Часть вторая. Небрежным движением руки Джонни Фонтена избавился от присутствия слуги.

Небрежным движением руки Джонни Фонтена избавился от присутствия слуги.

— До свидания, билли.

Чернокожий слуга поклонился и вышел из огромной гостиной. Это был, скорее, дружеский поклон, чем поклон слуги, да и он требовался лишь для соблюдения приличия: у Джонни Фонтена были гости.

Джонни решил провести этот вечер с Шарон Мур, девушкой из Гринвич Виллэдж в Нью-Йорке, приехавшей в Голливуд, чтобы попробоваться в фильме знаменитого, но уже старого сатира. Случайно она оказалась возле съемочной площадки, где снимался фильм Вольтца с участием Джонни. Девушка показалась ему свеженькой, очаровательной и умелой, и он решил пригласить ее в ту же ночь к себе на ужин. Она, разумеется, не могла отказаться.

Шарон Мур ждала, наверно, что он накинется на нее, как в своих фильмах, но Джонни терпеть не мог голливудского отношения к «кускам мяса». Он никогда не спал с девушкой, если его не привлекало в ней что-то особенное. Кроме, разумеется, случаев, когда был сильно пьян и просыпался с девушкой, о которой ровным счетом ничего не знал. Теперь, к тридцати пяти годам, женатый второй раз и фактически не живя с женой, он не ощущал особого полового голода. Но что-то в Шарон привлекло его.

Сам он никогда много не ел, но хорошо знал, что красивые молодые девушки часто морят себя голодом, чтобы отложить деньги на наряды, и во время свиданий набрасываются на еду: поэтому на столе было множество всякой снеди и самые разнообразные напитки: шампанское в ведре со льдом, виски, водка, коньяк. Джонни сам поставил на стол бутылки и приготовленные заранее тарелки с едой. Кончив есть, они пошли в гостиную, одна стена которой была стеклянной и выходила прямо на тихий океан. Он положил груду пластинок Эллы Фитцджеральд на патефон и сел на диван рядом с Шарон. Потянулась обычная, пустая беседа: где родилась, была ли в детстве красивой или уродливой, замкнутой или веселой… Он знал, что подобные расспросы трогают девушку и возбуждают ее, а это необходимо для нормального финала.

Они прильнули друг к другу. Он поцеловал ее в губы — дружеский и не слишком горячий поцелуй — и так как она этим удовлетворилась, удовлетворился и он. За огромным квадратным окном темно-синий тихий океан распростерся под лунным светом.

— Почему бы тебе не проиграть одну из своих собственных пластинок? — спросила Шарон. Голос ее возбуждал. Джонни улыбнулся. Его забавляла эта игра.

— Я не типичный голливудец, — ответил он.

— Но все же проиграй мне несколько твоих пластинок, — попросила она. — Или спой. Как в фильмах. Я растаю, как те девушки на экране.

Он засмеялся. Несколько лет назад, он точно так и поступал, и результат был всегда одним и тем же: девушки старались казаться более сексуальными, чем были на самом деле, и вели себя так, словно за ними следило невидимое око телекамеры. Теперь же он и не собирался петь: во-первых, он уже два месяца не поет, не полагается на свой голос. Во-вторых, любителям невдомек, в какой степени голос певца зависит от техники — всех этих микрофонов, усилителей и динамиков. Он может, конечно, проиграть свои пластинки, но ему будет неприятно слушать свой молодой голос, как неприятно лысеющему и полнеющему пожилому человеку видеть себя на экране молодым и в расцвете сил.

— Мой голос не в форме, — сказал он. — И кроме того, мне надоело слушать самого себя.

Они отпили из своих стаканов.

— Я слышала, что ты прекрасно сыграл в новом фильме, — сказала она. — Правду говорят, что ты снимался бесплатно?

— За символическую плату, — ответил Джонни.

Он встал, чтобы наполнить ее стакан водкой, потом угостил ее сигаретами, на которых золотыми буквами было отпечатано его имя. Она затянулась сигаретой и отпила из стакана, а он снова уселся рядом с ней. В его стакане водки было намного больше, чем в ее. Это помогало согреться и возбудиться. Ситуация была обратной той, в которой находится обычный любовник. Вместо того, чтобы напоить девушку, он должен был напиться сам. Девушки, в противоположность ему, всегда были готовы отдаться. Последние два года были настоящим адом для его эго, и он укреплял его этим простым способом: проводил ночь с молодой девушкой, несколько раз ужинал с ней, потом покупал дорогой подарок и очень тактично — так, что самые чувствительные из них не обижались — отделывался от нее. Теперь они с полным правом могли утверждать, что у них «что-то было» с великим Джонни Фонтена. Это не было настоящей любовью, но и отмахнуться от этого было не просто, особенно если девушка была хороша собой. Он ненавидел пошловатых девиц, которые спали с ним, а потом бежали рассказывать подругам, что переспали с великим Джонни Фонтена, неизменно добавляя, что им приходилось испытывать и большие наслаждения. Но больше всего поражали его мужья, которые говорили ему, что прощают своих жен и что даже самой преданной жене можно изменить с таким знаменитым киноактером и певцом, как Джонни Фонтена. Его просто воротило от этих речей.

Джонни очень любил песни Эллы Фитцджеральд, их чистоту и выразительность. Это было единственной вещью, которую он понимал, но понимал он ее лучше кого бы то ни было на свете. Теперь, откинувшись на спинку дивана и потягивая водку, он ощущал желание петь, нет, не петь, а подпевать Элле Фитцжеральд. Но этого нельзя было сделать в присутствии посторонних. Он спокойно положил руку на бедро Шарон, во второй руке продолжая держать стакан с водкой. Бесхитростно, не притворяясь чувственным мальчиком, ищущим любовного жара, Джонни приподнял шелк платья, чтобы обнажить белое, как молоко, бедро над сетчатым чулком, и как обычно — несмотря на то, что он был близок со множеством женщин — Джонни почувствовал, как по всему его телу разносятся струи тепла. Чудо все еще совершается, но что он будет делать, если и это подведет его, как подвел голос?

Теперь он был готов. Он поставил стакан на длинный мраморный коктейльный столик и повернулся к Шарон. Он был очень уверен, но в то же время деликатен и нежен. В его ласках не было ничего непристойного. Он поцеловал ее в губы. Ответный поцелуй был горячим, хотя и не страстным, но в этот момент он предпочитал именно такой. Он ненавидел девушек, тела которых вдруг вспыхивали, словно механические машины, готовые к эротической деятельности после прикосновения к волосатому включателю. Потом он сделал то, что проделывал обычно и что его самого никогда не возбуждало. Медленно и нежно он просунул кончик пальца глубоко между бедер. Некоторые девушки даже не чувствовали этого первого шага к совокуплению. Некоторых это сбивало с толку, они не соображали, в чем дело — он маскировал свои действия крепким поцелуем в губы. Некоторые, казалось, движением таза всасывали в себя его палец. Разумеется, перед тем, как он стал знаменитостью, встречались девушки, которые просто отвешивали ему пощечину. Это была вся его техника и обычно она не отказывала.

Реакция Шарон была необычной. Она приняла все — прикосновения, поцелуи, но потом оторвала свой рот от его, медленно отодвинулась к спинке дивана и взяла в руку стакан. Это был холодноватый, но решительный отказ. Такое иногда случалось. Редко, но случалось. Джонни тоже взял свой стакан и зажег сигарету.

Она заговорила легко и быстро:

— Это не потому, что я не люблю тебя, Джонни, ты намного лучше, чем я себе представляла. И это не потому, что я девушка другого сорта. Меня надо разжечь, прежде чем я соглашусь проделать это с парнем. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Джонни Фонтена улыбнулся ей. Она все еще нравилась ему.

— А я тебя не зажигаю?

Она была немного растеряна.

— Знаешь, когда ты был на вершине славы, я еще пешком под стол ходила. Я тебя потеряла, я принадлежу другому поколению. Поверь, это не потому, что я законченная святоша. Будь ты Джеймсом Дином или другим, с кем я вместе росла, я, не задумываясь, спустила бы штаны.

Теперь она уже меньше нравилась ему. Она была очень умная и сладкая. Она не пыталась во что бы то ни стало переспать с ним или использовать его связи для продвижения в Голливуде. Это была честная девушка. Но он видел в ней нечто другое. Подобное несколько раз случалось с ним и раньше. Девушка пришла на свидание, заранее твердо решив не ложиться с ним в постель, не думать о том, как сильно он ей нравится. И все ради того, чтобы рассказать подругам как она отказалась от шанса переспать с великим Джонни Фонтена. Теперь, когда он стал старше, подобное желание ему понятно и он не сердится. Она просто стала ему нравиться меньше, чем прежде.

У него полегчало на душе. Он отхлебнул из стакана и посмотрел на тихий океан.

— Надеюсь, ты не сердишься, — сказала она. — Я понимаю, Джонни, что веду себя, как фригидная, что в Голливуде девушки залезают в постель с такой же легкостью, с какой говорят друзьям «спокойной ночи». Я просто еще не привыкла.

Джонни улыбнулся, легонько потрепал ее по щеке, и аккуратно поправил ей платье.

— Я не сержусь, — сказал он. — Такое романтичное свидание мне даже больше по душе.

Он, разумеется, не рассказал ей, что чувствовал на самом деле — облегчение от того, что не придется защищать свою репутацию великого любовника, не придется доказывать, что он в жизни так же божественен, как в кино. Что не придется выслушивать от девушки пропитанные фальшью комплименты.

Они выпили еще по одному стакану и обменялись несколькими холодными поцелуями, после чего она сказала, что ей пора уходить.

— Можно мне позвонить и пригласить тебя еще раз на ужин? — вежливым тоном спросил Джонни.

Она была откровенна до конца.

— Я хорошо понимаю, что ты не хочешь тратить время, а потом разочаровываться, — сказала она. — Спасибо за замечательный вечер. Однажды я расскажу своим детям, что была на свидании с великим Джонни Фонтена, что мы остались одни в его квартире.

Он улыбнулся.

— И что не поддалась искушению, — продолжал он. Оба рассмеялись.

— Они ни за что не поверят, — сказала она. — И тогда Джонни, не пытаясь скрыть фальши в голосе, предложил:

— Хочешь, я подтвержу это в письменном виде?

Она отрицательно покачала головой. Он продолжал:

— Если кто-то усомнится, позвони мне, и я расскажу ему всю правду. Расскажу, как гонялся за тобой по всей квартире и как ты защитила свою честь. О'кэй?

Он был слишком жесток, и его поразила боль, отразившаяся на молодом лице. Она поняла его намек на то, что он не слишком старался. Он отнял у нее сладость победы. Теперь она почувствует, что победительницей ее в эту ночь сделало отсутствие у нее женской притягательности. Ей придется рассказывая о том, как она сопротивлялась чарам Джонни Фонтена, добавлять: «Разумеется, он был не слишком настойчив».

Джонни сжалился над ней.

— В самом деле, если у тебя когда-нибудь будет плохое настроение, позвони мне. О'кэй? Я не обязан спать с каждой знакомой мне девушкой.

— Обязательно позвоню, — сказала она.

Шарон ушла, и Джонни предстояло теперь одному провести весь остаток вечера. Он мог бы воспользоваться тем, что Джек Вольтц называет «фабрикой мяса», табунами готовеньких кинозвезд, но он нуждался в человеческом общении. Он вспомнил свою первую жену, Вирджинию. Теперь, когда работа над фильмом закончена, у него будет больше времени для детей. Он хочет снова стать неотъемлемой частью их жизни, и его, кроме того, волнует сама Вирджиния. Она недостаточно защищена от тарзанов Голливуда, готовых гоняться за ней, чтобы похвастать, как им удалось трахнуть первую жену Джонни Фонтена. Пока, насколько ему известно, никто этого сказать не может. «Каждый зато может сказать это про вторую жену», — подумал он с кислой усмешкой. Он поднял телефонную трубку.

Ее голос он узнал сразу, и в этом не было ничего удивительного. Впервые он услышал его, когда им было по десять лет и они ходили в один и тот же класс начальной школы.

— Эй, Джинни, — сказал он. — Ты занята сегодня вечером? Можно мне придти к тебе на несколько часов?

— Хорошо, — сказала она. — Девочки уже спят, и я не хочу их будить.

Голос ее заколебался, но она взяла себя в руки, и, стараясь не выдавать тревоги, спросила:

— Что-то серьезное, что-то важное?

— Нет, — ответил Джонни. — Сегодня закончились съемки, и я подумал, что мы можем встретиться и поговорить. Может быть, смогу мельком взглянуть на девочек. Я постараюсь не разбудить их.

— О'кэй, — сказала она. — Я рада, что ты получил роль.

— Спасибо, — ответил Джонни. — Увидимся через полчаса.

Подъехав к своему прежнему дому в Беверли Хиллз, Джонни несколько минут посидел в машине. Он помнил слова крестного отца о том, своей жизнью он может распоряжаться сам. Шансов больше, если ты знаешь, что хочешь. Но чего он хочет?

Первая жена ждала его у двери. Она была милой итальянкой, невысокой загорелой девушкой, дочерью соседей, никогда не имела дела ни с кем другим, и это было для него очень важно. «Желает ли он ее еще», — спросил себя Джонни. Ответ мог быть только один: «Нет». Во-первых, он не может ее любить, они слишком давно знают друг друга. Кроме того, было несколько вещей, не связанных с сексом, которые она ему никогда не сможет простить. И все-таки, они оставались друзьями.

Она приготовила кофе, и вместе с домашними булочками, подала ему на стол в гостиной.

— Располагайся поудобней на диване, — сказала она. — Ты выглядишь усталым.

Он снял пиджак, туфли, развязал галстук, а она уселась, с едва заметной улыбкой на лице, в кресло напротив него.

— Странно, — произнесла она.

— Что странно? — спросил Джонни Фонтена, отпивая кофе.

— То, что великий Джонни Фонтена остался без девушки.

— Великому Джонни Фонтена исключительно везет, когда у него вообще встает.

— В самом деле?

Он редко бывал так откровенен.

— Случилось что-нибудь? — спросила Джинни.

Джонни улыбнулся.

— У меня было свидание с девушкой, и она оттолкнула меня. И знаешь, мне полегчало.

К своему удивлению, он увидел на лице Джинни тень гнева.

— Не волнуйся за своих маленьких шлюх. Она, конечно, думала, что таким способом сумеет возбудить интерес к себе.

Джонни с удовлетворением подумал, что Джинни, собственно, сердится на девушку, которая оттолкнула его.

— А, пошла она к черту, — сказал он. — Мне надоел этот материал. Надо взять себя в руки. Теперь, когда я не могу больше петь, у меня будут, наверное, трудности с женщинами.

— В жизни ты выглядишь гораздо лучше, чем на фотографиях, — успокоила его Джинни.

Джонни покачал головой.

— Я становлюсь холодным и жирным. К черту! Если этот фильм не сделает меня снова великим, пойду учиться печь пиццы. А может быть, устрою тебе протекцию в кино, ты выглядишь великолепно.

Она выглядела на свои тридцать пять лет. Красота молодых девушек, словно грибы, наполнивших город, сохраняется год-два. Некоторые из них так красивы, что способны остановить человеческое сердце, но погоня за славой и наживой смывает красоту, точно краску. Обыкновенные женщины не способны с ними состязаться. Ты можешь сколько угодно говорить о личном обаянии и уме — все решает естественная красота. Не будь этих красоток так много, появились бы шансы и у замечательных женщин с обыкновенным лицом и фигурой. Джонни Фонтена способен обладать всеми (или почти всеми) красотками Голливуда, и Джинни понимала, что его слова — обыкновеннейшая лесть. В этом смысле он всегда был щедр. Всегда, даже находясь на самой вершине своей славы, он был вежлив с женщинами и не скупился на комплименты. Он не забывал вовремя поднести им зажигалку или открыть дверь. Все это производило впечатление. Он относился одинаково ко всем девушкам, даже к тем, с которыми его связывала одна ночь, к девушкам типа «не-знаю-как-тебя-зовут».

Она дружески улыбнулась ему.

— Ты меня уже устраивал, Джонни. Двенадцать лет. На меня ты не должен стараться произвести впечатление.

Он вздохнул и растянулся на диване.

— Кроме шуток, Джинни, ты выглядишь великолепно. Дай бог мне так выглядеть.

Она не ответила. Ей было ясно, что он чем-то удручен.

— Ты считаешь, что фильм удался? Он пойдет тебе на пользу? — спросила она.

Джонни утвердительно кивнул головой.

— Да. Он может вернуть меня наверх. Если получу эту штуку из Академии и правильно использую свои козыри, сумею добиться прежней славы даже без пения. Тогда, возможно, смогу больше давать тебе и детям.

— Мы и так получаем более, чем достаточно, — сказала Джинни.

— Я хочу чаще видеть девочек, — сказал Джонни. — Хочу немного остепениться. Почему бы мне не приезжать каждую пятницу? Каждый уик-энд буду проводить с девочками.

Джинни положила ему на грудь пепельницу.

— Не возражаю. Я и замуж не вышла, потому что хотела, чтобы ты остался их отцом.

Она сказала это без тени волнения в голосе, но Джонни Фонтена понял, что это был отказ от тех слов, которые Джинни произнесла тогда, когда их брак начал распадаться, и когда его звезда начала закатываться.

— Кстати, угадай, кто звонил мне, — сказала она.

Он не хотел заниматься гаданием.

— Кто? — спросил он.

— Хотя бы раз мог сам догадаться.

Джонни не ответил.

— Да твой крестный, — сказала она.

Джонни и в самом деле был удивлен.

— Он никогда ни с кем не говорит по телефону. Что он тебе сказал?

— Попросил помочь тебе, — ответила Джинни. — Он сказал, что ты можешь стать не менее великим, чем ты был, что ты на верном пути, но нуждаешься в людях, способных в тебя поверить. Я спросила, с какой стати я должна это делать. «Потому что он отец твоих детей», — ответил он. Такой замечательный старикан, а они еще рассказывают про него всякие ужасы.

Вирджиния ненавидела телефоны и позаботилась о том, чтобы два телефона, находившиеся в квартире, были установлены в спальне и на кухне. Раздался телефонный звонок на кухне. Она побежала отвечать, и через минуту вернулась в гостиную с выражением удивления на лице.

— Это тебя, Джонни, Том Хаген говорит, что у него важное дело.

Он пошел на кухню и взял трубку.

— Да, Том? — сказал он.

Хаген говорил ледяным тоном.

— Джонни, крестный отец хочет, чтобы я поехал в Калифорнию и уладил там несколько дел, которые помогут тебе теперь после того, как съемки закончились. Он хочет, чтобы я летел утренним самолетом. Сможешь встретить меня в Лос-Анжелесе? О вечере не беспокойся, я в тот же день возвращаюсь домой.

— Разумеется, Том, я тебя встречу, — сказал Джонни. — И не волнуйся, если я потеряю один вечер. Оставайся на ночь, отдохни немного. Я устрою вечеринку, и ты сможешь познакомиться с несколькими деятелями кино.

Он всегда предлагал это: не хотел, чтобы старые друзья думали, будто он их стыдится.

— Спасибо, — поблагодарил Хаген. — Но мне придется возвращаться первым самолетом. О'кэй. Так придешь встретить в 11.30 самолет из Нью-Йорка?

— Конечно, — ответил Джонни.

— Оставайся в своей машине, — сказал Хаген. — За мной пошли одного из своих людей.

— Порядок.

Джонни вернулся в гостиную, где Джинни вопросительно посмотрела на него.

— У моего крестного появились планы, как помочь мне, — сказал Джонни. — Не знаю, каким образом, но ему удалось достать для меня роль в этом фильме. Но дай бог, чтобы больше он не вмешивался.

Джонни снова присел на диван. Он чувствовал сильную слабость.

— Почему бы тебе эту ночь не поспать в гостиной и не возвращаться так поздно домой? — спросила Джинни. — Сможешь позавтракать вместе с детьми. Меня очень сердит мысль о том, что ты один дома. Разве ты не чувствуешь иногда одиночества?

— Я редко сижу дома.

— Значит, ты не изменился, — сказала она и засмеялась.

— А почему я не могу переночевать в твоей спальне? — спросил Джонни.

Джинни покраснела.

— Нет, — сказала она.

Джонни и Джинни обменялись улыбками. Они все еще были друзьями.

Проснувшись утром, Джонни понял по лучам солнца, пробивавшимся через опущенные шторы, что уже поздно.

— Эй, Джинни, — заорал он. — Мне еще полагается завтрак?

— Секундочку! — раздался из кухни ее голос.

И действительно, не прошло больше секунды. Все, наверняка, было давно готово, потому что не успел Джонни закурить первую в тот день сигарету, как отворилась дверь и, подталкивая тележку с подносом, вбежали две его дочурки, такие красивые, что у него защемило сердце. У них были чистые личики и жизнерадостные глазки, полные любопытства и страстного желания броситься к нему. У них были длинные косы и одеты они были в длинные платьица и белые кожаные ботиночки. Они стояли возле тележки и ждали, когда же, наконец, он потушит свою сигарету и позовет их к себе. Он протянул к ним руки, и они подбежали к нему. В дверях появилась Джинни. Она подтолкнула тележку к кровати, потом присела, налила кофе и намазала масло на тосты. Девочки сидели на диване в спальне и смотрели. Они были уже слишком велики для «подушечного боя» или для того, чтобы их подбрасывали в воздух. О, боже, скоро они вырастут, и голливудские дон-жуаны начнут их преследовать.

За едой он поделился с ними тостами со свининой, предложил несколько глотков кофе. Это было их давней традицией, еще из тех времен, когда он пел с оркестром и редко бывал дома: девочки любили делиться с ним едой в те необычные часы, когда он ел — за послеобеденным завтраком или утренним ужином. Им нравилось есть бифштекс с жареной картошкой в семь часов утра или жареную свинину с яичницей — в обед.

Только Джинни и несколько друзей знали, как он любит своих дочерей. Это было самым трудным местом в разводе и уходе из дому. Единственным, за что он боролся, был его статус отца. Ему удалось дать понять Джинни, что не обрадуется, если она выйдет замуж, и не потому, что будет ревновать ее к новому мужу, а потому, что будет ревновать девочек к их новому отцу. Денежную сторону развода он оформил так, что Джинни, выйдя вторично замуж, теряла бы многое. В составленном ими договоре было оговорено, что она может иметь любовников, но они не имеют права вмешиваться в семейные дела. Но Джинни всегда была удивительно стыдливой и консервативной в вопросах пола. Голливудские паразиты немало потрудились, вынюхивая, каким будет договор о разводе и какую выгоду можно извлечь из ее знаменитого бывшего мужа.

Ни он, ни она не хотели возврата к прежнему. Она понимала его тягу к красоте, к молодым женщинам. Было известно, что он непременно должен хоть раз переспать со своими партнершами по фильму. Они не могли устоять перед его чарами, как не мог устоять и он перед их красотой.

— Придется тебе одеваться, — сказала Джинни. — Самолет Тома скоро прибудет.

Она вывела девочек из комнаты.

— Да, — ответил Джонни. — Кстати, Джинни, ты знаешь, что я развожусь? Скоро снова буду свободным.

Она смотрела на него, когда он одевался. Он всегда держал здесь чистую одежду.

— Через две недели Рождество, — напомнила Джинни. Ты собираешься придти к нам?

В те времена, когда ему еще не приходилось волноваться за свой голос, праздники приносили ему самый большой доход. Второй раз подряд он упускает Рождество. В прошлом году он находился в Испании и ухаживал за своей второй женой, уговаривая ее выйти за него замуж.

— Да, — сказал он. — Накануне Рождества и в само Рождество.

Он не упомянул канун нового года. Это будет одной из тех сумасшедших ночей, в которых он время от времени нуждался.

Джинни помогла ему надеть пиджак и почистила его щеткой. Он всегда следил за своей одеждой. Он было рассердился, что рубашка отутюжена не слишком старательно и запонки болтаются, но вовремя сдержался. Джинни рассмеялась.

— Том не почувствует разницы.

Три женщины проводили его к двери и вышли с ним к стоянке автомобилей. Девочки держали его за руки. Жена шла немного поодаль. Она радовалась счастливому выражению его лица. Подойдя к машине, он по очереди покрутил девочек в воздухе и поцеловал их. Потом поцеловал жену и сел в машину. Он никогда не любил прощаться.

Прием Хагена подготовил секретарь по контактам с населением. Возле дома Джонни поджидала взятая напрокат машина, в которой сидели секретарь и еще один человек из обычной свиты Фонтена. Джонни остановил свой автомобиль, забрался в поджидавший, и они поехали к аэропорту. Потом он долго ждал, не выходя из автомобиля, а секретарь отправился к самолету встречать Тома Хагена. Том сел в машину. Они пожали друг другу руки и поехали домой.

Наконец, они с Томом остались одни в гостиной. В их отношении друг к другу чувствовалась явная неприязнь. Джонни никак не мог простить Хагену то, что тот служил препятствием между ним и доном в те мрачные времена, когда дон на него сердился, вплоть до свадьбы Конни. Том не привык просить прощения. Он просто не мог этого делать. Одной из его обязанностей было служить громоотводом для взрывов человеческого негодования, которые, по сути, должны были быть направлены против самого дона.

— Твой крестный послал меня уладить для тебя несколько дел, — сказал Хаген. — Я хотел бы закончить все к Рождеству.

Джонни Фонтена пожал плечами.

— Съемки закончились. Режиссер оказался парнем честным и отнесся ко мне корректно. Кадры с моим участием очень важны, и Вольтц, как бы не жаждал мне отомстить, не оставит их на полу монтажной. Он не может так просто отмахнуться от фильма, который обошелся в десять миллионов долларов. Поэтому теперь все зависит от реакции зрителя на мою игру.

— А приз Академии действительно очень важен для актерской карьеры или это просто рекламное дерьмо, не имеющее никакой ценности? — осторожно спросил Хаген. Потом он остановился, подумал и спешно добавил. — Кроме дифирамбов, разумеется. Дифирамбы все любят.

Джонни Фонтена улыбнулся.

— Все, кроме моего крестного, — сказал он. — Том, это не просто дерьмо. Приз Академии обеспечивает актера работой и славой на десять лет вперед. Актеру предоставляется возможность самому выбирать роли. Публика толпами валит на фильмы с его участием. Это, разумеется, далеко не все, что нужно человеку, но для актера это самое главное. Я все свои планы строю на получении приза. Не потому, что я такой уж великий актер, а потому, что я известен, как певец, и эта роль для меня важное испытание, пробный камень, если хочешь. И, кроме того, я играю в нем неплохо.

Том Хаген пожал плечами и сказал:

— Твой крестный говорит, что в нынешней ситуации у тебя нет шансов на получение приза.

Джонни Фонтена рассердился.

— О чем, черт побери, ты говоришь? Фильм еще не смонтирован, и никто его не видел. Дон понятия не имеет о производстве фильмов. Ты пролетел три тысячи миль, чтобы сказать мне это?

Он был настолько потрясен, что на глазах его показались слезы.

— Джонни, я тоже не имею понятия о процессе работы над фильмами, — озабоченным тоном сказал Хаген. — Я всего-навсего мальчик на побегушках. Мы с доном много раз говорили о тебе. Он чувствует, что ты все еще нуждаешься в его помощи, и он хочет наладить твою жизнь раз и навсегда. И я здесь, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Но ты должен начать взрослеть, Джонни. Перестань думать о себе, как о певце или актере. Начни думать, что ты сильный человек.

Джонни Фонтена засмеялся и наполнил свой стакан.

— Если не получу Оскара, силы у меня будет не больше, чем у моих дочерей. Голос мой пошел к черту. Вернись он, я мог бы сделать несколько шагов. А-а… К черту. А с чего крестный взял, что я не получу приз? О'кэй, верю, что он знает. Он никогда не ошибался.

Хаген зажег сигарету.

— Нам стало известно, что Джек Вольтц не собирается истратить на выставление твоей кандидатуры ни гроша. Он, по сути, заявил всем членам жюри, что не желает видеть тебя обладателем Оскара. Кроме того, он делает все, чтобы голоса были отданы другому парню. Он дает всевозможные взятки: должности, деньги, красоток, словом — все. Он пытается делать это, не нанося вреда фильму.

Джонни Фонтена пожал плечами. Он наполнил свой стакан виски.

— Значит, я погиб, — сказал он.

Хаген презрительно посмотрел на него.

— Пьянство не поможет твоему голосу, — сказал он.

— Хрен с ним. И с тобой тоже.

— Лицо Хагена сделалось вдруг гладким и безучастным.

— О'кэй, я буду вести дела на чисто деловой основе.

Джонни Фонтена поставил свой стакан и сел напротив Хагена.

— Я сожалею о том, что сказал, Том, — произнес он извиняющимся тоном. — Боже, как я сожалею! Я выливаю на тебя все это, потому что хочу удушить этого ублюдка Джека Вольтца и боюсь сказать плохое слово про моего крестного. Поэтому я и сержусь на тебя.

На его глаза навернулись слезы. Он швырнул стакан с виски в стену, но толстое стекло не сломалось, а подкатилось к его ногам. Джонни бросил на него гневный взгляд и рассмеялся.

— О, Иисус Христос, — сказал он.

Затем пересек комнату и уселся напротив Хагена.

— Знаешь, долгое время я мог делать все, что заблагорассудится. После развода с Джинни многое усложнилось. Я потерял голос. Мои пластинки перестали покупать. Мне не давали роли в кино. Крестный рассердился на меня, отказывался говорить со мной по телефону и принимать у себя дома, когда я приезжал в Нью-Йорк. Ты был тем парнем, который преграждал мне дорогу к нему, и я винил тебя во всех смертных грехах, но мне было хорошо известно, что без приказа дона ты не сделал бы этого. Но на него сердиться невозможно. Это то же самое, что сердиться на бога. Поэтому я проклинал тебя. Но ты всегда был прав. И чтобы доказать искренность моего раскаяния, я принимаю твой совет. Ни капли алкоголя, пока ко мне не вернется голос. О'кэй?

Раскаяние было искренним. Хаген был готов простить Джонни. В этом тридцатипятилетнем парне что-то есть, иначе дон не любил его так.

— Забудь, Джонни, — сказал он.

Хаген был смущен глубиной раскаяния Джонни и мыслью о том, что может восстановить дона против себя. Впрочем, дон сам решает, кому оказать милость, а кого наказать.

— Положение не так уж безнадежно, Джонни. Дон уверен, что сможет уничтожить все преграды, воздвигаемые перед тобой Вольтцем и что ты получишь приз Академии. Но он считает, что это не решит всех твоих проблем. Дон хочет знать, достаточно ли крепкие яйца у тебя, чтобы стать самостоятельным продюсером и делать свои фильмы от начала до конца.

— Каким образом, черт побери, он раздобудет для меня приз? — недоверчиво спросил Джонни.

— Почему ты с такой легкостью веришь в то, что Вольтц может все это организовать, а крестный отец — нет? — резким тоном спросил Хаген. — Для осуществления второй части нашей сделки я должен заручиться твоим доверием. Твой крестный намного сильнее Джека Вольтца. Он властелин, вернее, властелин властелинов всех рабочих организаций кинопромышленности, он хозяин всех членов жюри. Разумеется, и ты должен быть на высоте и стать достойным кандидатом на получение Оскара. У твоего крестного больше ума, чем у Вольтца. Он не приставляет к головам этих людей пистолет и не говорит: «Голосуйте за Джонни Фонтена, иначе останетесь без работы». Он не использует кулаки в тех местах, где бесполезно пускать их в ход или они оставляют слишком заметные следы. Он сделает так, чтобы эти люди захотели за тебя голосовать. Но они не захотят этого сделать, если крестный не проявит заинтересованности. Поверь мне, что он может заполучить для тебя Оскара. И если он этого не сделает, приза тебе не видать.

— О'кэй, — сказал Джонни. — Я тебе верю. И у меня достаточно ума и достаточно крепкие яйца, чтобы стать продюсером, но у меня нет денег. Ни один банк не согласится выдать мне кредит. Чтобы сделать фильм, нужны миллионы.

— Как только получишь приз, займись составлением планов трех первых фильмов, — сухо ответил Хаген. — Найми лучших техников, лучших кинозвезд. Запланируй от трех до пяти фильмов.

— Ты с ума сошел! Три фильма обойдутся не меньше, чем в двадцать миллионов долларов.

— Когда понадобятся деньги, свяжись со мной. Я дам тебе адрес местного банка, и ты получишь заем. Но сначала повидаешься со мной, скажешь, в какой сумме нуждаешься и познакомишь меня с планами. О'кэй?

Джонни долго молчал, потом тихо спросил:

— Ты хочешь еще что-нибудь сказать?

Хаген улыбнулся.

— Ты хочешь спросить, какие услуги потребуются от тебя в обмен на двадцать миллионов долларов? — Он несколько выждал, изучая реакцию Джонни. — Ничего такого, чего бы ты не сделал для дона и без них.

— Если это что-то серьезное, дон сам должен меня попросить об этом, — сказал Джонни. — А не ты, и не Сонни.

Хаген был приятно поражен ответом Джонни. Этот парень не такой уж дурак. Он знает, что дон его очень любит и не станет впутывать в сомнительные дела, а Сонни может это сделать.

— Ты напрасно волнуешься. Мы с Сонни получили от крестного отца строгий приказ не вмешивать тебя ни во что такое, что может повредить твоей карьере. Сам он тоже никогда этого не сделает. Просто я уверен, что если дону понадобится твоя услуга, ты сделаешь все возможное и без его просьбы. О'кэй?

Джонни улыбнулся.

— О'кэй.

— Он в тебя верит, — сказал Хаген. — И считает, что у тебя достаточно ума, и банку будет выгодно предоставить тебе заем. Не бросайся деньгами. Ты можешь быть любимым крестником дона, но двадцать миллионов долларов — куча денег. Обеспечивая тебя ими, он идет на большой риск.

— Передай ему, чтобы не волновался. Если Джек Вольтц может быть гением кино, то почему бы и мне не стать им?

— Так же думает и твой крестный. А теперь прикажи, чтобы меня отвезли в аэропорт. Я сказал тебе все, что должен был сказать. Перед тем, как ты станешь подписывать контракты, найми себе адвоката, я этим делом заниматься не буду. Но прежде, чем подпишешь контракт, я хотел бы ознакомиться с ним. О'кэй? У тебя никогда не будет неприятностей с рабочими, что в некоторой степени уменьшит расходы, так что не обращай внимания на расчеты бухгалтеров, связанные с трудовыми конфликтами.

— Ты должен будешь санкционировать и все остальное: сценарии, актеров и т. д.? — осторожно спросил Джонни.

Хаген отрицательно покачал головой.

— Нет. Может случиться, что дон чему-то воспротивится, но тогда он скажет тебе об этом сам. Хотя, трудно представить себе, что ему может что-то не понравиться. К фильмам крестный равнодушен. На основании своего опыта могу сказать, что вмешиваться он не станет.

— Хорошо, — сказал Джонни. — Я сам отвезу тебя в аэропорт. И поблагодари крестного отца от моего имени. Я позвонил бы ему сам, но он никогда не подходит к телефону. Кстати, почему?

Хаген пожал плечами.

— Он почти не говорит по телефону. Он боится, что его голос будет записан на магнитофон. Полиция способна склеить обрывки фраз и исказить сказанное. Одним словом, он боится, что власти решат однажды расправиться с ним. И он не хочет облегчить им задачу.

Они сели в машину Джонни и поехали в аэропорт. Хаген всю дорогу думал о том, что Джонни оказался намного умнее, чем он предполагал. Он уже кое-чему научился, о чем свидетельствовал и тот факт, что он сам решил отвезти его в аэропорт. Дон всегда ценил подобное отношение. А раскаяние? Оно было искренним. Он знал Джонни давно и понимал, что тот не станет извиняться из страха. Джонни всегда был смелым парнем, из-за чего и не ладил с начальством и своими женами. Он относился к тем немногим, кто не боялся дона. Фонтена и Майкл были, пожалуй, единственными настоящими мужчинами, которых знал Хаген. В ближайшие годы ему придется часто видеться с Джонни. И Тому предстоит пройти испытание, которое покажет, насколько он умен. Джонни должен будет оказать дону услугу, хотя сам дон об этом его не попросит. Хаген сомневался, поймет ли это Джонни и выполнит ли он это условие — неотъемлемую часть договора.

Джонни высадил Хагена у здания аэровокзала (Хаген настоял на том, чтобы Джонни не провожал его к самолету) и вернулся к дому Джинни. Она была удивлена. Но Джонни просто хотел побыть здесь один. Чтобы его никто не тревожил, собраться с мыслями и приступить к составлению планов. Он понимал, что Хаген говорил об исключительно важных вещах, что вся его жизнь может измениться. Когда-то он был звездой первой величины, но теперь в тридцать пять лет, от его былого величия ничего не осталось. У него не было иллюзий по этому поводу. Даже получение Оскара не поможет ему! Если голос не вернется, ничего не изменится. Он будет просто второсортным актером. Интересно, будь он на вершине славы, оттолкнула бы его та девушка, что старалась казаться вчера общительной и умной? Теперь, когда дон снабдит его деньгами, он сможет стать не менее великим, чем кто-либо другой в Голливуде. Он сможет быть королем. Джонни улыбнулся. Он сможет даже стать доном.

Неплохо бы пожить несколько недель с Джинни. Каждый день он будет гулять с девочками, пригласит, может быть, нескольких друзей. Он бросит пить и курить и начнет уделять себе больше внимания. Быть может, голос снова окрепнет. С голосом и деньгами дона он будет непобедим. Он и в самом деле приблизится, насколько это возможно в Америке, к королям и царям прошлого. И это не будет зависеть от того, сколько времени продержится его голос или интерес публики к нему, как к актеру. Это будет царство, уходящее корнями в деньги.

Джинни приказала переоборудовать для него гостиную под рабочий кабинет. Они договорились, что он не будет посягать на ее комнату и что они по-прежнему останутся друзьями. Восстановить былые отношения было уже невозможно. Хотя люди в распаде семьи обвиняли его одного, они с Джинни знали, что она виновата в этом больше.

Джонни Фонтена стал знаменитым певцом и звездой киномюзиклов, но ему никогда не приходило в голову бросить жену и детей. Он был итальянцем старой закваски. Разумеется, он изменял. Учитывая специфику его работы и искушения, которым он беспрестанно подвергался, не изменять было невозможно. К тому же, несмотря на то, что он был скромным парнем, в нем сидело какое-то железное упрямство, свойственное, впрочем, многим итальянцам. Он любил выходить с девственницами и обнаруживать, что их полные и тяжелые груди удивительно контрастируют с невинными личиками. Он любил открывать стыдливость в девушках, старавшихся казаться сексуальными и делающими вид, что переспали с сотнями парней, а потом бороться с ними часами, чтобы «проделать работу» и убедиться, что они — девственницы.

Все эти сопляки из Голливуда смеялись над его пристрастием к девственницам. Они объясняли это его старомодностью, говорили, что он импотент и что ему приходится тратить много времени, а потом оказывается, что она немногого стоит в постели. Но Джонни знал, что все зависит от того, как ты обращаешься с девственницей. Надо правильно подойти к ней, и иногда не может быть ничего лучшего девушки, которая впервые испробовала хобот и которой это понравилось. О, какое это удовольствие — заставить ее сдаться! Какое наслаждение — почувствовать обхватывающие тебя ноги! А когда он спал с негритянкой из Детройта, — хорошей девушкой, дочерью джазового певца — она казалась ему редчайшим даром небес. Губы ее имели вкус теплого меда, перемешанного с перцем, темно-коричневая кожа была горячей и гладкой. Она была самой сладкой женщиной когда-либо созданной богом, и она была девственницей.

Парни обычно рассуждают о всевозможных способах минета, но он от него удовольствия не получал. Он не мог любить девушку после того, как она пыталась это сделать. Со второй женой они, в конце концов, разошлись только из-за ее привязанности к этому способу любви. Она распустила слух, что он импотент, и тогда стали поговаривать, что Джонни Фонтена беспомощен в любви, как годовалый ребенок. Может быть, именно поэтому оттолкнула его вчера эта девушка. А, к черту, в постели она наверняка бы не порадовала его: с первого взгляда можно определить, годится ли девушка для такой работы или нет. Особенно хороши те, что любят это дело и долго им не занимались. Особенно люто Джонни ненавидел тех, кто начал отдаваться мужчинам лет в двенадцать, а к двадцати годам были уже окончательно выжаты. Некоторые их этих девушек были исключительно красивы и могли кого угодно ввести в заблуждение.

Джинни принесла ему в спальню поднос с кофе и домашними булочками и поставила его на длинный стол. Он рассказал, что Хаген собирается раздобыть деньги для постановки фильма, и она разволновалась. Он снова станет знаменитостью. Она и понятия не имела, как силен дон и поэтому не поняла, для чего Хаген прилетал из Нью-Йорка. Джонни объяснил, что Хаген поможет ему и во всем, что касается юридической стороны дела. Покончив с кофе, он сказал, что ночью собирается работать: звонить по телефону и составлять необходимые планы на будущее.

— Половина доходов будет записана на имя девочек, — сказал он Джинни. Она благодарно улыбнулась, поцеловала его, пожелала доброй ночи и вышла из комнаты.

На письменном столе стоял стакан с его самыми любимыми сигаретами, на которых золотом были выведены его инициалы, и шкатулка с длинными, точно карандаши, сигарами. Джонни откинулся на спинку стула и придвинул к себе телефон. Сначала он позвонил автору книги, на основе которой был поставлен фильм. Писатель был его ровесником, известности достиг тяжелым трудом и в литературных кругах пользовался уважением, но в Голливуде, как и большинство писателей, считался дерьмом. Джонни сам был свидетелем унизительной сцены в Браун Дерби, когда к писателю прицепилась кинозвезда с огромным бюстом. Он собирался провести вечер в городе, а потом переспать с ней. Но еще в ресторане актриса оставила его одного, как только похожий на крысу кинокомик поманил ее пальцем. Благодаря тому случаю, у писателя сложилось правильное представление о том, кто-есть-кто в голливудском курятнике. Не важно, что твоя книга принесла тебе мировую известность и славу. Кинозвезда всегда предпочтет уродливого, вызывающе отвратительного актера.

Джонни поблагодарил писателя за созданный специально для него образ героя романа. Как бы между прочим спросил, что со следующей книгой и о чем она. Пока писатель пересказывал одну из наиболее интересных глав, он закурил сигару, а потом воскликнул:

— Боже, как мне хотелось бы прочитать эту книгу! Не мог бы ты прислать мне один экземпляр? Быть может, я помогу тебе получить выгодный контракт. Более выгодный, чем с Вольтцем.

Восторженный голос писателя подтвердил предположение Джонни: Вольтц нещадно эксплуатировал его и заплатил в конце концов гроши. Джонни сказал, что собирается посетить Нью-Йорк сразу после праздников и спросил, не захочет ли он присоединиться к нему и нескольким его друзьям, чтобы вместе пообедать в ресторане.

— Кроме того, я познакомлю тебя с несколькими красотками, — как бы в шутку бросил Джонни. Писатель засмеялся и ответил согласием.

Потом Джонни позвонил режиссеру и оператору фильма и поблагодарил их за сотрудничество. Под секретом рассказал им, что Вольтц настроен против него и потому он, Джонни, вдвойне ценит их корректное к нему отношение и помощь. Если они в чем-то будут нуждаться, а он в состоянии будет помочь, они просто обязаны позвонить ему.

Затем состоялся наиболее трудный разговор с Джеком Вольтцем. Джонни поблагодарил его за предоставленную ему возможность сняться в фильме и сказал, что будет рад продолжить сотрудничество со столь великолепным продюсером. Обычно Джонни был очень искренен и говорил правду в глаза, но на этот раз ему необходимо было сбить Вольтца с толку. Через несколько дней Вольтц все поймет и изумится его коварству. Как раз этого он и добивался.

Положив трубку, Джонни затянулся сигарой. На соседнем столике стояла бутылка виски, но он обещал себе и Хагену больше не пить. Ему нельзя даже курить. Какая глупость! Отказ от курения и алкоголя не вернет ему голос. Но какой-то шанс все же имеется, и сейчас, когда появилась возможность бороться и победить, он должен использовать все шансы.

Теперь, когда в доме было тихо, бывшая жена и дочери спали, ему вспомнилось то страшное время, когда он их бросил. Бросил из-за этой шлюхи, второй жены. Но и теперь он улыбнулся при мысли о ней — таким прелестным во всех отношениях существом она была, и, кроме того, единственным, что спасло ему жизнь, был день, когда он решил, что не может позволить себе ненавидеть детей, первую жену, любовниц, вторую жену и снова любовниц, вплоть до Шарон, которая оттолкнула его и может теперь похвастать тем, что отказалась спать с великим Джонни Фонтена.

Он пел с оркестром, потом стал звездой радио и театра и, в конце концов, превратился в звезду экрана. Все это время он жил, как хотел, спал с женщинами, которых желал, но никогда не позволял никому и ничему вмешиваться в свою личную жизнь. Потом он влюбился в ту, что стала его второй женой, в Маргот Аштон. Он буквально сходил по ней с ума. Карьера покатилась к черту. Голос пошел к черту, семья распалась. И пришел день, когда он остался у разбитого корыта.

Он был всегда порядочным и щедрым человеком. После развода он дал первой жене все, что мог. Он поклялся, что его дочери получат часть доходов от каждого из его занятий: от каждой пластинки, каждого фильма, каждого выступления в клубе. Богатый и знаменитый, он ни в чем своей первой жене не отказывал. Он помогал всем ее братьям и сестрам, отцу и матери, бывшим соученицам и членам их семей. Он никогда не чуждался друзей. Он даже пел на свадьбах двух сестер жены, а петь на свадьбах для него было самым ненавистным занятием. Он никогда и ни в чем ей не отказывал. Только посягательств на свою личную свободу он не смог стерпеть.

Опустившись на самое дно, когда ему не давали ролей в фильмах, когда он не способен был петь, когда вторая жена изменяла ему, он провел несколько дней с Джинни и дочерьми. Он пришел к ней в день, когда прослушал одну из последних своих записей и она показалась ему настолько плохой, что он обвинил звукооператора во вредительстве. В конце концов, он понял, что дело в его голосе. Он сломал пластинку — матрицу и отказался петь. Он так устыдился, что после этого больше не пел (не считая состязания с Нино на свадьбе Конни Корлеоне).

Никогда не забыть ему выражения лица Джинни, когда ей стало известно об обрушившихся на него бедах. Оно лишь промелькнуло на ее лице и тут же исчезло, но этого было достаточно, чтобы он запомнил его на всю жизнь. Это было выражение дикой радости и удовлетворенности. Он мог бы теперь поверить, что все двенадцать лет она презирала и ненавидела его. Ей удалось взять себя в руки, и она даже предложила ему свою помощь. Он притворился, будто готов ее принять. В ближайшие три дня он навестил трех самых любимых девушек, девушек, с которыми продолжал дружить, которым помогал, как только мог, и подарки которым стоили многие тысячи долларов. И на их лицах он обнаружил выражение той же удовлетворенности.

Он знал, что обязан принять решение. Он мог, подобно многим другим обитателям Голливуда — продюсерам, писателям, режиссерам и актерам — наброситься с полной ненависти страстью на хорошеньких женщин. Он мог использовать свои силы и денежные возможности, чтобы не допустить измены, но в то же время сознавать, что, в конце концов, женщины изменяют, что они твои враги и что их надо остерегаться. Он мог отказаться от ненависти к ним и продолжать им верить.

Он знал, что не сможет себе позволить не любить их, что в нем самом что-то погибнет, если он перестанет любить женщин — какими бы непостоянными и коварными они ни были. Не имело значения, что женщины, которых он любил, больше всего на свете тайно радовались его краху и унижению. Не имело значения, что они оказались неверны ему. У него не было выбора. Приходилось принимать их такими, какие они есть. Поэтому он продолжал за ними ухаживать, дарил им подарки и скрывал боль, которую они ему причиняли. Он простил их, сознавая, что только благодаря им свободен. Но теперь он полностью освободился от чувства вины за свою неверность. Он не чувствовал вины по отношению к Джинни и хотел лишь одного: оставаться единственным отцом своих детей. Вместе с тем он не собирался на ней вторично жениться и дал ей это ясно понять. Это единственное, что спасло его при падении с небес. На нем выросла толстая кожа, невосприимчивая к боли, которую он причинял женщинам.

Он очень устал и готов был отправиться спать, но одно не давало ему покоя: его состязание с Нино Валенти. И вдруг он понял, что доставил бы дону Корлеоне наибольшее удовольствие. Он снял телефонную трубку и попросил телефонистку связать его с Нью-Йорком. Узнав у Сонни Корлеоне номер телефона Нино Валенти, позвонил ему. Нино ответил обычным пьяным голосом.

— Эй, Нино, почему бы тебе не приехать сюда и не поработать у меня? — закричал в трубку Джонни Фонтена. — Мне нужен парень, на которого я могу положиться.

Нино воспринял это как шутку.

— Не знаю, Джонни, у меня хорошая работа на грузовике, в пути трахаю домашних хозяек, и зарабатываю по 150 целковых в неделю. Что можешь предложить мне ты?

— У меня ты можешь начать с 500 целковых и запросто встречаться с кинозвездами. А может быть, будешь петь у меня на вечеринках.

— Дай подумать. Позволь мне посоветоваться с моим бухгалтером и помощником.

— Кроме шуток, Нино, ты мне нужен здесь. Я хочу, чтобы ты завтра же прилетел и подписал контракт на 500 долларов в неделю сроком на год. Потом, если стибришь одну из моих кинозвезд, я тебя уволю, получишь, по крайней мере, годовую зарплату. О'кэй?

Последовала длинная пауза. Голос Нино протрезвел.

— Эй, Джонни, ты не шутишь?

— Я говорю серьезно. Отправляйся в контору моего агента в Нью-Йорке. Он даст тебе билет на самолет и немного наличных. Утром я ему позвоню. Поэтому сходи туда после обеда. Потом я договорюсь, чтобы тебя встретили в аэропорту и привели ко мне.

Снова последовала длинная пауза, а потом раздался голос Нино, немного удрученный и неуверенный.

— О'кэй, Джонни.

Джонни положил трубку и начал раздеваться. Он чувствовал себя превосходно, как никогда с тех пор, как сломал пластинку — матрицу.

Джонни Фонтена сидел в огромном зале и подсчитывал расходы на листке желтого блокнота. Один за другим приходили музыканты, всех их он знал по тем временам, когда выступал с оркестрами. Дирижер, один из ведущих специалистов по поп-музыке и один из немногих, кто хорошо относился к Джонни в самое тяжелое для него время, выдавал музыкантам ноты и делал последние указания. Дирижера звали Эдди Нилс. Он был очень загружен работой, и за эту запись взялся в виде одолжения для Джонни.

Нино Валенти сидел за пианино и нервно барабанил по клавишам. Время от времени от отпивал виски из огромного стакана. Джонни не обращал на это внимания. Он знал, что в пьяном виде Нино поет не хуже, чем в трезвом и, кроме того, сегодняшняя работа не требует от Нино особой музыкальности.

Эдди Нилс сделал специальную обработку нескольких старинных сицилийских песен и дуэта-поединка, который Джонни и Нино вели на свадьбе Конни. Он решил выпустить эту пластинку только потому, что дон любил подобные песни и это было бы для него неплохим подарком к Рождеству. Было у него и предчувствие, что пластинка будет распродана в большом количестве (не миллион, разумеется). Кроме того, он считал, что помощь Нино — это именно то, чего желает дон. Ведь Нино, в конце концов, тоже крестник дона.

Джонни положил блокнот на складной стул и подошел к пианино.

— Эй, друг, — сказал он Нино.

Нино поднял взгляд и попробовал улыбнуться. Джонни наклонился к нему и потрепал его по плечу.

— Расслабься, мальчик. Сделаешь хорошую работу, устрою тебе встречу с самым хорошим и самым знаменитым куском зада Голливуда.

Нино залпом осушил стакан виски.

— С кем, с Ласси?

— Нет, с Диной Дан, — засмеялся Джонни. — За качество товара ручаюсь.

На Нино это произвело впечатление, но он не мог сдержаться и спросил:

— А Ласси ты мне не можешь устроить?

Оркестр заиграл вступительную мелодию. Джонни Фонтена слушал очень внимательно. Сначала Эдди Нилс проиграет все песни с оркестром, а затем будет произведена первая запись. Слушая, Джонни набросал несколько заметок в блокноте. Он знал, что голос его долго не протянет, но сегодня основную работу проделает Нино, а сам он будет подпевать. Кроме, разумеется, дуэта-поединка, где петь придется в полную силу.

Он заставил Нино подняться и оба они подошли к своим микрофонам. Нино два раза подряд запаздывал со вступлением. Он растерялся и покраснел.

— Эй, ты хочешь работать сверхурочно? — подстегнул его Джонни.

— Мне не хватает моей мандолины, — ответил Нино.

Джонни задумался.

— Держи в руках стакан с виски, — посоветовал он.

Кажется, это помогло. Нино время от времени делал глоток — другой, но пел хорошо. Джонни пел легко, без усилий. И хотя такое пение не могло удовлетворить его, он был сам поражен техникой собственного исполнения. Да, десять лет пения его кое-чему научили.

Во время записи дуэта-поединка, завершавшего пластинку, Джонни позволил своему голосу прорваться, и к концу он почувствовал боль в голосовых связках. Неслыханное дело: суровые и многоопытные музыканты были просто зачарованы последней песней. По окончании записи они вместо аплодисментов с силой задули в свои инструменты и ударили по струнам. Ударник разразился великолепным экспромтом.

Вместе с совещаниями и перерывами запись длилась четыре часа. Эдди нилс подошел к Джонни и тихо сказал:

— Ты был неплох, мальчик. Хочешь, сделаем пластинку. Есть у меня песня, которая тебе подойдет.

Джонни отрицательно покачал головой.

— Оставь, Эдди, не разыгрывай меня. Кроме того, через несколько часов я начну хрипеть и не смогу даже разговаривать. Как ты думаешь, придется много переделывать в сегодняшней записи?

— Нино придется завтра явиться в студию, — сказал Эдди после некоторого раздумья. — Он сделал несколько ошибок. Но он много лучше, чем я предполагал. Что касается твоего материала, то я поговорю с техниками и попрошу их все подправить. О'кэй?

— О'кэй, — ответил Джонни. — Когда можно будет прослушать готовую пластинку?

— Завтра ночью. У тебя дома?

— Да. Спасибо.

Джонни взял Нино под руку, и они вышли из студии.

Близился вечер. Нино был еще полупьян. Джонни посоветовал ему принять душ, а потом вздремнуть. На одиннадцать вечера была назначена большая вечеринка.

Когда Нино проснулся, Джонни принялся его наставлять:

— Это вечеринка клуба кинозвезд «одинокое сердце». Красоток, которые будут на вечеринке, ты видел на экране и миллионы парней отдали бы правую руку, чтобы трахнуть одну из них. Они же придут на вечеринку с одной целью: найти парня, который мог бы их уложить. И знаешь почему? Они соскучились по этому, они просто немного стары. И, как все женщины, они хотят, чтобы это делалось с талантом.

— Что с твоим голосом? — спросил Нино.

Джонни ответил почти шепотом:

— Это случается каждый раз, когда я пою. Теперь не смогу петь в течение месяца. Но сам хрип исчезнет через несколько дней.

— Не слишком приятно, а? — задумчиво спросил Нино.

Джонни пожал плечами:

— Слушай, Нино, не слишком напивайся этой ночью. Ты должен показать этим красоткам, что у моего друга итальянца не слабый член. Ты должен добиться успеха. Помни, эти дамочки могут устроить тебе работу в кино. Старайся не терять обаяния после того, как трахнешь красотку.

Нино опрокинул очередную рюмку виски.

— Я всегда обаятелен, — сказал он. Потом спросил, улыбаясь. — Кроме шуток, ты и в самом деле можешь приблизить меня к Дине Дан?

— Не так уж стремись к этому, — сказал Джонни. — Это будет не совсем то, что ты думаешь.

Члены клуба «одинокое сердце» (названного так молодыми мужчинами, присутствие которых было обязательным) собирались каждую субботу в доме Роя Мак-Элроя, уполномоченного по делам прессы международной кинокомпании Вольтца. Несмотря на то, что вечеринки проводились в доме Мак-Элроя, инициатором их был сам Джек Вольтц. Несколько лучших и самых доходных его кинозвезд в последнее время быстро старели. Без особых световых трюков и усилий гримеров они выглядели бы даже старше своего возраста. У них было немало проблем. Они потеряли чувственность, сделавшую их актрисами, потеряли способность «влюбляться». Они уже не могли играть женщин, которых страстно желают и из-за которых соперничают мужчины. Деньги, известность и былая красота сделали их властными. Вольтц устраивал вечеринки для того, чтобы им легче было находить себе новых любовников, которые, в свою очередь, проявив определенные способности, могли стать постоянными партнерами стареющих актрис и пробить себе путь на самую «вершину» общества. Так как дело нередко доходило до драк и оргий, приводящих к неприятностям с полицией. Вольтц решил проводить вечеринки в доме уполномоченного по делам прессы, который будет следить за тишиной и давать, в случае необходимости, взятки журналистам и офицерам полиции.

Для актеров, обладающих силой и притягательностью, но не достигших еще славы и известности, присутствие на этих субботних вечеринках было не слишком приятной обязанностью. Проводились вечеринки под предлогом, что на них будет демонстрироваться новый фильм, еще не вышедший на экраны.

Молодым актрисам присутствовать на вечеринках не рекомендовалось.

Демонстрация фильма начиналась ровно в полночь, и к одиннадцати часам Джонни и Нино были уже здесь. Рой Мак-Элрой казался человеком любезным и хорошо воспитанным. Он приветствовал Джонни Фонтена радостным воплем.

— Что ты, черт побери, здесь делаешь? — спросил он с искренним изумлением.

Джонни пожал ему руку.

— Показываю моему родственнику из деревни достопримечательности Голливуда. Знакомься, это Нино.

Мак- Элрой пожал Нино руку и посмотрел на него оценивающим взглядом.

— Они съедят его живьем, — сказал он Джонни.

Он отвел их на веранду, которая представляла собой несколько комнат со стеклянными стенами и дверьми, выходящими в сад и к бассейну. В саду находилось уже около ста человек, и все они бродили со стаканами в руках. Мастерски подобранное освещение веранды красило и молодило присутствующих здесь женщин. О, лет десять-пятнадцать назад Нино всех их видел на экране! Было непривычно видеть их живыми. Ничто не могло скрыть усталости их душ и тел. Их движения и осанка были великолепны, но они напоминали восковые фигуры. Нино выпил две рюмки и приблизился к столу, на котором рядами стояли бутылки. Джонни подошел вместе с ним. Так они стояли и пили, пока сзади не послышался очаровательный голос Дины Дан.

Мозг Нино (как, собственно, и миллионов других мужчин) надежно хранил в себе этот голос. Дина Дан завоевала два приза Академии и снималась с самым известным в Голливуде коллективом. Но слов, которые она теперь произнесла, Нино в кинозале никогда не слышал.

— Джонни, подонок ты этакий, мне пришлось обратиться к психиатру из-за той ночи, которую я провела с тобой. Почему ты не пришел ко мне во второй раз?

Джонни поцеловал ее в щеку.

— После тебя я целый месяц еле двигался, — сказал он. — Познакомься, это мой родственник, Нино. Сильный и хороший парень. Быть может, он окажется крепче меня.

Дина Дан окинула Нино холодным оценивающим взглядом.

— А он любит ранние сеансы?

— Не думаю, что у него была возможность ходить на них, — засмеялся он. — А почему тебе не взять его с собой?

Оставшись наедине с Диной Дан, Нино осушил большой стакан виски. Он старался сохранять хладнокровие, но это оказалось делом непростым. У Дины Дан было классическое англосаксонское лицо с прямым греческим носом. Он так хорошо ее знал! Он помнит, как она лежала и плакала о погибшем муже — летчике, оставившем ее с маленькими детьми. Он видел ее рассерженной, оскорбленной, униженной, но полной собственного достоинства. Она снилась ему, он видел и слышал ее множество раз, но к тому, что она сказала, когда они остались наедине, он не был готов.

— В этом городе Джонни один из немногих мужчин с яйцами, — сказала она. — Остальные — больные идиоты, которым сунь под мошонку грузовик с муравьями, они не управятся с красоткой.

Она взяла Нино под руку, повела его в угол комнаты и попросила его рассказать о себе. Он ее понял. Она играла роль богатой женщины, оказывающей милость конюху или шоферу. В фильмах она либо отбивала у партнера охоту (если ее напарником по фильму был Спенсер Трейси), либо отказывалась от всего ради дикой страсти (если партнером был Кларк Гэйбл). Но для Нино это не имело значения. Он рассказал ей, как он и Джонни росли вместе в Нью-Йорке, как они пели в маленьких клубах. Дина Дан оказалась удивительно внимательной слушательницей. Один раз она как бы между прочим спросила:

— А ты не знаешь, как Джонни удалось убедить Вольтца дать ему роль?

Нино оцепенел и отрицательно покачал головой. Больше она не расспрашивала.

Наступил час демонстрации нового фильма Вольтца. Дина Дан провела Нино, держа его руку в своей горячей ладони, в комнату без окон, где вместо стульев были беспорядочно расставлены диванчики на двоих.

Возле каждого диванчика Нино увидел столик, на котором стояли тарелка со льдом, стаканы, бутылки со всевозможными напитками и специальный поднос с сигаретами. Он подал Дине Дан сигарету, зажег ее, а потом приготовил коктейль. Теперь они друг с другом не разговаривали. Через несколько минут погасили свет.

Он сидел в ожидании чего-то мерзкого и отвратительного. О разврате в Голливуде ходили легенды. Но он никак не был готов к тому, что Дина Дан, не произнося ни слова, с азартом хищницы набросится на его член. Он продолжал потягивать коктейль и смотреть фильм, но язык его ничего не чувствовал, а глаза ничего не видели. Женщина его юношеской мечты валялась у него в ногах.

Вместе с тем его мужское достоинство было оскорблено. Поэтому, когда знаменитая Дина Дан полностью удовлетворилась и поправила на себе одежду, он налил ей стакан коктейля, поднес сигарету и невообразимо спокойным голосом произнес:

— А фильм, кажется, приличный.

Нино почувствовал, что она помрачнела. Неужели ждала от него комплимента? Нино потянулся к ближайшей бутылке и налил себе полный стакан. А, к черту! Она отнеслась к нему, как к шлюхе мужского пола. Он почему-то почувствовал холодное возмущение против всех этих женщин.

Она грубо прошептала:

— Не будь святошей, ты получил удовольствие. Ты был большим, как дом.

Нино отхлебнул из стакана и сказал, как бы между прочим, самым естественным голосом:

— Он всегда такой. Ты должна его видеть, когда я возбужден.

Она тихонько засмеялась и молчала до конца фильма. Наконец, фильм кончился и включили свет. Нино огляделся вокруг. Он понял, что здесь только что состоялась тихая оргия. У некоторых дамочек лица отяжелели, а глаза еще горели жадным огнем. Все повскакивали и вышли из «демонстрационного зала». Дина Дан подошла к старику, в котором Нино узнал известного актера. Теперь, видя его так близко, Нино понял, что этот парень — педераст. К Нино подошел Джонни.

— Эй, старина, делаем жизнь? — спросил он.

Нино осклабился.

— Не знаю. Это странно. Когда вернусь домой, смогу сказать, что Дина Дан меня изнасиловала.

Джонни засмеялся.

— Она способна и на большее, если пригласит тебя к себе. Еще не пригласила?

Нино покачал головой.

— Я был слишком увлечен фильмом, — сказал он.

— Будь серьезнее, мальчик, — сказал Джонни. — Эта дамочка может принести много пользы. Ты ведь обычно трахал все, что попадалось под руку. Мне сняться кошмары, когда я вспоминаю уродин, которых ты трахал.

Нино пьяно качнулся, поднял стакан и сказал неожиданно громко:

— Да, они были уродливы, но они были женщинами.

Дина Дан повернулась к ним. Нино поднял стакан еще выше, приветствуя ее.

Джонни Фонтена вздохнул.

— О'кэй, ты всегда останешься итальянским крестьянином.

— А я и не собираюсь меняться, — ответил Нино с очаровательной пьяной улыбкой на лице.

Джонни отлично его понял. Нино был не так уж пьян. Он притворялся, давая себе возможность высказать своему голливудскому патрону такое, чего он не мог бы сказать в трезвом виде. Джонни обнял Нино:

— Хитроумный бездельник, знаешь, что у тебя железный договор на год и теперь можешь говорить и делать, что хочешь, а я даже не могу тебя уволить.

— Ты не можешь меня уволить? — спросил Нино хитрым пьяным голосом.

— Нет, — ответил Джонни.

— Тогда хрен с тобой, — сказал Нино.

Джонни на мгновение изумился и рассердился. Он видел беззаботную улыб