Глава пятая. Старый отшельник вдруг замолчал и положил руки на песок, широко растопырив пальцы

Старый отшельник вдруг замолчал и положил руки на песок, широко растопырив пальцы. Эти чувствительные пальцы легко устанавли­вали контакт с грунтом. Какое-то мгновение он сосредоточенно молчал, потом произнес:

— Скоро к нам явится посетитель.

Молодой монах посмотрел на него ошарашенно. Посетитель? Зачем сюда приходить посетителю? И как ОН может быть в этом уверен? Не было слышно никаких звуков, никаких изменений в доносившихся сна­ружи голосах природы.

Так они просидели минут десять, подняв головы, ожидая. Вдруг ярко очерченный овал входного проема закрыла тень, и на фоне светло­го неба показалось черное пятно.

— Ты здесь, Отшельник? — послышался высокий голос. — Фуу! И почему отшельники живут в таких темных недоступных местах?

В пещеру вперевалку вошел жирный монах очень маленького роста с мешком на плечах.

— Я принес тебе немного чая и ячменя, — сказал он. — Они были предназначены для Хижины Живущего За Пределами, но ОНИ больше не нуждаются ни в чем. Не могу же я тащить всю эту тяжесть обратно.

Вздохнув с облегчением, он сбросил мешок на землю. Сам он тоже опустился на землю, видимо, испытывая большую усталость, и уселся, облокотившись спиной о стену. Как он неряшлив, подумал молодой монах, почему он не сел так, как сидим мы? Потом он сообразил: этот монах был слишком толстым, чтобы ему было удобно сидеть со скре­щенными ногами!

— Какие у тебя новости, Посланец? — мягко спросил старый от­шельник. — Как поживает Великий Мир вокруг нас? Монах тяжело вздохнул.

— Я хочу, чтобы ты помог мне избавиться от этого жира, — сказал он. — В Чакпори мне сказали, что у меня заболевание желез, но ничего не дали, чтобы мне стало лучше.

Его глаза, уже привыкшие после яркого солнечного света к сумраку пещеры, с интересом бегали вокруг.

— О! Я вижу у тебя здесь молодой человек, — сказал он. — Я слышал, что он отправился к тебе. Как его успехи? Он и в самом деле такой смышленый, как говорят?

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Несколько дней назад выше прошел камнепад. Валун ударил сторожа Хижины Живущего За Пределами и сбросил его с утеса. Вот наедятся теперь грифы! — Эта мысль заставила его разразиться хохо­том. — Отшельник умер в пещере от жажды, — продолжал он. — Там были только Сторож и Вечный Отшельник — и вот он оказался замуро­ван. А нет воды — нет и жизни, ведь так?

Молодой монах молчал, думая об одиноких отшельниках. Стран­ные люди, которые чувствуют «зов» удалиться от всех контактов с ми­ром Человека.

С помощью монаха-добровольца такой «одиночка» отправляется в горы и находит там заброшенную хижину. Там он поселяется во внут­ренней комнате без окон. Его добровольный «сторож» выстраивает сте­ну так, чтобы отшельник больше никогда не мог покинуть эту келью. В стене оставляется маленькое отверстие, как раз достаточное для того, чтобы через него прошла чаша. Через это отверстие раз в двое суток ему передают чашу воды из ближайшего горного источника и горсть ячмен­ных зерен.

За все время жизни отшельника даже слабый луч света не попадает в его келью. Никогда больше он не будет ни с кем говорить и никто не заговорит с ним. Здесь всю оставшуюся жизнь он будет предаваться размышлениям, освобождая свое астральное тело от физического и от­правляясь в путешествия на далекие астральные планы.

Ни болезнь, ни изменения во взглядах не могут дать им освобожде­ния. Это может сделать только смерть. Снаружи полностью закрытой кельи живет Сторож, который ведет свое независимое существование, всегда уверенный в том, что от замурованного отшельника не донесется ни звука.

Стоит Сторожу заболеть или умереть, или же он сорвется с утеса — и отшельник тоже умирает, обычно от жажды. В этой крошечной ком­натке, никогда не отапливаемой, какой бы суровой ни была зимняя стужа, отшельник проводит свою жизнь. Чаша холодной воды каждые два дня. Холодная вода, никогда не подогретая, никакого чая, даже в самую холодную зиму вода из горного ручья, который течет прямо из-под ледника, покрывающего горные склоны. Никакой горячей пи­щи. Одна горсть ячменя каждые два дня.

Острые боли, которые вызывает голод в первые дни, когда желудок сжимается, ужасны. Но боли, вызываемые жаждой, еще страшней. Тело обезвоживается, становится почти хрупким. Из-за отсутствия пиши, воды и упражнений мышцы истощаются.

По мере того как тело потребляет все меньше воды и пиши, его обычные функции почти отмирают. Но отшельник никогда не покидает своей кельи, все, что ему приходится делать, все, что Природа ЗАСТАВ­ЛЯЕТ его делать, он делает в углу этой комнаты, где время и холод превращают его отходы в замерзшую пыль.

Зрение должно исчезнуть. Сначала оно напрягается, тщетно пыта­ясь преодолеть вечную тьму. Сначала воображение преподносит стран­ные вспышки «света», почти достоверные хорошо освещенные «сцен­ки». Со временем зрачки расширяются и мышцы глаз атрофируются, так что если бы лавина разрушила крышу, солнечный свет выжег бы глаза отшельника, точно так, как если бы в них ударила молния.

Слух становится неестественно острым. Появляются воображаемые звуки, которые терзают отшельника. В разреженном воздухе ему слы­шатся обрывки разговоров, которые прерываются тут же, как только он пытается к ним прислушаться.

Потом начинается борьба за сохранение равновесия. Он чувствует, что сейчас упадет в сторону, вперед или назад. Вскоре он начинает слы­шать свое приближение к стене. Малейшее возмущение воздуха, выз­ванное, например, поднятием руки, воспринимается как штормовой ветер.

Вскоре он начинает слышать удары своего сердца, которые кажутся пульсациями мощного двигателя. Потом приходят громкие булькаю­щие звуки движущихся внутри его тела жидкостей, испарений из внут­ренних органов, которые выбрасывают свои выделения. Его слух стано­вится настолько острым, что он слышит слабое трение мышечной ткани о мышечную ткань.

Рассудок проделывает с телом странные трюки. Его мучат эротичес­кие картины. Ему начинает казаться, что стены черной комнаты хотят его раздавить. В спертом воздухе комнаты его дыхание становится тяже­лым и затрудненным. Только раз в два дня отодвигается камень в кро­шечном отверстии внутренней стены так, чтобы могла пройти чаша воды и горсть ячменных зерен, и только через это крошечное отверстие может войти воздух, дающий жизнь. Потом оно опять наглухо закрыва­ется.

Когда он наконец справляется со своим телом, когда эмоции поко­рены, легко всплывает астральное средство передвижения, подобно ды­му, поднимающемуся над костром. Материальное тело неподвижно ле­жит на подстилке, брошенной прямо на пол, и только Серебряная Нить соединяет их вместе.

Астральное тело проходит через каменные стены. Наслаждаясь ра­достью освобождения от цепей плоти, оно отправляется вниз по крутым тропам. Оно прокрадывается в монастыри, и обладающие телепатией и ясновидением ламы могут разговаривать с ним. Ему не может помешать ни ночь ни день, ни жара ни холод, самая прочная дверь не может послужить ему препятствием. Ему доступны все залы заседаний во всем мире, и не существует ни зрелища, ни переживания, свидетелем которо­го не могло бы стать астральное тело.

Молодой монах размышлял обо всех этих вещах, а потом вдруг подумал об отшельнике, который лежал мертвый в старой хижине на две тысячи футов выше их пещеры.

Жирный монах продолжал говорить:

— Мы должны разрушить стену и вытащить его оттуда. Я заходил в хижину и пытался позвать его через дверцу для подачи пищи. Фу! Какое там зловоние! Он ПО-НАСТОЯЩЕМУ умер. Мы не можем его там оставить. Я отправлюсь в Дрепунг за помощью. О, как обрадуются грифы, когда мы вытащим его оттуда, они очень любят их мясо, они все время садятся на хижину, требуя, чтобы его им отдали. А что касается меня, то я должен поскорее взобраться на свою старую лошадь и возв­ращаться назад: я не гожусь для этих горных прогулок.

Жирный монах помахал рукой и направился к выходу из пещеры. Юноша поднялся на затекшие ноги. Движимый любопытством, он пос­ледовал за отъезжающим монахом наружу. Лошадь не спеша пощипы­вала редкие растения.

Жирный монах вперевалку подошел к ней и с большим усилием забросил ногу на спину лошади. Он медленно двинулся по направле­нию к озеру, где его поджидали остальные всадники. Молодой монах стоял, провожая их взглядом, пока вся группа не исчезла из пределов видимости.

С тоской глядя им вслед, он тяжело вздохнул, потом повернулся и начал рассматривать отвесный утес, высящийся черной громадой на фоне светлого неба. Высоко над ним солнечные лучи выхватывали белые и красные пятна со стен Хижины Живущего За Пределами.

Давным-давно первый отшельник и его помощник потратили це­лый год тяжелого труда на то, чтобы построить хижину из разбросан­ных вокруг камней. Они разравнивали грунт, потом плотно укладывали камень на камень, так чтобы ни один луч света не мог проникнуть во внутреннее помещение.

Они трудились целый год, прежде чем были удовлетворены основ­ным строением. Потом они приготовили известковый раствор из мест­ного известняка и нанесли на поверхность постройки ослепительно белый слой. Потом они растолкли в порошок охру и смешали ее с водой из журчащего поблизости ручья. Этим раствором они покрасили стены, нависающие над двухтысячефутовым обрывом.

Они отделывали хижину так, чтобы она могла послужить послед­ним памятником человеческому благочестию. И за все это время от­шельник ни словом не обменялся со своим помощником. Настал день, когда новая хижина была закончена и освящена. Отшельник стоял, гля­дя на раскинувшуюся далеко под ним Лхасу, глядя в последний раз на мир Человека. Потом он медленно повернулся, чтобы войти в хижину, — и упал замертво у ног своего помощника.

Проходили годы, сюда приходили другие отшельники. Они жили во внутренней келье хижины, отгороженные стенами от всего мира, там умирали, потом их вытаскивали из каменной кельи, чтобы они послу­жили пищей для грифов, которые всегда были наготове. Теперь умер еще один. Умер от жажды. Совсем беспомощный.

Когда уходит помощник, не остается никакой надежды, никакой возможности получить жизненно важную воду, не остается ничего, как лечь и умереть.

Молодой монах перевел взгляд с хижины на тропу, проложенную через горный камнепад. Его взгляд скользнул по горному склону. Скалы были покрыты лишайником и мелким кустарником, внедрившимся прямо в поверхность скалы. Внизу, где склон встречался с ровной повер­хностью, лежала свежая груда камней. Под этими камнями были погре­бены остатки тела человека.

Молодой монах вернулся в пещеру, захватил найденный жестяной сосуд и быстро зашагал к озеру, чтобы набрать свежей воды. Вычистив сосуд песком и наполнив его водой, он был готов к выполнению следу­ющей задачи.

Внимательно осмотревшись вокруг, он нахмурился: нигде не было видно упавших веток. Ни единого прутика, до которого можно было бы дотянуться. Придется отправиться на равнину в поисках топлива. Он побрел в соседнюю рощицу.

Мелкие животные прервали свой нескончаемый поиск пищи и, стоя на задних лапках, с любопытством рассматривали того, кто посягал на их владения. У них не было страха, животные не боятся человека, когда человек живет в гармонии с миром, когда человек проявляет к ним симпатию.

Наконец молодой монах достиг площадки, где были повалены не­большие деревья. Наломав побольше веток, сколько могла ему позво­лить его молодая сила, он перенес их ко входу в пещеру. Сходив за жестянкой с водой, он быстро приготовил чай и тсампу.

Старый человек с благодарностью потягивал горячий чай. Молодой монах был очарован его манерой пить. В Тибете такие сосуды для пищи, как чаши и чашки, принято держать двумя руками, чтобы выразить уважение к пище, которая тебя кормит.

Старый отшельник, обладавший большой практикой, держал чашу обеими руками таким образом, что пальцы его рук перекрывали внут­реннюю кромку: он не мог видеть поверхности жидкости, поэтому была опасность расплескать содержимое, но вода смачивала кончики его пальцев, предупреждая таким образом старого человека. Теперь он ис­пытывал удовлетворение, высоко ценя горячий чай после десятилетий, когда он мог пить только холодную воду.

— Как странно, — сказал он, — после шестидесяти лет аскетизма мне опять страстно хочется горячего чаю. Я так же страстно желаю уютного жара костра — ты заметил, как он нагрел воздух в нашей пещере?

Молодой монах посмотрел на старца с сочувствием. Такие скром­ные желания, такой незначительный комфорт.

— Ты никогда не покидал это место, Почтенный? — спросил он.

— Нет, никогда, — ответил отшельник. — Здесь я знаю каждый камень. Здесь даже отсутствие зрения не создает мне особых неудобств, но отважиться оказаться среди валунов и обрывов — это совсем другое дело! Если я отправлюсь на берег, я могу упасть в озеро. Покинув эту пещеру, я могу никогда не найти пути обратно.

— Почтенный, — неуверенно обратился молодой монах к старцу, — как попал ты в эту удаленную недоступную пещеру? Или ты оказался здесь случайно?

— Нет, не случайно, — ответил старый человек. — Когда Люди из Другого Мира закончили работу со мной, они принесли меня сюда. Они СДЕЛАЛИ ЭТУ ПЕЩЕРУ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ МЕНЯ!

Он опустился на землю с довольной улыбкой, зная, какое впечатле­ние это произведет на слушателя. Молодой монах покачнулся и чуть не опрокинулся — настолько он был удивлен тем, что услышал.

— СДЕЛАЛИ ее для тебя? — спросил он, запинаясь. — Но как они могли проделать такое отверстие в горе? Старый человек довольно посмеивался.

— Два человека доставили меня сюда, — сказал он, — они везли меня на платформе, которая летела по воздуху точно так, как летит птица. Она летела совсем бесшумно, еще тише, чем птица, потому что птицы при полете издают скрип — я слышу скрип их крыльев, когда они ударяются о воздух. Я слышу, как ветер шелестит их перьями.

ЭТА ВЕЩЬ, НА КОТОРОЙ Я ПРИЛЕТЕЛ сюда, была тиха, как тень. Она без всяких усилий поднялась в воздух, не было никакой тяги, никакого ощущения скорости. Два человека заставили здесь ее призем­литься.

— Но почему ЗДЕСЬ, Почтенный? — поинтересовался молодой монах.

— Почему? — переспросил старый человек. — Почему? Подумай о преимуществах этого места. Оно находится на расстоянии нескольких сот ярдов от дороги, по которой проходят купеческие караваны, так что купцы могут заходить ко мне за советом или благословением, и они платят мне, обеспечивая меня ячменем. Оно расположено недалеко от троп, ведущих к двум небольшим монастырям и к шести хижинам. Я не умру здесь от голода. Я знаю все новости. Ламы обращаются ко мне, им известна моя миссия — и им известна ТВОЯ!

— Но, господин, — упорствовал молодой монах, — это, наверное, было ужасным потрясением для всех, кто проходил мимо, когда они обнаруживали глубокую пещеру там, где ее раньше не было.

— Молодой человек, — ликовал отшельник. — ТЫ ходил здесь повсюду. Ты заметил еще хотя бы одну пещеру между этой и озером? Нет? А их здесь не меньше девяти. Тебя не интересовали пещеры, поэто­му ты их не замечал.

— Но как такую пещеру могли сделать два человека? На это должно потребоваться несколько месяцев! — молодой человек был совсем сбит с толку.

— По волшебству того, что они называют атомной энергией, — терпеливо отвечал старый отшельник. — Один человек сидел на летаю­щей платформе и смотрел вокруг, чтобы здесь не оказалось посторон­них. Другой держал в руках небольшое устройство, которое издавало такой рев, как десяток разозлившихся дьяволов, и — можешь мне пове­рить — скала испарилась, образовав эту пещеру из двух помещений.

В моем внутреннем помещении течет тоненькая струйка воды, ко­торая дважды в день наполняет мою чашу. Этого мне вполне достаточ­но, и это дает мне возможность не ходить за водой к озеру. Если у меня нет ячменя, что время от времени случается, я питаюсь лишайником, который растет во внутренней пещере. Это не слишком приятно, но это поддерживает мою жизнь, пока у меня опять не появится ячмень.

Молодой монах поднялся и подошел к той стене пещеры, которая была получше освещена. Да, камень действительно выглядел довольно своеобразно, нечто подобное он видел в кратерах потухших вулканов на плоскогорье Чань Тань.

Камни выглядели так, как будто они плавились, стекали каплями и потом застывали, образуя гладкие стеклянные поверхности, без высту­пов и шероховатостей. Поверхность казалась прозрачной, и через нее ясно были видны естественные слои скальной породы, в которой то здесь, то там светились золотые прожилки.

В одном месте он заметил, что золото расплавилось и, как густой сироп, начало стекать вниз по стене, потом оно остыло и его покрыл слой стекла, образовавшегося, когда двуокись кремния в процессе ох­лаждения не успевала кристаллизоваться. Так что стены пещеры были из настоящего стекла!

Но пора было выполнять домашние обязанности: не все же время вести разговоры. Нужно было подмести пол, наносить воды, поломать на мелкие кусочки принесенные дрова для костра.

Молодой монах подхватил ветку, предназначенную для подметания пола, и без особого энтузиазма приступил к этому занятию. Все домаш­ние работы так скучны!

Он старательно подмел место, где спал, и медленно направился к выходу, продолжая мести. Ветка, которой он мел, наткнулась на неболь­шой холмик на полу, разрушила его, и под ним обнаружилась коричне­вато-зеленая поверхность. Молодой монах раздраженно нагнулся, что­бы удалить затесавшийся камень, недоумевая, как он мог сюда попасть. Он захватил предмет и, удивленно вскрикнув, отскочил: это был не камень, это был...

Что же это могло быть? С большой осторожностью он стал рассмат­ривать найденную вещь, пытаясь проткнуть ее палкой. Она переверну­лась, издав мелодичный звон. Он поднял ее и поспешил к старому от­шельнику.

— Почтенный! — позвал он. — Я нашел странный предмет под тем местом, где лежал заключенный.

Старый человек спотыкающейся походкой вышел из внутренней пещеры.

— Опиши его мне, — попросил он.

— Ну, он напоминает мешочек размером в два моих кулака, — сказал молодой монах. — Он сделан из кожи или шкуры животного. — Он ощупал его. — Его горловина завязана веревкой. Сейчас я возьму острый камень.

Он быстро вышел из пещеры и вернулся, неся кремень с острой кромкой. Этим кремнем он начал распиливать найденный предмет по горловине.

— Очень твердый, — заметил он. — Вся вещица скользкая от сы­рости и покрыта плесенью. Ох! Я, кажется, разрезал ее.

Он осторожно открыл мешочек и высыпал его содержимое на по­дол своей мантии.

— Золотые монеты, — сказал он, — я никогда раньше не видел денег, только на картинке. Блестящие кусочки подкрашенного стекла. Не понимаю, для чего они нужны? Еще здесь пять золотых колец, уты­канных кусочками стекла.

— Дай я их ощупаю, — попросил старый отшельник. Молодой монах поднял подол своей мантии и направил руку своего учителя на маленькую кучку высыпанных предметов.

— Бриллианты, — сказал отшельник. — Рубины — я могу это определить по их вибрациям — и... — старый человек замолчал, медлен­но ощупывая пальцами камни, кольца и монеты. Наконец он глубоко вздохнул и заметил:

— Очевидно, наш заключенный украл эти вещи. Это индийские монеты. Я чувствую в них ЗЛО. Их стоимость огромна. На мгновение он задумался, потом резко произнес:

— Забери их поскорее и забрось в озеро как можно дальше. Если мы будем держать их здесь, они принесут нам несчастье. В них похоть, убийство и зло. Забери их поскорее!

С этими словами он повернулся и медленно побрел назад во внут­реннюю пещеру. Молодой монах сложил вещицы назад в кожаный ме­шочек, вышел из пещеры и направился к озеру.

На берегу он высыпал все предметы на плоский камень и начал с интересом их рассматривать, потом взял золотую монету, зажал ее меж­ду пальцами и с силой швырнул в воду, так что она долго перескакивала с одной волны на другую, пока с тихим всплеском не исчезла под повер­хностью. Монета следовала за монетой. Потом кольца, потом камни, пока не осталось ничего.

Вымыв руки, он обернулся и весело улыбнулся: он увидел, как взле­тела большая птица, питающаяся рыбой, унося в клюве пустой мешо­чек, а две других бросились за ней в погоню. Напевая стих из Песни Мертвых, молодой монах вернулся в пещеру к своим работам по дому.

Но работы по дому не продолжаются вечно. Наступило время, ког­да молодой монах смог отложить в сторону хорошо истершуюся ветку, которую он использовал в качестве веника. Наступило время, когда он посмотрел вокруг, оценивая свою работу, и увидел на полу чистый пе­сок, кучу дров для костра, жестянку, полную воды, и тогда он смог сложить руки и отметить, что работы по дому на сегодня окончены.

Теперь наступило время, когда молодые проворные клетки памяти были готовы к восприятию и запоминанию новой информации.

Своей шаркающей походкой старый отшельник вышел из внутрен­ней пещеры. Даже неопытному взгляду молодого человека было замет­но, что старик заметно ослабел. Медленно старый отшельник устроился на земле и завернулся в свою мантию. Потом он протянул молодому монаху свою чашу. Юноша наполнил чашу холодной водой и поставил ее рядом со старым отшельником, направив его пальцы на край чаши, чтобы старик знал точное ее положение. Потом он тоже сел на землю и стал ждать, когда старший заговорит.

Какое-то время не доносилось ни звука, пока старый человек сидел, упорядочивая свои мысли. Потом, несколько раз зевнув и прочистив горло, он начал:

— Женщина уснула, вслед за ней уснул и я. Но спал я недолго. Она ужасно храпела, а моя голова все время пульсировала. Мне казалось, что мой мозг разбухает и старается вышибить верхнюю часть моего черепа. Потом я услышал тяжелые удары в кровеносных сосудах своей шеи и почувствовал себя на грани гибели.

Ритм храпа вдруг изменился, раздались шаркающие шаги, и женщи­на, издав странное восклицание, быстро вскочила на ноги и бросилась ко мне. Раздались щелчки и звяканье, и ритм движения жидкостей внутри моего тела изменился. Прошла минута, и пульсации в моем мозгу начали утихать. Давление на шею исчезло, и края распиленных костей перестали бренчать и дребезжать.

Женщина суетилась вокруг, передвигая разные предметы, я слышал удары стекла о стекло и металла о металл. Я слышал скрип, когда она нагнулась, чтобы поднять упавшую книгу. Взвизгнула какая-то перед­вигаемая мебель. Потом она по дошла к стене, и я услышал, как засколь­зила дверь, а потом с лязгом закрылась за ней. Донесся звук удаляю­щихся шагов.

Я лежал и думал обо всем, что со мной произошло. Я ВЫНУЖДЕН был здесь лежать, потому что не мог двигаться! Определенно что-то сделали с моим мозгом: я стал более восприимчив. Мои мысли стали более ясными. Раньше было много путаных мыслей, потому что я не умел их сконцентрировать, я всегда натыкался на какой-то мешающий мне фон в своем сознании. Теперь ВСЕ мысли были чисты, как вода горных ручьев.

Я вспомнил свое появление на свет. Свой первый взгляд на мир, в который я был ввергнут. Лицо своей матери. Морщинистое лицо ста­рой женщины, помогавшей при родах. Немного позже — своего отца, несущего новорожденного так, как будто он боялся меня, — первого новорожденного, которого довелось ему увидеть.

Я вспомнил выражение тревоги на его лице и то беспокойство, которое вызывало у него мое красное морщинистое личико. Потом передо мной начали возникать сцены из раннего детства. Мои родите­ли всегда мечтали о сыне, который станет священнослужителем и принесет славу их семье.

Школа, толпа мальчишек, сидящих на полу и пытающихся писать на плитках горного сланца. Монах-учитель, переходящий от одного к другому, чтобы похвалить или сделать замечание, который говорит мне, что, если я буду хорошо заниматься, я останусь здесь дольше, потому что должен выучить больше своих товарищей.

Моя память была заполнена до отказа. Я легко мог вызывать карти­ны, которые я видел в журналах, привозимых индийскими купцами, и картины, о которых я даже не подозревал, что видел их когда-нибудь.

Но память — это инструмент обоюдоострый: я мог со всеми под­робностями вызвать в своем воображении все пытки, которым под­вергали меня китайцы. Они видели, как я нес бумаги из Поталы, и решили, что в них содержатся государственные секреты, поэтому они схватили меня и подвергли страшным пыткам, чтобы я их им выдал. Я, скромный священнослужитель, самым большим секретом которого являлось то, сколько съедает лама!

Скользящая дверь открылась с металлическим присвистом. Погру­женный в свои мысли, я не заметил приближения шагов по коридору.

— Как ты теперь себя чувствуешь? — раздался знакомый голос, и я почувствовал, что рядом со мной стоит мой Пленитель. Говоря со мной, он занимался странным аппаратом, к которому я был подсоеди­нен.

— Как ты теперь себя чувствуешь? — спросил он опять.

— Неважно, — ответил я, — я чувствую себя совсем несчастным от всех этих странных вещей, которые происходят со мной. Я чувствую себя, как больной як на рыночной площади!

Он рассмеялся и отправился в дальний угол комнаты. Я слышал хруст бумаги, звук переворачиваемых страниц, который ни с чем нель­зя перепутать.

— Сэр! — обратился я к нему. — Что значит «Адмирал»? И что такое Адъютант? Я никак не могу в этом разобраться.

Он отложил тяжелую книгу или по крайней мере то, звуки чего напоминали звуки листаемой книги, и опять подошел ко мне.

— Да, — произнес он, и в его голосе прозвучало сочувствие — Я думаю, с твоей точки зрения, мы довольно плохо обращались с тобой.

Он сделал несколько шагов, и я услышал, что он тащит одно их этих странных металлических сидений. Когда он на него садился, оно тре­вожно скрипнуло.

— Адмирал, — повторил он задумчиво. — Что это значит, ты поймешь немного позднее, но пока я постараюсь как-то удовлетворить твое любопытство. Ты находишься на корабле, который плывет через космическое пространство, космическое МОРЕ, как мы его называем, потому что при той скорости, с какой мы движемся, редкие частицы материи, рассеянные в пространстве, встречаются настолько часто, что они воспринимаются как вода. Тебе понятно? — спросил он.

Я немного подумал о том, что он сказал, и — да — я понял. Я подумал о нашей Счастливой Реке и кожаных лодках, которые перевозили на другой берег.

— Да, мне понятно, — ответил я.

— Ну что ж, хорошо, — продолжал он. — Наш корабль — один из целой группы. Это самое главное. На каждом корабле, включая наш, есть капитан, а Адмирал — как бы это лучше выразиться? — он капитан всех капитанов. Такого человека мы называем «Адмирал».

Кроме наших космических матросов, у нас на борту есть солдаты, над ними обычно стоит старший офицер, который является «помощ­ником» Адмирала. Такого помощника мы называем «Адъютант». Если пользоваться известными тебе понятиями, у аббата есть капеллан — тот, кто выполняет всю основную работу, оставляя основное решение за вышестоящим.

Это было мне понятно. Я стал обдумывать все услышанное, когда мой Пленитель наклонился ко мне и ПРОШЕПТАЛ:

— И, пожалуйста, не называй меня так часто своим ПЛЕНИТЕЛЕМ. Я главный хирург этого корабля. Опять-таки, если обратиться к извес­тным тебе понятиям, это похоже на главного ламу-врача в Чакпори. Ты должен называть меня Доктор, а не Пленитель!

Меня развеселило, что даже у таких великих людей есть свои слабые струнки. Такого человека, как он, беспокоит то, что какой-то невежес­твенный дикарь (как он окрестил меня) называет его «Пленитель».

— Да, Доктор, — ответил я, желая доставить ему удовольствие. Вознаграждением был благодарный взгляд и мягкий кивок головы.

На некоторое время он погрузился в какие-то приборы, которые, как выяснилось, были подсоединены к моей голове. Он что-то регули­ровал, менял расход жидкостей, его непонятные манипуляции вызы­вали чувство покалывания на моем черепе. Спустя некоторое время он сказал:

— Тебе придется отдыхать еще три дня. За это время кости срастут­ся, и ты быстро начнешь поправляться. Потом, при условии, что все пройдет, как мы надеемся, мы опять отвезем тебя в Зал Заседаний и покажем тебе множество различных вещей. Я не знаю, захочет ли Адмирал говорить с тобой, но если захочет, не пугайся. Говори с ним так же, как говоришь со мной.

А потом грустно добавил:

— Или гораздо вежливее!

И он, слегка похлопав меня по плечу, вышел из комнаты.

Я лежал, лишенный возможности двигаться, и думал о своем буду­щем. Будущее? Какое будущее может быть у слепого человека? Что буду я делать, даже если мне удастся уйти отсюда живым? Должен ли я буду просить себе на пропитание, подобно нищим, которые толпятся у Западных Ворот? Большинство из них, конечно, мошенники.

Я размышлял о том, где я буду жить, как буду добывать себе пищу. Наш климат очень суровый, и в нем не выжить человеку, у которого нет дома, нет места, где приклонить голову. Я очень беспокоился по этому поводу, и все волнения и события, которые происходили со мной, ввергли меня в тяжелый прерывистый сон.

Время от времени я чувствовал, как скользящая дверь открывается и в комнату заходят люди, может быть, для того, чтобы посмотреть, жив ли я еще. Щелканью и звяканью редко удавалось вывести меня из забытья. У меня не было никаких ориентиров, чтобы понять, сколько прошло времени. В нормальных условиях мы можем определить, сколько прошло минут, по ударам своего сердца, но здесь проходили часы, причем часы, когда я был без сознания.

Итак, как мне показалось, я довольно долго путешествовал между миром материальным и миром духовным, когда меня вдруг грубо вернули в состояние полного бодрствования. Эти жуткие особы женс­кого пола опять набросились на меня, как грифы набрасываются на труп. Их болтовня и хихиканье вызывали у меня раздражение. Еще большее раздражение вызывала их непристойная свобода в обращении с моим телом. К тому же, я не знал их языка, я не мог даже двигаться.

Меня всегда удивляли женщины, подобные этим. У этих представи­тельниц так называемого слабого пола руки были очень тяжелыми, и еще тяжелее были эмоции. Я был истощенным, хилым, я чувствовал себя совсем плохо, а тут еще эти женщины переворачивали меня с такой черствостью, как будто я был куском камня.

Они смазали меня лосьонами, нанесли на мою высохшую кожу отвратительно пахнущие мази, выдернули трубки из ноздрей и из всех остальных мест и грубо заменили их новыми. Я содрогался от одной только мысли о том, что новый дьявольский удар судьбы может опять заставить меня испытать подобное унижение.

С уходом этих отвратительных особ меня опять оставили в покое, но ненадолго. Дверь опять заскользила, и мой Пленитель — нет, я должен помнить, что его нужно называть «доктор», — вошел в комна­ту и закрыл за собой дверь.

— Доброе утро, я вижу, ты уже проснулся, — сказал он приветливо.

— Да, сэр доктор, — ответил я немного раздраженно, — трудно спать, когда эти щебечущие женщины набрасываются на тебя, подоб­но чуме!

Это, казалось, очень его позабавило. Теперь, по-видимому лучше узнав меня, он уже обращался со мной, как с человеком, хотя и слабо­умным.

— Нам приходится пользоваться услугами этих медсестер, — сказал он, — за тобой нужно ухаживать, поддерживать чистоту и обеспечи­вать отсутствие дурных запахов. Тебя обработали одеколоном, припуд­рили и подготовили к следующему дню отдыха.

Отдых! Опять отдых! Я больше не хотел отдыхать, я хотел уйти отсюда. Но куда я мог уйти? Пока доктор стоял рядом и изучал то место моего черепа, где была произведена операция, я еще раз обдумывал все, что он мне сказал. Когда это было? Вчера? Или позавчера? Я не знал. Я знал только, что одна вещь ставит меня в тупик.

— Сэр доктор, — сказал я, — вы говорили мне, что я нахожусь на космическом корабле. Я правильно вас понял?

— Да, это так, — ответил он. — Ты находишься на борту флагмана этой флотилии, которая ведет наблюдение. Сейчас мы отдыхаем на горном плато Тибетского плоскогорья. Тебя интересует, почему?

— Но, сэр! — ответил я. — Когда я был в комнате перед всеми этими удивительными людьми, я видел, что мы находимся в просторном КАМЕННОМ помещении: как может быть на корабле КАМЕННОЕ помещение?

Он рассмеялся, как будто услышал очень смешную шутку. Обретя снова способность говорить, он сказал, прерывая свое объяснение взрывами смеха:

— Ты наблюдателен, очень наблюдателен. И ты совершенно прав. Это скалистое плато, на котором сейчас лежит наш корабль, когда-то было вулканом. Повсюду здесь имеются глубокие переходы и огром­ные внутренние помещения, из которых в незапамятные времена из­вергалась лава.

Мы использовали эти переходы и увеличили объем этих помещений так, чтобы они удовлетворяли нашим целям. Мы широко используем это место — время от времени его используют различные корабли. Мы вынесли тебя с корабля и перенесли в такое каменное помещение.

Перенесли с корабля в каменное помещение! Это произвело на меня очень странное впечатление, я представил себе, как прохожу по метал­лическому коридору и попадаю в каменную комнату.

— Сэр доктор, — воскликнул я, — я знаю много туннелей и камен­ных помещений. Существует одно закрытое подземное помещение в горе Поталы, в котором есть даже озеро.

— Да, — заметил он, — мы его видели на наших геофизических фотографиях. Хотя мы и не знали, что оно известно жителям Тибета.

И он стал продолжать свои кажущиеся бессмысленными занятия — я был уверен, что он что-то делает с жидкостями, которые текут по трубкам и поступают в мое тело.

Я почувствовал изменение температуры своего тела, и, без всякого сознательного вмешательства с моей стороны, мое дыхание стало мед­ленным и более глубоким: мною манипулировали, как марионеткой на рыночной площади.

— Сэр доктор! — сказал я горячо, — Ваши космические корабли нам знакомы, мы называем их Колесницами Богов. Но почему вы не уста­навливаете контакта с нашими руководителями? Почему вы открыто не заявите о своем присутствии? Почему вы тайно похищаете таких, как я?

Он глубоко втянул воздух, немного помолчал и наконец ответил:

— Ну... эээ... — произнес он, запинаясь, — видишь ли, если я объяс­ню тебе причину, это вызовет только колкие замечания в адрес того, что для нас является добром.

— Но, сэр доктор, — ответил я, — я ваш пленник точно так же, как я был пленником китайцев, я не хочу вас сердить. Я пытаюсь своим варварским способом все понять, что, по-видимому, соответствует и вашему желанию.

Он стал прохаживаться, шаркая ногами и, очевидно, обдумывая, как лучше всего поступить. Придя к какому-то решению, он сказал:

— Мы Садовники Земли и, конечно, множества других обитаемых миров. Садовники не обсуждают своих планов со своими растениями. Или, чтобы тебе было немного яснее, если пастух обнаружит яка, более смышленого, чем средний як в стаде, пастух не подойдет к нему и не скажет:

«Отведи меня к вашему вожаку».

Он также не станет обсуждать с этим разумным яком вопросы, которые явно выше его понимания. Мы не ставим своей целью брататься с туземцами ни в одном из миров, за которыми мы наблюдаем. В незапамятные времена мы сделали это, что принесло всем несчастье и привело к возникновению самых фантастических легенд в вашем мире. Я засопел от злости и возмущения.

— Сначала вы называли меня невежественным дикарем, а теперь называете меня, и мне подобных, яками, — запротестовал я. — Хоро­шо, если я так низко развит, ПОЧЕМУ ВЫ ДЕРЖИТЕ МЕНЯ ЗДЕСЬ В КАЧЕСТВЕ ЗАКЛЮЧЕННОГО?

— Потому что мы собираемся тебя использовать, — резко ответил он. — Потому что ты обладаешь фантастической памятью, которую мы еще усилили. Потому что ты должен стать всего лишь хранилищем знаний для того, кто придет к тебе почти в конце твоей жизни. А теперь спать!

Я услышал, вернее, почувствовал щелчок и меня окутала мягкая волна забвения.