Марциал в руках переписчиков

Так что же присоветовал нам Пушкин по поводу опечаток? А пожалуй, что и ничего: сам он относился к опечаткам по настроению. Когда-то досадовал, когда-то смеялся...

И еще чуть-чуть о Пушкине – немного в сторону от опечаток. У его московского друга Павла Нащокина есть такое замечание: «Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной начитанности... С. С. Мальцеву, отлично знавшему по-латыни, Пушкин стал объяснять Марциала, и тот не мог надивиться верности и меткости его замечаний. Красоты Марциала были ему понятнее, чем Мальцеву, изучавшему поэта». Изумление Нащокина выглядит довольно потешно: разумеется, русскому поэту римский поэт был ближе, чем его приятелю Мальцеву, имевшему к поэзии отдаленное отношение.

Но к чему у нас эта цитата? А к тому, что упоминание о Марциале дает хороший повод заглянуть поглубже в историю вопроса. Интересно, знал ли Пушкин о таком изречении Марциала, обращенном к читающей публике: «Если тебе здесь, о читатель, некоторые места покажутся неточными, знай, что это не моя вина, а переписчика»? Если знал – легко мог бы повторить такую формулу и сам, заменив только переписчика на типографа или издателя.

В марциаловские времена книги переписывали от руки: до рождения первопечатника Иоганна Гутенберга должны были еще пройти целые эпохи. Место опечаток с полным правом занимали описки – и авторские (как у Пушкина), и особенно описки переписчиков, которые тогда и размножали книги для читателей. Пафос Марциала понятен, но вообще-то римлянин не слишком гневался по поводу допущенных описок. Он хорошо знал, в каких условиях работали переписчики, и сам сообщал: книгу из 540 стихов писцы размножили всего за час! Разве можно при такой скорости обойтись без брака?

А вот и пример конкретной древнеримской описки, обретшей благодаря стечению обстоятельств долгую жизнь. В одном из своих трудов знаменитый врач Гален написал о «сфекоидальной» кости, находящейся в черепе. «Сфекоидальная» – значит, похожая на осу. Но переписчик допустил ошибку, и кость превратилась в «сфеноидальную» – то есть клиновидную. Новое слово закрепилось в практике: «клиновидная кость» называется так даже в наши дни.

Описки не обошли стороной и наше Отечество. И были у нас столь распространены, что знаменитый просветитель Максим Грек гневно назвал их «растлением книг». А царь Иоанн Грозный в 1551 году констатировал: «Книги писцы пишут с неисправленных переводов и ошибку к ошибке прибавляют». Одно время на Руси было даже запрещено продавать книги с неисправленными описками.

Не стоит думать, что переписчики относились к своим оплошностям легкомысленно. За дело они болели, но не все было в их силах. Переписчик Мартирий однажды пояснил читателям: «Груба бо по истине книга сия и всякого недоумения полна, понеже с неисправлена списка писана, а писавый груб» – то есть переписывалась с копии, полной ошибок, а сам Мартирий не настолько был образован, чтобы все их исправить. Еще один старинный русский переписчик, признавая свои описки, пояснял читателям, как и почему они появились: «Где прописался аз грешный неразумом, или несмыслием, или недоумием, или непокорством, или непослушанием, или не рассмотрел, или поленился рассмотреть, или не дозрил, и вы меня, ради бога, простите и не кляните, а сами собою исправливайте».

И все-таки озабоченность властей легко понять: книги в ту пору были преимущественно церковные, описки в них – дело опасное, чреватое ересями. А ну как верующие примут неверные слова за чистую монету, да и начнут по ним творить молитвы и обряды? Так оно в принципе и случилось. Выдающийся наш историк Сергей Платонов писал: «В тексте церковных книг была масса описок и опечаток, мелких недосмотров и разногласий в переводах одних и тех же молитв. Так, в одной и той же книге одна и та же молитва читается разно: то „смертию смерть наступи”, то „смертию смерть поправ”...»

Об этом Сергей Федорович рассказывал в главе, посвященной церковному расколу на Руси, ибо к возникновению раскола описки имели самое прямое отношение. Еще до патриарха Никона русские церковные иерархи убедились в многочисленных разночтениях между русскими и греческими церковными книгами. Восприняли они это открытие чрезвычайно болезненно, задумались об исправлении книг, но решимости на столь масштабное дело у них не хватило.

А вот Никон взялся за дело круто. И в правоте своих исправлений был уверен полностью. Другой наш выдающийся историк, Николай Костомаров, отмечал: «Благочестие русского человека состояло в возможно точном исполнении внешних приемов, которым приписывалась символическая сила, дарующая Божью благодать... Буква богослужения приводит к спасению; следовательно, необходимо, чтобы эта буква была выражена как можно правильнее. Таков был идеал церкви по Никону».

Никоновские поправки приняли далеко не все верующие, ведь даже начертание имени Спасителя было исправлено: вместо Исус – Иисус. Дальнейшие события хорошо известны, и вряд ли стоит тут их пересказывать: прямого отношения к опискам они уже не имеют.