Музыка и дети

Один из моих друзей детства — скрипач. Он играет в латвийском камерном оркестре. Как-то оркестр был на гастролях в Москве, и Саша пригласил нас в Зал Чайковского на Вивальди. Я колебалась, брать с собой Петю или нет.

Вопрос решился сам собой. Мужу нужно было делать срочный перевод, крошечная Аня рано укладывалась, так что он мог спокойно работать в наше отсутствие.

Увидев огромную сцену, зал, заполненный людьми, оркестран­тов, под аплодисменты выходивших на сцену, Петя разволновался. Тем более что среди оркестрантов он сразу узнал нашего Сашу, человека, с которым он был запросто и который теперь торжест­венно сидел на стуле во фраке, ярко освещенный юпитерами.

Все первое отделение Петя просидел неподвижно, вцепившись пальцами в острия коленей.

Когда прозвучали заключительные аккорды последнего произ­ведения и все захлопали, у Пети на глаза навернулись слезы. Он стерих украдкой, чтобы я не заметила.

— Ну и здорово же они играли, правда, — сказал он и больше не произнес ни слова.

После концерта мы зашли к Саше за кулисы. Петя самолично вручил ему цветы. Он смотрел на Сашу, как на божество, не понимая, как это он раньше запросто играл с ним и его дочерью, бегал с ними наперегонки по берегу моря.

— Ну, как тебе Вивальди? — спросил Саша у Пети.

— Нормально.

— Завтра приходи на Моцарта. Придешь? Петя склонил голову.

— Мам, а все люди в зале — это Сашины друзья? — спросил он, когда мы вышли.

Вскоре выяснилось, что старика с окладистой бородой, что сидел неподалеку, Петя принял за самого Вивальди.

Сегодня Анина очередь. Ее первый в жизни концерт, на который нас пригласил тот же Саша.

Мы устраиваемся с Аней ближе к выходу, на всякий случай. Петя с Асей, одиннадцатилетней Сашиной дочерью, усаживаются на первый ряд.

Торжественный момент — зажигаются юпитеры, оркестранты занимают свои места, выплывает на сцену пианистка в роскош­ном голубом платье. За ней дирижер. Оркестр играет вступление.

— А этим воздухом можно дышать? — шепчет мне Аня на ухо.

Все в порядке. Солистка возносит руки над инструментом, и на ее лице изображается такая гримаса, что я еле сдерживаюсь от смеха и опускаю глаза. В конце концов можно не смотреть. Музыка-то прекрасная. Петя с Асей, красные, как вареные раки, держат ладони на раздутых смехом ртах. Я грожу им, и тут мой взгляд снова упирается в лицо пианистки: она таращит глаза, резко разевает рот, набрасывается на инструмент, как пантера, и тут же отклоняется от него и закатывает глаза, не переставая при этом кривить губы.

Аня, на удивление, сидит спокойно, удобно расположившись в кресле, образцово-показательная девочка, пример для матери. А с Петей и Асей творится что-то невообразимое. Они съехали с сиденья на пол и смеются. Негромко, к счастью, но где гарантия, что они не расхохочутся на весь зал?

Я еле дождалась конца первого отделения.

— Нравится, Анечка? — спрашиваю ее.

— Да, — отвечает серьезно.— Особенно когда хлопают. На второе отделение Аня соглашается неохотно — устала. Петя же с Асей не желают уходить. Чтобы скоротать время до конца концерта, мы идем с Аней в кафе. Я покупаю ей пирожное «корзиночку».

— Я это есть не буду, — заявляет она. Я дотрагиваюсь до ее лба. Не заболела ли? Чтобы Аня да отказалась от пирожного?

— Она очень красивая. Слишком уж красивая.

— Тогда я съем.— Вонзаюсь ложкой в пирожное.

— Что ты делаешь? Ты ломаешь красоту! — Эстетическая реакция! Приходится оставлять пирожное нетронутым. Купить ватрушку. Прямоугольную. Чтобы не оскорблять возвышенных чувств. С ватрушкой она расправляется мгновенно. С полным пакетом ватрушек мы поджидаем детей у концертного зала.

— Те же гобоист с флейтистом! — Петя раскрасневшийся, возбужденный выбегает из зала. — Зря вы ушли! Знаешь, — он еле переводит дух, — я хочу учиться музыке. Иногда у меня в ушах столько разных музык, и они все улетучиваются.

— И я, — не отстает Аня от брата, — ты только пианино купи.

— Пока я купила всем вам ватрушки, — говорю я, а сама думаю: может и мне заняться музыкой? И Андрею. Если уж начинать учиться — то всем вместе.