Развод, Супружеская Неверность, Безбрачие, Конкубинат

Брак типа confarreatio в раннем Риме не мог быть расторгнут. Но в те времена confarreatio был единственной законной формой брака. Следовательно, в тот период развод был неизвестен. Дионисий пишет («Римские древности», ii, 25): «Сведущие люди единодушно считают, что в Риме на протяжении пятисот двадцати лет не был расторгнут ни один брак. Но в 137-ю олимпиаду, в консульство Помпония и Папирия, некто Спурий Карвилий (довольно известный человек), говорят, расстался со своей женой, став первым, кто так поступил. Цензоры заставили его поклясться, что он не может жить с женой, так как желает иметь детей, а она бесплодна – но плебеи с тех пор ненавидели его за этот развод (пусть и вынужденный)».
Дионисий также сообщает, что, если жена совершала измену или пила вино, семейный совет в присутствии мужа приговаривал ее к смерти. Согласно Плутарху («Ромул», 22), «Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том, что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в прелюбодеянии». Совершенно ясно, что жены (поскольку Рим в те древние времена был государством мужчин для мужчин) не могли развестись с мужьями, но мужья могли развестись с женами, главным образом по причине измены.
Согласно законам Двенадцати таблиц, расторжение брака происходит в форме изгнания жены мужем; по словам Валерия Максима («Меморабилия», ii, 9, 2), такой развод произошел в 306 году до н. э. Следующие проступки давали мужу право дать жене развод: измена, употребление вина, а также peruerse taetreque factum (капризное и отвратительное поведение), о чем трудно сказать что-либо более определенное. Многое зависело от воли мужа; но, как показывает вышеупомянутый отрывок из Валерия Максима, прежде чем дать жене развод, муж был обязан собрать семейный или дружеский совет. Вот как Геллий описывает первый развод («Аттические ночи», iv, 3): «В памяти людской сохранилось предание, будто на протяжении чуть ли не пятисот лет от основания Рима ни в самом Городе, ни в Лации не было ни каких-либо тяжб, ни юридических правил по супружеским делам, поскольку, наверное, тогда еще не видели причин для разводов. Да и Сервий Сульпиций в книге, озаглавленной «О приданом», написал, что впервые стали нужны юридические нормы, касающиеся супружеских дел, тогда, когда… знатный муж Спурий Карвилий, прозванный Руга, разошелся с женой, которая по причине телесного изъяна была бесплодной». Из этого отрывка видно, что первое расторжение брака в Риме было вызвано бесплодием жены. По мнению Беккера-Марквардта, это был не первый развод, но первый, не связанный с позором и осуждением жены. В данном случае за женой сохранялось приданое, хотя, если жена уличалась в неверности, оно оставалось после развода за мужем. (Юридическая формула для развода без супружеской неверности была tuas res tibi habeto – « оставь свою собственность при себе».)
Все эти описания сходятся в том, что в раннем Риме разводы были редки. Но можем ли мы на этом основании сделать вывод о высокой нравственности в семейной жизни? Это другой вопрос. Не следует забывать, что закону неизвестны были поступки, которые считались бы покушением на основы брака со стороны мужа: руки у последнего были развязаны. А свобода жен была столь ограниченна, что у них редко появлялась возможность совершить проступок, особенно перед лицом ужасающего наказания. Жену могли не только изгнать с позором и бесчестьем из дома, в котором она жила, но и предать смерти по решению семейного совета, действовавшего заодно с мужем.
В эту раннюю эпоху не было установлено никаких наказаний за неверность – вероятно, потому, что муж брал дело в свои руки или обращался к семейному совету для вынесения наказания. Например, Валерий Максим («Меморабилия», vi, 1, 13) упоминает несколько случаев, когда супружеская неверность наказывалась поркой, кастрацией или familie stuprandus – последнее наказание заключалось в том, что слуги и подчиненные потерпевшего мужа учиняли сексуальное бесчестье неверной жене. Аналогично подлежал суровому наказанию муж, совершавший адюльтер с замужней женщиной, но только не с рабыней или проституткой, хотя мы бы тоже сочли это изменой. Например, Валерий Максим приводит такой рассказ про Сципиона Африканского Старшего («Меморабилия», vi, 7, 1): «Терция Эмилия, его жена… была настолько добра и терпелива, что, узнав о его забавах с одной из служанок, сделала вид, что ничего не замечает, чтобы не бросить тень вины на Сципиона, покорителя мира». А у Плавта («Два Менехма», 787 и далее) отец так отвечает на жалобы дочери:

Твердил я часто: мужа слушайся,
Не следи за ним, куда он ходит, что он делает.

Когда же она жалуется на его измены, он говорит:

Он прав.
Будешь наседать – добьешься, крепче с нею свяжется.

После чего добавляет:

Золото тебе и платье он дает? Съестной запас,
Слуг предоставляет ли? Так будь благоразумнее.

Катон лаконичным и прозаическим языком описывает весь контраст между изменой мужа и жены (цит. по: Геллии. Аттические ночи, x, 23): «Уличив жену в измене, можешь смело убить ее без суда. Но если измену совершишь ты или измену совершат с тобой, она и пальцем пошевельнуть не имеет права». И все же, если муж изменял жене с рабыней, решительная женщина знала, как поступить. Об этом говорится у Плавта («Два Менехма», 559 и далее; «Ослы», v, 2), и Ювенала (ii, 57). Ювенал говорит о «любовнице грязной», которая «сидит на жалком чурбане» и трудится под присмотром жены.
Раннее христианство отличалось суровой идеалистичностью в отношении сексуальных связей. Следующее высказывание было хотя бы теоретически верным: «В нашей среде то, что запрещено женщинам, равно запрещено и мужчинам». (Иероним. Послания). С другой стороны, Августин вынужденно признается: «Если изгнать проституток из общества, оно из-за неудовлетворенной похоти обратится в хаос» («О порядке», ii, 12).
Итак, мы видели, что в раннем Риме не было узаконенного наказания за измену, совершенную как мужем, так и женой. Это подтверждается заявлением Катона (цит. по Квинтилиану, v, 11, 39), что обличенная в любодеянии обличается одновременно и в отравлении. При отсутствии закона непосредственно против измены с этим преступлением боролись таким странным косвенным способом. Первые юридические наказания за измену появляются во время нравственных реформ Августа, разговор о которых будет ниже. Наказания включали ссылку и лишение некоторых имущественных прав; к лицам из низших классов применялись телесные наказания. В более поздние времена имелась тенденция к ужесточению этих наказаний. Констанций постановил, что измена должна наказываться сожжением заживо или утоплением в мешке, а Юстиниан приказал заключать изменивших жен в монастыри. Эти позднейшие меры можно назвать, по выражению Моммзена, «благочестивым зверством».
Во время поздней республики в связи с общим улучшением положения женщины развод упростился и стал более распространен. Важным моментом было то, что брак без manus мог быть просто объявлен как соглашение между двумя сторонами. Это, конечно, вело к множеству фривольных результатов. Валерий Максим («Меморабилия», vi, 3, 12) говорит о браке, который был расторгнут, потому что жена ходила на игры без ведома мужа. А Цицерон в одном из своих писем упоминает о жене, получившей скорый развод еще прежде, чем муж вернулся домой из провинции, просто потому, что она познакомилась с другим человеком и захотела стать его женой. И мы не можем удивляться, когда узнаем, что Сулла женился пять раз, Помпей – пять, Овидий – три раза. Следовательно, нельзя сказать, что упрощенный развод появился лишь во время империи – когда, тем не менее, к браку и разводу стали относиться еще более легко. Сенека пишет («О благодеяниях», iii, 16, 2): «Разве какая-нибудь женщина станет краснеть от развода, после того как некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись?» Конечно, подобная практика не избежала бича язвительно-гротескной сатиры Ювенала. Он пишет (vi, 142 и далее, 224 и далее):

К Бибуле что же горит таким вожделеньем Серторий?
Любит, по правде сказать, не жену он, а только наружность.
Стоит морщинкам пойти и коже сухой позавянуть,
Стать темнее зубам, а глазам уменьшиться в размере,
Скажет ей вольный: «Бери-ка пожитки да вон убирайся!
Нам надоело с тобой: сморкаешься часто; скорее,
Живо уйди! Вон с носом сухим приходит другая».

А вот о жене, которой так же легко избавиться от мужа:

Так она мужу велит; но скоро она покидает
Царство жены и меняет семью, затоптав покрывало,
Вновь исчезает – и снова приходит к постылому ложу;
Входа недавний убор, занавески она покидает,
В доме висящие там, и у двери зеленые ветви.
Так возрастает число, и в пять лишь осенних сезонов
Восемь будет мужей – достойный надгробия подвиг!

Поскольку нет сомнения, что возросшее число разводов имело более глубокую причину, нежели «упадок эпохи», мы оставим пока эту тему и обратимся к ней позже, в разделе об эмансипации римских женщин.

Но было бы несправедливо обвинять только женщин в так называемом упадке брака. Мы знаем, что даже в ранние времена мужчины не слишком стремились к ответственности отцовства. Если бы это было не так, мы бы не могли понять, почему человек, упорно отказывавшийся жениться, подлежал наказанию со стороны цензоров с наложением некоторого денежного взыскания. Цицерон пишет («О законах», iii): «Цензоры да… запрещают оставаться безбрачными». Согласно Валерию Максиму («Меморабилия», ii, 9, 1), цензорский указ против безбрачия был издан уже в 403 году до н. э. Ливий (lix., epit.) и Геллий («Аттические ночи», i, 6) рассказывают, что в 131 году до н. э. цензор Метелл произнес знаменитую речь по этому вопросу; в ней содержатся значительные положения, ярко освещающие римскую концепцию брака: «Если бы мы могли жить без жен, не было бы и всех этих забот. Природа устроила так, что мы не можем жить с ними в мире, но и вовсе без них нам не прожить, а посему мы должны стремиться к вечной пользе, а не к временному удовольствию». Самое интересное то, что оратор состоял в счастливом браке, имел четырех сыновей, двух дочерей и одиннадцать внуков; он говорил опираясь на собственный опыт. Из Геллия («Аттические ночи», i, 6, 6) мы узнаем официальную точку зрения: «Государство, в котором браки нечасты, не может быть в безопасности».
После войны с Ганнибалом низшие классы увеличились численно. Теперь авторы откровенно писали об уклонении от браков. Плутарх пишет («О любви к потомству», 497e): «Бедняки не заводят детей, опасаясь, что если те будут плохо питаться и не получат образования, то вырастут невежами, лишенными каких-либо добродетелей». Кроме того, существовали и соображения, о которых говорит Проперций (ii, 7, 13):

Где для отечественных триумфов детей мне доставить?
Никому из моей крови солдатом не быть.

Сенека приводит еще одну причину («Фрагменты», xiii, 58): «Самая бессмысленная вещь на свете – жениться с целью родить детей, чтобы наш род не пресекся, или чтобы иметь опору в старости, или чтобы получить наследников». Даже у государства отпал сильнейший побудительный мотив к поощрению браков: оно перестало нуждаться в непрерывном притоке молодых солдат для своих бесконечных войн. В длительный период мира в первые столетия новой эры Риму не требовалось такого количества воинов для сохранения своего статуса или расширения владений. В то время было гораздо проще вести образ жизни одного из персонажей писем Плиния («Письма», iii, 14) – бывшего претория, который жил на своей вилле с несколькими наложницами. (Естественно, он не был женат.) И наконец, для человека, знакомого с философией, семья была не чем иным, как ненужным бременем. Вот что говорил Цицерон (цит. у Сенеки, «Фрагменты», xiii, 61): «Гирций спросил Цицерона, женится ли тот теперь, расставшись с Теренцией, на сестре Гирция. Цицерон ответил, что никогда больше не женится снова, потому что ему не совладать с философией и с женой одновременно». Он же так высказывается в «Парадоксах стоиков»: «Или в нашем представлении останется свободным тот, которым повелевает женщина, устанавливая ему свои законы, предписывая, запрещая все, что ей угодно?»
Итак, мы видим, что с постепенным освобождением личности из оков традиционной морали и требований общества число причин не вступать в брак увеличивалось. Такой процесс неоднократно повторялся в истории.
Естественно, государство иногда старалось обуздать этот процесс законодательно, ведь под угрозой было само его существование. Первым такую попытку предпринял Август. Его указы о нравственности были решительными и радикальными, но не дали особого эффекта, поскольку государственное законодательство в таких случаях всегда мало помогает. Моммзен описывает их в замечательных выражениях; они были, по его словам, «одним из самых впечатляющих и долгодействующих нововведений в уголовном законодательстве, известных истории». Они известны как Juliae rogationes и включают в себя lex sumptuaria, lex Julia de adulteriis et de pudicitia, lex Julia de maritandis ordinibus и lex Papia Poppaea- принятые между 18 годом до н. э. и 9 годом н. э. Их назначение можно описать словами Беккера-Марквардта: «Наказывать лишением имущественных прав за безбрачие мужчин в возрасте от 20 до 60 лет и женщин от 20 до 50 лет и за бездетность мужчин старше 25 лет и женщин старше 20 лет; наделить в качестве поощрения различными правами и привилегиями родителей трех или более детей; способствовать подходящим бракам между отпрысками сенаторских семей; и ограничивать разводы некоторыми правилами и постановлениями».
Август жестко проводил эти законы в жизнь. Какого результата он добился? Выслушаем свидетельства нескольких современников. Светоний («Август», 34), описывая закон о порядке брака для всех сословий, говорит: «Этот последний закон он хотел сделать еще строже других, но бурное сопротивление вынудило его отменить или смягчить наказания, дозволить трехлетнее вдовство или увеличить награды. Но и после этого однажды на всенародных играх всадники стали настойчиво требовать от него отмены закона; тогда он, подозвав сыновей Германика, на виду у всех посадил их к себе и к отцу на колени, знаками и взглядами убеждая народ не роптать и брать пример с молодого отца». У Кассия Диона («Римская история», 54, 16) читаем: «В Сенате раздавались громкие жалобы на распущенность женщин и молодежи; этой распущенностью объяснялось постоянное уменьшение числа браков, и сенаторы пытались вынудить Августа исправить положение личным примером, намекая на его многочисленные любовные похождения. Он сперва ответил, что необходимые меры уже приняты и что невозможно принять закон на все случаи жизни. Но потом, поскольку сенаторы продолжали докучать ему, сказал: «Вы бы сами приказывали своим женам все, что сочтете нужным. Лично я так и делаю». Но после этих слов они стали приставать к нему еще сильнее, желая знать, что именно он приказывает Ливии. И он был вынужден сказать несколько замечаний о женском платье и украшениях, появлении женщин в общественных местах и скромном поведении – не заботясь, что его слова расходятся с его делами». В другом отрывке Кассий Дион рассказывает, что император произнес большую и подробную речь в защиту своих законов. Хотя приведенная Дионом речь вряд ли подлинна до последнего слова, все же она дает представление об общих идеях и задачах юлианского законодательства; поэтому приведем несколько цитат из нее (Кассий Дион.
Римская история, 56, 1 и далее): «Во время триумфальных игр всадники бурно настаивали на отмене закона о безбрачии и бездетности. Тогда Август собрал в разных частях форума тех всадников, которые были неженаты, и тех, которые были женаты, включая и имевших детей. Увидев, что женатых намного меньше, чем остальных, он опечалился и обратился к ним приблизительно с такой речью:
«…Рим изначально был лишь горсткой мужчин; но, надумав жениться и завести детей, мы превзошли весь мир не только своей силой, но и числом. Мы должны помнить это и преодолевать свою смертность, передавая свою породу, как факел, по нескончаемой линии наследников – и таким образом совместными усилиями обратить свою смертность (это свойство нашей природы, которое не позволяет нам сравняться в счастье с богами) в вечную жизнь. Именно с этой целью наш Создатель, первый и величайший из богов, разделил людей на два пола, мужской и женский, и вложил в оба любовь и сексуальные желания, позаботившись, чтобы их союз приносил плоды – чтобы новые поколения даже смертную жизнь превратили в бессмерную… И конечно, нет большего благословения, чем хорошая жена, которая печется о вашем доме, следит за вашим состоянием, воспитывает ваших детей, наполняет счастьем ваши здоровые дни и заботится о вас, когда вы больны, делит с вами радость и утешает вас в беде, обуздывает ваши юношеские страсти и смягчает суровую старость… Вот лишь несколько из тех примуществ, которыми пользуются женатые и имеющие детей. Что же касается государства – ради которого мы вынуждены многим поступиться, – без сомнения, почетно и необходимо (если мы хотим, чтобы города и люди существовали, если мы хотим править другими и чтобы весь мир нам подчинялся), чтобы обильное население в мирное время пахало землю, плавало по морям, занималось искусствами и ремеслами, а в войну с большим рвением защищало бы не только свои пожитки, но и семью, и выращивало бы новых людей на смену погибшим…» Затем он так обратился к неженатым мужчинам: «Как мне называть вас? Мужчинами? Вы еще не доказали право на такое имя. Гражданами? По вашей вине город гибнет. Римлянами? Вы делаете все возможное, чтобы само это имя исчезло… Город – это мужчины и женщины, а не здания, колоннады и пустынные форумы. Представьте себе справедливый гнев, который бы охватил великого Ромула, нашего основателя, если бы он сравнил время и обстоятельства своего рождения с вашим отказом заводить детей даже в законном браке… Те, старые римляне, рожали детей даже от чужестранок, а вы отказываете римлянкам в праве стать матерями ваших детей… Вы не такие затворники, чтобы жить без женщин, – никто из вас не ест и не спит в одиночку. Все, чего вы желаете, – свободы для чувственных удовольствий и излишеств…»
Таким был антимальтузианский идеал, лежавший в основе законодательства Августа. Но оно не нашло решительных сторонников; все сословия уже давно боролись за расширение личных свобод. Принимаемые меры были обречены на неудачу – тем более что все знали: сам принцепс до той поры не заботился о соблюдении строгих моральных норм. Результатом в итоге стало создание дотоле неслыханной системы полицейского шпионажа за самыми интимными подробностями частной жизни и множество браков, заключенных из чисто корыстных мотивов. Сенека говорит: «Что мне сказать о мужчинах, из которых многие женились, приняв имя мужа лишь для того, чтобы насмехаться над законами против безбрачия?» Согласно «Дигестам» (xlviii, 5, 8), мужья зачастую получали доход от неверности своих жен и фактически были их сутенерами. Тацит пишет («Анналы», iii, 25): «Но зато росло число тех, кому угрожала опасность, – ведь каждая семья по навету доносчиков могла подвергнуться разорению, и если раньше она страдала от порчи нравов, то теперь – от законов».
Вдобавок был издан закон, который мы обсудим позже – о том, что женщина, чей дед, отец или муж были всадниками, не имеет права продаваться за деньги. Таким ничтожным был истинный эффект законодательства Августа.
Одним из важнейших обстоятельств, не позволивших закону принести практическую пользу, было то, что он распространялся только на свободнорожденных граждан.
Поэтому под него не подпадали рабы и различные категории продажных женщин. Это позволяло мужчинам столь же свободно получать сексуальное удовлетворение вне брака, как и прежде. Кроме того, свобода проституток должна была быть очень привлекательной для так называемых приличных женщин, которые теперь подпадали под законодательные ограничения, и поэтому многие из них облачались в одеяния проституток, чтобы не иметь помех со стороны закона (ср: «Дигесты», xlvii, 10, 15, 15).
Закончить разговор о законодательстве Августа мы можем, заметив, что в нем впервые юридически признается конкубинат, то есть сожительство вне брака. Кодекс среди своих основных задач ставил поощрение подходящих браков между сенаторскими семьями. При этом закон неизбежно учитывал наличие «неподходящих» брачных отношений – например, если сенатор имел желание жениться на вольноотпущеннице или бывшей проститутке или жил с ней как муж с женой. Все подобные случаи юридически признавались конкубинатом. Мужчина мог брать выбранную им женщину в наложницы, вместо того чтобы жениться на ней; но он был обязан сообщать об этом властям. Такое сожительство внешне ничем не отличалось от брака, и его последствия были чисто юридическими: дети считались незаконными и не могли предъявлять к отцу каких-либо претензий. Поэтому высокопоставленные мужчины часто брали себе наложниц после смерти первой жены, чтобы не наносить ущерба правам рожденных от нее детей. Например, так жили императоры Веспасиан, Антонин Пий и Марк Аврелий. Конкубинат не противоречил принципу моногамии, так как (Паул. Сентенции, ii, 29, 1) было невозможно одновременно иметь жену и наложницу. Соответственно, звание наложницы не было унизительным, и оно появляется на надгробиях.