L.A. Woman

Лос-Анджелес, 1981

Я пошел смотреть «What Happened to Kerouac?» (“Что случилось с Керуаком?»), документальное кино про легендарного писателя-битника, который вдохновил множество музыкантов, включая нашего лидер-вокалиста. Во время перерыва я решил нарушить правила движения и перебежать через улицу напротив видео-театра «EZTV», чтобы взглянуть на место, где был офис и репетиционная точка «The Doors». Я пересек осевую Santa-Monica Boulevard с забытыми трамвайными рельсами и метнулся через вторую половину проезжей части. Намного прошел в сторону La Cienega – и старый, крашенный в бежевое дом возник в поле зрения. Теперь он заброшен. Похоже, скоро снесут. Нижние ступеньки наружной лестницы были разломаны и я запрыгнул сразу на четвертую, она показалась более-менее надежной. С лестницы я оглянулся на масляно блестящую ложку над фаст-фудом «Fat Burger». Раньше там было заведение под названием «Topless Extension», стрип-бар, где мы любили встречаться с представителями прессы. Сиськи, трясущиеся прямо над головой, сбивали их с мысли, пока мы отвечали на их вопросы.

Забравшись на верх лестницы, я услышал чьи-то голоса внутри, там где находился наш офис. Должно быть, бомжи поселились. Я осторожно заглянул в окно и спросил:

- Хей, что здесь происходит?

- Ничего… мы здесь живем, - ответил молодой уличный персонаж лет двадцати пяти. Голос невнятный, должно быть, парень под кайфом.

- Я слышал, тут «Doors» когда-то репетировали, в этом доме, - спросил я его. – Это правда?

Я обычно стараюсь не провоцировать людей на какую-то реакцию по поводу группы, но в тот раз я был преисполнен чувства значимости поп-культуры, наслушавшись речей Гинсберга, МакКлюра и других, выступавших перед показом с речами о Керуаке. Мне стало интересно, дошел ли миф о нас до самого уличного дна.

- Да, «Doors», - произнес один из них с благоговением в голосе.

- Ну и что с того… - добавил другой, - нынешний хозяин не сегодня завтра выставит нас отсюда.

- Хреново, - ответил я и сунул им двадцатку. – Ладно, удачи вам, ребята.

Спрыгивая с последнего пролета через сломанные ступеньки, я думал о том, как тяжко прижала «рейганомика» тех, кому и так терять нечего. Снизили расходы на социальные нужды и налоги для крупных производителей, «с целью оживления экономики» - и что это дало таким вот ребятам? На улице полным-полно бездомных молодых людей, не говоря уже о стариках.

Я подошел к скользящим стеклянным дверям и заглянул в помещение, бывшее когда-то нашей репетиционной. Вон там, в глубине, дверь, ведущая в ванную, где Джим записывал свои вокалы. Эхо ванной комнаты! Я развернулся и пошарил взглядом по ту сторону улицы. «Monaco Liquors», винная лавочка, на том же месте. Воспоминания о днях, когда мы писали «L.A. Woman», осенью 1970, хлынули потоком…

Ну вот, приехал в город я, и часу не прошло

Взглянул по сторонам, откуда ветер дует

И где девчонки-крошки тут, в их Голивудских бунгало

Кто ты: счастливая маленькая леди из горда света?

Или просто еще один заблудший ангел в городе ночи,

Городе ночи, женщина из Лос-Анджелеса, женщина Эл.Эй.

Было приятно опять очутиться на «Sunset Sound», где мы записывали наши первые два альбома, но все приятное на этом и заканчивалось. Мы записывали демо новых песен для Пола Ротшильда, и в воздухе висела напряженная тишина, та же тишина, которая воцарялась, когда Пол приходил к нам на репетиции. По правде, песен у нас было недостаточно, но Пол стал в позу: «а ну-ка, покажите мне». Он уже представил себе, что это будет очередной альбом «на скрежете зубовном», как «Waiting for the Sun», который едва не добил нас всех. Песни мы играли так себе, и отрепетированы они были не очень, но я знал, что у нас есть несколько очень хороших вещей, даже после всего, что мы пережили. В них было больше блюзовой основы, а блюз ведет тебя к корням твоего страха перед жизнью. Как бы не нагружало нас все порой, но когда мы собирались, чтобы писать новые песни, все наши проблемы, не имеющие отношения к музыке, казалось, ускользали прочь. Репетиции были временем, когда Джим конкретно брал себя в руки, и его внутреннее самоотречение преставало ощущаться и уходило на задний план, до поры. Джим по-прежнему уважал и ценил это состояние, в котором вынашиваются и рождаются новые идеи.

Ой! Сейчас случится нечто,

И ничего уж не поделаешь ты с этим

- Глянь на меня, Брюс. Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь уходил от четверти миллиона долларов? – сказал Ротшильд Ботнику, звукоинженеру, когда тот вышел из кабины с пультом и вошел в помещение для записи.

- Черт возьми, о чем ты? – спросил Ботник.

- Я больше под это не подписываюсь, ребята. Вон та песня, про убийцу в дороге, звучит как коктейль-джаз, как по мне. Сами себя продюсируйте. Уверен, вы отлично справитесь.

Пол, обычно очень внятно изъяснявшийся, едва выговаривал слова. Он делал большие паузы между предложениями. В его голове как будто проворачивались колеса, это ощущалось буквально, словно он лихорадочно что-то обдумывал. Не найдется на свете человека, способного выдавить еще один альбом из этих парней. Пусть для начала между собой разберутся.

Оглядываясь назад, я думаю, что у Пола просто уже не было того нереального запаса здоровья, которое требовалось на тот момент, чтобы вытянуть – а именно этим ему и приходилось заниматься – вокал из Джима. «Пятая Дверь» подавала в отставку. Мы офигели.

Беседа с Ротшильдом

Женщина Эл.Эй. воскресным днем, женщина Эл.Эй. воскресным днем,

Женщина Эл.Эй. воскресным днем, вези сквозь твои пригороды

В свой блюз, в свою печаль

В свою печальную, печальную печаль, в свой блюз

Той ночью мы сидели в студии после ухода Ротшильда, и Ботник молчал, глядя на наши унылые рожи.

- Что же нам делать, Брюс? – сказал Рей.

- Я спродюсирую вас, парни. Мы можем быть со-продюсерами. Возьмем в аренду у Волли Хейдера мобильное оборудование, и будем записываться у вас в репетиционке, вам ведь там комфортней всего. Типа, как в старые времена.

Он был уверен, что упрощение процесса звукозаписи пойдет нам на пользу, и его предложение звучало привлекательно. Меньше напряга. Я, однако, сразу разволновался, кто будет контролировать Джима со звукорежиссерского кресла, если он вздумает нажраться. Брюс был парень мягкий, задушевный, и раздавать руководящие указания людям было не в его репертуаре. Справится ли он с Джимом? Увольнение наших менеджеров оказалось удачным решением, мы стали в большей степени хозяевами своего дела, но и бремя нянчиться с Джимом теперь целиком легло на наши плечи.

Мы все согласились принять идею Брюса к исполнению. Я отправился домой, молясь, чтобы это сработало.

Ботник завез все оборудование на Бульвар Санта Моника, 8512, и мы затащили пульт наверх по ступенькам в офис Билла Сиддонса. Билл: «Пульт так и стоял на моем столе. Я работал днем, они приходили под вечер, двигали мебель, завешивали одеялами стены, и использовали мой офис как звукооператорскую». Мы установили внизу переговорное устройство, но с кем говоришь – видно не было, нас разделял этаж. Было особенно чудно, когда приходилось делать накладки – сидишь совсем один внизу и переговариваешься через спикер-бокс. Все остальные в этот момент находились наверху, в звукооператорской. При всем при том, благодаря добродушной натуре Брюса обстановка во время записи сложилась очень легкая.

«РАТ, ТАТ, ТАТ, ТАТ», отсчитывал мой рабочий в первый день, когда я палочками отбивал одиночные удары, мы выстраивали звук. Через пять-десять минут Брюс прервал меня, сообщив в наушники:

- Окей, переходим к бас-бочке.

«БУМ, БУМ, БУМ», ухал басовый, отзываясь на нажатие педали. Медленные, одиночные, монотонные удары, Брюс колдовал, добавляя высокие, средние и низкие частоты, работая со звучанием. Так прошло еще минут десять.

- Теперь томы.

- Я пониже настроил томы на I, IV и V аккордах, мы ведь собираемся поработать с «Been Down So Long», это же блюз. Зря я, что ли, учился настраивать литавры, когда играл в духовом оркестре в колледже!

- Замечательно. Звучат хорошо.

Как-то слишком быстро все, подумал я.

«ДАМ, ДОМ, ДАМП! ДАМ, ДОМ, ДАМП!»

Сорок пять минут спустя после начала настройки Брюс позвал меня в звукооператорскую, послушать звук барабанов.

- Здорово звучат, слушай!

- Я счастлив, - улыбнулся Брюс.

- Ты хочешь сказать, что это все? Что мы уже закончили с настройкой барабанов?

- Ну, тебе ведь нравится, я правильно понял?

- Ну да, еще как нравится, это же мой звук, приджазованный, то, что надо. Так ты имеешь в виду, что нам не надо убивать весь день на настройку, как раньше? – я был поражен.

- Вы теперь взрослые мальчики, записываться умеете, я к вам со всем уважением.

- Здорово, Брюс, великолепно.

***

Брюса осенило, что нам надо предоставить больше ответственности за процесс записи, нам всем, включая Джима, и это работало. В итоге нам даже не пришлось контролировать Джима в студии. Он знал, что вожжи отпущены и в ответ повел себя более ответственно. Брюс никогда не заставлял нас делать больше двух дублей подряд, а о «вытягивании вокала» из Джима не было и речи, потому что почти все было спето и сыграно живьем, с первого раза. Мы бы не смогли бы достичь такого уровня совместной работы в студии, не записав всех предыдущих альбомов с Ротшильдом. В одном из интервью Джима того периода сквозит уверенность, которую вдохнул в нас Брюс: «Мы записываемся прямо у себя в репетиционной. Дело не в том, что нам не нравятся студии «Elektra», но мы чувствовали, что у нас получается гораздо лучше, когда мы репетируем. Это будет первая запись, которую мы, по сути, делаем без продюсера. Мы работаем с тем же звукоинженером, к которому привыкли, Брюсом Ботником. Он вероятно, станет со-продюсером, вместе с «The Doors». В прошлом продюсер… не то чтобы он плохо влиял или типа того, но это будет совсем по другому – без пятой персоны в студии. Короче, мы будем справляться сами, к лучшему или к худшему».

Мы пошли за чувством. Fuck the mistakes.

Это работало, как магическое заклинание.

Однажды днем я спросил у Рея:

- Ты помнишь, в начале той вещи, «So What?» в зальнике Майлза «Live in Carnegie Hall»? Бе-дэ-де-до-де-дэ-де-дэ-дэмп…БЛЕЕЕ-СРКЭЭЧ-ДАМП? Ну, та громкая, отчетливая фальшивая нота в духовой секции?

- Yeah.

- Помнишь, что Майлз сказал по этому поводу? Он сказал, что это неважно, потому что там есть чувство. Забить на ошибки. Мне бы хотелось думать, что мы делаем нечто подобное с «L.A. Woman».

- Я знаю, что ты имеешь в виду, мэн, - кивнул Рей. – Тот, второй дубль «Riders on the Storm», как по мне, звучит очень хорошо.

- Вот именно… Я скажу Брюсу.

***

Микеланджело Антониони, знаменитый итальянский кинорежиссер, пришел послушать нас во время записи «L.A. Woman». Он искал музыку для «Забриски Пойнт» («Zabriskie Point»), фильма про Америку 60-х.

Кино у него вышло дрянное, как потом оказалось. Но в тот момент мы были под впечатлением от «Blow-Up» (“Фотоувеличение»), его первого англоязычного фильма. Мы его обожали. В «Blow-Up» Антониони использовал музыку «Yardbirds», очень хипповый поступок по тем временам. Короче, Джим написал текст, думая о возможном фильме, и мы, готовясь к визиту мэтра, репетировали так, что задницы были в мыле. Мэтр держался чопорно. Возможно, из-за языкового барьера, возможно, ему просто не понравилась наша музыка.

Песня, которую мы сочинили для Антониони, называлась «L’America».Джим попытался объяснить название: «Апостроф после L – это сокращение от Латинская Америка… или Центральная Америка… или Мексика, в таком смысле. Все, что к югу от границы».

Во время его монолога, помнится, я думал о том, какой все же Джим офигенный чувак. Господи, я восхищался его умом. Как ему удавалось постоянно выдавать такие оригинальные вещи? Он по-прежнему казался преисполненным творческой энергией, даже тогда, находясь на нисходящей спирали, с его запоями.

Робби начал песню для Антониони, медленно вытягивая ноту и все накручивая и накручивая звук на своей гитаре, пока мы еще не вступили в тему. Он играл слишком громко, особенно для человека, непривычного к рок-н-роллу. Несообразно моменту. Робби любил рискнуть. Он мог себе это позволить, имея «под собой» такую надежную опору, как клавиши Рея. Благодаря им Робби с легкостью парил на верхах со своими замечательными и нетривиальными гитарными соло, не слишком заботясь тем, совпадает ли его уровень (громкости) со звучанием ансамбля. Но в тот момент мне захотелось постучать ему по лбу и заорать: «Алло!» Через пять минут он, как истый музыкант и добрый малый, простил бы меня за столь резкий поступок. Мне было ясно, что когда мы с Реем вступим с нашими партиями, голос Джима потонет в грохоте инструментов. Что и получилось – начав на излишней громкости, мы уже не могли остановиться. Слишком непрофессионально. Я вспотел от досады, чувствуя, что мы теряем внимание Антониони. Он явно испытывал еще больший дискомфорт, чем когда вошел к нам.

Я отправился в трип в Л'Америку

Чтоб за пару бобов сторговать пинту

Золота

Режиссер, естественно, не мог понять наших намеков: «бобы» - это доллары, а «золотом» в Акапулько называют марихуану. Голос у Джима был в отличной форме, но в довесок к нему в этой песне присутствовали темные, диссонансные аккорды, которые оттеняли пение. Гитара Робби резала слух, как холодная сталь.

Что ж, нам оставалось уповать лишь на то, что мы напугаем Антониони до икоты.

L’America, L’America, L’America

Мы выдали инструментальную кульминацию и… БАМ! М-да. Завершающий удар чуть не вышиб серу из этих итальянских ушек. Их хозяин выглядел совершенно потерянным. Я был уверен, что он сейчас даст деру. Наша песенка была для него чересчур. Она суммировала всю его картину. Незачем снимать фильм!

Микеланджело Антониони

Режиссер сказал «гуд-бай», и мы вернулись к работе над нашей «коктейль-джазовой композицией». Мне нравилось, как она эволюционирует, превращаясь в вестерн-балладу и оставаясь джазовой по ощущению. «Ghost Riders in the Sky» («Призрачные Всадники в Небе», классический хит в жанре кантри& вестерн, 1948г., прим. пер.) в сочетании с Винсом Гуаральди! (Vince Guaraldi, американский джазовый пианист, прим. пер.).

Шестнадцатиканальный студийный магнитофон уже был изобретен. Собственно, им мы и пользовались во время записи предыдущего альбома, но Ботник предложил, чтобы мы записывали «L.A.Woman» на портативную восьмиканальную машинку. Билл Сиддонс пишет о том, как делался наш последний альбом: «В L.A. Woman» больше чувства, чем ума. Они сознательно сделали ее «ближе к телу». Они наелись по уши хай-тека и дублей №35 на «Soft Parade».

И хотя шаг назад в технологии со стороны казался безумным, но это потребовало от нас, чтобы на пленку ложился только безусловно классный материал. Наша последняя запись в этом смысле вышла похожей на первый альбом: raw and simple, неразбавленной и без прикрас. Как будто мы совершили полный круг. Мы вновь были гаражной группой, тем, с чего пошел весь рок-н-ролл. Мы даже отказались от индивидуального авторства, как на трех наших первых альбомах: все песни написаны «The Doors».

В интервью по поводу выхода «L.A.Woman» Джим сказал: «На запись первого альбома у нас ушло дней десять, а потом каждый последующий занимал все больше и больше времени, и последний («Morrisom Hotel») мы рожали девять месяцев. А в этот раз мы приступили – и записывали по песне в день. Это было замечательно. Отчасти потому, что мы вернулись к изначальному составу инструментов: мы вчетвером да бас-гитарист».

Беда Джима, однако, оставалась при нем. По воскресеньям, когда мы отдыхали, он отправлялся по барам, напивался и однажды вдребезги разбил свою машину. Как будто нечто, с давних пор одолевавшее Джима, было временно перенаправлено в творчество, и ждало своего часа, чтобы заполучить его, так или иначе.

Я стал подумывать, что, возможно, пару выступлений пошли бы ему на пользу, но с предложениями по-прежнему было кисло. Джим тоже был не прочь поиграть живьем: «Это просто политический футбол. Они дожидаются, пока мы подпишем договор о концерте, затем, когда до нашего выступления остается пару дней, какой-нибудь местный мэр или шериф, да кто угодно, кому захочется, чтобы его имя засветилось в прессе, берет да отменяет шоу, и общественность опять на ушах. Родители, которые и знать не знали, кто мы такие, вдруг слышат о том, что шериф Пибоди считает, что «Doors» нельзя разрешить выступать в их городе…»

По крайней мере, они не могли забанить наши пластинки. Однажды днем, во время перерыва в записи, Джим и Робби отправились через дорогу в «Monaco Liquors», прикупить пива для себя, сигарет для Рея и яблочного сока меня.

- «Дом Гиацинта»… ты не знаешь, о чем это? – спросил я у Рея, когда Джим вышел.

- Нет, но я вижу, что в ванной никого.

- Да уж, прикольня строчка. Почти жалостная, посреди всей этой паранойи. При всем при том, настроение мне нравится. Фолк-рок, на барабанах играется прикольно… как смена темпа. Качает и технически просто.

Зачем они пришли в Дом Гиацинта?

Чтоб львов потешить в этот день?

Мне нужен новый друг, такой, чтоб не тревожил

Мне нужен кто-нибудь, кому не нужен я

Я вижу, в ванной - никого, я чую, кто-то рядом

Я знаю, что некто идет вслед за мной, oh yeah.

Зачем Червового вы сбросили Вальта?

Во всей колоде мне лишь им сыграть осталось.

И я скажу опять, мне нужен новый друг

***

Книга Эдит Гамильтон о греческой мифологии раскрыла для меня суть мифа о Гиацинте. Она помогла мне понять, что эта песня Джима, «Дом Гиацинта», была, возможно, самым печальным из его произведений. Гамильтон пишет:

Цитата: Другим цветком, что явился на свет вследствие гибели цветущей юности, был гиацинт.

Веселье у Гиацинта

Целую ночь безмятежную длилось.

В состязанье вступив с Аполлоном

Лишился он жизни

Диски метали они, соревнуясь

И бога стремительный диск, из металла отлитый

Пролетел дальше цели, в которую метил

и угодил прямо в лоб Гиацинту, нанеся ужасную рану. Он был любимейшим спутником Аполлона. Между ними не было соперничества, когда они решили проверить, кто дальше метнет диск; это была всего лишь игра. Ужас объял бога при виде хлынувшей крови и юноши, что рухнул наземь, смертельно побледнев. Аполлон и сам весь побелел, когда подхватил друга на руки, пытаясь унять кровь из раны. Когда он поднял его, голова Гиацинта откинулась назад, словно цветок на надломленном стебле. Юноша был мертв, и Аполлон, стоя на коленях, оплакивал его, умершего таким молодым, таким прекрасным. Он стал его убийцей, хоть и без вины, и восклицал, рыдая: «О, если б я только мог отдать тебе свою жизнь или умереть за тебя…» И пока он произносил эти слова, трава, залитая кровью, стала вновь зеленой, и среди нее поднялись и распустились дивные цветы, что сохранят навеки имя погибшего юноши.

Этот отрывок - очень всеобъемлющая метафора для нашей группы. Рей, некогда «открывший» Джима, всегда представляет себя как " аполлонийца" (аполлоновское и дионисийское начала - философско-эстетические понятия, введены в обиход Ф. Шеллингом, прим. пер.). Между нами не было соперничества, когда мы писали и аранжировали наши песни, мы разделили поровну гонорары и авторство. Джим забыл, что жизнь есть игра, и сам себя разрушил в молодом возрасте. Под конец, впрочем, он уже не был так красив, как в начале… “Doors” убили его, хоть в том и не было вины членов группы, и Рей, жертвуя нашей индивидуальностью, никогда не упускает случая, чтобы рассказать о Джиме. Наши песни (цветы) расцвели и оказались поразительно долговечными.

***

Робби с Джимом вернулись с пивом, яблочным соком и сигаретами. Джим прихрамывал, возвращаясь на свое место в репетиционной. Придержав Робби за рукав в задней комнате, спросил, что случилось.

- Он сказал, что ушибся в мотеле, в «Шато Мормон». Он снимал номер на втором этаже, решил поиграть в Тарзана, полез по водосточной трубе и прыгнул с него к себе в окно. Грохнулся на крышу гаража, пристроенного к коттеджу, оттуда на землю и ударился спиной об ограду.

- Господи, с ним никогда раньше не было такого, чтобы он где-то поранился. Я вообще считал его неуязвимым.

- Not anymore. Теперь уже нет.

- Давайте сыграем «Crawling King Snake» еще разок? – предложил Джим. Он выглянул из ванной и подмигнул мне. Вот и вышло так, что мы наконец, решили записать этот блюз для нашего шестого альбома, четыре года спустя с тех пор, как мы с Джимом впервые заслушивались им в Венеции. Джим знал, как мне нравится этот блюзовый грув, и в середине я отвесил музыкальный поклон от себя Арту Блейки, сыграв быстрый пресс-ролл (дробь с нажимом на рабочем барабане, прим. пер.). А Джиму хотел этой песней поклониться всем старым блюзменам, которых он обожал, так же, как это сделал когда-то его герой – Элвис Пресли. И Джим и Элвис, оба этих белых певца с Юга смотрели на своих черных кумиров и наставников с пристрастием и благоговением. Робби помянул Джеймса Брауна, сыграв на гитаре его мелодию для трубы в “Changeling”.

Еще одна отмашка шляпой корням Джима была сделана в песне «L.A.Woman». Мы снизили темп наполовину в середине, на словах «change the mood from glad to sadness», «сменим настрой с веселья на печаль», и Джим запел эту фразу, которую он хотел повторять до бесконечности. Поскольку там имелось словечко из черного слэнга – mojo (обозначающее мужскую сексуальную мощь и доблесть), я толкнул идею постепенно ускорить темп до первоначального, а-ля оргазм. Было сложновато точно вычислить исходный темп после того, как пять минут играли медленный кусок, но мы попали в него со второй попытки. После того, как песня была записана, Джим зазвал нас всех троих в заднюю комнату.

- Прочитайте вот это.

Он написал: Jim Morrison.

- А теперь смотрите сюда, - сказал он самодовольным тоном.

Он начал писать буквы из своего имени, по одной и переставлять их в произвольном, как сначала казалось, порядке. Словно что-то шифровал. Джим-шифровальщик. Он закончил, и мы прочитали:

«MR MOJO RISIN». Мистер Моджо Встает.

Блин, мы же только что записали эту фразу в «L.A.Woman»!

- God damn, Джим, – воскликнул я. – Круто!

- Клево, - добавил Рей. Робби улыбнулся.

***

Майямская истерия наконец улеглась, и нам стали звонить и предлагать сыграть. Билл Сиддонс сказал прессе, что из-за Майями мы потеряли миллион долларов из-за несостоявшихся концертов, на что мне лично было насрать. Состояние Джима быстро ухудшалось, он все больше пил, так что мне думалось, что было бы неплохо побыть невидимками еще какое-то время. Не высовываться. В позднем интервью Джим вспоминал о концерте в Майями, говоря, что он положил конец имиджу, который создавался вокруг него, осознанно и неосознанно, разом, за один славный вечерок.

Не посчитавшись с состоянием Джима, мы, тем не менее, забили тур по небольшим залам на несколько тысяч мест, в основном, старым филармоническим холлам с тяжелыми бархатными занавесами, поглощающими звук. Впрочем, акустика в них была, конечно, покачественней.

***

Новый Орлеан, декабрь 1970

Лимузин подобрал нас у отеля во Французском Квартале. Этот город отличался по духу от всех городов в Штатах, в которых мне довелось побывать. Кованные железные ограды и аромат гамбо (острое блюдо из стручков бамии с мясом и травами, прим пер). Прежде, чем сесть в машину, мы с Джимом зашли купить пива в бар на углу. Объявление на окне гласило: «Цветным вход воспрещен». Прочитав его, Джим тут же завелся и стал подкалывать водителя нашего лимузина, как только мы сели вовнутрь.

- Увидел правильную вывеску, вон на той винной лавке. Эти ниггеры должны быть там, где им положено.

- Yes sireee! – белый водитель отреагировал мгновенно. – Они должны знать свое место!

В лимузине все вжались. Настоящий расизм, вживую, прямо у нас на глазах. Водитель пустился в монолог, Джим поддакивал и направлял его своими репликами, и это звучало так, словно рабство по-прежнему существует.

Джим скалился во всю пасть, довольный, что спровоцировал драйвера на такое яркое исполнение. Действенный метод. Разумеется, Джим стебался над водителем, но темой он владел хорошо, сомнений не возникало.

Мы выступали в зале под названием «Warehouse» - «склад». Так он и выглядел. Низкий потолок с кучей подпирающих его колонн вызывали чувство клаустрофобии. Все было плотно отделано звукоизоляцией для акустики.

Тот вечер был мистическим и жутким – и Джим был тому причиной. Словно некто воткнул иголки в его душу. Пять лет фантастического драйва, из ряда вон выходящей энергии – и все внезапно, вдруг оборвалось. Рок есть-пошел из Нью-Орлеана, там его первоистоки. Может, то было возмездие вуду?

Странных глаз полны странные комнаты

Голоса просигналят их усталый конец

Тела смешались

Воспоминания достали

А мы все бежим прочь от дня

В странную, обдолбанную ночь

Когда Рей и Робби оглянулись на меня, ожидая сигнала завершать «Soul Kitchen», Джим начал рассказывать свой стремный анекдот.

- Что сказал слепой, проходя мимо рыбной лавки?

Я напрягся, зная концовку.

- Привет, девочки!

Публика охнула. Затем Джим понес свою бессмысленную ахинею о том, как парень и девушка сидели на дереве. Он просто повторял одно и то же:

- Так вот, говорит парень девушке, «Да уж, ну и ветер сегодня, скажи…». Он болтал, потому что ему нравилось тянуть время. Подростковая игра в «давай-ка я выведу вас из себя». На этот раз он не выглядел остроумным проказником. Просто нудил. Жалкое зрелище – артист на закате. Он бубнил так минут десять, и все это время мы втроем никак не могли вклиниться и как-то начать новую песню. Пауз он не делал, публика все активней проявляла признаки беспокойства. Никто не смеялся. В конце концов я начал «Break On Through», прямо поверх трепа Джима, что немного вывело его из хандры. Мы дотащились до конца сета, без единой искры.

Джим даже не был пьян, но его энергия иссякала. Позже Рей упомянул, что во время того концерта он увидел, как вся психическая энергия Джима вышла у него из макушки. Не могу сказать, что я увидел все именно так, но действительно, казалось, что жизненные силы покинули Джима.

Я знал, что публичной жизни группы конец. Я видел печального, старого блюзового певца, который был велик когда-то, но вновь ему уже не подняться.

Машины шуршат у меня под окном, словно волны внизу на песке

Эта девушка рядом со мной, но она - вдалеке

Фары лезут в окно, пятна света по стенам плывут

Не слышу я милой, зову ее – не дозовусь

Дориану Грею рок-н-ролла было всего двадцать семь.

Предыдущим вечером, в Далласе, я проникся надеждой, что мы все же сможем выступать дальше, несмотря на неуклонный упадок нашей сценической потенции. В Техасе мы впервые сыграли «Всадников» перед публикой, и приняли ее очень хорошо. Песня еще не была опубликована, это было по-настоящему первое впечатление. Даже Винс, наш роуди, ходил с сияющим лицом и твердил, что «Riders» - новая великая вещь. Той ночью я думал, что наши живые выступления могут преобразоваться в более утонченный джазовый формат. Возможно, мы сумеем вновь овладеть былой магией в ином, более взрослом образе. Наряду с большим взлетом могут быть меньшие подъемы и спады, и хотя мы были по ту сторону вершины, Даллас воспринимался, как пик.

Но Новый Орлеан оказался самой заниженной нотой в нашей карьере, особенно после заманчивого вечера накануне.

Я чувствовал запах смерти.

Да, черт возьми, я слишком долго был под гнетом

Пора, гляжу, покончить с этим мне

Так может, хоть один из вас тут, пипл

Поймет и даст мне волю, наконец

Я говорю, начальник, начальник, начальник

Бери ключи, или замок ломай

Эй, поди сюда, ты слышишь, мистер,

Парнишке бедному пожить спокойно дай!

В лимузине на обратном пути в «Ponchartrain Hotel» было мрачно. Как будто возвращались с похорон. Джим сказал пару фраз, мы молчали. Я знал, что Робби и Рей, наконец, готовы признать, что все кончено. Когда мы притормозили у бордюра перед отелем, пошел мелкий дождь. Джим с Биллом Сиддонсом выйдя из машины, пошли в вестибюль. Я остановился, дав взглядом знак Рею и Робби, что надо кое что обсудить. Когда Джим и Билл исчезли из виду, я заговорил.

- Well? – сказал я. Они знали, о чем я. Выступление было таким позорным, что прочесть мысли в моей голове было нетрудно.

- Okay, все кончено! - произнес Рей, громко и печально.

Робби помолчал, переваривая сказанное Реем и осознавая, что половина нашей группы только что отвалилась у него на глазах. Он кивнул, соглашаясь. Темное облако, висевшее у меня над головой на протяжении последних нескольких лет, стало приподниматься. Пару лет назад Джим хотел бросить все, теперь он готов играть где угодно и когда угодно. Это было единственное удовольствие, не считая выпивки, которое у него осталось. Нам осталось только выбросить полотенце, как побитым боксерам. Что мы только что и сделали. Трое pallbearers, гробоносильщиков, стоящих под дождем, только что предали земле концертную карьеру группы. Приехали.

В смешанных чувствах, то ли праздновать, то ли оплакивать, мы отправились в поход по джазовым клубам. Времена изменились. Много заведений с живой музыкой превратились в стриптиз-бары. Мы выбрали один и наконец, после стольких лет, в течение которых я бранил и злился на Джима за пьянки, я сам напился в хлам.

Втайне я испытал облегчение от того, что выступление Джима оказалось таким ужасным. Мне было стыдно перед парой тысяч ребят из Нью-Орлеана, но они не знали, что все это значило для меня. Это значило, что все, созданное нами, не будет испаскужено. Мы решили отменить несколько выступлений, на которые уже подписались.

На следующий день у нас был очень молчаливый перелет обратно в Л.А. Я прятал лицо в газету, чтобы не дай Бог, не встретиться взглядом с Джимом. Там, кстати, было пару любопытных заметок. Никсон бомбил Камбоджу (вдохновившись фильмом «Паттон»), а Билл Грехем закрывал «Филлморы», и «Западный» и «Восточный».

Что-то носилось в воздухе. Натурально, the times were a-changin’ (цитата из песни Дилана, пер.), времена менялись, и не к лучшему. Мы вернулись в студию дорабатывать шестой альбом, и это дало повод отложить на потом все дискуссии по поводу будущих концертов. По крайней мере, я знал что на этот раз Рей и Робби всерьез настроились подвязать с выступлениями на сцене. Уверен, что Рею это решение далось труднее всех, но даже он знал, что это к лучшему. Что касается Робби, только время покажет, как он будет реагировать на ситуацию. Мы были близкими друзьями, но я, как всегда, не знал, что у него на уме. Я только видел, что говорить на эту тему ему неприятно и значит, очень скоро он затоскует по кайфу, который привык ловить на сцене. Он выглядел, как любовник, которого вот-вот бросят.

Я мысленно возвращался к нашему выступлению на рок-фестивале в Сиэтле, когда Джим грубил публике так, как я еще не видел. Когда мы отыграли и ушли со сцены, он остался там, жалко и одиноко повиснув на микрофоне, истерзанная душа, принимающая муки от своих же поклонников. Эд Джеффолдс, журналист из Сиэтла, увидел это так же:

Цитата: И вот, выступление закончилось. Манцарек отключил свои басовые клавиши и покинул сцену. Кригер и Денсмор ушли следом. Моррисон остался один, залитый красным светом, с поникшей головой, закрытыми глазами и распростертыми руками – Христос на кресте. После представления, которое он дал, его жест можно было понять только в одном смысле: он распинал сам себя.

Ярость вновь закипела во мне. Я так разозлился на него за то, что он так безбожно оскорблял публику, что не захотел лезть вслед за ним в геликоптер, который увозил группу в отель. Слов меня не было. Я просто сел на задницу, прямо в грязь, пока Джим уходил, окруженный толпой своих воздыхателей.

Джеффолдс продолжает:

Цитата: Я дождался, пока он спустится со сцены, в сопровождении нескольких журналистов и кого-то из персонала. «Все будет хорошо», повторял он снова и снова. Группиз облепили ступеньки сцены, не спуская с Моррисона глаз, до самого последнего момента, когда он влез в вертолет и был вознесен в небо – ум мгновенно воспринял это, как логичное продолжение его позы Христа.

Фан, который стоял ближе всех, подошел ко мне, я все еще сидел в унынии под сценой, и спросил: «Что-то случилось?»

Я поднял взгляд и понял по выражению его лица, что ему передалось мое накопленное годами напряжение. Слезы навернулись мне на глаза, и я тут же вновь опустил голову, вперившись в землю, чтобы не выдать себя. Мое сердце говорило, что все вот-вот закончится.