Как спасали Амму

В полицейском участке инспектор Томас Мэтью послал за двумя стаканчиками кока-колы. С соломинками. Нижний чин услужливо принес их на пластмассовом подносе и дал двоим перепачканным детям, которые сидели у стола напротив инспектора, лишь ненамного возвышаясь головами над настольной мешаниной бумаг и папок.

Итак, второй раз за две недели Эста хлебнул Страха. Холодного. Шипучего. Нет, хуже идут дела с кока-колой.

Ему шибануло в нос. Он рыгнул. Рахель хихикнула. Она стала дуть в соломинку, пока газировка не потекла ей на платье. И на пол. Эста принялся читать вслух плакат на стене.

– атомяр П, – сказал он. – тып О, ьтсоньляо Л.

– ткеллетн И, ьтсоннелмертсуеле Ц, – подхватила Рахель.

– анитс И.

– ьтсонс Я.

Инспектор Томас Мэтью – надо отдать ему должное – и бровью не повел. Он уже успел почувствовать нарастающую в детях неадекватность. Обратил, к примеру, внимание на расширенные зрачки. Все это было ему знакомо… Аварийные клапаны человеческой психики. Ее уловки в борьбе с травмой. Делая на это скидку, он задавал вопросы по-умному. Как бы невзначай. Вворачивая их между «Когда у тебя день рождения, мон?» и «Какой твой любимый цвет, моль?»

Мало-помалу – кусочками, вне последовательности – картина начала проясняться. Подчиненные сообщили ему про кастрюли и сковородки. Про сенник. Про дорогие сердцу игрушки. Все это обрело наконец смысл. Инспектор Томас Мэтью не видел в том, что он узнал, ровно ничего забавного. Он послал джип за Крошкой-кочаммой. Позаботился о том, чтобы в момент ее появления детей в комнате не было. Когда она вошла, он не удостоил ее приветствия.

– Сядьте-ка, – сказал он. Крошка-кочамма сразу почувствовала худое.

– Нашлись они, да? Все хорошо?

– Ничего хорошего, – осадил ее инспектор.

По его глазам и по голосу Крошка-кочамма поняла, что теперь имеет дело с другим человеком. Уже отнюдь не с тем предупредительным полицейским чином. Она опустилась на стул. Инспектор Томас Мэтью не стал рассусоливать.

Коттаямская полиция действовала, основываясь на ее заявлении. Параван пойман. К сожалению, при задержании он был серьезно ранен и, по всей вероятности, дальше ночи не протянет. Однако дети заявляют, что ушли из дома по собственной воле. Их лодка перевернулась, и девочка-англичанка утонула вследствие несчастного случая. Таким образом, полиция получает в подарок Смерть Задержанного, который с формальной точки зрения невиновен. Да, он параван. Да, он вел себя плохо. Но времена теперь смутные, и формально, если держаться закона, он невиновен. На чем прикажете дело строить?

– Покушение на изнасилование? – робко предложила Крошка-кочамма.

– Где тогда заявление потерпевшей? Не вижу что-то. Написала она его? Оно у вас с собой? – Тон инспектора был враждебным. Почти угрожающим.

Крошка-кочамма словно разом усохла. Щеки и подглазья дрябло обвисли. Слюна во рту сделалась кислой от страха, дрожжами забродившего во всем теле. Инспектор подвинул к ней стакан воды.

– Дело обстоит проще некуда. Либо потерпевшая пишет жалобу. Либо дети в при сутствии свидетеля от полиции подтверждают, что параван увел их силой. Либо… – Он выждал, пока Крошка-кочамма посмотрит ему в глаза. – Либо мне придется привлечь вас за подачу заведомо ложного заявления. Подсудное дело.

От пота голубая блузка Крошки-кочаммы пошла темно-синими пятнами. Инспектор Томас Мэтью не торопил ее. Он знал, что при нынешней политической обстановке у него могут быть серьезные неприятности. Он понимал, что товарищ К. Н. М. Пиллей такой возможности не упустит. Он корил себя за импульсивность действий. Взявши полотенце, он засунул руку с ним под рубашку и вытер грудь и подмышки. В кабинете было тихо. Звуки полицейского участка – топот башмаков, изредка чей-то крик боли во время допроса – казались нездешними, словно доносились издали.

– Дети сделают как им будет велено, – заверила его Крошка-кочамма. – Можно мне поговорить с ними наедине?

– Как вам будет угодно. – Инспектор встал, чтобы выйти из кабинета.

– Дайте мне, пожалуйста, пять минут, прежде чем их впустят.

Инспектор Томас Мэтью кивнул в знак согласия и вышел.

Крошка-кочамма утерла блестящее от пота лицо. Потом запрокинула голову, чтобы промокнуть концом сари складки между валиками шейного жира. Поцеловала свое распятие.

Радуйся, Мария, Благодатная…

Слова молитвы убегали от нее.

Дверь отворилась. Впустили Эсту и Рахель. Покрытых запекшейся грязью. Облитых кока-колой.

Вид Крошки-кочаммы разом их отрезвил. Ночная бабочка с необычно густыми спинными волосками повела крылышками над сердцами обоих. Почему она? А где Амму? Все еще заперта?

Крошка-кочамма окинула их суровым взором. Потом долго держала паузу. Когда она наконец заговорила, ее голос был хриплым и чужим.

– Чья это лодка была? Где вы ее взяли?

– Наша. Мы ее нашли. Велютта ее нам починил, – пролепетала Рахель.

– Давно вы нашли ее?

– В тот день, когда приехала Софи-моль.

– И вы крали вещи из дома и возили в ней через реку?

– Мы играли так…

– Играли? Вот как вы это называете.

Крошка-кочамма долго смотрела на них, прежде чем вновь заговорить.

– Тельце вашей бедной двоюродной сестрички лежит у нас в гостиной. Рыбы выели ей глаза. Ее мать плачет-убивается. И вы это называете – играли?

Внезапный ветерок взметнул на окне занавеску с цветочками. За окном Рахель увидела стоящие джипы. Идущих людей. Один пытался завести мотоцикл. Всякий раз, когда он вспрыгивал на ножной стартер, его шлем съезжал набок.

А в кабинете инспектора Бабочка Паппачи трудилась без устали.

– Ужасно лишить кого-то жизни, – сказала Крошка-кочамма. – Это самое страшное, что может сделать человек. Даже Господь этого не прощает. Это вам известно?

Две головы кивнули два раза.

– Тем не менее вы, – она уставила на них скорбный взгляд, – это сделали. – Она посмотрела в глаза одному и другой. – Вы убийцы. – Она подождала, пока это в них ляжет.

– Это не был несчастный случай, и вы знаете, что я это знаю. Ведь вы ей завидовали. И если будет суд, если судья спросит меня, я должна буду ему все рассказать. Я же не могу ему лгать. – Она похлопала рукой по соседнему стулу. – Идите-ка, сядьте.

Четыре послушные ягодицы примостились на стуле.

– Я должна буду ему сказать, что вам Строго-Настрого запрещалось одним ходить к реке. Что вы заставили ее пойти с вами, хотя знали, что она не умеет плавать. Что посреди реки вы ее вытолкнули из лодки. Это ведь не был несчастный случай, не был.

Четыре блюдца смотрели на нее. Завороженные ее рассказом. И что же было дальше?

– Теперь вас за это отправят в тюрьму, – сказала Крошка-кочамма добрым голосом. – А маму вашу по вашей милости отправят в другую тюрьму. Довольны?

Испуганные глаза и фонтанчик смотрели на нее.

– Троих рассадят по трем разным тюрьмам. Знаете, какие тюрьмы у нас в Индии?

Две головы крутанулись два раза.

И Крошка-кочамма прочла им лекцию. Из своего воображения она извлекла красочные картины тюремной жизни. Хрусткая от тараканов еда. Чичи, громоздящееся в уборных мягкими коричневыми Гималаями. Клопы. Побои. Она особо подчеркнула длительность срока, который по их милости получит Амму. Выйдет она из тюрьмы старой, больной женщиной с волосами, полными вшей, – если, конечно, выйдет вообще, если не сгинет в заключении. Последовательно, голосом, полным доброты и участия, она обрисовала им их собственное мрачное будущее. Растоптав всякую надежду до последнего лучика, разрушив их жизни до основания, она, как волшебница-крестная, преподнесла им избавление. Господь никогда не простит их за то, что они натворили, но здесь, на земле, есть способ исправить хотя бы часть вреда. Спасти их маму от грозящих ей страданий и унижения. Если, конечно, они в состоянии вести себя как разумные дети.

– К счастью, – сказала Крошка-кочамма, – к счастью для вас, полиция допустила ошибку. Счастливую ошибку. – Она помолчала. – Вы понимаете, о чем я говорю, правда ведь?

В стеклянном пресс-папье на столе у полицейского были замурованы люди. Эста их видел. Вальсирующий мужчина и вальсирующая женщина. На ней было белое платье с гладкими ногами под ним.

– Понимаете или нет?

В пресс-папье звучал стеклянный вальс. Маммачи играла этот вальс на скрипке.

Та-та-та-та-там.

Татам-татам.

– Что сделано, – втолковывал им голос Крошки-кочаммы, – того не воротишь. Инспектор говорит, что он все равно умрет. Поэтому ему уже не важно, что подумает полиция. А нам важно вот что: хотите вы отправиться в тюрьму и отправить туда Амму? Или не хотите? Решайте.

Внутри пресс-папье виднелись пузырьки, создававшие впечатление, будто мужчина и женщина вальсируют под водой. Они выглядели счастливыми. Может быть, они собирались пожениться. Она была в белом платье. Он – в черном костюме и галстуке-бабочке. Они нежно смотрели друг другу в глаза.

– Если вы хотите спасти ее, вам всего-навсего надо будет пойти, куда скажет дядя с большими мисас. [56]Он задаст вам вопрос. Один вопрос. Вам всего-навсего надо будет ответить: «Да». И мы поедем домой. Вот как все просто. Я думаю, это недорогая плата.

Крошка-кочамма следила за взглядом Эсты. Ей хотелось схватить пресс-папье и вышвырнуть в окно, но этого она сделать не могла. Сердце у нее колотилось.

– Ну? – сказала она, улыбаясь широко и нетвердо, голосом, в котором уже ясно сквозило напряжение. – Что мне ответить дяде инспектору? Как мы решим? Спасем Амму или отправим ее в тюрьму?

Словно она предлагала им выбор между двумя развлечениями. Рыбачить или свиней окатывать? Свиней окатывать или рыбачить?

Близнецы подняли на нее глаза. Не вместе (но почти) два испуганных голоска прошептали:

– Спасем Амму.

Год за годом они будут прокручивать в уме эту сцену. В отрочестве. В юности. И позже. Вовлекли ли их в то, что они сделали, обманом? Принудили ли хитростью назвать невиновного виновным?

Отчасти – да. И все же дело обстояло не так просто. Оба они понимали, что им предоставлен выбор. И с какой же быстротой они его сделали! Секунду, не больше, медлили они, прежде чем подняли глаза и сказали (не вместе, но почти): «Спасем Амму». Спасем себя. Спасем свою мать.

Крошка-кочамма просияла. Облегчение подействовало на нее как слабительное. Ей понадобилось в уборную. Срочно. Она открыла дверь и попросила позвать инспектора.

– Они славные детки, – сказала она ему, когда он пришел. – Они пойдут и скажут.

– Обоим не нужно. Хватит одного, – сказал инспектор Томас Мэтью. – Выбирайте. Мон. Моль. Кто?

– Эста, – решила Крошка-кочамма. Из них двоих он был более практичным. Более сговорчивым. Более благоразумным. Более ответственным. – Иди ты. Хороший мальчик.

Малыш-Морячок. Дверь открыл бум-бум.

Эста отправился.

Представитель Э. Пелвис. С круглыми, как блюдца, глазами и испорченным зачесом. Малорослый Представитель в сопровождении высокорослых полицейских отправился со страшной миссией в недра коттаямского полицейского участка. Их шаги по каменным плитам пола отдавались в коридоре эхом.

Рахель осталась в кабинете инспектора слушать грубые звуки, которые издавало за стенкой облегчение Крошки-кочаммы, извергаясь в унитаз инспекторской уборной.

– Надо же, слив не работает, – сказала она, выходя. – Прямо беда. – Смущенная тем, что инспектор увидит цвет и консистенцию ее стула.

В камере была кромешная тьма. Эста ничего не видел, только слышал дыхание, хриплое и трудное. Запах кала вызвал у него рвотный позыв. Кто-то включил свет. Яркий. Слепящий. На склизком нечистом полу возник Велютта. Искалеченный джинн, вызванный к жизни современной лампой. Он был голый, грязное мунду размоталось. Из черепа сочилась темная потаенная кровь. Лицо опухло, и голова казалась тыквой, слишком большой и тяжелой для стройного стебелька, из которого она выросла. Тыквой с чудовищной перевернутой улыбкой. Полицейские башмаки старались не наступить в лужу мочи, где отражалась яркая голая электрическая лампочка.

Дохлые рыбы всплыли в Эсте брюхами вверх. Один из полицейских попытался растолкать Велютту носком башмака. Безуспешно. Инспектор Томас Мэтью сел на корточки и с силой черкнул ключом от «джипа» по подошве босой ноги. Опухшие глаза открылись. Вначале бессмысленно блуждали. Потом остановились, глядя на любимое дитя сквозь кровавую поволоку. Эсте почудилось, будто что-то в лежащем улыбнулось. Не губы, а какая-то другая, неповрежденная часть тела. Локоть, может быть. Или плечо.

Инспектор задал свой вопрос. Губы Эсты ответили Да.

Детство на цыпочках вышло вон.

Безмолвие вошло в паз, как стержень засова.

Кто-то выключил свет, и Велютта исчез.

На обратном пути Крошка-кочамма попросила остановить полицейский «джип» у «Действенных медикаментов» и купила успокоительное. Она дала по две таблетки одному и другой. Когда подъехали к мосту Чунгам, у них уже слипались глаза. Эста прошептал Рахели на ухо:

– Ты правду сказала. Это не он. Это Урумбан.

– Слава бхогу, – прошептала в ответ Рахель.

– А где он сам, как думаешь?

– Убежал в Африку.

Они были переданы матери крепко спящими, плывущими на волне этой иллюзии.

До следующего утра, когда Амму растрясла их и вернула к действительности. Но тогда было уже поздно.

Инспектор Томас Мэтью, дока в этих делах, оказался прав. Велютта не протянул дальше ночи.

В половине первого его постигла Смерть.

А маленькую семейку, спящую одним клубочком на вышитом синим крестиком покрывале? Что ее постигло?

Не смерть. Просто конец житья.

* * *

Когда Амму после похорон Софи-моль привезла их обратно в полицейский участок и инспектор выбрал свои манго (раз, два), тело уже ликвидировали. Кинули в теммади кужи – яму для нищих, куда полицейские обычно кидали своих мертвецов.

Узнав о приходе Амму в полицию, Крошка-кочамма ужаснулась. Все, что она, Крошка-кочамма, совершила, основывалось на одном допущении. Она сделала ставку на то, что Амму, как бы она ни вела себя, в каком бы ни была гневе, никогда не признается публично в своей связи с Велюттой. Поскольку, как считала Крошка-кочамма, это значило бы погубить и себя, и детей. Окончательно. Но Крошка-кочамма не учла, что Амму могла стать Опасной Бритвой. Что в ней смешалось то, что не смешивается, – бесконечная нежность материнства и безоглядная ярость самоубийцы-бомбометательницы.

Реакция Амму ошеломила ее. Земля стала уходить у нее из-под ног. Да, у нее был союзник в лице инспектора Томаса Мэтью. Но надолго ли? Что, если его переведут в другое место и примутся пересматривать дело? Это было вполне возможно, ведь вон какую кричащую, скандирующую толпу партийных активистов сумел собрать товарищ К. Н. М. Пиллей и привести к воротам фабрики. Они вынудили персонал прекратить работу, и манго, бананы, ананасы, чеснок и имбирь огромными кучами лежали и медленно гнили на территории «Райских солений».

Крошка-кочамма понимала, что надо как можно скорее изгнать Амму из Айеменема.

Ради этого она пустила в ход то, в чем была сильна. Кто-кто, а она умела орошать свои поля и питать свои урожаи страстями других людей.

Словно крыса в кладовку, проникла она в горехранилище Чакко. Там она воздвигла простую, доступную мишень для его безумной ярости. Ей нетрудно было изобразить Амму подлинной виновницей смерти Софи-моль. Амму вкупе с ее двуяйцевыми.

Ломающий дверь Чакко был всего-навсего горестным быком, беснующимся на привязи у Крошки-кочаммы. Это ее идея была, чтобы Амму собрала пожитки и уехала. Чтобы Эста был Отправлен.