Глава 2. Томления, сомнения. и еще одна встреча вслепую

Из всех путей к тебе заведомо окольных,

Я выхожу на путь один бессмысленно прямой.

гр. «Зимовье зверей» - «В запой»

Звон будильника ворвался в сознание вместе со ставшими такими привычными криками соседок по комнате, которые умоляли выключить «противную маггловскую игрушку», угрожая Авадой. Несмотря на семь лет обучения в школе волшебства и чародейства, Гермиона Грейнджер по-прежнему предпочитала пользоваться обычным механическим будильником. Не открывая глаз, девушка ударила по кнопке, наслаждаясь наступившей тишиной.

Воспоминания о самом импульсивном поступке в ее жизни долго не давали ей заснуть. Лишь под утро она забылась, приняв порцию зелья «Сна-без-снов». Бессонная ночь напоминала о себе головной болью и ломотой во всем теле. Хотелось весь день провести, лежа на кровати и отгородившись пологом от окружающего мира. Но долго расслабляться ей не дали. Джинни, этакая девочка - вечный двигатель, резко одернула полог и весело прокричала:

- С добрым утром! Вставай, соня, а то завтрак проспишь!

Гермиона с большим удовольствием проспала бы и завтрак, и обед, и даже ужин, если бы ее только оставили в покое. Она натянула одеяло на голову, прячась от солнечных лучей, пронзивших полумрак, царивший под пологом ее кровати. Но Джинни не собиралась отставать от подруги. Получив в этом году звание старосты, девушка очень ответственно подошла к делу. Она с таким рвением взялась за исполнение обязанностей, что многие гриффиндорцы добрым словом вспоминали Гермиону, которая, будучи старостой, никому не давала спуску.

Вот и сейчас Джинни рьяно боролась за дисциплину. Она резко сдернула одеяло, заставив Гермиону сощуриться от яркого света.

- Подъем!!!

Гермионе пришлось признать, что со сном придется распрощаться до вечера. Она села на кровать, кутаясь в одеяло, и покачала головой, прогоняя остатки сна. В голове тут же застучали тысячи молоточков, заставляя девушку поморщиться от боли. Проводив взглядом метнувшийся за дверь ураган по имени Джинни Уизли, Гермиона нашла в себе силы встать и отправилась в ванную. Теперь, когда все однокурсницы уже привели себя в порядок и спустились в гостиную, она могла не торопиться. Гермиона включила душ и нырнула под горячие струи. Девушка подняла руки и, блаженно зажмурившись, помассировала шею и плечи, разминая затекшие мышцы, позволяя горячей воде смыть усталость и прогнать остатки сна.

Закутавшись в большое махровое полотенце, Гермиона собрала одежду и уже хотела отправить ее в корзину для белья, когда взгляд упал на трусики, обагренные кровью. Воспоминания снова нахлынули на девушку. Вчерашнее свидание в темной комнате не было сном. Она действительно сделала это.

Только теперь Гермиона осознала, что именно произошло вчера в той комнате. Это не было просто физическим контактом, она не просто потеряла девственность. Она предала. Предала не любимого человека, теперь Гермиона отчетливо понимала это и не строила никаких иллюзий на этот счет, но предала близкого друга, родную душу. Не было слез, не было боли. Только жгучая смесь стыда и презрения к самой себе наполняла ее душу.

Она вчера добровольно отдала то, что принадлежало не только ей, но и Рону. Сможет ли он простить ее, когда узнает об этом? Поскольку их дружба была построена на честности и доверии, Гермиона не сможет врать Рону, она обязательно расскажет ему все сама. Ей уже давно следовало поговорить с ним насчет их отношений и расставить все точки над «i». Но вместо этого девушка продолжала дарить ему надежду, оттягивая мучительный разговор. Если бы Гермиона не смалодушничала, а объяснилась с Роном раньше, то теперь ей не пришлось бы так раскаиваться в том, что она сделала прошлой ночью. Конечно, эта игра вовсе не достойное развлечение, скорее наоборот, нечто постыдное. Но одно дело - пойти против собственных принципов, и совсем другое - предать друга. Гермиона представила, как расскажет Рону о своей измене. Она вообразила, как он вспылит, накричит на нее, как потом опустится перед ней на колени и, схватив за руки, заглянет в глаза и задаст такой логичный вопрос: «Почему?». Почему она не спала с ним, когда думала, что любит его? Почему она не спала с ним, когда знала, как он любит и как страстно хочет ее? Почему она, не думая, отдалась незнакомцу, если сомневалась даже в Роне – таком близком, таком родном? Гермиона не знала ответов на эти вопросы. Ей просто было плохо.

Впервые за долгое время Драко выспался и с радостью встретил новый день. Послевкусие вчерашней ночи кружило голову. Во сне он не один раз пережил свидание в темной комнате, снова и снова овладевая той девочкой. И даже сейчас, стоя под горячим душем, юноша ощущал на себе ее губы, чувствовал запах ее кожи, помнил тепло ее тела.

В дверь в очередной раз постучали, и звучный голос Блейза Забини настойчиво попросил освободить ванную. Драко вернулся в серую реальность. Мерлин, как же он хотел убежать от всего этого, как много бы он отдал, чтобы вновь и вновь оказываться в спасительной темноте комнаты для свиданий вместе с той самой девушкой.

Гермиона не помнила, сколько она просидела на холодном кафельном полу, погруженная в свои мысли, когда в дверь постучали.

- Гермиона, ты там? – голос Джинни звучал озабоченно.

Отвечать не хотелось. Она подтянула ноги к себе, сжавшись в комок.

- Гермиона, ты в порядке? Ты так и не пришла на завтрак, я волнуюсь за тебя.

Как же Гермионе захотелось исчезнуть, стать призраком и просто пройти сквозь стену, что угодно, только не отвечать на вопросы Джинни. Потому что стоило только начать, и она рассказала бы все, что произошло прошлой ночью. Все то, за что она корила себя.

- Гермиона!!! – Джинни яростно забарабанила в дверь.

- Я в порядке. Сейчас выйду.

Слова давались с трудом, в горле пересохло. Обычно она с легкостью находила выход из любой ситуации, но сейчас мысли покинули ее. Гермиона заставила себя подняться и выйти из ванны. Как только она показалась в спальне девочек, Джинни налетела на подругу с вопросами.

- Гермиона, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Ты такая бледная…

- Все нормально, Джинни.

- Ты так и не пришла на завтрак. Что с тобой?

- Я задремала, - Гермиона отвернулась, заправляя кровать. Она никогда не умела лгать, глядя в глаза собеседнику.

- В ванной? – в голосе старосты слышались нотки сарказма.

- Вообще-то я уснула в кровати, - если Джинни хотела задеть Гермиону, то у нее это не получилось. Голос девушки прозвучал ровно.

- Но ты же была в ванной…

- Я умывалась. Проснулась и решила умыться, - вымученно выдавила из себя Гермиона, натягивая свитер. – Ну, я готова. Пойдем?

Девушки покинули спальню и отправились на занятия.

Драко окинул взглядом Большой зал. За столом Хаффлпаффа было тихо, словно представители этого факультета досматривали свои сны. У студентов Равенкло шел какой-то спор, то один, то другой ученик с умным видом тыкал пальцем в книгу, подтверждая свои слова. Вдоль Гриффиндорского стола разъяренной фурией бегала младшая Уизли. Невольно Драко вспомнил, что пару лет назад место старосты принадлежало другой гриффиндорке – грязнокровке Грейнджер. Но той стоило только сердито нахмуриться, чтобы угомонить расшалившихся младшекурсников, а эта… Шуму много, как, впрочем, и ото всех, кто носит фамилию Уизли, а толку… маловато будет! Драко ухмыльнулся, глядя, как она что-то внушает студентам младших курсов, сурово грозя пальчиком. Она и сама выглядит, как пятикурсница. Маленькая, худая, про таких говорят: «кожа да кости». И что только чертов Поттер в ней нашел? Нет, личико, конечно, симпатичное, и волосы потрясающего цвета, но вот фигура оставляет желать лучшего. Невольно в голове мелькнул образ другой девушки, той, с которой он был вчера. Ее тонкая талия, изгибы бедер, небольшая, но такая привлекательная грудь… Что за наваждение? Еще ни одна девушка так часто не занимала его мысли. И ведь если задуматься, она такая же, как и десятки, сотни других, единственное отличие заключалось в том, что она была девственницей. Причем ключевое слово – была! Если б только была возможность вновь переспать с ней, Драко смог бы убедиться в том, что ничего особенного в той девочке не было.

Весь день Гермиона корила себя за свою минутную слабость. Нет, не ту, что позволила ей остаться в комнате для свиданий, а ту, что толкнула ее пойти в Выручай-комнату и опустить в Чашу пергамент. Хотя нет, если быть совсем точной, то Гермиона презирала себя за то, что допустила саму возможность воспользоваться Чашей. Если бы Рон и Гарри были в Хогвартсе, если бы она была достаточно сильной, чтобы в одиночку справиться с той черной дырой, что разрасталась внутри нее, высасывая все светлые мысли и теплые чувства, если бы…

- Гермиона, ты не хочешь рассказать, что случилось? – Джинни тронула подругу за рукав.

- Все в порядке, просто голова болит, - Гермиона нагнулась над пергаментом, позволяя волосам упасть на лицо, спрятав предательски подступившие слезы.

- Если что, ты знаешь, что всегда можешь поговорить со мной.

Гермиона ухмыльнулась. Так забавно было слышать из уст Джинни слова, которые она сама не раз говорила другим, искренне желая помочь. Только теперь она поняла, что иногда самая лучшая помощь – это отсутствие таковой. Сейчас Гермиона хотела только одного - чтобы ее оставили в покое, позволив упиваться сознанием собственного ничтожества.

Не раздумывая, Драко вылетел из спальни мальчиков и быстро пошел, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. К счастью, никого поблизости не было, и он смог незамеченным проникнуть в Выручай-комнату. Зажав в кулаке пергамент, он вытянул руку над Чашей. Конечно, была вероятность того, что на этот раз судьба сыграет с ним злую шутку и вместо той девочки в комнату для свиданий придет другая. Но если был хоть какой-то шанс вновь встретить ту, что подарила ему свою первую ночь, он должен воспользоваться им. Он не сможет и дальше жить, изводя себя догадками. Решившись, Драко разжал кулак, и пергамент упал в Чашу. Над магическим артефактом поднялся синеватый дым, указывающий, что заявка принята. Он сделал свой ход, теперь оставалось самое простое и в то же время самое сложное – ждать ответного хода судьбы.

Пришедшая ночь не принесла желаемого спасения. Уставшая, вымотанная бессонницей прошлой ночи Гермиона погрузилась в царство Морфея сразу же, как только забралась на кровать. Но кроме древнегреческого бога сна ее принял в свои объятия еще один мужчина, тот, с кем она была вчера. И его прикосновения, его поцелуи казались такими реальными. Он ласкал ее, заставляя молить о большем, а затем вновь и вновь овладевал ею, принося неземное блаженство.

Гермиона проснулась, едва сдержав стон.

Ее душу словно раздирали на части. С одной стороны, девушка чувствовала себя виноватой и стыдилась своих желаний. С другой стороны, ей страстно хотелось вновь почувствовать его объятия, его едва прорвавшуюся наружу нежность, хотелось знать, что она так же нужна ему, как и он нужен ей, пусть даже это всего лишь похоть толкает их навстречу друг другу. Пусть это будет недолго, но ей надо почувствовать себя нужной и желанной. Утонуть, раствориться в другом человеке, подарить ему частичку своего тепла, которое не грело ее саму, но было способно принести успокоение ему. Да, она знала, чувствовала, что ему было хорошо с ней. Хорошо не только физически. Гермиона понимала, что дала этому человеку нечто большее, чем простое удовлетворение, она подарила ему то спокойствие, то утешение, что искала сама в его объятиях. И было невыносимо осознавать, что так просто и легко, отдавшись кому-то, можно получить то, чего она была лишена долгие месяцы: заботу, нежность, понимание, утешение. От этого пустота, пожиравшая ее изнутри, казалась еще страшнее.

Вот оно - счастье, только руку протяни. Слишком велик был соблазн вновь четким разборчивым почерком вывести свое имя на пергаменте и, прокравшись незамеченной в Выручай-комнату, дрожащей рукой опустить свиток в Чашу.

Стараясь не задумываться над тем, что делает, Гермиона схватила письменные принадлежности.

Вновь наступило утро. На этот раз оно было наполнено ожиданием и предвкушением. Быстро собравшись, Драко одним из первых пришел в Большой зал. Он съел свой завтрак, не чувствуя вкуса, сердце бешено стучало, с каждым ударом приближался тот миг, когда вновь решится его судьба. И вот перед ним чашка кофе. Драко затаил дыхание. Пар медленно клубился над ароматным напитком, сгущаясь, оформляясь в руну. Юноша закрыл глаза и невольно улыбнулся. Возможно, сегодня вечером он наконец-то избавится от навязчивых мыслей о той девушке.

Гермиона приняла душ и теперь выбирала одежду для встречи с незнакомцем. Девушка перебрала все вещи, но потом решила остановиться на школьной форме. Так она не вызовет подозрений у однокурсников, никому в голову не придет, что она идет на свидание в таком виде.

Гермиона открыла ящик с нижним бельем и достала новый кружевной комплект, который мама подарила ей на восемнадцатилетие. Не слишком откровенное белье из коричневого кружева с желтыми лентами. Девушка уже собралась его надеть, как вдруг отшвырнула белье в сторону, выругавшись сквозь зубы. Как будто он сможет увидеть ее в этом! Как будто ему было дело до того, как она выглядит! Она прихорашивалась, словно собиралась на встречу к любимому, хотя на самом деле намеревалась откровенно предложить себя совершенно незнакомому человеку, как последняя шлюха. Гермиона ненавидела себя за то, что вчера не сдержалась и вновь пошла на поводу у своих желаний. Своих низменных, мерзких, пошлых желаний. Она презирала себя за то, что собиралась принять вызов судьбы. Ругая и обзывая себя, Гермиона быстро одевалась.

Драко поглядел на часы. Пора. Он лениво потянулся и, сев на кровати, позвал:

- Забини!

- Чего тебе? – вяло поинтересовался чернокожий слизеринец, не отрываясь от чтения.

- У тебя есть Синее зелье?

Вообще-то оно называлось по-другому: «Контрацептивное зелье для мужчин», но из-за насыщенного синего цвета, да и в целях конспирации, слизеринцы именовали его «Синим». Зелье было очень дорогим. На его приготовление шли редкие ингредиенты и требовалось около трех месяцев, чтобы зелье вызрело и набрало силу. Но цель оправдывала средства. Всего одна доза гарантировала спокойствие на целый месяц.

- Допустим... - Забини явно заинтересовался, хотя и не подавал виду.

- Дай один флакон.

Слизеринец отложил книгу и призвал зелье. Пузырек мягко коснулся ладони. Блейз протянул его Малфою.

– Будешь должен.

Драко кивнул и, взяв зелье, собрался уходить. В дверях его окликнул Забини:

- Малфой!

Драко обернулся. Забини пристально смотрел на него:

- Кто она?

- Не знаю, - Драко постарался, чтобы голос звучал как можно безразличнее. – Я всегда пользуюсь зельем. Не хочу проблем.

Забини кивнул и вновь уткнулся в книгу. Драко понимал, что Блейз вряд ли поверил ему, но он не мог признаться даже самому себе в том, что заботится о той наивной девочке. Она так неопытна, что вряд ли сообразит принять контрацептивное зелье. Кроме того, последний поход в Хогсмид был больше месяца назад, поэтому при всем желании достать подобные зелья в Хогвартсе было проблематично.

Драко шел пустыми коридорами Хогвартса, постоянно прислушиваясь к эху собственных шагов, желая убедиться, что останется незамеченным. Дойдя до заветной двери, он остановился. Возможно, в темноте комнаты его ждала совершенно другая девушка. Но был маленький шанс, что там находится та, что занимала его мысли последние два дня, та, которой, как он в глубине души надеялся, был нужен не только секс, но и нечто большее, ведь она не просто отдалась ему, она подарила ему то, что не получит уже никто другой. Драко, не раздумывая больше ни минуты, решительно открыл дверь.

Девушка уже ждала его, как и в прошлый раз, она пришла первая.

- Иди сюда, - ее тихий робкий шепот звал его из глубины комнаты.

Он медленно двинулся вперед, выставив перед собой руки, как тогда. Едва он коснулся ее ищущей ладошки, как сразу понял, что это была та самая девочка. Их пальцы переплелись, и он потянул девушку к себе, ловя губами ее губы.

Она ответила на поцелуй. Робко, изучающе дотронулась до его плеч, погладила по спине и сомкнула руки вокруг его талии. Он провел ладонью по ее груди, не отрываясь от сладких губ, скользя языком в ее рот. Поцелуй затягивал в водоворот эмоций, распалял, заставляя желать большего. Оторвавшись друг от друга, они скинули мантии и вновь сплелись в объятиях. На этот раз ласки стали более откровенными и смелыми, а поцелуи страстными.

Задыхаясь от недостатка воздуха и нахлынувших ощущений, они непослушными пальцами расстегивали друг на друге рубашки. Но вот с борьбой с пуговицами покончено, и его руки оказались на ее горячей коже. Стон слетел с его губ, когда он обнаружил отсутствие белья под ее блузкой. Юноша накрыл рукой ее грудь, такую маленькую, что легко помещалась в ладошке, и теперь уже девушка не смогла сдержать стона наслаждения. С сожалением оторвавшись от ее сладких губ, он целовал ее шею, плечи, медленно спускаясь к груди. Девушка напряглась в предвкушении и выгнулась дугой, когда его язык коснулся сначала одного соска, а затем другого. Юноша продолжал целовать и дразнить ее грудь, в то время как его рука заскользила вверх по бедрам девушки, приподнимая юбку.

- Мерлин… - сорвалось с его губ, когда он обнаружил, что трусики она тоже оставила в своей спальне. Не в силах побороть искушение, он легонько толкнул ее. Девушка легла на спину, развела колени, словно приглашая, и потянула его на себя. Юношу не надо было просить дважды. Яростно, требовательно целуя ее в губы, он коснулся ее между ног. Влажная, горячая. Ждущая-жаждущая его. От предвкушения грядущей близости он застонал. Она тоже не смогла сдержать стона от его уверенных ласк, когда его пальцы заскользили вдоль нежных складочек, едва касаясь ее. Так дерзко дразняще. Девушка сжала ноги, пытаясь зажать его ладонь между бедер, чтобы он наконец-то по-настоящему коснулся ее. Но юноша убрал руку, заглушая поцелуем стон, полный разочарования. В четыре руки они сражались с молнией на его брюках. Наконец он обнажен. И вновь стоны страсти утонули в поцелуях, когда ее ладошки неуверенно коснулись его возбужденной плоти. Она вздрогнула, обхватив его рукой.

- Не бойся. Все будет хорошо, - хрипло прошептал он, неожиданно почувствовав ее смятение. Девушка подалась назад, увлекая юношу за собой. Он перенес вес тела на одну руку и на секунду замер, припав к ее губам, а затем решительно скользнул внутрь нее. Она резко втянула в себя воздух и, крепко обхватив его ногами, попросила:

- Не двигайся.

Он замер, нависая над ней, прислонившись лбом к ее лбу. Она наслаждалась потрясающим ощущением совершенной полноты жизни, пытаясь запомнить его, сохранить в памяти навсегда, а он утопал в нежности, захлестнувшей его. Казалось, прошла вечность, наполненная стуком сердец и тяжелым дыханием, вечность, прожитая в единении тел, в единении душ.

- Давай, – наконец прошептала она.

И начался первобытный танец страсти, вечный и неизменный, как сама жизнь. С каждым движением они приближались к блаженству. Они приближались к ожидающей за дверью пустоте. Последний стон, сладостная агония тел. Он упал на нее, обнимая, целуя, шепча какие-то глупые нежности. Девушка обвила его руками и погладила по голове, путаясь пальцами в шелковистых волосах. Отдав всю себя, она чувствовала себя бесконечно счастливой, получив взамен так много и одновременно так мало: наслаждение, ласку, ощущение того, что она - единственная в мире, кто может подарить ему успокоение.

- Спасибо, - шепот тихий, прерывистый. Дыхание никак не желало восстанавливаться.

Он скатился с нее и лег рядом. Ощущение спокойствия и единения. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что это был самый правильный, самый стоящий поступок в его жизни. В голове вертелись сотни глупых вопросов от банального «Как тебя зовут?» до сопливо-романтического «Ты любишь смотреть на звезды?». Но их не суждено было задать. Подчиняясь негласным правилам, она начала на ощупь искать одежду и одеваться.

Он хотел попросить ее остаться, но знал, что она все равно уйдет, поэтому молчал. Молчал до боли стиснув зубы.

Она хотела остаться, но знала, что не может, поэтому продолжала одеваться, прикусив губу. Ощущение металлического привкуса крови во рту заставило вспомнить о войне, о последней битве, когда приторный аромат смерти витал над Хогвартсом. И вновь внутри взорвалась пустота.

Он обнял ее, чтобы поцеловать в последний раз. Прикоснувшись губами к его губам, она выскользнула из кольца крепких мужских рук и выбежала из комнаты.

Не оглядываясь, Гермиона спешила в Гриффиндорскую башню.

Через пять минут после ее ухода Драко покинул комнату для свиданий и медленно побрел в Подземелья.

Глава 3. Светлый праздник Рождество

Я не знаю, я не знаю,

Как вернуть эту боль.

Мне живая нужна, живая,

Ножевая любовь.

И играя, с тобой играя,

Её я вижу черты.

Она похожа на тебя,

Она похожа на тебя,

Любовь так похожа на тебя.

Но не ты…

Кирилл Комаров «Ножевая любовь»

Драко проснулся раньше, чем прозвенел будильник, что было ему не свойственно. Когда в слизеринской спальне раздались недовольные голоса Блейза и Нотта, требующих, чтобы Кребб как можно скорее вырубил свой будильник, Драко уже был в душе. Выходя из ванной комнаты, он в дверях столкнулся с Блейзом Забини, который, перекинув полотенце через плечо, стоял, облокотившись о косяк.

Драко кивнул однокурснику и направился к своей кровати.

- Малфой! - окликнул его Забини. - Ты нормально себя чувствуешь?

- С каких это пор тебя волнует мое здоровье? – ехидно отозвался слизеринец.

- С тех пор, как ты вместо того, чтобы с вялым видом плестись в душ, как будто тебя туда под Империо загоняют, вскакиваешь раньше будильника.

- Меряешь всех по себе, Забини? – парировал Драко. – Ты же у нас без непростительных жить не можешь.

Блейз усмехнулся.

- Я серьезно, Малфой. Как ты?

- В порядке, – второй раз за день Драко Малфой ломал стереотипы: впервые за долгое время он сказал правду.

Блейз кивнул и направился в ванную, оттеснив плечом Нотта, намеревавшегося проскользнуть без очереди. Ответ Драко удовлетворил Забини. Среди слизеринцев не принято было откровенничать друг с другом. Участие, забота, поддержка – все это на серо-зеленом факультете не выражалось словами. Они просто знали, на кого можно положиться, на кого нельзя. Знали, кто чего стоил. Вопреки всем слухам и сплетням Слизерин был более сплоченным факультетом, нежели любой другой. Все слизеринцы были одиночками, они не любили шумных вечеринок, по вечерам в их гостиной было пусто, но вместе с тем только они были по-настоящему чуткими друг к другу. Слизеринцы были скрытны, немногословны, поэтому они учились понимать друг друга с полуслова. А порой и без слов.

Большинство из них было родом из древних чистокровных семей, где открытое проявление чувств не поощрялось. Потомки старинных родов впитывали умение владеть собой с молоком кормилицы. В этом помпезном, подчиненном условностям мире можно было выжить, только приняв правила игры и полностью спрятав свое истинное «я», оставив на поверхности только образ, подобающий фамилии.

Те же немногие полукровки, которые вопреки сложившейся традиции попали в Слизерин, всячески пытались стать как можно незаметнее, чтобы не выделяться из общей массы чистокровных волшебников. И лишь добившись определенных успехов и заведя полезные знакомства, они могли позволить быть собой. Но к тому времени привычка постоянно контролировать себя въедалась в кровь, и приходило понимание того, что пока ты один и никто не догадывается о твоем истинном «я», ты в безопасности. Никто не сможет причинить боль, потому что не знает твоих болевых точек, никто не ударит в спину, потому что ты ни к кому не повернешься спиной. Умение подавлять свои эмоции и жить разумом, способность верно двигаться к намеченной цели, просчитывая каждый шаг, талант выжидать, не позволяя ожиданию съесть тебя, умение видеть слабости других людей и играть на них – вот то немногое, чему учились дети, попавшие в Слизерин.

Равенкло, Хаффлпафф, Гриффиндор – такие разные, но всех их объединяла ненависть к Слизерину. Факультету, который в силу предрассудков, сложившихся обстоятельств и умело проведенных интриг, считался рассадником предателей и подлецов.

И слизеринцы все семь лет, проведенные в Хогвартсе, плечом к плечу противостояли всей школе. И это противостояние порождало в них жесткость и жестокость. О, они прекрасно умели отвечать ударом на удар, они превосходно могли бить первыми.

И в этой атмосфере извечной школьной войны вырастали одиночки, которые могли быть прекрасной командой, дерущейся плечом к плечу, грудью прикрывая своих, стоило им объединится во имя общей цели.

И эта молчаливая поддержка, это чувство не дружеского, но твердого плеча, ощущение того, что за тобой команда, которая поддержит – все это делало слизеринцев сильными. Серо-зеленый факультет действительно мог противостоять всем остальным. Они блестяще объединялись против, но не умели объединяться за, особенно друг за друга.

Гермиона стояла в ванной у зеркала… Девушка в зеркале была серьезная и задумчивая, но где-то внутри нее жила улыбка. Гермиона не смотрела на свое отражение. Она медленно водила пальцами по стеклу и не замечала, что вычерчивает на нем контур плеч, длинные тонкие пальцы... Девушку наполняло дыхание того, с кем она провела уже две ночи. Во второй раз Гермиона отчетливо почувствовала, что ему страшно, но рядом с ней его страх угасает. Он становится теплее. Будто трескается оболочка, и от него идет горячий свет. И это она будила в нем что-то, она была нужна ему. И не важно все то, что было до, ведь он думает только о ней, когда она рядом.

В дверь ненавязчиво стучали уже минут пять, но Гермиона не обращала на это внимания. Она ничего, что вокруг нее творилось, не замечала. Ее легонько покачивало в водовороте воспоминаний. В дверь сильно забарабанили кулаками. Кто-то кричал и звал Гермиону по имени. Не вникая в смысл глупых фраз, она вышла из ванной. Обрадованные перспективой наконец-то привести себя в порядок ее соседки по комнате начали спор за право первенства, не обращая внимания на Гермиону.

Наспех одевшись, она спустилась на завтрак.

Есть не хотелось, но выслушивать нотации Джинни, которая лично взялась следить за питанием подруги, не хотелось куда больше. Она вошла в Большой зал и, усевшись рядом с Джинни, наложила себе каши. Влетели совы, и зал наполнился гулом взволнованных голосов. Перед Гермионой упал очередной номер «Пророка», а рыжеволосая девушка получила письмо, которое тут же распечатала.

Гермиона открыла газету, притворяясь, что чтение отвлекло ее от еды. Но мысли ее были далеко.

- Гермиона, Гарри приглашает нас на Рождество к себе! – глаза Джинни сверкали, девушка словно светилась изнутри. Так было каждый раз, когда она получала весточку от любимого. Так было каждое утро.

Гермиона только теперь поняла, что сидит в Большом зале и держит в одной руке «Пророк», а другой вяло ковыряется в каше, размазывая ее по тарелке. Вокруг нее было множество народу, и их голоса, сливаясь в один общий гул, давили на девушку со всех сторон. Гермиона очнулась от прекрасного полусна, окончательно возвращаясь в реальность.

- А Рон там будет? – зачем-то спросила она, хотя ответ был очевиден.

- Конечно! Кстати, он передает тебе привет.

Так было всегда. Джинни получала длинные письма от Гарри, в конце которых Рон, ненавидящий эпистолярный жанр, приписывал несколько строк для Гермионы. Иногда его не хватало даже на это. Сначала девушка не придавала этому значения. Она знала Рона достаточно давно, чтобы понимать, что он совсем не пренебрегает ею и количество написанных строчек вовсе не являются мерилом любви. Но потом девушка начала завидовать Джинни, чувствуя себя обделенной вниманием. Даже те несколько слов в конце письма, написанного не для нее, дарили ощущение того, что о ней помнят, ее любят. Иначе было бы очень одиноко. Хотя и так тоже было одиноко. Разум твердил, что счастье не в строчках, но в чем именно, она не могла сформулировать. Гермиона знала лишь, что очень давно не чувствовала себя счастливой.

Она домучила кашу, вышла из зала и пошла по коридору. Забрела в какой-то доселе невиданный ей закуток и сползла по стене. Перед глазами стояло счастливое лицо рыжеволосого парня - ее друга, человека, которому она доверяла. Это причиняло боль. Голова отказывалась думать. Гермиона закоченела, сидя на холодных камнях, но знала, что так ей и надо, идиотке. Именно это она и заслужила за все те мерзкие поступки, которые совершила, целиком и полностью забыв о друзьях. Гермиона сжимала кулаки и мерно ударяла ими в стенку у себя за спиной. Потом встала и бросилась в свою комнату. Только теперь она поняла, насколько замерзла, и побежала быстрее. Ворвалась в пустую ванную и закрыла ее на щеколду.

Гермиона уже полчаса стояла под душем, игнорируя пытавшихся прорваться в ванную однокурсниц. Она яростно терла себя мочалкой, словно могла вместе с телом отмыть и душу. Девушка чувствовала себя грязной, продажной женщиной, шлюхой…

Мысли о том, как подло она поступила, не желали уходить, а все усиливались. Обретая то образ Рона, то вид расстроенного и непонимающего, глядящего с укором Гарри.

Охваченная злобой, бессильная сопротивляться своей совести Гермиона отбросила мочалку и, завернувшись в полотенце, покинула ванную.

Девушка поняла, что если она уважает своих друзей и саму себя, то она просто обязана все это прекратить, она приняла решение, и ей казалось, что так станет легче. Вот только Гермиона почти не могла спать: во сне она слышала и чувствовала горячее, нежное, отчаянное дыхание, во сне ее обнимали его руки. И Гермиона ненавидела себя все сильнее, теперь уже за эти сны. Гриффиндорка была упрямой, она шла к своей цели – забыть все, что происходило в Хогвартсе с ней в последнее время и больше никогда этого не повторять. Она верила, что так будет правильно. Также она знала, что обязательно скажет Рону, что между ними все кончено - это тоже правильно. Как она это сделает, девушка не знала, но обещала себе подумать об этом позже.

Гермиона ходила сама не своя. Ела то, что впихивала в нее Джинни, всерьез обеспокоенная здоровьем подруги, спала урывками, в основном на уроках – тогда ей не снились сны.

До завтрака оставалось всего полчаса, когда Драко покинул Подземелья. Он вновь спешил к Выручай-комнате. Это было безумие, он был одержим желанием снова овладеть той девушкой. Но это было не все, и он понимал это, хотя думать об этом отказывался. Ему просто хотелось снова ощущать себя живым, а если это происходило, когда она рядом с ним, значит, она должна быть рядом. Единственное, что он мог сделать для достижения своей цели, - это бросить пергамент в Чашу, что он и собирался сделать как можно скорее.

Оставшиеся до Рождества дни Гермиона помнила смутно. Она усердно готовилась к занятиям, пытаясь новыми знаниями вытеснить мысли о своих мерзких поступках. Но они возвращались вновь и вновь. Порой Гермионе хотелось все бросить и забиться в угол и плакать там, пока слезы не кончатся. Один раз она так и сделала, и, стирая со щек горячие соленые слезы, почувствовала лишь одно желание, чтобы сейчас сильные, знакомые и уверенные руки притянули к себе и обняли, и все прошло. Гермиона прогнала эти мысли и начала отчитывать себя за то, что утопает в иллюзиях, ведет себя, как дура, не способная думать, а главное – как шлюха. Она говорила сама с собой уже вслух и не замечала, как слезы все текут и текут. Потом Гермиона встала, оправила вымокшую форму и пошла в библиотеку. Она взяла «Историю магии» и начала перечитывать эту толстенную книжку. Так Гермиона нашла способ спрятаться от всех и немножко от себя. Она проводила все время в библиотеке. Джинни почему-то решила, что это добрый знак и оставила подругу в покое.

Время медленно, но верно ползло вперед. Наступил первый день каникул. Сидя в купе напротив Джинни, Гермиона держала в руках «Историю магии». Она благоразумно не стала откладывать книгу, дабы не пришлось разговаривать с Джинни, которая заворожено и счастливо смотрела в окно. Гермиона не знала, как себя вести, что делать. Она извела себя мыслями, но так и не придумала ничего конкретного, когда они подъехали к платформе. Вздохнув и затем отложив книжку, девушка решила, что нужно постараться вести себя как обычно, чтобы не вызвать подозрений у друзей и не заставлять их волноваться. Ей хотелось, чтобы они были счастливы, чтобы ничто не омрачило праздник. А про остальное она собиралась подумать потом.

Гарри и Рон встречали их на платформе 9 ¾. Первой из вагона выпрыгнула Джинни и сразу же угодила в крепкие объятия Гарри. Спустившись, Гермиона обняла Рона, уклоняясь от его настойчивых губ. К счастью, он не обратил внимания на странное поведение девушки, списав смазанный поцелуй на свою природную неуклюжесть. Всю дорогу до Площади Гриммо Гермиона слушала болтовню друзей, делая вид, что интересуется пейзажем за окном.

Дом № 12 на площади Гриммо был полон народу. Все члены семьи Уизли прибыли заранее, поэтому, едва переступив порог, Джинни и Гермиона попали в горячие объятия Молли, Артура и их сыновей.

Первые два дня после того, как Драко опустил пергамент в Чашу, он нетерпеливо глядел на чашку, боясь пропустить появление руны. Да, он знал, что это, в принципе, невозможно и руна показывается только тогда, когда тот, кому она предназначена, сможет увидеть ее. Но он все равно смотрел и смотрел на чашку, словно пытаясь загипнотизировать клубящийся над темной поверхностью пар и силой мысли заставить его сгустится, принять форму руны. Следующую неделю он усилием воли заставлял себя не смотреть на злополучную чашку, лишь изредка поглядывая на нее, а потом, отчаявшись, перестал обращать на нее внимание. С каждым днем ему было все труднее вставать. Драко несколько раз пытался проспать завтрак, чтобы не ходить в Большой зал и не разочаровываться снова, глядя на бесформенный пар над остывающим кофе. Однако Блейз, хоть и не спрашивал ничего и даже сдерживал ехидные комментарии (за что Драко был ему очень благодарен, хотя никогда и не высказывал своих чувств вслух), но, тем не менее, каждый день вытаскивал Драко на завтрак, заставляя взглянуть в лицо реальности. А реальность была суровой. Он опять был никому не нужен. Ему опять было одиноко и плохо. Тоска, обреченность, усталость – этот список можно было продолжать и продолжать, но теплее от этого не становилось. Драко вновь привыкал машинально вставать, есть, заниматься… он вновь жил по привычке.

Наступило Рождество. С самого утра в обычно хмуром и пустом доме на Гриммо, 12 было весело и по-домашнему тепло. Миссис Уизли, казалось, умудрялась одновременно находиться в разных местах. То ее твердый, не терпящий возражений голос слышался с кухни, то уже через мгновенье она суетилась в Большой гостиной. Миссис Уизли прогнала с кухни всех, кроме Джинни, с которой старалась поделиться всеми секретами хорошей хозяйки. Но та слушала мать невнимательно, хотя и четко выполняла все возложенные на нее поручения. Мысли девушки были далеки от насущных проблем. Наконец-то она встретила Гарри, наконец-то они были вместе. То, о чем она мечтала с десяти лет, исполнилось, и она боялась, но в то же время страстно желала большего. Она хотела проводить с любимым больше времени, хотела быть с ним постоянно, хотела жить с ним в одном доме, хотела выйти за него замуж, родить от него детей… Но Гарри словно провел некую черту между ними, за которую она, как ни старалась, не могла шагнуть. Даже когда он был рядом, когда обнимал ее так нежно, она знала, что не единственная, кто занимает его мысли. Возможно, так получалось, потому что им не удавалось остаться наедине. Джинни готова была возненавидеть собственных братьев, каждому из которых постоянно требовалось о чем-то спросить Гарри, что-то рассказать ему… А еще был Рон и была Гермиона. О, эти двое словно имели какие-то привилегированные права на ее Гарри! Хотя Джинни считала, что у нее прав, безусловно, больше. Гарри никогда не просил уйти своих лучших друзей, чтобы побыть с ней наедине. И пусть Золотое трио никогда не прогоняло ее, они вели себя так, словно Джинни была эльфом-домовиком – существом, на которое не принято обращать внимания, с чьим мнением не стоит считаться, чьего присутствия не стесняются. И это задевало за живое.

Всю жизнь она была маленькой девочкой для своей семьи. Даже когда выросла, ее все равно продолжали считать малышкой Джинни - несмышленышем, о котором надо позаботиться. Крошкой, которая еще слишком мала, чтобы говорить о ней всерьез. Когда Джинни была маленькой, мать постоянно занималась старшими братьями, которые были вечным поводом для беспокойств. Потом братья выросли, но вместе с тем возросли и заботы Молли Уизли. Чего только стоила буйная фантазия одних близнецов! А еще был Чарли, чье увлечение драконами никак нельзя было назвать безобидным. Да и другие сыновья были поводом для головной боли. Сначала Джинни была слишком мала, а потом к ее присутствию так привыкли, что совершенно не стеснялись решать при ней свои проблемы. Попав в Хогвартс, Джинни изо всех сил старалась доказать, что она тоже человек, она такая же, как все, и с ее мнением надо считаться. И однокурсники ценили Джинни. Она была душой компании, первой ученицей на курсе, у нее просили совета, брали конспекты. Но для Джинни путешествие домой словно поворачивало время вспять, будто Хогвартс-экспресс был неким видом хроноворота. На платформе 9 ¾ мистер и миссис Уизли ждали из Хогвартса свою любимую малышку Джинни.

Вот и сейчас мать настойчиво, словно несмышленому ребенку, в десятый раз объясняла ей заклинание, позволяющее поддерживать огонь нужное для приготовления блюда время. Джинни изо всех сил старалась не показывать своего раздражения. Она любила маму и восхищалась ее силой воли, терпением и нежностью, запасы которых были неисчерпаемы. Но Молли Уизли, словно почувствовав настроение дочери, отправила ее в гостиную на помощь остальным, сославшись на то, что вся большая и трудоемкая работа на кухне уже закончена, а с мелочами она справится и сама.

Джинни с радостью сняла фартук и побежала в Большую гостиную, где полным ходом шло украшение елки. Гарри с Джорджем левитировали Рона, и тот пытался прицепить на верхушку громадной ели золотую звезду.

Гермиона сидела у камина, склонившись над коробками с елочными игрушками, и распутывала мишуру. Конечно, дело пошло бы быстрее, если бы она использовала магию. Но перебирая руками шуршащую, слегка колючую мишуру, Гермиона словно погружалась в воспоминания.

Раньше она очень любила Рождество - этот светлый семейный праздник. В канун Рождества Гермиона освобождалась от всех кружков и секций, которыми старались заинтересовать ее вечно занятые родители, чтобы девочка не чувствовала себя заброшенной. Все свободное время она посвящала приготовлению подарков. Гермиона тщательно продумывала подарок для каждого из близких людей. Она радовалась каждый раз, когда ей удавалось угадать желание человека и преподнести что-то действительно нужное и приятное. Пожалуй, дарить подарки она любила больше, чем получать.

В Рождество мама и папа, обычно с утра до вечера занятые на работе, были дома. Они все вместе шли на елочный базар и выбирали самую красивую и пушистую елку, а потом долго украшали ее. И дома было тепло от улыбок, от какого-то странного, едва уловимого чувства единения.

И в это первое Рождество в мире, где не было войны, Гермиона вновь чувствовала себя счастливой. Она словно согрелась, оставив все свои страхи и переживания за дверью дома № 12 на площади Гриммо.

Вечером, сидя за праздничным столом в окружении своих друзей, она искренне смеялась шуткам Рона и Джорджа, с интересом слушала рассказы Чарли о драконах, сдержанно кивала на рассуждения Перси о политике. Гермиона с нежностью оглядела близких ей людей. Мистер и миссис Уизли, что спустя столько лет смотрят друг на друга так, словно вчера сыграли свадьбу. Джордж, чей взгляд потух, словно в нем что-то сломалось, но он изо всех сил старается спрятать это поглубже и прожить жизнь за двоих. Чарли, который так и не повзрослел, оставаясь в свои почти тридцать все тем же подростком, помешанным на драконах. Билл и Флер такие разные, но такие близкие друг другу люди. Время от времени Билл сжимал руку жены и вопросительно поглядывал на ее заметно округлившийся животик, а та кивала и успокаивающе гладила его ладонь. Рон… такой милый, такой родной Рон, иногда взбалмошный, часто импульсивный, но такой надежный, такой близкий. Перси, вечно надменный, самодовольный, но моментально теряющий свое высокомерие в объятиях матери. Наконец, она встретилась взглядом с Гарри. Тот обнимал Джинни за плечи, и девочка счастливо улыбалась и, казалось, плавилась в его руках. А Гарри смотрел на Гермиону обеспокоено и нежно, смотрел, будто пытался понять ее, но никак не мог и поэтому переживал. Гарри улыбнулся ей, и Гермиона вернула ему улыбку. Она чувствовала себя частью этой большой семьи, она была дома. И это ощущение дарил Гарри, который, казалось, безмолвно твердил: «Все хорошо, ты дома, все хорошо». Но Гарри не знал… Гарри ничего не знал, он думал, что все было как раньше. Получается, она его обманывала. Она всех их обманывала. Гермиона мысленно выругалась. Неожиданно ей стало холодно и неуютно. Она поежилась и, закутавшись в шаль, постаралась вновь прогнать неприятные ощущения, вернуть то состояние покоя и тепла. Но навязчивые мысли не желали уходить. Вновь и вновь она вспоминала о своем предательстве, о необходимости поговорить с Роном. Весь оставшийся вечер Гермиона вымученно улыбалась, заставляя себя смеяться над очередной шуткой, машинально отвечая на редкие вопросы. Девушка избегала смотреть в глаза кому бы то ни было и прилагала все усилия, чтобы не встретиться взглядом с Роном. Рождественский ужин превратился в пытку, и она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать к себе в спальню, сославшись на усталость и головную боль.

Еще несколько лет назад Драко считал Рождество лучшим в мире праздником. Кроме Дня рождения, естественно. Море подарков, согласно тщательно продуманному и составленному заранее списку, праздничный ужин в кругу семьи, когда ему позволялось выпить бокал шампанского. Теперь это лишь воспоминания. Воспоминания, которые не грели, потому как контрастировали с действительностью и причиняли боль. Уже третий год он страстно желал, чтобы Рождества не было.

Два года подряд он встречал Рождество (если эти слова применимы к очередной пирушке Пожирателей Cмерти) в стане Волдеморта и его приспешников. И несмотря на то, что в праздник он был дома, в окружении отца и матери, Темный Лорд, словно дементор, высасывал всю атмосферу праздника из Малфой-менора. Не было приятного предчувствия ожидания праздника и подарков, не было легкости и радости, не было улыбок и тепла. Только напряжение, оцепенение и страх.

И вот настало оно. Первое Рождество после победы. Темного Лорда нет, Малфой-менор свободен от Пожирателей. Но это уже не имело значения, поскольку мать выслали из страны, отец все еще сидел в Азкабане, а Драко вырос. Он больше не верил в праздники, потому как знал, что магический мир совсем не похож на волшебную сказку.

Для Драко этот рождественский день не отличался от десятков других серых и однообразных, растянутых на невозможно долгие двадцать четыре часа. И все, что ему оставалось, это взять себя в руки и пережить, вытерпеть эту пытку рутиной, потому что, только окончив Хогвартс, он получит свободу. Пусть относительную, со многими ограничениями и оговорками, внесенными в приказ Министра магии, касающийся Пожирателей смерти, которых родители вынудили присоединиться к Темному Лорду, но такую желанную и такую необходимую ему свободу. И он уже знает, как распорядится ей. Как должен ей распорядится. Отец ясно дал понять, что имущество Малфоев должно принадлежать только Малфоям. И Драко любой ценой должен вернуть все, чем «добровольно» пожертвовала их семья, чтобы смягчить себе приговор.

Усилием воли Драко заставил себя подняться, принять душ и спуститься на завтрак.

- Малфой, ты слышал, новым указом министра предписано всем улыбаться на Рождество, - попытался пошутить Блейз.

- Не перестарайся, Забини. А то угодишь в психотделение святого Мунго.

- Раньше твой юмор был изящнее. Болеешь? – парировал Блейз.

- В отличие от твоих жалких попыток пошутить я говорю на полном серьезе, - отрезал Драко.

Забини лишь презрительно фыркнул и уткнулся в свою тарелку. Драко заставил себя проглотить пару ложек каши и потянулся за кофе, но так и не решился взять чашку. Прямо на его глазах пар сгущался и принимал очертания древней руны. Вот это подарок судьбы! Драко зажмурился, все еще не в силах поверить в случившееся чудо. А по-другому он назвать произошедшее не мог. Мерлин! Неужели та девочка все-таки одумалась и решилась вновь встретиться с ним? А Драко уже было уверил себя, что она больше никогда не придет. Но, видимо, она просто была занята. Или не могла решиться на новую встречу. Да какая, к дементорам, разница, почему она не появлялась раньше? Главное, что сегодня вечером он вновь сможет обнять ее, вновь почувствует вкус ее поцелуев и сегодня ночью впервые за долгое время заснет без зелья. И будет спать крепко, до утра, свободный от кошмаров.

Драко открыл глаза, но руны уже не было. На секунду он решил, что это была всего лишь галлюцинация, но тут же отмахнулся от этой мысли. Да, он подавлен, но пока еще в своем уме.

Драко поднялся и, пожелав Забини счастливого Рождества, чем заставил его поперхнуться, покинул Большой зал.

Гермиона долго ворочалась, обдумывая неизбежный разговор с Роном и, лишь приняв зелье «Сон-без-снов», ей удалось заснуть. Но наутро она снова настолько погрузилась в свои мысли, что сама не заметила, как они с Роном оказались в комнате совершенно одни.

- Гермиона, в чем дело? – спросил Рон, выпуская из объятий вновь увернувшуюся от поцелуя девушку. Гермиона вымученно улыбнулась. Время пришло. Надо только набраться смелости и рассказать Рону обо всем. Она вздохнула и открыла рот, но так и не смогла подобрать нужных слов. Вся ее решимость улетучилась, словно вышла из нее вместе с выдохнутым воздухом. Рон стоял рядом, выжидающе глядя ей в глаза. Такой взъерошенный, такой родной… Гермиона понимала, что своими словами причинит ему боль, и сколько бы она ни уверяла себя, что лучше быть честной, что расстаться сейчас будет правильнее, чем продолжать поддерживать иллюзию отношений, какая-то часть ее души отчаянно противилась этому. Потому как это очень больно – быть причиной страданий близкого человека. И лишь мысль о том, что когда-нибудь этот разговор все равно состоится, заставила Гермиону взять себя в руки. В очередной раз сказав себе магическое слово «надо» (своеобразное Империо для самой себя), девушка решилась на такой простой и сложный шаг. Сказать правду.

- Рон, я очень люблю тебя, - Гермиона не один раз прокручивала в уме различные варианты их диалога, но теперь, когда она смотрела в его синие, полные напряженного ожидания глаза, все заготовки были забыты. Она говорила то, что чувствует, то, как чувствует, слова сердца, а не разума, - но…

- Ятожелюблютебя! – выдохнул Рон и попытался обнять Гермиону, но она увернулась, скороговоркой выпалив:

- Но как брата!

На какое-то мгновенье Гермионе показалось, что Рон не услышал ее. Он по-прежнему стоял перед ней, протягивая руки, желая обнять. Вдруг он резко развернулся и ударил кулаком по столу.

- Повтори… - послышался его сухой шепот, полный горечи. Он уже все понял, но не желал смириться. Так устроен человек: он до последнего верит в чудо, цепляясь за призрачную, несуществующую надежду, отгораживаясь ею от реальности, потому что с потерей этой веры, в нем что-то оборвется. Навсегда.

- Я люблю тебя, как брата, - ее голос звучал ровно и уверено. Один Мерлин знает, чего ей стоило держать себя в руках, не сорваться на истерику, не броситься к нему с утешениями, слезами, оправданиями. Но она держалась, потому как считала себя не вправе подарить ему еще одну надежду на счастье, чтобы потом вновь отобрать ее.

- И давно ты это поняла? – его голос был наполнен горечью и отчаянием. Он стоял в пол-оборота к ней, уставившись в окно, засунув руки в карманы и раскачиваясь на носках. Гермионе не надо было видеть его лицо. Она знала, что в таких родных синих глазах разлилась боль.

- Рон… - попытка утешить, облегчить его боль. Боль от нанесенной ею раны.

- Ты ведь никогда меня не любила, так? – он все еще не смотрел на нее. Но его плечи ссутулились чуть больше обычного, он словно сжался, пытаясь сдержать ревущий внутри гнев.

- Ошибаешься, Рон. Я всегда любила тебя…- слова оправдания так и рвались наружу.

- Как брата? – злая ирония его вопроса словно ударила ее. Он резко развернулся и посмотрел на Гермиону, обжигая взглядом, полным горечи.

- Рон, зачем ты так? – на глазах Гермионы выступили слезы. Она не должна была плакать. Не сейчас, когда ему было так больно. Не теперь, когда надо было быть сильной и смелой. Быть честной до конца. Но раны родному человеку наносят обоюдоострым ножом. Глаза были полны слез, и все, что она могла, - это сдержать их, не дать потечь, пока он смотрел.

- Зачем ты так? – грустно усмехнулся Рон и, развернувшись, выбежал из комнаты.

Слезы покатились по ее щекам и закапали в такт его удаляющимся шагам.

На следующий день после Рождества Джинни получила письмо от директора Хогвартса, в котором ее извещали о том, что всем старостам надлежит вернуться в школу на день раньше. Она сразу же написала ответ и как раз привязывала свиток к лапке почтовой совы, когда в соседней комнате раздался грохот. Птица дернулась, испуганная резким шумом, и Джинни стоило больших усилий, чтобы удержать сову. Наконец, справившись с тесемками, она крепко привязала пергамент к лапке птицы и выпустила ее в окно. Сова резко взмыла вверх, улетая от тревожившего ее шума. Джинни вздохнула с облегчением и вся обратилась в слух. В соседней комнате погром шел полным ходом. Джинни постоянно вздрагивала то от неожиданных глухих ударов, когда очередной предмет мебели опрокидывался на пол, то от яростных, бессвязных криков Рона. Спустя какое-то время к какофонии звуков добавился голос Гарри, который пытался остановить друга, успокоить его. Безуспешно.

Джинни показалось, что прошла вечность, прежде чем за стенкой воцарилась тишина. Выждав еще несколько минут, чтобы быть уверенной, что это затишье не антракт перед вторым действием локального конца света, она вышла в темный коридор и постучалась в дверь спальни мальчиков. Ответом ей была тишина.

Джинни постучала еще раз и медленно отворила дверь. Ее ослепила вспышка света. Девушка сощурилась, но едва ее глаза привыкли к яркому освещению, раздался щелчок, и комната погрузилась в темноту. Джинни часто бывала в этой спальне и помнила расположение вещей, поэтому она уверенно пошла вперед. Но почти сразу же остановилась, споткнувшись обо что-то твердое. Раздался щелчок и комнату вновь залил свет. На этот раз Джинни успела осмотреться, прежде чем наступила темнота. Она успела заметить Рона, который лежал на кровати, уставившись в потолок, и поняла, что впотьмах ей не удастся подойти к брату, поскольку все, что Рон смог перевернуть, уронить или сломать, лежало на полу. Джинни позвала брата, но тот не ответил. Дождавшись следующей вспышки света, девушка двинулась вперед, замирая каждый раз, когда комната погружалась во тьму. Шаг, другой… Джинни не торопилась. Свет вспыхнул и погас, но она успела заметить, что между ней и кроватью больше нет препятствий. Она осторожно пошла вперед, выставив руки перед собой. Коснувшись резного изголовья, она облегченно выдохнула. Джинни опустилась рядом с братом, обняла его и, нащупав его ладони, легко сжала их.

- Не надо… - ее шепот был таким родным и успокаивающим.

Рон разжал руки, позволяя деиллюминатору выскользнуть из ладоней и скрыться в складках покрывала. Он обнял сестру и погладил ее по щеке, вытирая одинокую слезинку.

- Чего ты? – охрипшим от крика голосом спросил Рон.

- Я испугалась…

- Извини, - в этом простом слове было столько заботы и нежности, что Джинни невольно улыбнулась.

- Что случилось?

- Она меня бросила, – его голос прозвучал тихо, сухо, безучастно.

Джинни не переспрашивала, она слишком хорошо знала брата, чтобы понимать, что он не ответит, да это и не важно в данный момент. То, что она не поняла, она спросит потом. И не у брата. А в тот момент она лишь гладила его по голове, перебирая спутавшиеся рыжие пряди, слушая, как выравнивается его дыхание. Она долго сидела, вглядываясь в темноту, пока Рон не заснул в ее объятиях.

Когда ждешь чего-то, то время словно застывает. Кажется, что стрелки часов медлят, прежде чем переместиться еще на одно деление. В такие дни стараешься занять себя чем угодно, лишь бы не смотреть на предательски замершие часы, и успеваешь переделать массу дел, до которых постоянно не доходили руки. А тягучее время неспешно идет, словно издеваясь, будто проверяя, сколько еще выдержит твой напряженный рассудок.

Драко никогда не пытался обмануть время. Зачем совершать поступки, если заранее знаешь, что они не увенчаются успехом? Ожидание было для него делом привычным. Он просто подходил к нему с другой стороны. Он растворялся в ожидании, позволяя ему поглотить себя, вытеснить из головы все мысли, кроме предвкушения грядущего события. И затем, просчитав все возможные варианты развития событий, терял к будущему всякий интерес. И лишь незадолго до назначенного времени, ожидание вновь овладевало им, но он больше не боролся с ним. Он наслаждался этим чувством, позволяя ему захватить себя. В такие моменты он разрешал себе побыть просто мальчишкой, а не наследником древнего магического рода. Разумеется, об этой его маленькой слабости никто не знал.

В этот рождественский день Драко не отпускал от себя томительное ожидание. Было так странно вновь чувствовать что-то. И пусть это было невыносимое, мучительное чувство, но оно заполнило собой ту пустоту, что когда-то была душой Драко Малфоя. И лишь идя по слабоосвещенному коридору навстречу своей судьбе, Драко позволил себе трезво взглянуть на вещи и допустить, что на этот раз на свидание могла прийти совсем другая девушка. Но что-то внутри его не хотело верить голосу разума. Какая-то маленькая часть Драко вновь вернулась в детство, когда в любой самой сложной и безвыходной ситуации остается место для слабой надежды на чудо.

На этот раз он пришел в комнату для свиданий первым. Сначала он немного удивился, но, в конце концов, девушкам позволительно опаздывать и, поскольку время свиданий никто не регламентировал, он готов был ждать ее, сколько потребуется. Не успел он устроиться среди разбросанных по полу подушек, как дверь открылась, впуская стройную гибкую девушку.

- Эй! – прошептала она, всматриваясь в темноту.

Драко не стал отвечать, а просто шагнул ей навстречу. Едва коснувшись девушки, Драко понял, что это была не та, которую он ждал. Первым порывом было немедленно уйти. Но затем пришла мысль, что, возможно, та девушка больше никогда не придет, а он не давал обет безбрачия. Зачем добровольно отказываться от возможности получить удовольствие. В конце концов, секс - приятное занятие. И кроме того, это отличный способ проверить, действительно ли он излечился от хандры.

Драко прижал к себе девушку и поцеловал. Она с готовностью откликнулась на поцелуй, скользнув языком в его рот, и, перейдя в наступление, принялась расстегивать его рубашку. О, она была опытна, даже искушена! Но ее умелые ласки и искусные поцелуи не возбуждали его так, как робкие неуверенные прикосновения той другой девочки. Усилием воли Драко заставил себя прогнать эти мысли и попытался наслаждаться близостью. Как только все закончилось, он вырвался из объятий любвеобильной девушки, которая жаждала продолжения ласк, и, натянув брюки, направился в Подземелья, на ходу надевая рубашку и мантию.

Гарри отворил дверь и напряженно всматривался в полумрак комнаты. Рука инстинктивно потянулась к волшебной палочке, чтобы зажечь свет.

- Не надо… - голос Гермионы был хриплым после долгого молчания. Она сидела в кресле, обхватив руками колени, откинув голову на спинку кресла. Гарри подошел к ней и присел на подлокотник.

- Как он? – глухо поинтересовалась девушка, не глядя на него.

- Устроил в комнате маленький конец света. Хорошо, что дома никого не было, а то

упрятали бы его в психотделение св. Мунго для буйно помешанных, - невесело усмехнулся Гарри. – Сейчас лежит на кровати, играется с деиллюминатором и молчит. Что у вас стряслось?

- Я сказала, что люблю его, как брата.

Гарри помолчал, осознавая значение ее слов.

- Что случилось, Гермиона?

- Я же сказала, мы расстались, - немного раздраженно отозвалась девушка. Слишком наболело, чтоб спокойно разжевывать другу банальные вещи.

- Я не об этом. Что с тобой произошло? Когда вы виделись в прошлый раз, ты любила его без подобных уточнений.

Гермиона закрыла лицо руками. Как она могла рассказать другу о своем предательстве? Пусть она не знала, что такое любовь, пусть она забыла, что такое верность, но она помнила, что такое совесть и боль, знала, что правда может ранить не хуже лжи. И пусть это эгоистично, но она не могла потерять еще одного друга, ранив его правдой. Правдой, которую она даже себе не могла сказать, не сдобрив ее муками совести.

Гарри глядел на хрупкую фигурку девушки, которая молчала, закрыв лицо руками, слегка покачиваясь вперед-назад. Сердце щемило от жалости. Захотелось обнять ее, спрятать, взять себе часть ее боли. Он протянул руку и робко коснулся ее плеча.

- Гермиона… расскажи мне…

Девушка замотала головой, не отнимая рук от лица.

- Расскажи… тебе станет легче…

- Гарри, - Гермиона, подняла голову и посмотрела на него. Он ожидал увидеть слезы, но в ее глазах плескалась боль. – Я сделала нечто ужасное… я… не могу об этом рассказать.

- Гермиона, ты самая добрая, самая замечательная девушка на свете, - Гарри легко коснулся ее щеки. - Наверняка, твой поступок не так уж и страшен. Ты просто не могла сделать что-то плохое…

- Нет! – тихо, но твердо оборвала его девушка. – Ты просто не понимаешь…

- Так расскажи мне, а я попробую… постараюсь понять тебя.

Гермиона молчала. Она все никак не могла выбрать между желанием выплеснуть свою боль, быть понятой, услышанной и боязнью оттолкнуть, потерять друга. Гарри, словно чувствуя ее колебания, взял подругу за руку и ободряюще улыбнулся. Поймав его улыбку, Гермиона решилась. Закрыв глаза, она начала быстро и сбивчиво говорить, словно боялась, что если остановится, то уже не сможет ничего рассказать.

- Там… в Хогвартсе … у меня ведь никогда не было друзей, кроме тебя и Рона… а вы даже писем мне не писали… мне было так одиноко… а потом я узнала о Чаше… и подумала, что, ну, вдруг я еще кому-то нужна… знаю, это было глупо с моей стороны… но мне было так плохо… понимаешь? Я пошла… просто пыталась сбежать от одиночества… а он оказался таким… нежным, заботливым… и ему тоже было одиноко, он тоже искал утешения… я не смогла уйти… я хотела, правда, хотела, но не могла оставить его одного. Я была нужна ему, понимаешь? А потом… знаешь, та ночь так разительно отличалось от других дней… Словно я вновь жила полной жизнью… будто вы опять были рядом…и я снова бросила пергамент в Чашу…знаешь, как будто украла кусочек жизни… и вместе с тем подарила чего-то: счастье, надежду, тепло… я знаю, что ему было хорошо со мной… не физически, нет, ему было комфортно и тепло… и мне было хорошо от того, что я могу утешить, помочь… я нужна ему… Но то, что я сделала мерзко, подло… я предала Рона. Мне стыдно. Мне, правда, стыдно, Гарри!

Гермиона замолчала. Если бы вчера Джинни не рассказала ему о том, какую игру придумали слизеринцы, Гарри ничего бы не понял из сбивчивой речи подруги. Но даже теперь ему было не все ясно, кроме того, что Гермионе очень плохо. Закусив губу, девушка посмотрела на Гарри, ожидая, что тот вспылит и начнет упрекать и осуждать ее. Но он лишь крепко сжал ее руку, а потом обнял и погладил по голове. Девушка прижалась к нему, положив голову на плечо.

- Гермиона, мы такие олухи! Прости нас! Нам надо было поехать с тобой! Мы же обещали друг другу всегда быть вместе и никогда не расставаться. Не мучай себя, не казни! Ты молодец, что сказала Рону…

- Я не сказала…- Гермиона подняла голову и посмотрела Гарри в глаза. – Я лишь сказала, что люблю его, как брата. Я не рассказывала ему все.

Гарри кивнул.

- И не надо. Не говори. По крайней мере, сейчас не говори. Гермиона, - Гарри коснулся ее щеки, и девушка доверчиво склонила голову, облокотившись об его ладошку. Она казалась такой хрупкой, такой ранимой. Им вновь овладело желание оградить ее от всего мира, защитить и спрятать, чтобы она больше никогда не испытывала боль, чтобы всегда была рядом и грела своей улыбкой. – Гермиона, я понимаю, что ты не любишь Рона так, как ему хотелось бы, но я, надеюсь, что ты понимаешь, что твои чувства к тому парню – это не любовь? Не дай еще раз обмануть себя.

- Гарри! – Гермиона отодвинулась от него, с укоризной глядя на друга. – Я не говорила, что люблю его! Я только сказала, что нужна ему. Это не одно и то же.

Гарри улыбнулся. Гермиона заговорила таким раздражающим его раньше и таким знакомым тоном «неужели-надо-объяснять-такие-простые-вещи». Она снова стала сама собой.

- Что? – поинтересовалась Гермиона, не понимая, что могло так развеселить Гарри.

- Я люблю тебя.

- Гарри…

- Просто люблю, – Гарри улыбнулся еще шире и протянул к ней руки. – Иди сюда.

Гермиона обняла Гарри. Прижавшись к нему, вдыхая его такой знакомый запах, она улыбалась. Как же здорово, когда у тебя есть друзья! Какое же это счастье, когда тебя понимают!

Драко никогда не тяготел к знаниям. Да, он был способным и мог усваивать большие объемы информации за короткое время. Причем он не только доносил все выученное до экзаменатора, но действительно запоминал, пользуясь полученными знаниями в дальнейшей жизни. Но вот сам процесс учебы удовольствия ему не доставлял. Драко никогда не ждал начала учебного года. Скорее, наоборот, с приближением сентября ему казалось, что оставшегося времени катастрофически мало.

Но в эти бесконечно долгие Рождественские каникулы он то и дело бросал взгляд на календарь, отмечая, сколько осталось дней до учебы. Потому что жить, подчиняясь заведенному распорядку дня гораздо проще, чем когда ты предоставлен сам себе. Не желая показывать своих слабостей, Драко старался вести себя так же, как и другие слизеринцы. Но как только выдавалась возможность, он приходил к себе в комнату, ложился на кровать и, задернув балдахин, старался ни о чем не думать, а иногда, наоборот, строил планы на будущее.

В последний день каникул Драко практически не покидал пределы спальни, сославшись на то, что решил отоспаться перед учебой, посчитав, что подробностей все равно никто не потребует. И вообще… он Малфой и не обязан никому объяснять свои поступки. Лежа на кровати, он устремил взгляд на пыльный темно-зеленый полог, пытаясь в очередной раз подсчитать количество вышитых серебреными нитями змеек. Драко уже досчитал до двадцати, когда кто-то вошел в спальню и спустя короткое время скрылся в ванной комнате. Хотя Драко и не видел вошедшего человека, он был уверен, что это Блейз Забини. Шаги были слишком легкие для Кребба и слишком изящные для Нотта. Драко вновь вернулся к пересчету змеек, начав в этот раз с центрального клубка. Но и на этот раз он не успел закончить, на цифре пятьдесят три вышедший из