Глава 19. Фрэнки зашивал ему губы шелковыми нитками, размер А

Фрэнки зашивал ему губы шелковыми нитками, размер А. Старался делать ровные стежки, работать иглой уверенно. Над губами вязал воздушную петлю и оставлял четверть нитки, чтобы у Терри осталась возможность говорить. Каждый конец крепил узлом, излишки ниток срезал ножницами для вышивания. Потом промокнул носовым платком капли крови.

Запястья у Терри были связаны, но не туго. Он лежал на кушетке лицом вверх, под головой полотенце. Завершив работу, Фрэнки развязал кушак и подал Терри носовой платок. Потом сходил в ванную за тряпкой – стереть кровь, капавшую с подбородка. Вскоре места проколов перестали кровоточить, там появились маленькие точки свернувшейся крови, они темнели на верхней и нижней губе, как дырочки на перфоленте. Между губами замерла узкая молния из черных ниток.

Терри попробовал облизнуть губы. Они казались распухшими. Он коснулся языком ниток, между ними нащупал узкие полоски своей плоти.

– Надо было помыть мне рот мылом, – пробормотал он.

– Мылом?

– Я шучу.

У Фрэнки был торжествующий вид. – Почему‑ то мне кажется, что я играю тебе на руку.

– Ты мне? – Он попробовал засмеяться, но мешали швы. – Ну‑ у... Ты все делаешь правильно.

– Ты такой послушный.

– Мне нужна помощь, Фрэнки. Я себя не контролирую.

– Интересно.

– Мне нельзя доверять.

– Я должен доверять тебе. Сейчас особенно.

– Не нужно, это риск.

– Всему можно и поучиться. Я учусь. Ты тоже сможешь.

– Ну, если ты так уверена...

Фрэнки вздохнул. Стоя перед Терри, он пробежал пальцами по своему телу, очертил груди, талию, изгиб бедер.

– Терри, скажи, кто я?

– Он жадно смотрел на нее, но ответить боялся.

– У тебя есть глаза, Терри. Ты знаешь. Знаешь, потому что видишь, потому что я здесь, потому что разговариваю с тобой. Понятно? Это есть я. Это и больше ничего. Если я умею учиться, ты сумеешь тоже.

* * *

На следующее утро Терри позвонил на обе работы и сообщил, что болен. Говорил он удивительно отчетливо, не считая некоторых согласных, в основном " б" и " п", им чуточку не хватало силы. Боль еще немного беспокоила, но чувствовал в общем он себя прекрасно. Фрэнки приготовил роскошный завтрак: яйца на тосте, свежие фрукты – все такое, что Терри съесть никак бы не мог своим ртом‑ щелочкой. У них не было блендера, чуть позже Фрэнки вышел и купил пакетик соломинок и бутылку сока. Весь день они провели дома, в основном у экрана телевизора. Фрэнки протер Терри губы спиртовыми примочками, сам убрался по дому – от предложения Терри помочь отказался. Время от времени подавал в стакане сок и держал, пока Терри пил через соломинку – руки у него были связаны. Потом он вымыл Терри губкой и шампунем и уложил спать.

На следующий день Терри снова сказался больным. Он хорошо выспался и, несмотря на то, что мучил голод, выглядел свежим. Губы заживали хорошо – это благодаря Фрэнки и ее заботе, подумал Терри. Ему захотелось остаться здесь как можно дольше.

Фрэнки выглядел хуже обычного.

– Плохо спала? – поинтересовался Терри.

– Это мое дело.

– А я спал как дитя.

– Тебе не очень трудно будет приготовить для меня кофе в постель?

– Нет проблем. – Он направился в кухню. – Может, завтрак тоже сделать?

– Я сам.

– Мне снится еда... горы еды. – Терри помолчал, вспоминая. – И ты снишься тоже.

– А впрочем, почему бы не позавтракать. Ты сумеешь поджарить яичницу?

Терри ухмыльнулся. – С завязанными‑ то руками?

– Тебе смешно? Я рад. Тогда приготовь мне из двух яиц. И еще бекон, тосты, кофе. Ты любишь джем?

– Очень.

– Положи немного джема на тост. И принеси все это в мою комнату, когда будет готово. Не забудь постучать.

Терри ушел. Через десять минут он постучал в дверь спальни. Фрэнки заставил немножко подождать и только потом разрешил войти. Он показал на туалетный столик.

– Поставь там.

– Можно мне остаться?

– Неприлично смотреть на человека, когда он ест.

– Я возьму сок.

Фрэнки секунду раздумывал, но потом согласился. Он сел поудобнее и начал завтракать, а Терри принес себе стакан апельсинового сока.

– Фрэнки, у нас кончаются запасы.

– Так пойди и купи.

Терри опустил глаза. Фрэнки размеренно жевал, в воздухе нависло молчание.

– Мне как‑ то неловко.

– Что? Стесняешься, да?

– Сходи ты, пожалуйста.

– У меня свои планы.

Терри не смог сдержаться. – А что сегодня не так?

Фрэнки задумался – как ответить. Сегодня он проснулся с обрывком сна, видение было очень ясное. Он больше не жертва, двуполость перестала его мучить. Напротив, теперь казалось, что какие‑ то отклонения исчезли и все тело стало нормальным и приятным. Во сне его трансформированное " я" было полнее, чем он сам сейчас или существовавшая прежде девушка, от этого становилось хорошо на душе, раз так, то зачем же кому‑ то мстить? Он был лучше прежнего мужчины. И лучше женщины.

К сожалению, видение унеслось и, возможно, уже не вернется. Слишком поздно смеяться над собой. Слишком поздно отказываться от мести. Был прекрасный момент вдохновения, сейчас ничего этого нет. Если б не горечь потери, он бы сейчас ответил не так.

– Я что‑ нибудь не так сделал? Кофе... дело в этом?

– Кофе прекрасный.

– Тогда что же?

– А ты подумай.

– Не знаю. Ты не привыкла видеть меня целыми днями дома? И все?

Фрэнки вытер губы салфеткой и холодно произнес: – Привычки – это привычки, Терри. Факты – это факты. Но к зубной боли никто еще не привыкал.

* * *

Фрэнки не было дома весь день, вернулся он к вечеру с пустыми руками. И Терри пришлось довольствоваться водой. На следующий день он снова сказался больным. Оба старших санитара поинтересовались, как долго он собирается болеть. Терри не смог что‑ либо определенно ответить.

Этим утром у Фрэнки было хорошее настроение, он первым делом вышел и купил для Терри сок. Даже налил в стакан и поднес, как раньше. К несчастью, соломки куда‑ то таинственно исчезли, и Терри пришлось пить через край, что удавалось с трудом, и много проливалось мимо. Но это все же было лучше, чем совсем ничего.

Швы почти зажили. Глубоко впившиеся черные нитки казались такой же частью его тела, как брелки на туловище, свербящий голод и вывернутое наизнанку самолюбие. Нитки эти стянули ему рот, когда Терри осторожно зевнул; он не мог ни смеяться, ни улыбаться, но это не имело значения. Он обходился без этих простых эмоций, и с каждым днем пребывания без пищи считал себя все более исключительным. Чем большим лишениям его подвергали, тем больше он растворялся в самом себе. Сердце молило, чтобы его раздели донага.

Через несколько дней вернулась кошка. Терри был с ней очень мил. Он даже звуком не возразил, когда Фрэнки взял кошку на руки. Послушно налил в блюдце молоко и с интересом смотрел, как гостья лакает. На следующий день все повторилось, только Фрэнки, вдруг встрепенувшись, воззрился на Терри.

– Ужас какой! До меня только сейчас дошло, что ты, наверное, голодаешь.

Терри пожал плечами.

– О нет, – проговорил Фрэнки, – притворяться не надо. – Он склонился к кошке. – Настаиваю. Пожалуйста. Допей, что здесь осталось.

Фрэнки убедился, осталось ли что в блюдце и напилась ли кошка. Терри попробовал пить из блюдца, но это оказалось сложнее, чем из стакана, а кошка, заинтересовавшись бегущими тонкими струйками, принялась слизывать молоко с его кожи. Терри нравился ее шершавый язык, но еще больше – ласковые касания неожиданно расщедрившейся Фрэнки. Иногда она чуть ли не носила его на руках, но порою была далекая, как луна. Он никогда не знал, чего ждать от нее, и всегда был в напряжении. Это делало жизнь интереснее.

Фрэнки читал ему тексты, в основном медицинские. Он сидел, поджавшись, один или с кошкой, и глаза его бегали по строчкам точных неприкрашенных описаний. Иногда Фрэнки читал статьи, собранные из разных женских журналов – о красоте, преданности и грации, слишком заумные для Терри.

Однажды он вернулся домой с пачкой журналов и зеркалом во весь рост. Зеркало прислонил к стене в гостиной, напротив софы, где спал Терри. Все журналы, за исключением двух, были о культуристах и спортсменах. Пролистав страницы, Фрэнки вырезал наиболее привлекательные и наклеил клейкой лентой к деревянной рамке по овалу зеркала, оставив свободные места в самом верху и самом низу. Два других журнала были с девицами: осторожно вырезав самых красивых, Фрэнки заклеил ими свободное пространство. Получился новый пантеон, на него ушло все утро, но дело того стоило. В последующие недели Терри позировал для него перед зеркалом, становился в те же позы, что на фотографиях, придумывал свои позы, в общем, выставлял напоказ свой товар. То обнаженный до пояса, то едва прикрытый, то совершенно голый. Татуировка раздражала Фрэнки. Иногда, правда, он воспринимал ее как полнейший абсурд, и тут же успокаивался. Татуировка на теле Терри, а не на его. Жертва Терри, а не он.

Фрэнки вниманием его не баловала, иногда уходила к себе в спальню или вообще из дома. Тогда для Терри наступали трудные часы. Ему не нравилось оставаться одному: он не знал, что делать с собой, да и зеркало омрачало его существование. Вначале собственное отражение повергало его в ужас: изможденное худое лицо, голодные глаза, он больше походил на призрак, чем на человека – скелет, обтянутый кожей. Терри закрыл зеркало простыней, но Фрэнки сдернула ее и велела так больше не делать. То‑ то и плохо было, что никуда не спрячешься. Но постепенно Терри научился справляться с призраком, мучавшим его, жившим с ним в одной комнате. Он сделал то же, что и с нашиванием брелков. Превратил боль в удовольствие – набожные люди, как гласит история, морили себя голодом во имя любви и преданности. Вот и он такой же. Ему предназначено выполнить святую миссию, его жалкое тело – святой сосуд. Мысли об этом помогали воспринимать жизнь по‑ новому, он чувствовал в себе силы совершить предначертанное. Но энергия его истощалась. И с каждым уходящим днем нарастала слабость. Терри замечал, что все сложнее становится жить одной иллюзией. Он чаще стал видеть себя таким, каким был: существо‑ клубочек, ненавидящее и пожирающее себя. Час за часом он уменьшался, плоть таяла. Однажды проснется и тут же умрет...

На следующей неделе у Фрэнки возникла идея. Он долго крутил приемник, пока не нашел волну с хорошей ритмичной музыкой. Потом заставил Терри раздеться до трусов, прибавил громкость и поудобнее сел на софе, рядом легла кошка. Поглаживая ее по шерстке, он приказал Терри танцевать.

Терри подчинился с готовностью. Переместив центр тяжести на одну ногу, подпрыгнул, но от слабости ноги подкосились, и он упал. Поднявшись, упорно продолжал, в такт танцу подпрыгивали с насмешливым звяканьем его " медали". Фрэнки приказал танцевать у зеркала и смотреть при этом на свое отражение. Терри так и сделал, но вскоре стал задыхаться. Он спросил, можно ли ему перестать.

– Я горжусь тобой, – заявил Фрэнки. – Не каждый мужчина способен на то, что ты сейчас продемонстрировал.

Терри даже не понял, что над ним издеваются, он стоял на коленях и весь дрожал.

– Может, теперь станцую я? – вдруг предложил Фрэнки. Его слова прозвучали дерзким выпадом, и эта дерзость всего лишь отражала дурацкую непостижимость ситуации. – Как в прежние времена...

– Ты?

– Только я должен связать тебе руки. Сам понимаешь, в целях безопасности.

Он затянул кушаком запястья Терри, потом поднялся и стал разминаться. На нем были темные джинсы и обтягивающий свитер, они подчеркивали плавность его контуров. В душе зажегся былой огонь, он начал раскачиваться в ритм музыке, поводить плечами. Дальше пошло само собой, заученные давно движения всплывали в памяти и становились грациозно‑ текучими картинами танца. В зеркале его окружали символы мира, прилепленные к рамке: " племенные жеребцы" разных мастей, боги мышечного великолепия в шикарных позах и две богини – ухоженные и обнаженные, одна в прозрачной фате, другая в рваных трусиках и блузе, они улыбались, будто открывая друг другу секреты. Не думая, куда поставить ногу и как показать грудь, Фрэнки танцевал в своем всегдашнем неподражаемом стиле.