Картина десятая

Там же. Комитет общественного спасения, 4 термидора (22 июля). Баррер, Карно, Колло, Билло, хмурые и подавленные. Межан за столом разбирает бумаги.

Баррер. Хороши мы, нечего сказать! Вот уже месяц как мы выгнали Робеспьера из Комитета, а он неустанно восстанавливает против нас народные массы. Он стал сильнее во сто крат.

Колло. Как он этого добился? Кто бы мог подумать! Казалось, он уже ни на что не годен. Совсем выбился из сил.

Карно. Ненависть придает ему силы. Он покоя не найдет, пока не отомстит нам.

Баррер. Если ты это предвидел, зачем было дразнить его?

Карно. Не мог совладать со своими чувствами.

Колло. А теперь он как с цепи сорвался! Выступает в Якобинском клубе каждые три дня. Сеет подозрения, разжигает ненависть. В народе растет брожение. Если не положить этому конец, мы погибли.

Билло (неподвижный, сосредоточенный, вновь распаляясь ненавистью). Тиран! Пизистрат!

Карно. Попробуй теперь заткни ему рот!

Билло. Кинжал Гармодия...

Баррер. Это обожествит его. Напротив, мы должны оберегать его от кинжалов. Ведь всякое покушение приписали бы нам. Робеспьер открыто обвиняет нас в том, что мы знали о заговорах против него и ничего не предприняли. Я лично не придаю значения угрозам Лекуантра и его хвастливой шайки: слишком уж они шумят. Один взгляд Робеспьера обратит их в бегство. Но нам нужно зорко следить за их происками. При малейшей попытке какого-нибудь безумца напасть на Неподкупного, на нас накинется вся свора якобинцев.

Колло. А кто поручится, что Робеспьер сам не подстраивает покушений, о которых он кричит на всех перекрестках? Все эти незадачливые заговорщики появляются так кстати, что иной раз думаешь: уж не сам ли он подбивает их через своих людей?

Карно. Повсюду рыщут его агенты, сеют подозрения против нас. Они мутят народ и в провинции. Мне только что сообщили (кивает на Межана), что один из его посланцев в Булонь-сюр-Мэр распускает обо мне грязные слухи. Негодяй смеет обвинять меня — это меня-то! — в том, что я будто бы хотел сорвать победу!

Баррер. Он натравливает на нас полицию. Он громит нас в речах... Нет, своими силами нам не удастся устранить Робеспьера. Заключим с ним мир!

Колло. Теперь поздно. Он не хочет мириться.

Карно. И я не хочу! Огонь или вода... Либо он, либо мы!..

Колло. Даже если заключить мир на сегодня, он все равно будет нарушен завтра. И опять все пойдет по-старому.

Баррер. Выиграем хотя бы один день. Мы еще не готовы к бою. Прежде всего надо разоружить народ, очистить Париж от якобинских отрядов, в особенности от канониров. А главное, объединить всех недовольных, всех противников Робеспьера.

Колло. Над этим неутомимо трудится Фуше. Он уверяет, что все будет готово к концу недели.

Баррер. Напрасно он об этом пишет. Агенты Робеспьера только что перехватили в Нанте письмо Фуше, из которого явствует, что столкновение неминуемо.

Билло. Плохо дело. Тиран испугается и опередит нас.

Колло. Это состязание на скорость. Давайте начнем первые!

Баррер. Благоразумнее отсрочить выступление. Надо успокоить Робеспьера. Любой ценой заставить его вернуться в Комитет.

Колло. По-твоему, это так просто? Каким же образом?

Баррер. Любыми средствами. Хотя бы обещаниями уступок.

Билло. Ни за что!

Карно (после некоторого раздумья делает усилие над собой). Ну, Билло, уж если я соглашаюсь, при всей моей ненависти к Робеспьеру, то ты и подавно можешь на это пойти.

Билло. Я не умею кривить душой. А если бы умел, презирал бы себя.

Карно. Военная наука велит нам иной раз отступить, чтобы завлечь противника.

Билло. И ты надеешься заманить его? Он даже и слушать нас не пожелает.

Баррер. Он послушает Сен-Жюста. Предоставь это мне.

Входит Сен-Жюст.

(Идет ему навстречу, ласково берет за руки.) Друг! Ты давно не видел Максимилиана?

Сен-Жюст. Я прямо от него. Но с ним теперь трудно разговаривать. Он все пишет, сидит взаперти, а если выходит из своего уединения, то только в Клуб якобинцев. Народ — его единственный друг и поверенный.

Баррер. Неужели, по-твоему, достойно доброго гражданина совершенно не считаться с нашими Комитетами? Я уверен, что Робеспьеру ненавистна роль диктатора. Так зачем же он постоянно обращается прямо и непосредственно к народу и тем дает повод обвинять его в стремлении к диктатуре?

Сен-Жюст. Мне известна несправедливость подобных обвинений. Однако — не боюсь заявить об этом прямо — мне не по душе, когда Робеспьер уединяется, как весь прошлый месяц. Это вредит ему. Тот, кто предается горьким думам, мукам уязвленного сердца, перестает видеть действительность, понимать людей и события. Но кто виноват? Вы сами. Вы оттолкнули его своим недостойным поведением.

Баррер. Мы признаем, что были несдержанны и несправедливы. Но разве справедливы его резкие нападки на Комитет? Согласись, что при нашей утомительной, лихорадочной работе, без единой минуты отдыха, невозможно взвешивать каждое слово! Пусть он признает свою вину. Мы, со своей стороны, готовы признать нашу.

Сен-Жюст. Тут дело не только в словах. Вы мешаете проводить в жизнь законы, принятые по его предложению. Вы постоянно чините ему препятствия во всех его действиях.

Баррер. А зачем он действует, не считаясь с Комитетом? Впрочем, не стоит вспоминать наши взаимные заблуждения! Они одинаково гибельны для Республики. Чтобы восстановить согласие, обе стороны должны пойти на уступки. Мы не хотим упорствовать. Поищем сообща почву для примирения. Пусть каждый внесет свой вклад. Чего требует Робеспьер, чтобы убедиться в нашей доброй воле? Мы говорим искренне, призываю в свидетели любого из моих коллег.

Колло. Возможно, я был слишком резок. Признаюсь откровенно. Я протягиваю руку Робеспьеру. Мою честную руку.

Карно. У меня на родине виноградари иной раз дерутся, как черти. Но после потасовки дружба только крепнет.

Билло (с явным усилием). Робеспьер несправедлив ко мне. Отрава недоверия гнездится в его больном воображении. Я люблю Робеспьера. (Отвернувшись, сплевывает.)

Сен-Жюст (бесстрастно и высокомерно). Я не спрашиваю о ваших чувствах к Робеспьеру. Мне они известны. Я спрашиваю, что вы готовы сделать ради примирения с ним и какую цену запросите?

Баррер. Ну вот, желая доказать, что мы не чиним ему препятствий, мы предлагаем особым постановлением со временем ввести в действие Вантозские декреты. Для начала можно образовать, скажем, четыре народные комиссии, которые отбирали бы подозрительных лиц и направляли в Революционный трибунал... Все согласны?

Остальные кивают головой.

Билло. Можно даже создать выездные сессии Революционного трибунала, чтобы вершить суд и выносить приговоры на месте.

Баррер. Чтобы засвидетельствовать перед всеми наше доверие к тебе и Робеспьеру, мы поручаем тебе, Сен-Жюст, от имени Комитета представить Конвенту доклад о политическом положении в стране. Ты доложишь им с полной откровенностью о наших дружеских разногласиях и о решениях, принятых сообща. Однако, по справедливости, вы тоже должны отбросить вашу обидную подозрительность.

Карно. Вы уже столько времени задерживаете приказ об отправке в Северную армию отряда парижских канониров, которые необходимы для продолжения кампании! Молва приписывает Робеспьеру намерение образовать из них свою преторианскую гвардию. Положите конец этим оскорбительным слухам ради нас и ради вас самих. Подпишите приказ! Это самое малое, чего мы можем потребовать.

Колло. Мы требуем доверия и прямодушия и сами доверяем вам. В наших сердцах нет дурных помыслов.

Сен-Жюст. Сердце здесь ни при чем. В интересах Нации необходимо, чтобы мы отложили наши внутренние распри, которые мешают нам действовать сплоченно против внешнего врага. Мы возобновим спор, когда французская земля будет очищена от неприятеля. Я согласен стать посредником между вами и Робеспьером. Что касается меня, я принимаю ваши предложения. Я составлю доклад со всем беспристрастием, к какому обязывает меня долг перед высоким собранием.

Карно. А приказ об отправке на фронт канониров?

Сен-Жюст. Я подпишу его.

Билло. Итак, все улажено. Приведи к нам Максимилиана. Он убедится, что ему нигде не найти более верных друзей, чем мы.

Все кивают в знак одобрения.

Баррер. Пора в Конвент. Заседание уже началось. Ты идешь, друг?

Сен-Жюст. Нет, мне надо поработать.

Баррер. Мы еще застанем тебя здесь. (Все пожимают ему руку.)

Карно. Нам с тобой подчас было трудно ужиться. Но я тебя уважаю. Ты славный малый.

Колло. А я люблю тебя... (Протягивает руки.) Обними меня!

Сен-Жюст (уклоняясь). Нет, нет! Мы не на сцене... Или ты играешь Нерона?

Колло (со смехом). «Соперника я обнимаю...» Ты не видел меня в этой роли? Она мне удалась!

Сен-Жюст. Отчего бы тебе не вернуться к старому ремеслу?

Колло. С новым ремеслом я тоже недурно справляюсь!

Все уходят.

Сен-Жюст (один, смотрит им вслед). Все они лгут!.. От них за двадцать шагов несет ложью. Неужели эти глупцы воображают, что я ничего не вижу?.. Колло паясничает... Карно корчит из себя добродушного дядюшку-виноградаря... Неуклюжий Билло прямо давится от ненависти, его так и распирает... Ну, а Баррер уж и сам не может разобрать, когда он лжет, когда говорит правду... Грязь и навоз... На что, на кого положиться? И это опора Республики! Жизнь отдал бы за настоящего человека!

Входит Леба, он пришел из Комитета общественной безопасности.

Леба (с радостным изумлением). Сен-Жюст! Ты один?

Сен-Жюст (погружен в свои мысли). Вот, быть может, настоящий человек!..

Леба. Ты занят?.. Не хочу тебе мешать. (Собирается уходить.)

Сен-Жюст (удерживая его). Останься! Ты мне нужен.

Леба. Говори! Я весь к твоим услугам. Чего ты хочешь?

Сен-Жюст. Просто побыть с тобой. (Положив руки на плечи Леба, смотрит на него с юношески светлой улыбкой.)

Леба (радостно). Антуан! Значит, ты еще не лишил меня своей дружбы?

Сен-Жюст. То, что я дарю достойному, я никогда не отнимаю.

Леба. Так почему же ты так долго чуждался нас?

Сен-Жюст. Тебя — никогда.

Леба (тихо). Ты сердился на меня из-за Анриетты?

Сен-Жюст. Твоя прелестная сестра ни в чем не виновата. Если я сержусь, то не на нее и не на тебя.

Леба. На кого же?

До этой минуты Сен-Жюст продолжал стоять в той же позе, положив руки на плечи друга. При этих словах он отстраняется от Леба.

Сен-Жюст. На самого себя... Видишь ли, Филипп, самую трудную борьбу не всегда ведешь с врагами. Подчас труднее бороться с самим собой. Когда я вступаю в этот поединок, я бегу от людей, пока не решится исход битвы.

Леба. Бой состоялся?

Сен-Жюст. Состоялся.

Леба (робко). Со счастливым исходом?

Сен-Жюст. Для меня исход несчастный. Но Анриетте лучше забыть обо мне. Она бы очень страдала, если бы стала моей женой.

Леба. Она будет страдать гораздо больше, если не станет твоей женой.

Сен-Жюст. Нет, друг, если любимые существа готовы по неразумию погубить себя, наш долг быть разумными вдвойне ради них. Было бы безумием для молодой женщины связать свою судьбу с таким, как я, с обреченным.

Леба. Обреченным? На что?

Сен-Жюст. Приносить гибель и ждать смерти.

Леба. Друг! Нам всем угрожает смерть. Но, я надеюсь, ей еще долго придется ждать.

Сен-Жюст. Она близко, она уже стучится в дверь.

Леба. Ты видишь все в слишком мрачном свете.

Сен-Жюст. Я вижу слишком ясно. И нас и тех, других.

Леба. Я знаю не хуже тебя, какие грозные тучи нависли над Робеспьером, я слыхал о заговорах против него. Но он расстраивал самые коварные козни. Конвент покорен ему, и народ Парижа за него горой.

Сен-Жюст. Конвент только и думает, как бы его предать. Нам надо неотступно следить за нашими врагами. Иначе они ринутся и разорвут Робеспьера, как дикие звери. А за кого стоит народ, на чьей стороне он будет нынче вечером или завтра, я не знаю, да и сам он не знает. Это уже не прежний народ десятого августа. Он утомлен и растерян. Его сбила с толку, развратила подлая демагогия эбертистов, суливших высокие заработки и праздность. Чтобы подтянуть ослабевшие поводья, нужна поистине железная рука. А Робеспьер уже не владеет такой мощью. Он уже не прежний Робеспьер, не тот, что в Первом году Республики вел Революцию в бой против внешних и внутренних врагов. Революция изматывает своих бойцов. Он и сейчас безупречно честен и неподкупен. Но он болен, озлоблен, подозрителен, чересчур занят самим собой. Он замыкается в себе и теряет связь с событиями как раз в те дни, когда их течение принимает роковой оборот. Чтобы остановить их неотвратимый ход, надо решиться ввести диктатуру, как бы ненавистна она ни была для вольных и гордых людей, для всех истых республиканцев... Поверь, никого так не страшит, как меня, эта чудовищная угроза, нависшая над Республикой, вынужденной вести войну; угроза эта назревает на полях сражения, и я с содроганием вижу, как надвигается военная диктатура... Но именно потому единственный способ преградить ей путь — это взять ее в свои руки, захватить мортиру, направленную в сердце Республики, и повернуть ее против врага. Я твердо убежден, Леба, что диктатура Комитета общественного спасения — ныне единственный путь к спасению Республики. И власть эта должна быть сосредоточена в руках одного вождя, а не тех десяти правителей, что пожирают друг друга в нашем Комитете. Нужна твердая власть, сила, стоящая над всеми другими силами, которые соперничают меж собой и сводят взаимные усилия на нет. Нужно, чтобы она разила неотвратимо, как молния, и, как молния, ударив, мгновенно исчезала. Только твердая власть может расчистить путь Республике и избавить ее от врагов. Но я знаю, что никто из нас не возьмет на себя это бремя, никто не отважится... Только один, пожалуй... Но он не хочет... Робеспьер, которого обвиняют в стремлении к диктатуре, страшится ее, отрекается от нее. Он убежденный законник и способен действовать только в рамках закона; если приходится преступить законы, он предпочитает создавать новые, а пока эти законы вводят в жизнь, время действия уже упущено. Он отдал всю свою энергию на то, чтобы заставить Конвент утвердить Прериальские декреты, а на то, чтобы ввести их в действие, у него уже не хватает сил. Так он возбуждает всеобщее недовольство, не пожиная плодов своих усилий. Робеспьер уступает поле действия врагам, а сам сгорает в бесплодных препирательствах и религиозных мечтаниях... Не думай, что я осуждаю его. Мне так понятна его горечь! Его ожесточили гнусные нападки врагов, он поддался чувству усталости, отвращения, он более не в силах общаться с низкими душами — мне самому знакомо это чувство. Я люблю его и жалею. Но мы не вправе отступать и предаваться грезам; надо подавить отвращение, побороть его. Робеспьер обязан возвратиться в Комитет, я дал слово привести его туда. Чего бы это ему ни стоило (а мне это еще труднее), мы должны восстановить на время единство фронта, чтобы сообща разгромить заговорщиков. Если он откажется, если ему претит лицемерное примирение, которое никого не обманет, но необходимо для пользы государства, я пойму Робеспьера. Но он погубит себя, погубит всех нас... Это еще полбеды: он погубит Республику.

Леба. Если так, возьми бразды правления ты. Твоя рука моложе и тверже.

Сен-Жюст. Нет! Я наткнулся бы на сопротивление единственного человека, чья опора мне нужна, — на Робеспьера. Его уносит потоком. Он силится ввести поток в русло, ища союза с умеренными против крайних. Он хотел бы восстановить в Республике законность и порядок. Слишком рано: Революция не должна останавливаться до тех пор, пока не выполнит свою социальную миссию до конца. Если остановить ее, она погибла, ибо новый порядок не может воцариться, пока не будет разрушен старый. Нельзя вступать в сделки с прошлым. Половинчатость губительна. Нам предстоит перекопать землю, выкорчевать сорную траву, иначе она разрастется и заглушит молодые всходы. Мы бросаем в почву семена Республики. Но почва заражена, ее может очистить только плуг диктатуры. А Робеспьер не соглашается. Он боится диктатуры, как чумы, и его же обвиняют в стремлении к диктатуре... Какая ирония судьбы!.. Он наш вождь... Пусть будет так! Я склоняюсь перед его волей, мы ведь только его помощники. Он превосходит нас обширным опытом, блеском дарований. Он — оплот Республики. Куда бы он ни повел нас, я последую за ним. Я разделю его судьбу. Но тебе лучше на несколько месяцев уехать из Парижа.

Леба. Разве я могу вас покинуть, если вам грозит хоть малейшая опасность?

Сен-Жюст. Зачем подвергать тебя опасности, если нам это не поможет?

Леба. Ты так мало меня ценишь?

Сен-Жюст. Я ценю тебя слишком высоко, чтобы дать тебе погибнуть без пользы для нашего дела. Ты лучше послужишь Республике, защищая ее интересы в провинции или в армии.

Леба. Только вместе с тобой. Как Кастор и Поллукс. Ведь уже не раз мы делили с тобой и славу и опасности.

Сен-Жюст. Как бы я был рад! Знаешь, Леба, только в армии я чувствую себя легко. Там ясно, в чем твой долг, там встречаешь врага лицом к лицу. А здесь враг жмет тебе руку, и ты принужден молча выносить это унизительное пожатие... Но с меня довольно! Карно не доверяет мне. Мои приказы отменяются. Я не хочу возвращаться в армию... К тому же развязка трагедии близка. Я должен оставаться здесь.

Леба. Тогда и я остаюсь!

Сен-Жюст. Вспомни о жене, о ребенке, которого ты ждешь! Увези семью из Парижа. Ты можешь, ты должен. Тебе лично никто не угрожает, не то что мне. У тебя нет врагов.

Леба. Пускай ваши враги станут и моими. Не обижай меня! Я достоин разделить с вами опасности.

Сен-Жюст. Прости меня, друг! Я страшусь за тебя, хоть и знаю, что ты бесстрашен. Но если я без сожаления принесу в жертву свою бренную плоть и с презрением брошу ее в пасть смерти, то твою жизнь я хотел бы вырвать у нее. Тебя, твой светлый ум, твое тело, жену, которую ты любишь, сына, которого ты зачал. И мне будет утешением мысль, что частица меня самого — самая лучшая, самая чистая — переживет меня и будет жить в вас.

Леба. Но лучшее во мне, мой светлый разум, — это твои идеи, это ты, Сен-Жюст. Я не могу обойтись без тебя.

Сен-Жюст. У тебя есть любимая жена.

Леба. Ею полно мое сердце. Но душе этого мало. Ей нужна твоя дружба.

Сен-Жюст. Моя дружба всегда с тобой. При жизни и после смерти наши имена соединены навеки.

Леба. Имена меня мало заботят. Мне нужен ты, Сен-Жюст, и я. Живые и сильные. Я не верю в славу. Я верю только в эту бренную землю, где мы живем всего лишь краткий миг. А ведь сколь прекрасной могла бы быть эта земля, которую мы обагряем кровью, родимая земля, залитая палящим солнцем термидора!..

Сен-Жюст. Ты юный грек. Ты не выносишь мрака.

Леба. Я настоящий француз. Я люблю свет, лишь бы он не слепил глаза, люблю простые сердца, хороших людей.

Сен-Жюст. Вот потому-то я и люблю тебя. А ты за что меня любишь?

Леба. Ах, разве я знаю, за что? Я не выбирал тебя. Это я был избран. Покорен нашей дружбой.

Сен-Жюст. Да, дружба — чувство не менее властное, чем любовь.

Леба. Даже более. Любовь щедра, она дарит и берет полной мерой. Дружба скромна и довольствуется малым. Но это малое драгоценнее всего. Ради этого умирают.

Сен-Жюст. Еще недавно мне было все равно — жить или умереть. Ты пришел — и я возвратился к жизни, чтобы защищать тебя... Пойдем со мной, попытаемся спасти то, ради чего мы живем, — Республику.

Занавес.