Waiting For The Sun

С первым проблеском Рая пустились мы в море,

И стали там, у берега свободы

В ожидании солнца

В ожидании, что ты пойдешь с нами

В ожиданьи, что ты услышишь мою песню

В ожидании, что ты мне расскажешь, что вышло не так

Это самая странная жизнь, что мне знать доводилось

В ожидании солнца

Июнь, 1968

Мы готовились к серии концертов на крупнейших аренах. Первый должен был состояться в Hollywood Bowl – «Голлливудской Чаше» в Лос-Анджелесе. С утра, в день выступления, я получил два звонка, один хороший, один плохой. Хороший - от нашего старого юриста Макса Финка, он сообщил мне, что тот офицер-отморозок, который наехал на меня в Рено, получил взыскание. Макс не знал, какое точно: то ли уволили, то ли понизили в звании, но ему определенно дали по рукам. Расходы на адвоката обошлись мне в несколько сот баксов, зато я чувствовал себя отмщенным.

Второй звонок был от моих родителей. Они сказали, что мой брат снова в Камарилло, в психушке. Он включил газ в духовке и не зажег огонь. Я был в шоке. По дороге в Боул, на сунд-чек, я вдруг вспомнил давний семейный скандал, когда предки уехали в длительную командировку в Миннесоту, и брат там отказался ходить в школу. Может, это было начало? Я мысленно заходил в тупик, пытаясь найти причину, если только ее вообще можно было найти. Я постарался загнать поглубже мысли о брате.

При свете дня Голливудская Чаша смотрелась не так роскошно, как во время вечерних концертов, но, увы, и вечернее освещение не спасло наше выступление. Мы переживали из-за звука – на открытой площадке нет стен, чтобы его удерживать. Нам уже случалось успешно выступать на свежем воздухе, но проблема оставалась: звук улетает, вы не слышите отдачи и очень трудно рассчитать, с какой громкостью играть. Мы не хотели рисковать, и Винс, наш посвященный и одержимый роуд-менеджер и звукооператор, набрал дополнительных усилителей, и выставил на сцену пятьдесят две колонки, общей мощью семь тысяч ватт. На бэнд из четырех человек!

У меня было четыре микрофона на подзвучку и восемь колонок. Рею с Робби досталось по пятнадцать колонок каждому, Джиму – на пару штук меньше, но его голос дополнительно подзвучивался через встроенную акустическую систему концертной площадки.

Мы хотели, чтобы звук пробивал до самых верхних рядов гигантского амфитеатра, но при этом боялись, как бы нам не прервали концерт. Как выяснилось, народ, обитавший в домах позади Bowl, подал жалобу на шум, с месяц назад или около того, и администрация наняла специального человека, которому вменялось в обязанность ходить с шумомером между рядов и замерять децибелы. При уровне больше восьмидесяти децибел администрация грозилась вырубить звук. Больше всех расстроился Робби. Типично – для рок-гитариста. Power! Я позлорадствовал в душе, как барабанщик. Мне вечно приходилось бороться за то, чтобы меня было слышно. Там, где Робби и Рею было достаточно покрутить регулятор, мне приходилось добавлять мышечных усилий.

Увы, восьмидесяти децибел оказалось недостаточно, чтобы прокачать аудиторию на восемнадцать тысяч мест так, как нам бы того хотелось. Мы считали первое выступление в Hollywood Bowl этапным в своей карьере, и поэтому с нами на концерте присутствовала цела бригада киношников, однокашников Рея и Джима с кино-факультета UCLA, которые записывали звук и снимали происходящее на 16-мм цветную пленку. Киногруппа должна была ездить с нами весь тур: мы хотели снять документальный фильм. Для съемок в Bowl мы пригласили несколько дополнительных кнооператоров. (Хоть я был и не по мальчикам, я залюбовался на одного из парней с камерой, такой он был красавчик. И звали его по-чудному: Харрисон Форд). Нам позвонил Джимми Миллер, продюсер Стоунз, и сообщил, что они с Миком желали бы поприсутствовать на нашем концерте. Мик Джаггер! Мы были под впечатлением, пока они не подкатили к нам под. оффис, чтобы с нами отобедать. Робби выглянул в окно и сказал: «Джон, глянь на чем они приехали!» Это был Кадиллак, причем даже не старый. Мик что, решил показать нам, какой он богатый? Кадиллак, скорее всего, прокатный, - подумал я в их оправдание, но тем не менее: могли бы иметь вкуса и побольше! Всем скопом мы отправились в китайский ресторан Му Линга на Сансет, где, к моему глубочайшему сожалению, нам пришлось располагаться за двумя столами, и я не попал за один стол с Миком. Джимми Миллер что-то бурно вещал, но мне хотелось послушать, о чем говорят между собой два лидер-вокалиста, и, может быть, вставить свои пару центов. Когда мы подъезжали к служебному входу в Боул, обстановка вокруг была, как перед крупным матчем по бейсболу. Мнея слегка заколотило при виде такой толпы, пока мы пробирались к гримерке. Я достал листок бумаги, и мы сговорились по поводу первых трех-четырех песен. Краем глаза я видел Мика, он пристально смотрел на нас.

Джимми Миллер и Джаггер прокрались в одну из резервных лож, и мы пошли на сцену, навстречу восемнадцати тысячам орущих людей. Я горел желанием показать главному Стоуну, насколько хороши мы можем быть. Не в этот раз. Черт подери! Мы могли бы сыграть и получше. Несколько близких друзей сидели в первом ряду, и я не мог даже взглянуть на них. Джим нацепил крест и выкурил кучу сигарет, что до сих пор было совсем не в его духе. Он не родился заново, и это был первый раз, когда я вообще увидел его курящим табак. Я приметил еще кое-какие сознательные перемены в имидже.

Публика жгла спички и зажигалки, когда мы играли «Light My Fire», прикол, который стал повсеместным на сегодняшних рок-концертах, но едва ли найдется место, где это смотрится так здорово, как со сцены в Hollywood Bowl. Для меня это был самый яркий момент того концерта. В целом шоу было вовсе не плохим; мы просто недожали.

Я не могу ткнуть пальцем, что вышло не так. Свет на сцене был слишком ярким – для киношников - и я уверен, что это не лучшим образом отразилось на выступлении Джима. Шоу не дошло до нужного градуса. Нам не хватало мощности звука, и паузы Джима между песнями были слишком долгими. Даже его золотое распятие – и то не помогло. Я видел, как Роджер Долтри из «Who» рисовался на ТВ с крестом на шее, и поэтому задал Джиму вопрос: с чего это вдруг он решил подражать. Он ответил: «Мне нравится символ, визуально, плюс это должно смущать народ».

- В чем дело, что было не так? – спросил я у Робби, когда мы возвращались со сцены в гримерку.

- Джим принял кислоту прямо перед началом концерта.

- GOD DAMN IT! – я хряснул обе палочки о колено. – Нашел когда! Одно дело – принимать кислоту в свое личное время, но в Холливуд Боул!? Наверное, потому он ее и принял. Черт.

Впоследствии Джаггер был очень любезен, когда «Melody Maker», английский музыкальный журнал, спросил о его впечатлениях от концерта «The Doors». Он ответил: «Они были славные малые, но играли чуть дольше, чем надо».

***

Я полтора часа гнал машину на север, в Камарилло, чтобы повидаться с братом. На меня нахлынули воспоминания о временах, когда я играл в «Terry and the Twilighters», моей первой группе. На Рождество мы давали бесплатный концерт в госпитале для ветеранов. У меня перед глазами возникла сцена, когда мы заходили в закрытое отделение для ветеранов Второй Мировой с психическими отклонениями, и играли рождественские песенки. В память запал один пациент, на нем было пять пар штанов, то и дело спадавших, и он все время подтягивал их до самых подмышек. Он был весь поглощен этим занятием, оставаясь при этом в очень шутливом настроении.

- Сыграйте «Jingle Bell Rock», ладно? – снова и снова заказывал он одну и ту же песню.

- А «Jingle Bell» сыграть слабо, пацаны?

- Ха, ха, ха… как насчет «Jingle Bell Rock»?

Короче, я заранее нервничал, предвкушая новую встречу с психопатами. Я не был Р.П. МакМерфи из «Полета над гнездом кукушки». Наверное, больше всего я боялся, что если врачи обратят внимание на мое собственное психическое состояние, меня тоже закроют.

Стоял типичный солнечный летний калифорнийский полдень и я, несмотря на все переживания, получал удовольствие от дороги, накручивая мили по одной из своих самых любимых автострад, который ведут на север из Лос-Анджелес Каунти. Так продолжалось, пока я не включил радио и не нарвался на экстренный выпуск новостей. Они прервали поток мыслей о моем брате, которые совсем изгрызли меня за последние время. Я хотел срочно повидать его, ведь мне вот-вот предстояло уезжать в Европу. Я скользил взглядом по зарослям цветов, усеявших скалы Пойнт Мегу, не в силах отвлечься от мыслей о психушках. Голос диктора по радио заставил меня резко дать по тормозам и остановиться на обочине. Роберт Кеннеди только что был убит выстрелом из пистолета, сразу после того, как победил на предварительных выборах и сталкандидатом в президенты от Демократической Партии. Мне показалось, что волна безумия захлестывает меня с головой: несколько месяцев назад убили Мартина Лютера Кинга… наш певец ненормальный… мой брат в беде… в Штатах творится черт знает что. Я любил Роберта больше, чем его брата. Он казался даже умней. Надежды не было.

Я подъехал к больничному городку и нашел нужный корпус. Я вылез из машины, вошел вовнутрь, оказавшись в коридоре бежевого цвета, уставленном бежевыми кушетками, и поговорил с дежурной сестрой. Через десять минут появился мой брат, Джим. На вид он был в порядке, не считая того, что его глаза были закисшими по углам, словно от слишком долгого сна.

Он предложил выйти наружу и посидеть на траве, мне очень понравилась эта идея. Мне хотелось поскорее выбраться из этих гнетущих стен. Меня поразила мысль, что при желании брат может просто взять и уйти отсюда.

Ни земли не коснуться, ни на солнце глаз поднять

Все что нам осталось, лишь бежать, бежать, бежать

Бежим!

«Они сказали, что не против отпустить меня отсюда через пару недель, сможешь меня забрать?»

«Конечно».

Он казался совершенно нормальным, разве что чуть сонным. Было ясно, что его напичкали транквилизаторами. Обычная метода государственных учреждений: всем успокоительных, чтобы не было проблем. Что-то вроде невидимой смирительной рубашки, надетой на пациентов.

Так каким же образом они намерены помочь моему брату разобраться, что происходит у него в голове, если они заставляют его спать по пятнадцать часов в сутки?

Мы поболтали еще немного, и я уехал, пообещав брату забрать его, как только он позвонит.

***

Ходили слухи, что в Англии нас считают серьезной группой с политическим подтекстом, группой, которая оказывает влияние. Вначале наши записи там нигде не крутили и мы были «героями подполья». Но после выхода третьего альбома песня «Hello, I Love You» стала хитом по ту сторону Атлантики. И потому, в августе 68-го, мы отбыли в двухнедельных тур, покорять Англию и континентальную Европу. Во время одиннадцатичасового перелета я то бездумно глядел на полярные льды под крылом, то просто дремал. Думал: а не отрастить ли усы и бакенбарды. Чем еще занять мозги в долгом перелете. Я оглянулся на Робби; он воткнул штекер наушников в гитару и что-то наяривал. Беззвучно. Я встал и прошелся туда-обратно по проходу. Самолет был полупустой, так что вся наша команда расселась кто где. Джим, за пять рядов от меня, дремал, Дороти, одиноко сидевшая в бизнес-классе, смотрела «Goodbye, Mr. Chips». Она плакала. Никогда бы не подумал, что она из слезливых.

В Лондоне мы играли в Roundhouse, старом круглом сарае в северо-западном пригороде под названием Chalk Farm, Меловая Ферма. Туда вмещалось несколько тысяч народу и мы выступали там два вечера подряд вместе с «Jefferson Airplane». Кто-то сказал мне, что на концерте был Пол Маккартни, но я его не видел. Людей было битком; вест-коуст-саунд, Калифорния, явился в Англию. BBC снимала нас для часовой телевизионного фильма, которы позже назовут «The Doors Are Open». «Аэропланы» играли два с половиной часа. Группы из Сан-Франциско славились тем, что их невозможно согнать со сцены. Наверное, надо было что-то решать с наркотиками! Наверное, им казалось, что они играют в замедленном темпе.

В тот вечер Джим был в ударе и мы сыграли охренительно. Лучшее выступление из снятых на пленку. Я чувствовал себя полностью сконцентрированным на протяжении обоих сетов. В первый вечер мы открывали концерт, «Аэропланы» - завершали. На второй вечер я настоял, чтобы было наоборот. По этому поводу возник скандальчик, но я был непоколебим. Мы договаривались, что в этом туре нет хедлайнеров. Мы выступали вторыми.

К этому моменту я основательно подразвил свое чувство аудитории во время концерта. У меня как будто выдвигалась какая-то антенна, которая обладала повышенной чувствительностью к настроению публики – словно та была одним гигантским существом. Если вы допустили, чтобы публика начала скучать, или прозевали момент, когда ей хочется сменить волну, вы моментально выхватываете негативную «отдачу» от зала, которая «сажает» весь концерт. Я не только заранее предчувствовал этот момент, но и успевал сообразить, какую песню лучше сыграть следующей, взамен запланированной, чтобы перевести состояние и восприятие публики на новый уровень. В Копенгагене мы чуть не передрались на сцене, глазах у всех, обсуждая, что играть дальше, но, как по мне, это того стоило.

- Как насчет «Little Red Rooster»? – сказал Джим.

Мы с Реем немедленно скроили кислые рожи. «Стоунз» уже сделали кавер этой песни, и наша версия была слабей. Джим всегда хотел играть ее сейчас. Робби, как всегда, делал вид, что его не касается, и тут Рей неожиданно заиграл «Soul Kitchen». Меня попустило.

Поскольку никто не проявлял инициативы взять листок бумаги и расписать программу на весь концерт, это дело перешло в мои руки. В моем понимании, начало должно было быть драматичным: «Break On Through» или «Back Door Man»; затем следовало немного снизить темп: «Music’s Over» или «Five to One»; затем постепенно выстроить сильную кульминацию: «Light My Fire». «The End» превратился в номер на бис, после которого публика, в состоянии легкой контузии, расползалась по домам.

На пресс-пати в Лондоне Джим ослеплял репортеров блеском своей риторики. Он контролировал диалог, делая долгие паузы между фразами, тщательно взвешивая каждый ответ. Паузы были так длинны, на пределе вежливости, что вы успевали почти физически ощутить, как колеса мыслей вращаются в его голове.

Я лично пытался острить. Один из журналистов спросил, что я думаю по поводу слияния джаза и рока. Я ответил: «Быть такого не может, а если может – то это мы!» В какой-то момент меня достал серьезный тон дискуссии, и мне захотелось как-то сбить присутствующих с умняка. Я вскочил на ноги и завопил на весь холл клоунским тоном: «Дайте мне сказать, дайте мне сказать!» Рей ответствовал с привычным апломбом, порой весьма витиевато. Он растекался мыслию по древу, пока окончательно не уходил от темы вопроса. Лаконичный ответ он дал лишь на один вопрос.

- Оправдывают ли «The Doors» употребление наркотиков?

- Well… - ответил Рей, оглядываясь на Джима с улыбкой. Джим улыбнулся в ответ. Это было уклончивое и не дающее повода призвать к ответственности полу-согласие. Я поспешил срочно перевести разговор в другое русло и произнес краткую, но пылкую речь о пользе Трансцедентальной Медитации. Я искренне хотел, чтобы побольше молодых людей приобщились к медитации. ТМ помогла мне разобраться со своим отношением к наркотикам и не попасть в зависимость. Может, другим тоже поможет.

Робби просидел всю пресс-конференцию с закрытым ртом. Он запускал руки в свои густые темно-русые кудряшки, покачивал головой, улыбался, внимательно выслушивал вопросы и ответы – и не издавал ни звука. Я знал, что ему есть что сказать, но он был слишком застенчив.

***

«Ви откривайт ваш сумка, я проверяйт!» - пролаял мне таможенный служащий по-английски с сильным немецким акцентом. Когда мы прибыли во Франкфурт, второй пункт в нашей гастрольной поездке, я было подумал, что я в старом кино про Вторую Мировую. Однако, когда мы начали знакомиться со страной, люди здесь оказались очень дружелюбны и я удивился, сколько вокруг зелени. Я думал, что здесь все будет в серых тонах. Наверное, пересмотрел фильмов, формирующих неправильный стереотип о Германии.

Наш концерт во Франкфурте организовывали двое молодых парней, они были очень милы и старались удовлетворить любую нашу потребность. При них имелась живенькая блондинка, которая, похоже, была не прочь подразвлечь гостей-гастролеров. Мы сделали такое заключение после того, как один из промоутеров со значением сообщил, что Хосе Фелисиано очень понравилось читать по Брайлю (шрифт для слепых, прим пер.) у нее на груди. (Нам всем очень понравилось, как Хосе Фелисиано исполнил «Light My Fire», потому что он сыграл ее по-своему, не копируя нашу аранжировку). Еще одна прелестная немочка, Франческа, вцепилась непосредственно в Джима. Пэм Карсон вблизи не наблюдалось, и вообще, у Джима как раз в этот период возникло обыкновение ночевать по мотелям, когда мы находились в Лос-Анджелесе. Я поглядел на Франческу и решил, что у нее есть все шансы.

Тем вечером, на сцене, перед открытием занавеса, я с оптимизмом ожидал нашего выступления. Я ощущал, что публика – в предвкушении. Мы рубанули «Break On Through» и резко оборвали в конце с моим финальным ударом по тарелкам. Тишина. Мы бодренько начали второй номер, «Back Door Man». Играя, я по прежнему ощущал, что публика сидит, как немая. Наверно, это их Джим зачаровал. Песня закончилась и зал опять отреагировал очень тихо. Любопытно.

Мы подумали, что «Whiskey Bar» их поднимет, раз уж вещь написана их соотечественником, Бертольдом Брехтом, родом из Мюнхена.

Ни фига. Сидят, молчат и хлопают глазами. Наверное играть здесь до-Гитлеровскую песню было дурным вкусом. Мы продолжили, и Джим начал грубиянить, понося публику за такое плохое поведение. Он ходил по сцене крадущейся походкой, схватив микрофонную стойку, как дротик и притворялся, что сейчас метнет ее в публику. Затем делал на лице ужасную гримасу, разбегался через всю сцену, от моих барабанов прямо к краю, и пугал ближайших зрителей, тыча в них стойкой, как копьем. Публика не дрогнула. Зато у меня каждый раз перехватывало дыхание. Я боялся, что он сейчас в натуре кого-то покалечит.

Мы доиграли сет, все с тем же вялым откликом, и занавес опустился. За сценой все попритихли. Промоутеры, гипер-дружелюбные до концерта, отводили от нас глаза.

- Рей, ты что-нибудь понимаешь?, - спросил я.

- Убей меня!

Я разозлился на Джима за то, что он так враждебно вел себя со зрителями, но, задним числом, я понял, что тогда он спас концерт и вселил храбрость во всех нас. В этом был он весь, наш рок-певец, затянутый в свои «кожанки», в гневе топавший ногами по сцене, распространяя вокруг себя волну свирепой угрозы. Он не ходил гусиным шагом, но юные немцы поняли намек. Ярость и анархия. Именно то, что они изо всех сил пытались забыть со времен войны.

Потом нас отвезли в израильский клуб под названием «Das Kinky». Жизнь там била ключом. У меня сложилось впечатление, что молодые люди пытались получить сполна все то, что недобрали их родители. Блондинка стала вешаться на Робби, обнаружив, что всех остальных уже разобрали – Джим с Франческой, Рей с Дороти и я с немецкой еврейкой из клуба – но безуспешно.

Линн должна была приехать к Робби через несколько дней, он был к ней привязан, так что блондинка пролетела. Было что-то умилительное в том, что Линн, вволю нагулявшаяся за те несколько лет, которые она прожила, словно в фильме «Огни большого города», перенесенном в 60-е, теперь живет с Робби, как пара голубков.

К несчастью, немецкая девушка, с которой я, в конце концов, оказался наедине, не говорила ни слова по-английски. Прошу прощения, я ни слова не говорю по-немецки. Немецкий довольно близок к английскому, так что кое-что из потока ее фраз я понял, как надо. Я переживал на предмет того, можно ли успешно заниматься любовью с человеком, с которым говоришь на разных языках, но проблем с коммуникацией на физическом уровне у нас не возникло. Она смотрелась очень экзотично, сидя на моей гостиничной кровати, занавесив лицо угольно-черные волосами. Вся беда была в том, что с утра меня ждал самолет, и я не знал, как сказать ей об этом. Когда рассвело и я стал собираться, до нее дошло. Она выглядела очень удивленной и опечаленной. Мне тоже было не по себе; я только и мог ей сказать: «Auf wiedersehen».

Неделю спустя мы сидели в похожем на музей служебном помещении старинного Концерт-Холла в Амстердаме, в обществе статуй Моцарта, Шопена и других классических парней. До нашего выступления оставалось полчаса, и Джим с Робби пошли прогуляться. Вдруг грянул гром среди ясного неба, с шумом распахнулись двери и в них втащили Джима, на носилках, и холодного, как труп. Приехала скорая, его запихнули внутрь и увезли.

- Что, fuck, стряслось, Леон?! – заорал я на нашего пресс-агента. – Тебе же поручили присматривать за Джимом сегодня!

- Мы были на улице, и тут кто-то подошел к Джиму и дал ему маленький кусок гашиша, а он взял и запихнул его себе в рот, целиком, и проглотил! – задыхаясь, ответил Леон.

- Винс! Беги в зал и сделай объявление, что Джим внезапно заболел, и они могут получить свои деньги обратно. Или мы можем сыграть втроем, я думаю, - заключительную фразу Рей произнес без особой уверенности.

- Мы можем это сделать! – я подскочил со стула. Винс умчался, в своем зеленом пиджачке с блестками, который он надевал исключительно для выходов на сцену, когда он открывал наши выступления.

Я побежал в гримерку к «Аэропланам». Грейс Слик сказала, что Джим выскочил на сцену посреди их выступления и вел себя как безумный. Публика аплодировала, решив, что все так и задумано. «Airplane» были милые ребята. Марти Балин сидел молча, но Грейс и Пол Кантор вели себя, как настоящие друзья, обеспокоенные ситуацией.

Когда я вернулся в нашу комнату, появился Винс с сообщением, что публика хочет «Doors», с Джимом или без Джима.

Несколько участников «Airplane», включая Спенсера Драйдена, их барабанщика, стали за занавесом по краям сцены, посмотреть, как мы будем выкручиваться. Рей на удивление хорошо управился с вокалом; я шоуменствовал с удвоенным энтузиазмом, поскольку лидер-вокалиста, стоявшего между мной и публикой, не было, и таким образом я, первый и единственный раз, оказался в центре внимания. Мне понравилось. Голландцы приняли нас замечательно. Может, они и не понимали слов наших песен, но тащились от души, поймав нашу волну. Кстати, именно так я сужу о новых пластинках по первому прослушиванию. Если волна, в целом, мне нравится, я буду прослушивать снова, чтобы разобрать все слова.

После концерта мы позвонили в больницу. Джим пришел в себя, после того, как сладко проспался.

На следующее утро, прогуливаясь возле отеля, мы обратили внимание на свежий выпуск местной газеты. Я был на первой странице! Переводчик прочитал заметку и сказал, что меня хвалят за игру и сценическое поведение. Я оглянулся на Джима, он шел с каменной физиономией. Я очень гордился собой. Имей в виду, Джим!

***

После трехнедельного успешного турне по Европе мое представление о мире расширилось. Я знал, что существует много разных культур, но теперь мне представилась возможность пообщаться с ними напрямую. Европейцы похоже, умели расслабляться. Они устраивали долгие ланчи и не сильно заморачивались темой увеличения продаж. По крайней мере, если речь шла о тиражах грампластинок. Они проводили практичную политику. Если торговец заказал партию пластинок, он должен ее и продать. Никаких возвратов. Никакой инфляции.

***

Мы с Джулией опять стали встречаться. Она пригласила меня домой на обед – на свой знаменитый палтус под сметанным соусом – и я пришел к выводу, что Песнь Юга (в смысле, Грегг Оллман) уже спета. Наши свидания перешли в теплые взаимоотношения, и вот настал момент, когда она озвучила идею пожить вместе. Я не слишком задумывался об этом прежде, но я начал думать об этом теперь.

***

Всю осень 68-го мы пытались как-то разобраться с тем, что наснимали во время нашего летнего тура. Мы хотели сделать документальный фильм, название уже имелось: «Feast of Friends», «Пир Друзей». Мы уже извели на это тридцать тысяч долларов, но ничего внятного не получалось. Сняли много, но в монтаже все смотрелось жидковато. Я так ныл по этому поводу, что Джим, обозлившись, предложил мне шесть тысяч баксов откупного, чтоб я отстал и не действовал на нервы. Я всерьез обдумывал предложение, пока мы собирались в следующий тур.

День настал, и, под защитой шестерых телохранителей в полосатых костюмчиках и аккуратненьких шляпах-дерби, как у сутенеров, мы стартовали в Миннеаполисе, дав мощный блюзовый концерт. Телохранители были идеей наших менеджеров. Как выяснилось, было дешевле нанять шестерых детективов в Детективном Агентстве Салливана из Филадельфии, чем пару телохранителей в Эл-Эй. (Заодно выяснилось, что нас надувают!) Мистер Салливан мог подойти прямо к копам на месте событий и сказать: «Все под контролем, мы отвечаем за ребят, спасибо большое, до свиданья». Я впервые ощутил себя в безопасности на концерте. Защищенным и от фанов – и от легавых! Салливаны, похоже, веселились, глядя на нас, но свое дело знали туго. Каждый весом центнера в полтора, они брали нас в кольцо, и в таком окружении мы шли к сцене через толпу. Надо полагать, наш выход был впечатляющим зрелищем: мы были словно боксеры, поднимающиеся на ринг.

Посреди концерта на Джима накатила жесткая депрессия. Он сел на угол платформы, на которой стояла моя барабанная установка, закрыл лицо руками и замер. Минут через пять я вылез из-за барабанов, сел рядом с ним и спросил, что бы он хотел спеть. Публика молча глядела на нас. Прошло еще несколько минут. Джим, наконец, встал, и принялся грустно напевать в микрофон медленный блюз, «Rock Me», и мы принялись тихонько подыгрывать. Местный исполнитель на губной гармошке, Тони Гловер, присоединился к нам на «little Red Rooster», и Джим, казалось, окончательно пришел в себя.

Концерт в Колумбусе на следующий день прошел без происшествий.

Затем плотину прорвало. В Мэдисоне Джим разбил микрофон. В Фениксе нам вырубили электричество, после того, как мы отыграли часовое отделение. Ясное дело, пацанам в зале хотелось еще, так что мы сказали, что заплатим любые сверхурочные профсоюзу электриков или любому, кто тут отвечает за рубильник. Нам ответили: «Нет, уходите». Джим вышел к рампе и заорал: «Вы хотите еще?» Толпа взревела, но промоутер уперся: «Нет, уходите». Мы с Роби и Реем принялись делать хэнд-джайв – прихлопывать, притопывать, гудеть и присвистывать – и Джим запел под этот аккомпанемент без микрофона. Фаны врубились и стали подпевать. Промоутер вышел на сцену и сказал: «Нет, уходите». Кто-то начал дергать за сиденья и несколько кресел взлетели в воздух. Мы ушли со сцены и толпа разошлась.

Музыкальный обозреватель из местной газеты, «The Phoenix Gazette», описывал концерт так, словно он стал свидетелем политических беспорядков:

Цитата: «По крайней мере семь человек были арестованы после концерта «The Doors», состоявшегося прошлым вечером в «Coliseum», и капитан Билл Фостер из аризонского подразделения общественной безопасности (Arisona Highway Patrol) сказал, что он опасался, что инцидент разрастется до настоящего бунта.

Фотокорреспондент «The Phoenix Gazette», Брайен Ленкер, говорит, что певец, идентифицированный как Джим Моррисон, подбивал несовершеннолетних покинуть их места в зале и лезть на сцену. Подростки толпились и толкались в проходах, бросали на сцену различные предметы и пытались прорвать полицейское оцепление, выстроившееся перед сценой из соображений безопасности.

Очевидцы утверждают, что Моррисон совершал непристойные телодвижения с шарфом, после чего швырнул его в толпу возбужденных подростков.

По некоторым свидетельствам, певец комментировал проходящие в стране предвыборную кампанию в таких выражениях: «Очередной бездарный д…е…б на следующие четыре года. Если он (новоизбранный, но еще не вступивший в должность Президент Никсон) начнет гадить, мы его достанем».

Дик Смит, вице-президент Департамента ярмарок и выставок штата, владеющего помещением, где проводился концерт, заявил, что «группа выступала там первый и последний раз. Не может быть и речи о том, чтобы их снова допустили в наше здание».

Полиция Феникса сегодня сообщила, что они задержали четверых несовершеннолетних, в том числе одну девушку, в связи с использовании ими нецензурной брани, одного – за нападение на полицейского и еще двое арестованы за нарушение общественного порядка»

.

За время тура арестовали двадцать человек. Аресты, травмы и беспорядки были на наших концертах в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе.

В интервью «Los Angeles Free Press», которое он дал после этих событий, Джим рассуждал о феномене толпы:

«На самом деле, «The Doors» никогда не устраивали никаких бунтов. Я действительно попробовал пару раз сотворить кое-что в этом духе, потому что я постоянно слышал о беспорядках на концертах, и я прикинул, что неплохо бы и нам устроить бунтец, для приличия. Они были у всех кому не попадя. Так что я постарался замутить парочку бунтиков, ты понимаешь, и после нескольких попыток я понял, что все это понты. Это ни к чему не ведет. Я тебе больше скажу, скоро дойдет до того, что люди начнут думать, что концерт - не концерт, если все не стали на уши, и кого-то не повинтили. Я думаю, больше толку сыграть концерт и не дать всем этим чувствам перехлестнуть через край, и тогда все, уходя, вынесут с собой эту энергию на улицы и вернутся с ней домой. Это лучше, чем бестолково истратить ее в какой-то заварушке в толпе.

Нет, у нас никогда не было никаких настоящих бунтов. Я имею в виду, что бунт – это вышедшая из-под контроля, жестокая штука. У нас никогда не было ничего такого, что я бы назвал настоящим бунтом».

В декабре, когда у же полным ходом шли репетиции перед записью нашего четвертого альбома, мы дали концерт в «Forum», в Эл-Эй, собрав восемнадцать тысяч зрителей. Теперь мы стали настолько авторитетны, что могли диктовать, кто будет у нас на разогреве, и нам хотелось выразить свое почтение и поддержать рок-н-роллерам 50-х, которые начинали все дело. Мы хотели Джонни Кэша, потому что обожали его песню «I Walked The Line», но промоутер уперся, поскольку Кэш был бывшим зэком. (До его хитового ТВ-шоу Джонни гнали отовсюду. Пройдет всего несколько лет, и он станет героем-бунтарем).

Тогда мы предложили Джерри Ли Люиса и очень переживали, что он тоже может оказаться «неприемлемой кандидатурой». Нас стали пугать, что он не потянет - мы отмахнулись. Нам стали говорить, что теперь он играет только кантри-музыку – мы опять отмахнулись.

Его группа пришла на концерт вообще без всяких инструментов.

- Можно, мои ребята поиграют на твоих барабанах?

- Конечно, Джерри Ли, - улыбнулся я.

Он обернулся к Робби.

- Можно, мы одолжим у тебя гитару?

- Какую вам дать? У меня есть несколько.

- Любой старый рок-н-рольщик скажет: дайте мне «Fender»!

Рей попробовал запустить «World Music» за двадцать лет до того, как возникло само это понятие, пригласив музыканта из Китая, мистера Чина, открыть концерт.

- А сейчас я попрошу быть немного потише и послушать несколько старинных китайских мелодий, которые исполняются на инструменте, который называется «пи-па»! – попросил Рей, представляя китайца.

Затем на сцену вышел Джерри Ли, и сделал публике одолжение, сыграв «Whole Lotta Shaking» и «Great Balls of Fire», чем поднял всех на ноги, но во время всего его выступления народ, совершенно по-хамски, скандировал:

«Джим, Джим, Джим! Дорс, Дорс, Дорс!»

Я нырнул в толпу вместе с Харви Бруксом, нашим басистом, которого мы пригласили на этот тур. Мы экспериментировали со звуком для нашего четвертого альбома, и потому в этот раз с нами на сцене были трубы, струнные и бас-гитарист.

Харви был веселый, общительный малый, играл с Диланом и «Electric Flag». Нам обоим очень хотелось протащиться, услышав живьем и из зала любимые с детства хиты.

«Джим, Джим, Джим! Дорс, Дорс, Дорс!»

- Заткнулись бы, что ли, идиоты! – проорал я Харви в ухо.

- А ему, вроде, по барабану, - рассмеялся Харви. – Не переживай за него.

Я не мог не переживать. Мы были хэдлайнерами, но теперь мы были еще и продюсерами. Ведь это мы его пригласили. Я переживал по поводу всего.

Исполнив зачесывание кока на лбу, игру ногами на клавишах и запрыгивание со стула на пианино, Джерри Ли во всеуслышание произнес в микрофон под конец своего выступления: «ВСЕМ КТО ЛЮБИТ МЕНЯ – БОГ ЛЮБИТ ВАС! ВСЕМ ОСТАЛЬНЫМ Я ЖЕЛАЮ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА!»

Когда мы появились на сцене, публика принялась активно доставать Джима, швыряя в него спички и требуя «Light My Fire». Правила игры поменялись. Теперь они приходили вовсе не затем, чтобы послушать наши джазовые соло или «темно-зеленые стихи».

- Hey, man, - сказал Джим, его голос загудел из динамиков на потолке. – Подвязывайте с этим дерьмом!

Толпа загоготала.

- Что вы ве тут делаете? – продолжил Джим. Зал притих.

- Вы хотите музыки? Восторженное «yeah».

- Well, man, мы можем играть музыку всю ночь, но это не то, что вына самом деле хотите, вы хотите чего-то большего, чего-то более великого, чем вы видели в жизни, да?

- Мы хотим Мика Джаггера! – крикнул кто-то.

Джим проигнорировал коммент.

Полчаса спустя после шоу я вернулся на сцену и поиграл на пианино, пока персонал прибирал зал, усеянный картонками и пакетами из-под из-под джанковской еды и питья и демонтировал аппаратуру. Это занятие обычно помогало мне отцентроваться и привести себя в умиротворенное состояние после всей hoopla. Оно же ломало барьер между мной и зрителями, поскольку какое-то человек всегда залипало в зале, и с ними можно было поболтать.

После концерта была вечерина в Форум-Клаб. Джим стоял в углу, на фоне рекламной стойки «Orange Julious», и давал интервью Майклу Лидону из «The New York Times»:

Цитата: После шоу, Моррисон сказал, что все было «great fun», но на вечеринке после выступления настроение было похоронным. Это был оди из их самых больших концертов, прелюдия к самому большому, который должен состояться в «Madison Square Garden» в следующую пятницу, и детки посмели смеяться, даже над Моррисоном. Не слишком, но они уже начали.

По лидер-вокалисту «The Doors» видно, что он знает, что их изначальный энергетический импульс на исходе. «Успех, - сказал он, - это было очень приятно. Когда нам приходилось самим таскать туда-сюда свою аппаратуру, у нас не оставалось времени на творчество. Сейчас мы можем фокусировать нашу энергию более интенсивно».

Он чуть скривился. «Беда в том, что теперь мы больше не проводим много времени вместе, просто так. Мы на волне, у нас то тур, то запись, и когда выпадает свободное время, все расходятся по своим личным орбитам. Когда мы записываемся, нам надо как-то собрать воедино все наши идеи, мы не можем выстраивать их вечер за вечером, как в клубные времена. В студии творчество не так естественно.

Я не знаю, что будет дальше. Думаю, какое-то время будем продолжать в том же духе. Потом, чтобы восстановить нашу энергию, мы, наверно, уедем на какой-нибудь остров, сами, и начнем творить опять».

Публика приходила на фрик-шоу, и «Shaman Blues» начался:

Нет, никогда не будет больше такого как ты

Никогда не будет такого

Кто сможет такое, как ты

О, дашь ли ты еще шанс

Попытаешься ли, хоть бы раз

Остановись, пожалуйста, ты вспомнишь

Мы были вместе

Несмотря ни на что…

Так погоди, задумайся, представь-ка

Что чувствую я

Где-то в низинах

А ты там в полях

Мне одиноко

Без тебя

И я плачу