках его врагов, и он с остатками своей армии не мог там пройти. Тайно, позорно, в платье слуги импера­тор Запада вступил в земли своей родины.

Но что поделывал папа, пока Фридрих Барбаросса пере­живал свой триумф и свое крушение? Поначалу Александр вместе со своими друзьями Франджипани нашел убежище в замке Картулария близ Колизея. При всей серьезности ситу­ации он, по-видимому, считал, что сможет остаться в столи­це; и, когда два сицилийских судна прошли вверх по Тибру, доставив денежную помощь от королевы Маргариты, папа отказался от предложения их капитанов увезти его из горо­да. Это было благородное решение, но, как Александр вско­ре понял, неразумное. Римляне, как всегда непостоянные, от­вернулись от него. Переодевшись пилигримом, папа погру­зился на маленькую ладью, как раз когда прибыли пизанцы, и уплыл вниз по реке. Сойдя на берег в Гаэте, он добрался до Беневенто — где к нему присоединились верные ему кар­диналы. Александр успел бежать в последний момент. Если бы он попал в руки императора, это означало бы конец его понтификата; но, даже избежав плена, он, наверное, погиб бы во время эпидемии; поскольку чума — о чем едва ли сле­дует говорить — не удовлетворилась императорской армией, но поразила Рим в таких масштабах, что Тибр был завален мертвыми телами. Вероятно, Всевышний покровительствовал законному папе.

По крайней мере, так считали те, кто поддерживал Алек­сандра. Богобоязненные люди повсюду — а особенно в Герма­нии — расценили беды, постигшие Барбароссу, как вмешатель­ство свыше — ангел мщения не только покарал императора за его преступления, но и подтвердил правоту Александра. Попу­лярность папы возросла, а с тем и его авторитет. Ломбардские города признали его патроном и главой своей новой лиги и даже пригласили его — хотя он отказался — обосноваться в Ломбардии. Новый город, основанный между Павией и Асти, назвали Александрией в его честь.

Тем временем в Риме антипапа Пасхалий утратил даже ту минимальную поддержку, которой пользовался прежде. Он уже не решался покидать мрачную башню Стефана Теобальда, единственное место в городе, где он мог ощущать себя в безопасности. Его здоровье быстро ухудшалось, и все понимали, что он долго не проживет. В таких обстоятельствах Александр легко мог бы вернуться в Латеран; но он не захотел. Он возненавидел Рим и был обижен на римлян из-за их безверия и продажности. Трижды за восемь лет они пригла­шали его в свой город, и трижды запугивания и подкуп заставляли их отвернуться от него и отправить его в изгнание. Пана не желал вновь пережить нечто подобное. Беневенто, Террачина, Ананьи — имелось множество мест, как Алек­сандр знал по прежнему опыту, — где он мог решать дела и исполнять свои папские обязанности быстро и эффективно, вдали от интриг и насилия Вечного города. Он предпочел ос­таться там, где был.

Только через одиннадцать лет Александр вновь увидел Рим.